Несколько месяцев назад студенты Ратгерсского университета организовали фестиваль искусств и пригласили меня рассказать о будущем популярного романа. Я согласился, поскольку делать мне тогда было все равно нечего, а ребята были так увлечены всем этим.
По возвращении из Калифорнии я взглянул на календарь и с ужасом понял, что до лекции у меня осталось всего два дня. За несколько часов на скорую руку состряпав конспект, я попросил соседа присмотреть за собакой и поехал на юг, в Нью-Джерси, всю дорогу проклиная шлагбаумы.
Меня поселили в хорошем отеле и навязали мне такой жесткий график, что времени подумать о собственных проблемах у меня не осталось. В программе были интервью, раздача автографов, посещение семинара по писательскому мастерству для студентов старших курсов. Очень мило.
В день выступления я сидел у себя в номере и смотрел телевизор. И вдруг меня охватила такая паника, что я выбежал из комнаты, спустился по лестнице и купил пачку сигарет, чтобы как-то пережить остаток вечера.
Трудность состояла в том, что меня поместили в номер для некурящих, а мне захотелось покурить именно там и ни в каком другом месте. В последние годы Америка так запугана фашиствующими защитниками здорового образа жизни, что, закурив, я почувствовал себя пятнадцатилетним школьником. Чувство вины было столь глубоким, что я подошел к окну и попытался его открыть с намерением высунуть голову наружу и выдохнуть ядовитый дым «винстона» в уже зачумленный воздух штата Нью-Джерси. К несчастью, отель оказался суперсовременным, и окна в комнате были разве что не запечатаны. Администрация твердо вознамерилась следить за окружающей вас обстановкой, не важно, нуждались вы в этом или нет. Но мне хотелось настоящего воздуха. Мне удалось преодолеть сопротивление рамы, и она подалась на несколько дюймов, так что я смог высунуть голову и руку. Опьяненный успехом, я докурил сигарету почти до фильтра и выбросил ее на стоянку внизу. От окурка полетели искры. Руку я обратно в комнату втянул, но голова осталась снаружи, застряла. То есть я застрял. Сегодняшний гвоздь программы, лектор, исполненный мудрости и разбиравшийся в тонкостях современного романа, застрял в окне на пятом этаже в отеле «Рэритэн-Тауэре».
В ужасе я думал о людях, ожидавших меня внизу. О людях, пришедших послушать и задуматься. Знали бы они, как этот гвоздь программы проводит вечер! Потом я представил себе, как кто-нибудь поднимается сюда за мной и видит, что, полуобезглавленный, торчу в окне...
Я запаниковал, но не сдавался, толкал и толкал раму, пока мне не удалось приоткрыть окно еще на несколько дюймов. Когда я целиком пролез в комнату, то заметил в зеркале красную полосу у себя на шее – на память от окна. Потерев шею, я попытался восстановить кровообращение, но тут кто-то постучал в дверь, напоминая, что пора идти.
Зал был полон – собралось, наверное, человек триста. Совершенно выведенный из себя борьбой с оконной рамой и видом этих внимательных лиц, я выпаливал предложение за предложением. Потом мне задавали вопросы, и с ними мне удалось справиться чуть получше. Когда все закончилось, чуть ли не половина присутствовавших подошли с книгами для автографа. Оставив свои записки на кафедре, я подошел к краю сцены, чтобы надписать книги. И надписывал их около часа.
Когда с этим было покончено и я вернулся на кафедру забрать свои бумаги, на них сверху красовалась наклейка: «Привет. Сэм! Что это у тебя с шеей?»

Посылка прибыла почти одновременно со следующим «донесением» Ивана. Это был маленький оранжевый конверт с адресом, написанным характерным почерком Вероники. Внутри оказалась «Книга Иова» в переводе Стивена Митчелла. И больше ничего.
За несколько дней это была первая весточка от Вероники, и я не знал, что и думать. По возвращении из Ратгерса я жил тихо и размеренно. Почти все свое время я проводил за книгой о Паулине. Чуть ли не каждый день мы говорили по телефону с Фрэнни, но он не мог добавить ничего нового. На той видеокассете остались только наши с ним отпечатки пальцев. На наклейках тоже. Поскольку написано на них бьшо всего несколько слов, да еще печатными буквами, графологическая экспертиза была бессильна. Друзья Фрэнни в лос-анджелесской полиции допросили соседей Кадмуса, но в тот день, когда мы побывали в его доме, они не заметили у входа никого.
