Уже утро, и мы еще не спим, все чисто, и ярко, и ясно, и я засыпаю… Когда я проснулся после полудня, Митчелла уже не было, он уехал в Нью-Гэмпшир. Но пепельница на кровати была полная. До этого она была пустой. Неужели все это время он смотрел, как я сплю? Неужели?
Шон
– Это были Кеннеди, чувак… – говорит мне Марк; мы сидим у него в комнате в Нойсе, он вмазывается. – Кеннеди, чувак, проебали… все… На самом деле это был Джей-Эф-Кей… Это сделал Джон Ф. Кеннеди… Он все испоганил… все, понимаешь… – Он облизывается, продолжает: – Было это самое… мы были еще в животах у наших матерей, когда мы… я имею в виду, его… застрелили в шестьдесят четвертом, и весь этот инцидент… все схуиебилось… – Он останавливается, затем продолжает: – И очень неслабо… – Особое ударение на «очень» и «неслабо». – И… в свою очередь… понимаешь, это встряхнуло нас весьма неслабо, когда мы… были… в… – Он снова останавливается, смотрит на свою руку, а затем на меня. – Как это там называеца?.. – Переводит взгляд обратно на руку, потом на меня, затем снова на руку, аккуратно вытягивает иглу, затем снова смотрит на меня, все еще в замешательстве. – Их… гм, доисторические чрева, и вот почему мы… я, ты, этот нарк через коридор, сестра в Буте, все равно мы… Ты понимаешь?.. Это ясно? – Он щурится на меня. – Господи… представь, был бы у тебя брат, который родился в шестьдесят девятом или что-нибудь типа того… Они были бы… гребаными уродами…
Он выговаривает все это очень медленно (многое из этого и слушать невозможно) и кладет пипетку рядом со своим новым гудящим компьютером. Его друг Резин, который приехал из Анн-Арбора, сидит на полу, привалившись к столу, и гудит в такт. Марк с улыбкой откидывается на спинку. Я думал, с Кеннеди разобрались на пару лет раньше, но не уверен и не поправляю его. Меня прет, но все же можно было бы и зарубиться, потому что поздно уже, около четырех, но мне нравится, что все в комнате Марка мне знакомо – мелочи, к которым я привык: рваный постер «Не оглядывайся» с Диланом, кадры из «Беспечного ездока», извечный «Born to Be Wild» на проигрывателе (или Хендрикс, или Эрик Бердон и Animals, или Butterfly, или Цеппелины), пустые коробки из-под пиццы на полу, старая книга Пабло Неруды на коробках из-под пиццы, постоянный запах благовоний, справочники по йоге, группа этажом выше, которая ночь напролет репетирует (сплошные каверы из раннего Спенсера Дэвиса, выходит хреново). Но Марк скоро уезжает, со дня на день, он терпеть не может это место, Анн-Арбор – вот где жизнь, это Резин его научил.
Я трахнул Диди, потом вернулся обратно в свою комнату, где сидела Сьюзен, она рыдала. Лягушатник, полагаю, в Нью-Йорке. Только ее мне сейчас не хватало, я сказал ей проваливать, после чего заехал в городе перекусить в «Бургер-кинг», по дороге к Роксанн, где мне предстояло решать вопросы с ее новым дружком – крупным и злобным городским барыгой по имени Руперт. Все эта сцена просто какая-то дурацкая шутка. Роксанн укурилась в такой хлам, что даже одолжила мне сорок баксов и сообщила, что «Карусель» (где Руперт тоже работает барменом) закрывается потому, что бизнес идет дерьмово, и меня от этого тоска пробрала. Руперт чистил шкаф с оружием и был под таким кайфом, что даже улыбнулся и дал мне снюхать дорожку. Я забрал у него стафф и двинулся обратно в кампус. Ехать было холодно и муторно, да и мотоцикл чуть не сдох прямо перед воротами, и я с трудом доехал последние три километра до колледжа. Я был слишком накурен, и меня тошнило от «бургер-кинговской» еды, и эти три километра после ворот в три ночи были полной жестью. Я курнул еще травы у Марка в комнате, и теперь он ее приканчивает. Ничего нового. Плавали, знаем.
Марк прикуривает ментоловую сигарету и произносит:
– Говорю тебе, Сэм, это все Кеннеди! – Его согнутая в локте рука на плече. Он облизывает губы. – Этот стафф…
– Я слышу тебя, брат, – вздыхаю я, потирая глаза.
– Этот стафф…
– Ну?
– Отличный.
Марк писал диплом по Grateful Dead. Сначала он старался вставляться пореже, чтобы не заторчать, но было уже типа слишком поздно. Я доставал ему наркотики с сентября, и он динамил меня с расплатой. Он только и говорил, что после «интервью с Гарсией» у него будет бабло. Но Гарсия давненько не наведывался в Нью-Гэмпшир, и терпение мое заканчивалось.
