Хьюи Льюис напоминает мне Шона. Еще Хьюи Льюис напоминает мне учителя физкультуры в девятом классе. А вот Шон на учителя физкультуры не похож. Ричард открывает дверь, он все еще во фраке, в котором был за ужином, и садится на кровать.
– Потерял солнечные очки, – только и говорит он.
Я продолжаю смотреть Хьюи Льюиса, который теперь не может уйти с вечеринки. Он держится за руку с какой-то глупышкой-блондинкой, и они не могут найти выход. Они продолжают открывать двери, и ни за одной из них нет выхода. За одной – поезд, который мчится на них со свистом, за другой – спрятавшийся вампир, но выхода нет ни за одной из них. Как символично.
– Кокс есть? – спрашивает Ричард.
Волна раздражения захлестывает меня, но я лишь крепче сжимаю бутылку «Хайнекена». И ничего не говорю.
– В «Саре Лоренс» кокса навалом, – говорит он.
Клип заканчивается, и начинается еще один, но это не клип, а реклама мыла, и я перевожу взгляд на Ричарда.
– Что происходит? – спрашивает он.
– Не знаю, – говорю я. – А что происходит?
– Со мной? – спрашивает он.
– Да уж наверно, – говорю я. – С кем еще, идиот?
– Я не знаю, – говорит Ричард. – Ходил прогуляться.
– Ходил прогуляться, – повторяю я.
– До бара, – вздыхает он.
– Удачно? – спрашиваю я.
– Был бы я здесь с тобой? – говорит он.
Его грубая попытка наехать, если это вообще был наезд, раздражает меня еще больше, чем если бы он выдал настоящую… что? крутую шутку?
– Ты пьян? – спрашиваю я, смутно надеясь, что да.
– Хотелось бы, – стонет он.
– Прям хотелось бы? – уточняю.
– Да. Очень, – снова стонет он, укладываясь на кровать.
– Ну и сценку ты закатил за ужином, – отмечаю я. Мы смотрим очередной клип или, может, очередной рекламный ролик, непонятно, а потом он говорит:
– Отъебись. Мне насрать.
Он помолчал, задумавшись, а потом спросил, глядя на стену между номерами:
– Они обе спят?
– Да, – киваю я.
– Я ходил в кино, – признается он.
– Мне плевать, – говорю я.
– Отстой, – говорит он.
Он поднимается и подходит к магнитофону, втыкает кассету; из динамиков раздается жесткий панк, и я в полном ужасе вскакиваю, а он, скорчив рожу, убавляет звук, затем начинает злорадно хихикать и присаживается в кресло рядом с моим.
– Что ты смотришь? – спрашивает он.
У него в руках каким-то сверхъестественным образом снова появилась бутылка «Джек Дэниелс», и он, открутив крышку, предлагает мне выпить. Я трясу головой и отталкиваю бутылку.
– Клипы, – говорю.
Он смотрит на меня, потом поднимается и пялится в окно; он совершенно неугомонный, всегда готов поебаться, от него исходит нервная энергия предвкушения.
– Вернулся, потому что пошел дождь.
Я слышу, как он прикуривает, чувствую запах дыма. Я закрываю глаза, облокачиваюсь на спинку кресла и вспоминаю дождливый день, когда мы с Шоном сидели в общем корпусе, оба с бодуна, с одной тарелкой купленных в буфете френч-фрайз на двоих, потому что на ланч мы опоздали. Мы всегда опаздывали на ланч. Всегда шел дождь.
– Помнишь выходные на Согатаке и Макинак-Айленде? – спрашивает он.
– Нет, не помню. Я только помню адские выходные на озере Виннебаго. На самом деле я никогда и не был на Макино-Айленде, – негромко говорю я.
– Макинак, – поправляет он.
– …но, – говорю я.
– С тобой непросто, Пол, – произносит он сладко.
– Пристрели меня.
– Ну, тогда ты помнишь, что Томасы тоже всегда приезжали? – спрашивает он. – Брэда Томаса помнишь? Красавец, но мегаупырь.
– Мегаупырь? – спрашиваю я. – Брэд? Брэд из Лэтина?
– Нет, Брэд из Фенвика, – говорит он.
– Я не помню Брэда Томаса, – говорю я, хотя учился в Фенвике с Брэд ом и Ричардом.
На самом деле я был влюблен в Брэда. Или это был Билл?