Когда я рассказал о случившемся после моего доклада, Фрэнни только повторял: «Сукин сын!» Больше всего мне не хотелось выходить из дома. Если не считать нескольких визитов Кассандры с Иваном, я ни с кем не виделся. Один раз позвонил Аурелио – спросить, как продвигается книга. Я не придумал ничего лучше, как промямлить: «Пишется потихоньку». Мне не хотелось рассказывать этому трепачу о том, что со мной случилось. Если Маккейб был прав, то я, пока пишу, был в относительной безопасности. Я предположил, что мистер Наклейка знает, чем я занимаюсь. Но неужели он подглядывает за мной в окно? Прокрадывается в дом, когда меня нет, и читает, что я написал?
Я прочитал Вероникину книгу за один вечер и был очарован красотой языка, тем, как убедительно, с каким блеском Иов описывает свой страх и ропот перед лицом Всевышнего. Но почему она мне ее прислала? Что она хотела этим сказать? Хотя книга и очаровала меня, я не мог отвязаться от мысли, что она используется в качестве троянского коня, дабы подкрасться ко мне и застать врасплох. И я не ошибся. Через несколько дней я получил от Вероники открытку. На ней был отрывок текста, который я тут же вспомнил:


Помни: ты сделан из глины...
Но ты скрываешь это в сердце своем,
Я знаю твою цель –
Следить за мной, и если я согрешу,
Ты накажешь меня до конца дней моих.
Бичуй меня, если я виновен,
Стыди меня, если нет.
Ты освобождаешь меня, потом ловишь,
Как кошка, играющая с мышкой.
Зачем ты дал мне родиться?
P. S. Не забывай hemispherota.

Неужели она воображает себя Иовом? А меня – Господом Богом? Я же не мог даже прогнать собаку с моего кресла! Мысль об этом заставила меня взять трубку телефона. Вероники не было дома. Я оставил сообщение с просьбой позвонить, потому что нам надо поговорить. Никакого ответа. Я ждал два дня и позвонил снова, но так и не услышал ее голоса. Вместо этого она прислала еще одну открытку:


Разве подобает тебе – быть злобным,
Низвергать сотворенное тобой же самим?
Неужели твои глаза телесны?
Неужели твое зрение не острее людского?
Неужели твой ум схож с людским?
Ведь ты постоянно следуешь греху,
Пытаясь выявить проступок,
Хотя и знаешь, что я невиновен,
А я не могу вырваться из твоих рук.

Иов Иовом, а нам было нужно поговорить. Я оставил еще одно сообщение на ее автоответчике, сказав, что в такое-то время буду в баре «Готорн» в Нью-Йорке: не могли бы мы встретиться?
Как бы там ни было, я тосковал по Веронике. В ней было больше тайн, чем у турецкого посла, и то немногое, что я узнал о ее прошлом, вызывало во мне дрожь. И все же я тосковал по ней. Я искренне надеялся, что, поговорив, мы сможем найти общий язык и повод помириться.
В день, когда я собирался поехать в Нью-Йорк, появились Касс и Иван, оба очень серьезные. Когда я спросил, что случилось, Касс дала знак Ивану. Он дал ей какие-то бумаги и отошел.
– Папа, не сердись, но я попросила Ивана это сделать. – Она протянула мне бумаги.
– Что это?
– Посмотри и тогда спрашивай, что хочешь. Если захочешь.
На верхней странице было имя Вероники. Не обращая внимания на Касс, я стал быстро читать. Я жевал резинку, но дойдя до середины первой же страницы, перестал.
– Кассандра, зачем ты это сделала? Откуда Иван это взял?
Она съежилась, но ее голос звучал вызывающе:
– Это моя вина, папа. Я попросила его отыскать, что сможет. Иван – хороший хакер, он может взломать многие сайты.
– Ты не ответила на мой вопрос: зачем ты это сделала, Касс? Это тебя совершенно не касается.
– До нее мне нет дела, папа. Я беспокоюсь о тебе. Я никогда, никогда не вмешивалась в твою жизнь. Но... – На глазах у нее выступили слезы, лицо смягчилось, и на мгновение она показалась семилетней девочкой. – Она мне не нравится, папа. В ту же минуту, как ее увидела, я подумала, что здесь что-то не так. Что-то неправильно. Ты меня знаешь. Большинство людей мне нравятся. Мне все равно, что они делают. Все равно, кто они такие. Но ее я просто невзлюбила, и потому...