– Марк, ты должен мне пятьсот баксов, – говорю я ему, – мне нужны деньги до твоего отъезда.
– Господи, у нас были… у нас здесь были такие безумные времена…
На этой реплике я всегда начинаю подниматься.
– Теперь все… по-другому… – (и пр., и пр.), – и времена те прошли… и места уже не те… – говорит он.
Я пялюсь на кусок разбитого зеркала рядом с пипеткой и компьютером, и теперь Марк говорит о том, чтобы завязать со всем и отправиться в Европу. Я смотрю на него: изо рта воняет, не мылся неизвестно сколько, засаленные волосы забраны в хвостик, грязная, в пятнах рубашка.
– …Когда я был в Европе, чувак… – Он ковыряет в носу.
– У меня завтра пара, – говорю. – Как там с деньгами?
– В Европе… Что? Пара? Кто ведет? – спрашивает он.
– Дэвид Ли Рот. Слушай, ты дашь деньги или как?
– Да, понял я, понял, тише, Резина разбудишь, – шепчет он.
– Мне наплевать. Резин на «порше» разъезжает. Он может заплатить, – говорю я ему.
– Резин без денег сидит, – говорит он. – Я все отдам, все.
– Марк, ты должен мне пятьсот баксов. Пятьсот, – говорю я этому гнусному торчку.
– Резин думает, что Индира Ганди живет в Уэллинг-хаусе. – Марк улыбается. – Говорит, что шел за ней от столовой до Уэллинта. – Он медлит. – Врубаешься… в это?
Он встает, едва добирается до кровати и падает на нее, опуская рукава. Оглядывает комнату, уже куря фильтр.
– Гм, – произносит он, запрокидывая голову.
– Да ладно, у тебя есть бабки, – говорю. – Одолжи хоть пару баксов!
Он оглядывает комнату, со щелчком раскрывает пустую коробку из-под пиццы, затем косится на меня:
– Нет.
– Я студент на дотации, чувак, мне нужны деньги, – умоляю я. – Всего пять баксов.
Он закрывает глаза и смеется.
– Я все отдам, – только и произносит он.
Резин просыпается и начинает разговаривать с пепельницей. Марк предостерегает меня, что я порчу его карму. Я ухожу. Торчки – довольно-таки жалкое зрелище, но богатые торчки еще хуже. Хуже баб.
Пол
Гребаное радио как-то само включилось в семь утра, и заснуть снова не удалось, так что, выбравшись из кровати, я сразу же закурил и прикрыл окна, потому что в комнате был мороз. Я едва смог приоткрыть глаза (потому что, если б я их открыл, череп точно бы раскололся), но все равно увидел, что на мне по-прежнему галстук, трусы и носки. Было непонятно, почему на мне только эти три предмета одежды, и я долго стоял и пялился в зеркало, пытаясь вспомнить прошлую ночь, но не смог. Я доковылял до ванной и принял душ, радуясь, что осталась теплая вода. Потом спешно оделся и вытащил себя на завтрак.
На самом деле на улице было довольно приятно. Был конец октября, когда с деревьев вот-вот опадет осенняя листва, и утро было холодным и бодрящим, в воздухе чувствовалась свежесть, а солнце, спрятавшееся за сереющими облаками, поднялось еще не слишком высоко. Однако чувствовал я себя столь же отвратно, а пять таблеток анадина, которыми я закинулся, даже не собирались подействовать. С затуманенным взором я чуть не сунул двадцатку в разменник. Прошел почту, но у меня в ящике ничего не было, потому что для писем было еще слишком рано. Я купил сигарет и отправился в столовую.
В очереди никого не было. За стойкой стоял этот милый блондин с первого курса, напялив самые огромные солнечные очки, которые мне когда-либо доводилось видеть, и, не произнося ни слова, раскладывал по тарелкам наижидчайший на вид омлет и маленькие коричневые зубочисточки, которые, по-видимому, являлись сосисками. Стоило только подумать о еде, как подступала неминуемая тошнота, и я смотрел на этого мальчика, который просто стоял со шпателем в руках. Пробудившийся во мне поначалу сексуальный интерес уступил место раздражению, и я пробормотал, не выпуская сигареты изо рта:
– Строит тут из себя, – и взял себе чашку кофе. Была открыта только главная столовка, так что я
зашел и сел с Раймондом, Дональдом и Гарри – этим мелким первогодкой, с которым задружились Дональд и Раймонд, он симпатичный мальчик, обеспокоенный типичными для первогодок вопросами, вроде того, есть ли жизнь после Wham! Они не спали всю ночь, нюхая амфетамины, и меня тоже приглашали, но вместо этого я потащился за Митчеллом, который теперь сидел за столиком в другом конце столовки, на эту дурацкую вечеринку. Я старался не смотреть на него и на эту отвратную потасканную шлюху, с которой он сидел, но не мог сдержаться и проклинал себя за то, что не подрочил, проснувшись утром. Эти три пидора сгрудились над листом бумаги, сочиняя черный список студентов, и, несмотря на то что челюсти у них ходили ходуном, они меня заметили, кивнули, и я сел с ними.