– Помнишь четвертое июля, когда мой отец сильно напоил тебя, меня и Кирка на яхте и у моей матери случился припадок? Мы слушали лучшие сто хитов по радио, и кто-то выпал за борт, верно? – говорит он. – Помнишь?
– Четвертое июля? На яхте? – спрашиваю я.
Неожиданно мне становится интересно, где сегодня вечером мой отец, и меня слегка удивляет, что это не наводит на меня тоску, потому что я типа припоминаю отцовскую яхту, я помню, как мне ужасно хотелось увидеть Брэда голым, но не помню, падал ли кто-нибудь за борт, и я слишком устал, чтобы даже приблизиться к Ричарду, поэтому откидываюсь в кресле и говорю ему:
– Я все помню. Давай дальше. К чему это ты?
– Я скучаю по тем дням, – говорит Ричард искренне.
– Ты урод, – говорю я.
– Что случилось? – говорит он, отворачиваясь от окна.
Ну, давай посмотрим: твой отец ушел от твоей матери к другой женщине, и мистер Томас, если правильно помню, умер от сердечного приступа во время игры в поло, а ты стал торчком и пошел в колледж, и я тоже торчал какое-то время и отправился в Кэмден, где сравнительно перестал торчать, и я просто не пойму, что ты хочешь услышать, Ричард? И так как мне надо что-то сказать, я просто снова говорю:
– Ты урод.
– Похоже, мы выросли, – говорит он с грустью.
– Выросли, – говорю я. – Глубокое наблюдение.
Он садится рядом со мной на другое кресло.
– Ненавижу колледж.
– Не слишком ли поздно жаловаться? – спрашиваю я.
Он не обращает на меня внимания:
– Ненавижу.
– Ну, первые пара лет неприятные, – говорю я.
– А дальше? – Он смотрит на меня, серьезно дожидаясь моего ответа.
– Привыкаешь, – говорю я через какое-то время. Мы пялимся в телевизор. Еще ролики, которые похожи на клипы. Еще клипы.
– Я хочу трахнуть Билли Айдола, – говорит он с отсутствующим видом.
– Да? – зеваю я.
– Тебя я тоже хочу трахнуть, – говорит он таким же отсутствующим голосом.
– Неплохая подбирается компания.
От его реплик мне хочется глотнуть из бутылки «Джека Дэниелса». Делаю глоток. Вкусно. Передаю бутылку обратно.
– Хватит заигрывать, – говорит он со смехом. – У тебя плохо получается флиртовать.
– Очень надо, – говорю я, обидевшись, что он считает, будто я к нему подкатываю.
Он игриво хватает меня за запястье и говорит:
– Всегда так было.
– Ричард, не знаю, о чем ты говоришь, – говорю я, высвобождая свое запястье, окидываю его недоуменным взглядом и снова поворачиваюсь обратно к телевизору.
Рекламный ролик сменяет еще один клип, и вдруг раздается такой раскат грома, что мы аж притихли.
– В самом деле, поливает вовсю, – говорит он.
– Да, поливает, – говорю.
– Ты там встречаешься с кем-нибудь? – спрашивает он. – Ну, в колледже.
– Со второкурсником с Юга, который ездит на мотоцикле. Это сложно объяснить, – говорю я.
И тут до меня доходит, что это довольно точное описание Шона, и от этого он выглядит куда менее привлекательным, чем когда-то казался. А что еще можно о нем сказать? Наступает момент, когда я не могу вспомнить его имя, не могу даже вспомнить черты лица, что-либо.
– А что у тебя?
Меня душит страх, я боюсь ответа.
– А что у меня? – спрашивает он. Какое изящное чувство юмора.
– Ты «встретил» кого-нибудь? – перефразирую я вопрос.
– «Встретил» кого-нибудь? – переспрашивает он с напускной скромностью.
– С кем ты ебешься? Так лучше? То есть на самом деле мне это не интересно. Так, для поддержания разговора.
– О господи, – вздыхает он. – Чувак из Брауна. Он изучает семиотику. Это, наверное, наука о стирке белья или вроде того. По-любому он в команде. Я встречаюсь с ним по выходным.
– С кем еще? – спрашиваю я. – Что в колледже?
– Есть один чувак из Калифорнии, из Энсино, зовут Джейми. Перевелся из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Блондин, еврей. Он тоже в команде.
– Какое вранье, – не сдерживаюсь я.
– Что? – Он приходит в замешательство, он сбит с толку. – Это ты о чем?