– И потому сделала это? Ты не имела права! А что, если бы мне не понравился Иван, и я стал бы раскапывать грязь о нем после первой же встречи? Ты бы рассердилась? Подумала бы, что я вышел за рамки дозволенного? Это грубое вмешательство в чужую жизнь. Тебе она не нравится – прекрасно, мы бы могли поговорить об этом. А то, что ты сделала, – совершенно возмутительно.
Я прошел мимо нее к машине, открыл дверь и сел. Прежде чем тронуться с места, я обернулся на дом. Стоя в дверях, Касс судорожно сжимала кулаки. По выражению ее лица я понял, что она плачет. Она казалась такой одинокой и беспомощной, но на этот раз она перешла черту. Сильно перешла. После расследований Ивана меня еще сильнее беспокоила мысль о встрече с Вероникой.
Так уж нередко бывает с писателями, что они создают героев в своем воображении, а потом сами влюбляются в них. Впрочем, это объяснимо, поскольку мы с ними так сближаемся и так долго живем вместе, что трудно держать их на расстоянии. Отчасти радость писательства и заключается в придумывании людей и ситуаций, желанных, но недоступных и невозможных.
Когда мы отправились в рекламный тур, Вероника спросила, какие из моих персонажей нравятся мне больше всех и почему. Джорджия Брандт. Только дорогая Джорджия. Я влюбился в нее, когда ей было пять страниц от роду, и со временем она окончательно вскружила мне голову. В ту пору я был еще довольно молод, чтобы поверить, будто кто-то похожий на нее существует в мире и когда-нибудь мы встретимся.
Теперь нужно рассказать, как она выглядела. Высокая и худая, с короткими черными волосами, которые она каждое утро мыла в раковине и больше о них не вспоминала. С неестественно белой кожей, большими зелеными глазами. Ее принимали за ирландку. Большой рот с тонкими губами, и всегда казалось, что она мечтательно улыбается. Если бы она пользовалась косметикой, то была бы просто потрясающей. Однако косметика вызывала у нее аллергию (важная часть сюжета), но это ничуть ее не беспокоило.
Когда в тот день я приехал в «Готорн», у стойки сидела Джорджия Брандт. Мне подумалось, что я умер и попал в литературу. Я честно подумал: матерь божья, она ведь есть, она действительно существует! Даже одета точно так, как я описал в своей книге, – темно-синее льняное платье без рукавов и белые теннисные туфли. Более того, на столе перед ней лежала книга, которую Джорджия всегда носила с собой, – «Русские глаголы движения для начинающих». Черноволосое чудо в льняном платье, читающая эту безумную книгу, – как может мужчина не влюбиться в нее?
Но что вы делаете, когда персонаж, созданный вашим воображением на бумаге, сидит в десяти футах от вас? Вы глотаете внезапно возникший в горле гренок, подходите и говорите:
– Кажется, я вас знаю. Вероника.
Джорджия похлопала по табурету рядом с собой.
– Вот как? Почему бы вам не присесть?
– Это твой новый осенний образ?
– Вероника не могла прийти и прислала меня. Я представитель ее профсоюза.
– Это более чем странно.
Я заказал у бармена виски. Вероника повернулась на своем табурете так, что оказалась прямо лицом ко мне.
– Вовсе нет. Ты выпиваешь со своей любимой женщиной. Ты сам так сказал. Расскажи ей, что тебя беспокоит. Она тоже тебя любит, так что можешь рассказать все.
– Ладно. Хорошо. Так вот, в последние месяцы я встречался с одной женщиной. До недавнего времени все шло чудесно. Я думал, что начал узнавать ее, но тут выяснилось кое-что такое, отчего мне стало не по себе. Теперь я не знаю, что и думать. Вероника, ты действительно состояла в Долине Мальды?
Она небрежно кивнула.
– Два года. Как ты узнал?
– Это моя дочь. Она нашла в Интернете. У вас же там своя страница.
Вероника вздохнула, потом чуть заметно пожала плечами:
– Тем лучше. Я знала, что она меня невзлюбила. Это моя вина. Я в тот день была так расстроена! Вот почему ей захотелось разузнать побольше. Это мило, Сэм. Она беспокоится о тебе. – Она улыбнулась и еще раз вздохнула.
– Ну так подумай! Я об этом и говорю: вдруг обнаруживается, что эта – лесбиянка, снималась в порнофильмах и состояла в Долине Мальды, самой знаменитой секте нашего века, призывающей к самоубийству!
Ее голос звучал спокойно и рассудительно:
– Но она хорошо к тебе относилась? Ты был счастлив с ней? Что еще имеет значение?