– Студенты, которые едут в Лондон и возвращаются с акцентом, – сказал Раймонд, бешено строча.
– Можно у тебя сигаретку дернуть? – попросил меня Дональд с отсутствующим видом.
– Хочешь у меня дернуть? – спросил я в ответ. Кофе был отвратный. Митчелл ублюдок.
– Спустись на землю, Пол, – пробормотал он, когда я протянул ему покурить.
– Почему бы тебе самому не купить? – спросил я его настолько вежливо, насколько можно с бодуна за завтраком.
– Те, кто ездит на мотоцикле, и те, кто ездит «зайцем», – произнес Гарри.
– И те, кто приходит на завтрак, не тусуя всю ночь, – зыркнул на меня Дональд.
Я состроил ему гримасу и сел нога на ногу.
– Две лесбиянки, которые живут в Маккаллоу, – сказал Раймонд, записывая.
– Как насчет всего Маккаллоу? – предложил Дональд.
– Еще лучше. – Раймонд что-то нацарапал.
– А что с той шлюхой, рядом с Митчеллом? – предложил я.
– Спокойствие, Поль. Остынь, – сказал Раймонд саркастически.
Дональд рассмеялся, но все равно написал ее имя.
– А как с этой жирной модной злючкой? – спросил Гарри.
– Она живет в Маккаллоу. Уже охвачена. Выносить эти пидорские шуточки в столь раннее
утро было нелегко, я собирался встать сходить еще за кофе, но сил не было даже на это, так что я сел обратно, стараясь не смотреть на Митчелла, и вскоре все голоса стали неотличимы один от другого, включая мой собственный.
– Те, кто носит бороду или любую растительность на лице.
– Так, отлично.
– Как насчет этого мальчика из Эл-Эй?
– Ну, скорее нет.
– Ты прав, но запиши его все равно.
– Те, кто берет в салат-баре добавку.
– Пол, ты пойдешь на прослушивание на пьесу Шепарда?
– Что? О чем ты говоришь?
– О роли. Пьеса Шепарда. Сегодня прослушивание.
– Те, кто ждет, чтобы поставить себе брекет-систему после школы.
– Нет, не пойду.
– Люди, которые считают, что они перевоплотились.
– Под этот пункт подпадает вся администрация.
– Quelle horreur!
– Чуваки с деньгами и дешевыми проигрывателями.
– Парни, которые не умеют пить.
– А как с парнями, которые умеют пить?
– Правда, правда.
– Запиши девчонок, которые не умеют.
– Я просто запишу тех, кто легко напивается.
– Как насчет Дэвида Ван Пельта?
– Почему?
– Почему бы и нет?
– Ну, я все-таки с ним спал.
– Ты не спал с Дэвидом Ван Пельтом.
– Нет, спал.
– Он легко напивается. Я сказал, что мне нравятся его скульптуры.
– Но они ужасны!
– Знаю.
– У него заячья губа!
– Да знаю, знаю. По-моему, это… возбуждает.
– О’кей.
– Те, у кого заячья губа. Запиши это.
– Как насчет Милашки-Придурашки?
Меня подмывало поинтересоваться, что это за Милашка-Придурашка такой, но почему-то я никак не мог заставить себя сосредоточиться и спросить. Чувствовал я себя дерьмово. Я совсем не знаю этих людей, думал я. Ужасно быть на третьем курсе, теперь актерского отделения. Я начал потеть. Отодвинул кофе и достал сигарету. Я столько раз менял специализацию, что мне стало вообще наплевать. Театральный – последнее, что мне выпало. Дэвид Ван Пельт был отвратителен, или, по крайней мере, я так считал. Но сейчас, в это утро, его имя несло в себе нечто эротическое, и я прошептал: «Дэвид Ван Пельт», – но вместо этого вырвалось имя Митчелла.
Затем неожиданно они заржали, все так же сгрудившись над листом, они напоминали мне трех ведьм из «Макбета», только заметно лучше выглядели и носили Армани.
– А как насчет тех, чьи родители до сих пор женаты?
Они засмеялись, поздравили друг друга и записали это с довольным видом.
– Извините, – прервал я, – но мои родители все еще женаты.
Все подняли глаза, улыбки моментально сдулись, на лицах глубокое огорчение.