– Ты всегда говоришь, что встречаешься с кем-то из «команды». И всегда врешь. Что это за «команда» такая? – спрашиваю я и тут замечаю, что все это время мы разговаривали шепотом. – В «Саре Лоренс» нет команды, кретин. Думаешь, я поверю твоей бредятине?
– Да заткнись, ты совсем спятил, – говорит он с отвращением, отмахиваясь от меня.
Мы смотрим телевизор, слушаем кассетник и допиваем вискарь. После того как мы скурили все сигареты, он наконец спрашивает:
– Ну а твоя как жизнь?
– Никак, – отвечаю я.
Он выгибается и выглядывает из окна. У Ричарда действительно красивое тело.
Я беру бутылку и давлюсь, глотая последние капли. Ричард говорит:
– Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь. Мы молчим с минуту, он смотрит на меня, и я начинаю смеяться.
– Что такого смешного? – спрашивает он с улыбкой.
– «Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь»? Что это? Песня Бонни Тайлер? Пиздец!
От выпивки я почувствовал себя хорошо, и он нагибается ко мне и тоже смеется, и я чувствую запах теплого скотча от его дыхания, и он целует меня сначала слишком жестко, и я слегка его отталкиваю и чувствую границу между щетиной и губой, и мне кажется, я слышу, как где-то открывается и захлопывается дверь, и мне наплевать, будь это миссис Джаред или моя мать, пьяная по случаю развода, размякшая от барбитуратов, в ночной сорочке из универмага «Маршалл Филдз», и, хотя мне не хочется, мы раздеваем друг друга, и я укладываюсь в койку с Ричардом. Затем рано утром, еще до рассвета, я тихо собираюсь и, ни с кем не попрощавшись, иду под дождем на автовокзал и сажусь на первый автобус в Кэмден.
////Я лежу в теплой ванной. Я делаю это, потому что знаю: Он никогда не будет моим. Медленно двигаю бритвой, крепко прижимая ее к горячей коже под водой, плоть быстро расслаивается, и кровь хлещет, буквально струей бьет из нижней части руки. Медленно двигаю бритвой, кромсая другое запястье, вверх и вниз, и вода розовеет. Когда я поднимаю руку над водой, кровь брызжет фонтаном, и мне приходится опустить ее обратно, чтобы меня не забрызгало. Я выпрямляюсь и успеваю порезать только одну щиколотку, потому что слабость пропитывает меня насквозь, и я ложусь на спину, вода становится немыслимо красной, а я принимаюсь мечтать, и все мечтаю, но тут я вдруг начинаю сомневаться, стоило ли это делать. Мне слышна музыка, доносящаяся откуда-то из другого общежития, и я вроде пытаюсь подпевать, но, как обычно, ловлю себя на том, что допеваю до конца раньше, чем заканчивается песня. Может, мне стоило выбрать другой путь. Тот, что советовал коротышка с бензоколонки в Финиксе, вернее, тот, на который он меня подтолкнул, или… о-о… Знаете что? Времени нет. Господи Иисусе, Христе наш мой ничто спаситель////
Лорен
Теперь все тихо, все кончилось. Я стою около окна в комнате Шона. Уже почти утро, но еще темно. Странно, и, может, это мне почудилось, но я уверена, что слышу доносящуюся откуда-то арию из «Валли» – не оттуда, где была и уже закончилась вечеринка, играет где-то, может, в этом доме. Я завернулась в тогу и время от времени оглядываюсь и смотрю, как Шон спит в голубом свете своего цифрового будильника. Усталости больше не чувствую. Выкуриваю сигарету. В окне дома напротив движется силуэт. Где-то разбивается бутылка. Ария продолжается, нарастает, потом раздаются крики и чуть слышно разбивается окно. Затем снова тишина. Но вскоре ее нарушает смех из соседней комнаты – Шоновы дружки-наркоманы. Я удивительно спокойна и умиротворена в странном мире, затерянном между трезвостью и полнейшим угаром. Ночью кампус накрыло туманом, и теперь он подсвечен высокой полной луной. Силуэт все так же стоит у окна. Подходит еще один. Первый уходит. Потом я вижу комнату Пола, если, конечно, он все еще живет в том же корпусе. В комнате темно, и я думаю, с кем он этой ночью. Я прикасаюсь к своим грудям, затем, как будто обжегшись, стыдливо отнимаю руку.