– Брось, все не так просто. Ты состояла в Долине Мальды! Эта секта ничуть не лучше Ветви Давидовой и Джима Джонса! И добавь все остальное... Каким же надо быть человеком, чтобы всем этим заниматься?
– Ты меня спрашиваешь? Интересным. – Вероника сняла черный парик. Ее светлые волосы были собраны в тугой пучок, и она не сразу их распустила. – Каким человеком? После того как Дональд меня бросил, я пыталась покончить с собой. Вот тогда я и встретила Зейн, и мы были близки. Но у нас не было с ней настоящей близости – мне просто было нужно быть рядом с кем-то. А она оказалась страшной, мерзкой, и все стало еще хуже. И тогда я познакомилась с людьми из Долины Мальды. И надо признать, они меня спасли. Я вечно буду им благодарна за это. В секте я пробыла два года. Вот почему потом я сняла фильм про них – мне хотелось, чтобы люди увидели: не все они такие безумные фанатики. Я ушла от них, когда стало страшно и опасно. Никто из них не пытался меня удержать. Они желали мне добра. Вот и вся история... Мне нужно во что-то верить, Сэм. Или в человека, или в общность – так я живу. Я никогда не мечтала, что буду так близка с тобой. Я лишь надеялась, что ты окажешь любезность и позволишь снять фильм о тебе, но получилось вот как. Это было невероятно, и я привязалась к тебе. Но я разборчива и не привязываюсь к кому попало. Ты первый человек, с которым я спала за три года.
– Три года?
– Угу.
– Зачем ты оделась Джорджией?
– Потому что после дочери она для тебя на первом месте. Я много знаю о творческих людях. Величайшая любовь их жизни – их творения. К несчастью, у большинства из нас нет такого таланта, и нам приходится влюбляться в реальных людей... Ты разузнал про hemispherota?
– Нет.
– Ну, так я тебе расскажу. Это маленькая букашка, похожая на мультяшного персонажа. Но самое интересное – у нее под панцирем шестьдесят тысяч щетинок, и когда на нее нападают, она приклеивается к месту, на котором сидит, и ее никак не перевернуть. Такая у нее система защиты. Она просто распластывается на земле и не отступает. – Казалось, ей нравится собственное объяснение.
– Но зачем ты подарила ее мне?
– Потому что тебе именно этого и не хватало. Ты должен за что-то держаться, Сэм, особенно когда на тебя нападают. Ты сразу переворачиваешься, ты слишком легко уступаешь. У меня есть все, что тебе нужно, просто ты этого еще не знаешь. Не важно, чем я занималась в прошлом, – если ты останешься со мной, то увидишь, что я права.
– Я должен вести себя как твоя букашка?
– Да. Не давать трудностям, или чужим мнениям, или твоей же первой реакции на мое поведение перевернуть тебя. Это худшее, что ты можешь сделать. Помнишь, что сказал Маккейб? Что тебе нужно во что-то верить? Ну так теперь у тебя есть только две вещи – твоя дочь и книга о Паулине, а если хочешь, то еще и я. И все три могут спасти тебя.
– Спасти от чего?
– От себя самого.

Об этом мы говорили и позже, дома у Вероники, когда зазвонил телефон. Она не стала снимать трубку, и включился автоответчик.
– Меня зовут Френсис Маккейб, и я ищу Сэма Байера. Он дал мне этот номер. Если вы знаете, где он, пожалуйста, передайте ему, чтобы он перезвонил мне; это не терпит отлагательств.
Я взял трубку.
– Привет, Фрэнни.
– Ба! Я повсюду тебя разыскиваю. Умерла мать Джонни Петанглса, и нам пришлось зайти к нему, чтобы ее забрать. Угадай, что я там нашел? Школьные тетрадки Паулины.
Вероника спросила, можно ли поехать со мной. Я был рад ее компании. Через час мы добрались до Крейнс-Вью и поехали прямо в полицейский участок. Времени для экскурсии не было, но по пути я успел Веронике кое-что показать.
В участке был только один дежурный. Он устало провел нас в кабинет Фрэнни. Две лампы лишь сгущали тени в большом помещении, и от этого там становилось только темнее.
Начальник полиции сидел, положив ноги на стол. Напротив сидел Джонни-газировка, и оба хохотали. На пустом столе лежали две тетрадки с надписью «Суортморский колледж» на обложке.
Фрэнни встал и, увидев Веронику, поправил галстук. Я их познакомил, и он пошел за стульями.
– Привет, Джонни!
– Здравствуйте. Я вас не знаю.
– Ну а я тебя знал. Это моя подруга Вероника.
– Здравствуйте, Вероника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27