– Что ты сказал? – спросил один из них.
Я прокашлялся, сделал театральную паузу и сказал:
– Мои родители не в разводе.
Наступила долгая тишина, а затем они возопили нечто среднее между обманутыми ожиданиями и нежеланием поверить и, подвывая, рухнули головами на стол.
– Да ладно! – удивленно и несколько настороженно сказал Раймонд, глядя на меня так, будто я только что раскрыл строжайшую тайну.
Дональд сидел с раскрытым ртом.
– Да ладно, Пол.
Он был поражен и даже отодвинулся, словно я прокаженный.
Гарри был в таком шоке, что не мог и рта раскрыть.
– Я не шучу, Дональд, – сказал я. – Мои родители такие скучные, что даже развестись не могут.
Мне нравилось, что мои родители до сих пор женаты. Был ли этот брак счастливым – оставалось гадать, но тот простой факт, что большинство или даже все родители моих друзей были либо в разводе, либо жили отдельно, а мои нет, давал мне скорее ощущение спокойствия, нежели обделенности. Я буквально вырос в глазах Митчелла и порадовался такой дурной славе. Я выжал из ситуации по максимуму и уставился на этих троих, чувствуя себя немного получше.
Они все так же ошарашенно таращились на меня.
– Возвращайтесь к своему дурацкому списку, – произнес я, хлебнул кофе и отмахнулся от них. – Хватит на меня пялиться.
Они медленно перевели глаза на список и вернулись к нему после короткой оглушительной тишины, но возобновили свою игру уже с меньшим азартом.
– Как насчет тех, у кого гобелены в комнате? – предложил Гарри.
– Это уже есть, – сказал Раймонд, вздыхая.
– Спиды еще остались? – спросил Гарри, вздыхая.
– Нет, – ответил Дональд, тоже вздыхая.
– Как насчет тех, кто пишет стихи о Женственности?
– Большевики из Канады?
– Все, кто курит гвоздичные сигареты?
– К слову о сигаретах, Пол, можно стрельнуть еще одну? – спросил Дональд.
Митчелл потянулся через стол и дотронулся до ее руки. Она засмеялась.
Я скептически посмотрел на Дональда.
– Нет, нельзя, – произнес я на грани истерики, – ни в коем случае. Это меня бесит. Ты вечно «стреляешь» сигареты, и больше я терпеть это не намерен.
– Да будет тебе, – сказал Дональд, как будто я просто шутил, – я куплю потом. У меня нет денег.
– Нет! Меня бесит еще и то, что твой отец владеет чуть ли не половиной «Галфэнд вестерн», а ты все время делаешь вид, будто у тебя никогда не бывает денег, – произнес я, пристально глядя на него.
– Неужели прям так все плохо? – спросил он.
– Да, Пол, кончай с этой эпилепсией, – сказал Раймонд.
– Почему у тебя такое дурное настроение? – спросил Гарри.
– Я знаю почему, – лукаво произнес Раймонд.
– Скоро свадьба? – хихикнул Дональд, посмотрев на стол Митчелла.
– Да, именно так все плохо.
Я был непреклонен и не обращал на них внимания. Убью эту шлюху.
– Ну дай ты сигарету. Не будь сукой.
– Ладно, я дам тебе сигарету, если скажешь, кто в прошлом году взял «Тони» за лучший костюм.
После этого наступила тишина, которая показалась мне унизительной. Я вздохнул и опустил глаза. Эта троица замолчала, пока в конечном итоге Дональд не сказал:
– Это самый бессмысленный вопрос, который я когда-либо слышал.
Я снова посмотрел на Митчелла, затем запустил пачку через стол.
– Бери быстрей. Я пошел за кофе.
Я поднялся и направился к выходу из столовки. Но потом мне пришлось остановиться и нырнуть в салат-бар, потому что шведка, с которой я был вчера, показывала свой пропуск контролеру. Я выждал, пока она не вошла в отдел раздачи. Затем быстро сбежал по лестнице и пошел на пару. Я думал попробоваться на эту пьесу Шепарда, но потом решил, что незачем париться, когда я и так не могу развести мизансцену своей жизни.
Я сел за парту и, пропуская мимо ушей монотонную речь профессора, поглядывал на Митчелла, который выглядел счастливым (еще бы, уложили его прошлой ночью) и делал записи.