Интересно, а что не так, в чем, собственно, было дело? Что произошло в последний раз, когда мы были вместе? Уже и не припомнить. Вроде в прошлом семестре. Нет же… той сентябрьской ночью. В начале этого семестра. Хотя в прошлом семестре ты уже знала, что это финиш. Он уехал на три дня с Митчеллом в дом его родителей на Кейп-Код, тебе же он сказал, что поехал встречаться со своими родителями в Нью-Йорк, – но потом тебе-то кто это рассказал? Роксанн, но не она ли встречалась с Митчеллом? Наврать мог кто угодно. Но мне по-прежнему до смерти хотелось, чтобы он поскорей вернулся; и каким же говнюком он был. Может, я ошибаюсь. Может, он был нежным, может, это ты была жадной. Я тушу сигарету о край подоконника и смотрю на Шона, который теперь перевернулся и спит. Он ушел под одеяло с головой.
Пол
Удивительно, насколько я ему не доверяю, но ничего не могу с этим поделать: Шон мне не нравится. Когда мы выезжаем из Бостона, кроме меня, в автобусе никого нет, и по дороге мало кто подсаживается. Только я да пожилая пара впереди в течение почти всего пути. Я тщетно гадаю, что же мама скажет насчет этого внезапного отъезда. Закинется секоналом? Заплачет? Останется? Станет флиртовать с посыльными? Ричарду, вероятно, полегчает, хотя он, конечно, постарается зацепить кого-нибудь в субботний вечерок, а миссис Джаред и вовсе наплевать – чего меня-то заботит, что она подумает? Я пытаюсь вздремнуть, пока автобус громыхает по какой-то безвестной трассе (7? 9? 89? 119?) к Кэмдену. И где-то у Лоуренса перестал идти дождь, а в Беллоуз показалось солнце – полное, поднимающееся.
Невозможно спать.
Я сразу же понесусь в комнату Шона, и что я там обнаружу? Он в кровати с девчонкой, которой я никогда не замечал и с ней не разговаривал, но которую сразу же узнаю, или, может, он будет с похмелюги, но проснется с улыбкой, и мы посмотрим друг на друга, обнимемся и пожмем руки, и, пожимая мою руку, он притянет меня к себе в кровать, а после этого мы поедем во французскую кафешку на окраине городка… ни за что, Шон никогда не стал бы там есть. Он, наверное, вообще никогда и не был-то в приличном рестике; только и жил, что на бигмаках, «Тейсти фризиз» да «Френдлиз». Есть ли у них на юге «Френдлиз» – то вообще? Когда нет ни плеера, ни сигарет, ни журналов, автобус переносится с трудом. Я схожу с ума, по-прежнему помирая от желания после вчерашнего ничего себе секса, и пытаюсь подрочить в туалете автобуса, но, когда до меня доходит, что я делаю: сижу на унитазе, схватившись за член, подо мной бултыхаются испражнения, – меня разбирает смех, визгливый, маниакальный, пугающий.
Кто-то подсаживается в Ньюпорте. Кто-то выходит в Уолкотте, и еще больше народу заходит в Уинчестере. Я голоден и умираю от усталости, изо рта воняет, в конце концов я выхожу на конечной в Кэмдене и ловлю такси до кампуса, и к тому времени, когда я там оказываюсь, уже почти полдень. Должно быть, мне все это снится.
Роксанн
Я обнаружила ее на следующее утро…
Я провела ночь с Тимом, Руперт отправился на оргию в Бут… Я провела ночь с Норрисом. Я была все еще пьяна и под экстази, и когда я пошла в ванную…
…Я хотела принять душ, поэтому…
Когда я открыла стеклянную дверь, пришлось потянуть…
Девушка была (сложно описать) очень синяя…
Не может вода быть такой красной, она была просто очень темной…
…Конечно же, я психанула и принялась орать и сорвала…
Не помню как, но я сорвала пожарную сигнализацию в какой-то из общаг, хотя, наверное…
Тим сказал мне, что тогда-то и подоспела охрана, после того как…
…Я начала метаться.