Он с отвращением оглядел аудиторию, взглянул на курильщиков (он бросил, когда вернулся, – как это бесит). Возможно, они напоминали ему машины, представил я. Как трубы, выпускающие струи дыма, которые поднимаются из дырки в их головах. Он, изобразив крутой вид, оглядел уродливую девчонку в красном платье. Я взглянул на художества на своей парте: «Ты проиграл», «Земного притяжения нет», «Земля сосет», «Здесь спала семейка Брейди», «Что же стало с хипповской любовью?», «Любовь – говно», «Гуманитарные дипломы есть почти у всех таксистов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Шон
– Это были Кеннеди, чувак… – говорит мне Марк; мы сидим у него в комнате в Нойсе, он вмазывается. – Кеннеди, чувак, проебали… все… На самом деле это был Джей-Эф-Кей… Это сделал Джон Ф. Кеннеди… Он все испоганил… все, понимаешь… – Он облизывается, продолжает: – Было это самое… мы были еще в животах у наших матерей, когда мы… я имею в виду, его… застрелили в шестьдесят четвертом, и весь этот инцидент… все схуиебилось… – Он останавливается, затем продолжает: – И очень неслабо… – Особое ударение на «очень» и «неслабо». – И… в свою очередь… понимаешь, это встряхнуло нас весьма неслабо, когда мы… были… в… – Он снова останавливается, смотрит на свою руку, а затем на меня. – Как это там называеца?.. – Переводит взгляд обратно на руку, потом на меня, затем снова на руку, аккуратно вытягивает иглу, затем снова смотрит на меня, все еще в замешательстве. – Их… гм, доисторические чрева, и вот почему мы… я, ты, этот нарк через коридор, сестра в Буте, все равно мы… Ты понимаешь?.. Это ясно? – Он щурится на меня. – Господи… представь, был бы у тебя брат, который родился в шестьдесят девятом или что-нибудь типа того… Они были бы… гребаными уродами…
Он выговаривает все это очень медленно (многое из этого и слушать невозможно) и кладет пипетку рядом со своим новым гудящим компьютером. Его друг Резин, который приехал из Анн-Арбора, сидит на полу, привалившись к столу, и гудит в такт. Марк с улыбкой откидывается на спинку. Я думал, с Кеннеди разобрались на пару лет раньше, но не уверен и не поправляю его. Меня прет, но все же можно было бы и зарубиться, потому что поздно уже, около четырех, но мне нравится, что все в комнате Марка мне знакомо – мелочи, к которым я привык: рваный постер «Не оглядывайся» с Диланом, кадры из «Беспечного ездока», извечный «Born to Be Wild» на проигрывателе (или Хендрикс, или Эрик Бердон и Animals, или Butterfly, или Цеппелины), пустые коробки из-под пиццы на полу, старая книга Пабло Неруды на коробках из-под пиццы, постоянный запах благовоний, справочники по йоге, группа этажом выше, которая ночь напролет репетирует (сплошные каверы из раннего Спенсера Дэвиса, выходит хреново). Но Марк скоро уезжает, со дня на день, он терпеть не может это место, Анн-Арбор – вот где жизнь, это Резин его научил.
Я трахнул Диди, потом вернулся обратно в свою комнату, где сидела Сьюзен, она рыдала. Лягушатник, полагаю, в Нью-Йорке. Только ее мне сейчас не хватало, я сказал ей проваливать, после чего заехал в городе перекусить в «Бургер-кинг», по дороге к Роксанн, где мне предстояло решать вопросы с ее новым дружком – крупным и злобным городским барыгой по имени Руперт. Все эта сцена просто какая-то дурацкая шутка. Роксанн укурилась в такой хлам, что даже одолжила мне сорок баксов и сообщила, что «Карусель» (где Руперт тоже работает барменом) закрывается потому, что бизнес идет дерьмово, и меня от этого тоска пробрала. Руперт чистил шкаф с оружием и был под таким кайфом, что даже улыбнулся и дал мне снюхать дорожку. Я забрал у него стафф и двинулся обратно в кампус. Ехать было холодно и муторно, да и мотоцикл чуть не сдох прямо перед воротами, и я с трудом доехал последние три километра до колледжа. Я был слишком накурен, и меня тошнило от «бургер-кинговской» еды, и эти три километра после ворот в три ночи были полной жестью. Я курнул еще травы у Марка в комнате, и теперь он ее приканчивает. Ничего нового. Плавали, знаем.
Марк прикуривает ментоловую сигарету и произносит:
– Говорю тебе, Сэм, это все Кеннеди! – Его согнутая в локте рука на плече. Он облизывает губы. – Этот стафф…
– Я слышу тебя, брат, – вздыхаю я, потирая глаза.
– Этот стафф…
– Ну?
– Отличный.
Марк писал диплом по Grateful Dead. Сначала он старался вставляться пореже, чтобы не заторчать, но было уже типа слишком поздно. Я доставал ему наркотики с сентября, и он динамил меня с расплатой. Он только и говорил, что после «интервью с Гарсией» у него будет бабло. Но Гарсия давненько не наведывался в Нью-Гэмпшир, и терпение мое заканчивалось.
– Марк, ты должен мне пятьсот баксов, – говорю я ему, – мне нужны деньги до твоего отъезда.
– Господи, у нас были… у нас здесь были такие безумные времена…
На этой реплике я всегда начинаю подниматься.
– Теперь все… по-другому… – (и пр., и пр.), – и времена те прошли… и места уже не те… – говорит он.
Я пялюсь на кусок разбитого зеркала рядом с пипеткой и компьютером, и теперь Марк говорит о том, чтобы завязать со всем и отправиться в Европу. Я смотрю на него: изо рта воняет, не мылся неизвестно сколько, засаленные волосы забраны в хвостик, грязная, в пятнах рубашка.
– …Когда я был в Европе, чувак… – Он ковыряет в носу.
– У меня завтра пара, – говорю. – Как там с деньгами?
– В Европе… Что? Пара? Кто ведет? – спрашивает он.
– Дэвид Ли Рот. Слушай, ты дашь деньги или как?
– Да, понял я, понял, тише, Резина разбудишь, – шепчет он.
– Мне наплевать. Резин на «порше» разъезжает. Он может заплатить, – говорю я ему.
– Резин без денег сидит, – говорит он. – Я все отдам, все.
– Марк, ты должен мне пятьсот баксов. Пятьсот, – говорю я этому гнусному торчку.
– Резин думает, что Индира Ганди живет в Уэллинг-хаусе. – Марк улыбается. – Говорит, что шел за ней от столовой до Уэллинта. – Он медлит. – Врубаешься… в это?
Он встает, едва добирается до кровати и падает на нее, опуская рукава. Оглядывает комнату, уже куря фильтр.
– Гм, – произносит он, запрокидывая голову.
– Да ладно, у тебя есть бабки, – говорю. – Одолжи хоть пару баксов!
Он оглядывает комнату, со щелчком раскрывает пустую коробку из-под пиццы, затем косится на меня:
– Нет.
– Я студент на дотации, чувак, мне нужны деньги, – умоляю я. – Всего пять баксов.
Он закрывает глаза и смеется.
– Я все отдам, – только и произносит он.
Резин просыпается и начинает разговаривать с пепельницей. Марк предостерегает меня, что я порчу его карму. Я ухожу. Торчки – довольно-таки жалкое зрелище, но богатые торчки еще хуже. Хуже баб.
Пол
Гребаное радио как-то само включилось в семь утра, и заснуть снова не удалось, так что, выбравшись из кровати, я сразу же закурил и прикрыл окна, потому что в комнате был мороз. Я едва смог приоткрыть глаза (потому что, если б я их открыл, череп точно бы раскололся), но все равно увидел, что на мне по-прежнему галстук, трусы и носки. Было непонятно, почему на мне только эти три предмета одежды, и я долго стоял и пялился в зеркало, пытаясь вспомнить прошлую ночь, но не смог. Я доковылял до ванной и принял душ, радуясь, что осталась теплая вода. Потом спешно оделся и вытащил себя на завтрак.
На самом деле на улице было довольно приятно. Был конец октября, когда с деревьев вот-вот опадет осенняя листва, и утро было холодным и бодрящим, в воздухе чувствовалась свежесть, а солнце, спрятавшееся за сереющими облаками, поднялось еще не слишком высоко. Однако чувствовал я себя столь же отвратно, а пять таблеток анадина, которыми я закинулся, даже не собирались подействовать. С затуманенным взором я чуть не сунул двадцатку в разменник. Прошел почту, но у меня в ящике ничего не было, потому что для писем было еще слишком рано. Я купил сигарет и отправился в столовую.
В очереди никого не было. За стойкой стоял этот милый блондин с первого курса, напялив самые огромные солнечные очки, которые мне когда-либо доводилось видеть, и, не произнося ни слова, раскладывал по тарелкам наижидчайший на вид омлет и маленькие коричневые зубочисточки, которые, по-видимому, являлись сосисками. Стоило только подумать о еде, как подступала неминуемая тошнота, и я смотрел на этого мальчика, который просто стоял со шпателем в руках. Пробудившийся во мне поначалу сексуальный интерес уступил место раздражению, и я пробормотал, не выпуская сигареты изо рта:
– Строит тут из себя, – и взял себе чашку кофе. Была открыта только главная столовка, так что я
зашел и сел с Раймондом, Дональдом и Гарри – этим мелким первогодкой, с которым задружились Дональд и Раймонд, он симпатичный мальчик, обеспокоенный типичными для первогодок вопросами, вроде того, есть ли жизнь после Wham! Они не спали всю ночь, нюхая амфетамины, и меня тоже приглашали, но вместо этого я потащился за Митчеллом, который теперь сидел за столиком в другом конце столовки, на эту дурацкую вечеринку. Я старался не смотреть на него и на эту отвратную потасканную шлюху, с которой он сидел, но не мог сдержаться и проклинал себя за то, что не подрочил, проснувшись утром. Эти три пидора сгрудились над листом бумаги, сочиняя черный список студентов, и, несмотря на то что челюсти у них ходили ходуном, они меня заметили, кивнули, и я сел с ними.