А я все психовала, пока Руперт не дал мне еще ксанакса…
…Норрис все проспал…
Пол
Я двигаюсь по Колледж-драйв к Вули-хаусу, где проходила вечеринка «Приоденься и присунь». В кампусе мертвая тишина, хотя уже почти полдень, значит, все они проспят бранч, и я удовлетворенно улыбаюсь, понимая, какой роскоши они лишатся. В Вули выбиты практически все окна, скомканные рваные простыни лежат по всей зеленой лужайке возле разбитых стеклянных дверей общей комнаты или свисают с деревьев, как большие сдувшиеся шары-призраки. Вокруг трех опрокинутых липких помойных баков, сохнугцих под холодным осенним солнцем, жужжат мухи. В гостиной три человека спят или же в несознанке – двое сидя, один нагишом лицом вниз. Блевотина, пиво, вино, сигаретный дым, пунш, марихуана, даже запах секса, спермы, пота, женщин – дымкой повисли в воздухе, пропитав всю комнату насквозь. Мне вообще непонятно, что я здесь делаю, потому что комната Шона – общежитие, в котором он живет, – прямо через лужайку перед общим корпусом (боишься, не так ли?), напротив Вули. Я несу свою сумку, остерегаясь уронить ее на пол, который скрипит при каждом моем шаге. Повсюду лужи пива и пунша, а может, это блевотина; стены, с которых осыпались крупные куски штукатурки, тоже исполосованы разными жидкостями. В углу сломанный кинопроектор – половина вдребезги, вокруг куча размотанных пленок. Сигаретные окурки покрывают пол, словно большие расплюснутые белые жуки. В коридоре два чувака спят друг на друге мертвецким сном. В самом же доме невероятно тихо даже для субботнего утра.
Но затем раздаются вопли, орет девушка, и срабатывают пожарные сигнализации в Стоуксе и Уиндеме, и я выбираюсь на улицу, переступая через склеившуюся парочку и хрустя осколками, наступая на бесконечные стаканы, – вопли девушки приближаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Потерял солнечные очки, – только и говорит он.
Я продолжаю смотреть Хьюи Льюиса, который теперь не может уйти с вечеринки. Он держится за руку с какой-то глупышкой-блондинкой, и они не могут найти выход. Они продолжают открывать двери, и ни за одной из них нет выхода. За одной – поезд, который мчится на них со свистом, за другой – спрятавшийся вампир, но выхода нет ни за одной из них. Как символично.
– Кокс есть? – спрашивает Ричард.
Волна раздражения захлестывает меня, но я лишь крепче сжимаю бутылку «Хайнекена». И ничего не говорю.
– В «Саре Лоренс» кокса навалом, – говорит он.
Клип заканчивается, и начинается еще один, но это не клип, а реклама мыла, и я перевожу взгляд на Ричарда.
– Что происходит? – спрашивает он.
– Не знаю, – говорю я. – А что происходит?
– Со мной? – спрашивает он.
– Да уж наверно, – говорю я. – С кем еще, идиот?
– Я не знаю, – говорит Ричард. – Ходил прогуляться.
– Ходил прогуляться, – повторяю я.
– До бара, – вздыхает он.
– Удачно? – спрашиваю я.
– Был бы я здесь с тобой? – говорит он.
Его грубая попытка наехать, если это вообще был наезд, раздражает меня еще больше, чем если бы он выдал настоящую… что? крутую шутку?
– Ты пьян? – спрашиваю я, смутно надеясь, что да.
– Хотелось бы, – стонет он.
– Прям хотелось бы? – уточняю.
– Да. Очень, – снова стонет он, укладываясь на кровать.
– Ну и сценку ты закатил за ужином, – отмечаю я. Мы смотрим очередной клип или, может, очередной рекламный ролик, непонятно, а потом он говорит:
– Отъебись. Мне насрать.
Он помолчал, задумавшись, а потом спросил, глядя на стену между номерами:
– Они обе спят?
– Да, – киваю я.
– Я ходил в кино, – признается он.
– Мне плевать, – говорю я.
– Отстой, – говорит он.
Он поднимается и подходит к магнитофону, втыкает кассету; из динамиков раздается жесткий панк, и я в полном ужасе вскакиваю, а он, скорчив рожу, убавляет звук, затем начинает злорадно хихикать и присаживается в кресло рядом с моим.
– Что ты смотришь? – спрашивает он.
У него в руках каким-то сверхъестественным образом снова появилась бутылка «Джек Дэниелс», и он, открутив крышку, предлагает мне выпить. Я трясу головой и отталкиваю бутылку.
– Клипы, – говорю.
Он смотрит на меня, потом поднимается и пялится в окно; он совершенно неугомонный, всегда готов поебаться, от него исходит нервная энергия предвкушения.
– Вернулся, потому что пошел дождь.
Я слышу, как он прикуривает, чувствую запах дыма. Я закрываю глаза, облокачиваюсь на спинку кресла и вспоминаю дождливый день, когда мы с Шоном сидели в общем корпусе, оба с бодуна, с одной тарелкой купленных в буфете френч-фрайз на двоих, потому что на ланч мы опоздали. Мы всегда опаздывали на ланч. Всегда шел дождь.