– Студенты, которые едут в Лондон и возвращаются с акцентом, – сказал Раймонд, бешено строча.
– Можно у тебя сигаретку дернуть? – попросил меня Дональд с отсутствующим видом.
– Хочешь у меня дернуть? – спросил я в ответ. Кофе был отвратный. Митчелл ублюдок.
– Спустись на землю, Пол, – пробормотал он, когда я протянул ему покурить.
– Почему бы тебе самому не купить? – спросил я его настолько вежливо, насколько можно с бодуна за завтраком.
– Те, кто ездит на мотоцикле, и те, кто ездит «зайцем», – произнес Гарри.
– И те, кто приходит на завтрак, не тусуя всю ночь, – зыркнул на меня Дональд.
Я состроил ему гримасу и сел нога на ногу.
– Две лесбиянки, которые живут в Маккаллоу, – сказал Раймонд, записывая.
– Как насчет всего Маккаллоу? – предложил Дональд.
– Еще лучше. – Раймонд что-то нацарапал.
– А что с той шлюхой, рядом с Митчеллом? – предложил я.
– Спокойствие, Поль. Остынь, – сказал Раймонд саркастически.
Дональд рассмеялся, но все равно написал ее имя.
– А как с этой жирной модной злючкой? – спросил Гарри.
– Она живет в Маккаллоу. Уже охвачена. Выносить эти пидорские шуточки в столь раннее
утро было нелегко, я собирался встать сходить еще за кофе, но сил не было даже на это, так что я сел обратно, стараясь не смотреть на Митчелла, и вскоре все голоса стали неотличимы один от другого, включая мой собственный.
– Те, кто носит бороду или любую растительность на лице.
– Так, отлично.
– Как насчет этого мальчика из Эл-Эй?
– Ну, скорее нет.
– Ты прав, но запиши его все равно.
– Те, кто берет в салат-баре добавку.
– Пол, ты пойдешь на прослушивание на пьесу Шепарда?
– Что? О чем ты говоришь?
– О роли. Пьеса Шепарда. Сегодня прослушивание.
– Те, кто ждет, чтобы поставить себе брекет-систему после школы.
– Нет, не пойду.
– Люди, которые считают, что они перевоплотились.
– Под этот пункт подпадает вся администрация.
– Quelle horreur!
– Чуваки с деньгами и дешевыми проигрывателями.
– Парни, которые не умеют пить.
– А как с парнями, которые умеют пить?
– Правда, правда.
– Запиши девчонок, которые не умеют.
– Я просто запишу тех, кто легко напивается.
– Как насчет Дэвида Ван Пельта?
– Почему?
– Почему бы и нет?
– Ну, я все-таки с ним спал.
– Ты не спал с Дэвидом Ван Пельтом.
– Нет, спал.
– Он легко напивается. Я сказал, что мне нравятся его скульптуры.
– Но они ужасны!
– Знаю.
– У него заячья губа!
– Да знаю, знаю. По-моему, это… возбуждает.
– О’кей.
– Те, у кого заячья губа. Запиши это.
– Как насчет Милашки-Придурашки?
Меня подмывало поинтересоваться, что это за Милашка-Придурашка такой, но почему-то я никак не мог заставить себя сосредоточиться и спросить. Чувствовал я себя дерьмово. Я совсем не знаю этих людей, думал я. Ужасно быть на третьем курсе, теперь актерского отделения. Я начал потеть. Отодвинул кофе и достал сигарету. Я столько раз менял специализацию, что мне стало вообще наплевать. Театральный – последнее, что мне выпало. Дэвид Ван Пельт был отвратителен, или, по крайней мере, я так считал. Но сейчас, в это утро, его имя несло в себе нечто эротическое, и я прошептал: «Дэвид Ван Пельт», – но вместо этого вырвалось имя Митчелла.
Затем неожиданно они заржали, все так же сгрудившись над листом, они напоминали мне трех ведьм из «Макбета», только заметно лучше выглядели и носили Армани.
– А как насчет тех, чьи родители до сих пор женаты?
Они засмеялись, поздравили друг друга и записали это с довольным видом.
– Извините, – прервал я, – но мои родители все еще женаты.
Все подняли глаза, улыбки моментально сдулись, на лицах глубокое огорчение.
– Что ты сказал? – спросил один из них.
Я прокашлялся, сделал театральную паузу и сказал:
– Мои родители не в разводе.
Наступила долгая тишина, а затем они возопили нечто среднее между обманутыми ожиданиями и нежеланием поверить и, подвывая, рухнули головами на стол.
– Да ладно! – удивленно и несколько настороженно сказал Раймонд, глядя на меня так, будто я только что раскрыл строжайшую тайну.
Дональд сидел с раскрытым ртом.
– Да ладно, Пол.
Он был поражен и даже отодвинулся, словно я прокаженный.
Гарри был в таком шоке, что не мог и рта раскрыть.
– Я не шучу, Дональд, – сказал я. – Мои родители такие скучные, что даже развестись не могут.
Мне нравилось, что мои родители до сих пор женаты. Был ли этот брак счастливым – оставалось гадать, но тот простой факт, что большинство или даже все родители моих друзей были либо в разводе, либо жили отдельно, а мои нет, давал мне скорее ощущение спокойствия, нежели обделенности. Я буквально вырос в глазах Митчелла и порадовался такой дурной славе. Я выжал из ситуации по максимуму и уставился на этих троих, чувствуя себя немного получше.
Они все так же ошарашенно таращились на меня.
– Возвращайтесь к своему дурацкому списку, – произнес я, хлебнул кофе и отмахнулся от них. – Хватит на меня пялиться.
Они медленно перевели глаза на список и вернулись к нему после короткой оглушительной тишины, но возобновили свою игру уже с меньшим азартом.
– Как насчет тех, у кого гобелены в комнате? – предложил Гарри.
– Это уже есть, – сказал Раймонд, вздыхая.
– Спиды еще остались? – спросил Гарри, вздыхая.
– Нет, – ответил Дональд, тоже вздыхая.
– Как насчет тех, кто пишет стихи о Женственности?
– Большевики из Канады?
– Все, кто курит гвоздичные сигареты?
– К слову о сигаретах, Пол, можно стрельнуть еще одну? – спросил Дональд.
Митчелл потянулся через стол и дотронулся до ее руки. Она засмеялась.
Я скептически посмотрел на Дональда.
– Нет, нельзя, – произнес я на грани истерики, – ни в коем случае. Это меня бесит. Ты вечно «стреляешь» сигареты, и больше я терпеть это не намерен.
– Да будет тебе, – сказал Дональд, как будто я просто шутил, – я куплю потом. У меня нет денег.
– Нет! Меня бесит еще и то, что твой отец владеет чуть ли не половиной «Галфэнд вестерн», а ты все время делаешь вид, будто у тебя никогда не бывает денег, – произнес я, пристально глядя на него.
– Неужели прям так все плохо? – спросил он.
– Да, Пол, кончай с этой эпилепсией, – сказал Раймонд.
– Почему у тебя такое дурное настроение? – спросил Гарри.
– Я знаю почему, – лукаво произнес Раймонд.
– Скоро свадьба? – хихикнул Дональд, посмотрев на стол Митчелла.
– Да, именно так все плохо.
Я был непреклонен и не обращал на них внимания. Убью эту шлюху.
– Ну дай ты сигарету. Не будь сукой.
– Ладно, я дам тебе сигарету, если скажешь, кто в прошлом году взял «Тони» за лучший костюм.
После этого наступила тишина, которая показалась мне унизительной. Я вздохнул и опустил глаза. Эта троица замолчала, пока в конечном итоге Дональд не сказал:
– Это самый бессмысленный вопрос, который я когда-либо слышал.
Я снова посмотрел на Митчелла, затем запустил пачку через стол.
– Бери быстрей. Я пошел за кофе.
Я поднялся и направился к выходу из столовки. Но потом мне пришлось остановиться и нырнуть в салат-бар, потому что шведка, с которой я был вчера, показывала свой пропуск контролеру. Я выждал, пока она не вошла в отдел раздачи. Затем быстро сбежал по лестнице и пошел на пару. Я думал попробоваться на эту пьесу Шепарда, но потом решил, что незачем париться, когда я и так не могу развести мизансцену своей жизни.
Я сел за парту и, пропуская мимо ушей монотонную речь профессора, поглядывал на Митчелла, который выглядел счастливым (еще бы, уложили его прошлой ночью) и делал записи.
Он с отвращением оглядел аудиторию, взглянул на курильщиков (он бросил, когда вернулся, – как это бесит). Возможно, они напоминали ему машины, представил я. Как трубы, выпускающие струи дыма, которые поднимаются из дырки в их головах. Он, изобразив крутой вид, оглядел уродливую девчонку в красном платье. Я взглянул на художества на своей парте: «Ты проиграл», «Земного притяжения нет», «Земля сосет», «Здесь спала семейка Брейди», «Что же стало с хипповской любовью?», «Любовь – говно», «Гуманитарные дипломы есть почти у всех таксистов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28