– Помнишь выходные на Согатаке и Макинак-Айленде? – спрашивает он.
– Нет, не помню. Я только помню адские выходные на озере Виннебаго. На самом деле я никогда и не был на Макино-Айленде, – негромко говорю я.
– Макинак, – поправляет он.
– …но, – говорю я.
– С тобой непросто, Пол, – произносит он сладко.
– Пристрели меня.
– Ну, тогда ты помнишь, что Томасы тоже всегда приезжали? – спрашивает он. – Брэда Томаса помнишь? Красавец, но мегаупырь.
– Мегаупырь? – спрашиваю я. – Брэд? Брэд из Лэтина?
– Нет, Брэд из Фенвика, – говорит он.
– Я не помню Брэда Томаса, – говорю я, хотя учился в Фенвике с Брэд ом и Ричардом.
На самом деле я был влюблен в Брэда. Или это был Билл?
– Помнишь четвертое июля, когда мой отец сильно напоил тебя, меня и Кирка на яхте и у моей матери случился припадок? Мы слушали лучшие сто хитов по радио, и кто-то выпал за борт, верно? – говорит он. – Помнишь?
– Четвертое июля? На яхте? – спрашиваю я.
Неожиданно мне становится интересно, где сегодня вечером мой отец, и меня слегка удивляет, что это не наводит на меня тоску, потому что я типа припоминаю отцовскую яхту, я помню, как мне ужасно хотелось увидеть Брэда голым, но не помню, падал ли кто-нибудь за борт, и я слишком устал, чтобы даже приблизиться к Ричарду, поэтому откидываюсь в кресле и говорю ему:
– Я все помню. Давай дальше. К чему это ты?
– Я скучаю по тем дням, – говорит Ричард искренне.
– Ты урод, – говорю я.
– Что случилось? – говорит он, отворачиваясь от окна.
Ну, давай посмотрим: твой отец ушел от твоей матери к другой женщине, и мистер Томас, если правильно помню, умер от сердечного приступа во время игры в поло, а ты стал торчком и пошел в колледж, и я тоже торчал какое-то время и отправился в Кэмден, где сравнительно перестал торчать, и я просто не пойму, что ты хочешь услышать, Ричард? И так как мне надо что-то сказать, я просто снова говорю:
– Ты урод.
– Похоже, мы выросли, – говорит он с грустью.
– Выросли, – говорю я. – Глубокое наблюдение.
Он садится рядом со мной на другое кресло.
– Ненавижу колледж.
– Не слишком ли поздно жаловаться? – спрашиваю я.
Он не обращает на меня внимания:
– Ненавижу.
– Ну, первые пара лет неприятные, – говорю я.
– А дальше? – Он смотрит на меня, серьезно дожидаясь моего ответа.
– Привыкаешь, – говорю я через какое-то время. Мы пялимся в телевизор. Еще ролики, которые похожи на клипы. Еще клипы.
– Я хочу трахнуть Билли Айдола, – говорит он с отсутствующим видом.
– Да? – зеваю я.
– Тебя я тоже хочу трахнуть, – говорит он таким же отсутствующим голосом.
– Неплохая подбирается компания.
От его реплик мне хочется глотнуть из бутылки «Джека Дэниелса». Делаю глоток. Вкусно. Передаю бутылку обратно.
– Хватит заигрывать, – говорит он со смехом. – У тебя плохо получается флиртовать.
– Очень надо, – говорю я, обидевшись, что он считает, будто я к нему подкатываю.
Он игриво хватает меня за запястье и говорит:
– Всегда так было.
– Ричард, не знаю, о чем ты говоришь, – говорю я, высвобождая свое запястье, окидываю его недоуменным взглядом и снова поворачиваюсь обратно к телевизору.
Рекламный ролик сменяет еще один клип, и вдруг раздается такой раскат грома, что мы аж притихли.
– В самом деле, поливает вовсю, – говорит он.
– Да, поливает, – говорю.
– Ты там встречаешься с кем-нибудь? – спрашивает он. – Ну, в колледже.
– Со второкурсником с Юга, который ездит на мотоцикле. Это сложно объяснить, – говорю я.
И тут до меня доходит, что это довольно точное описание Шона, и от этого он выглядит куда менее привлекательным, чем когда-то казался. А что еще можно о нем сказать? Наступает момент, когда я не могу вспомнить его имя, не могу даже вспомнить черты лица, что-либо.
– А что у тебя?
Меня душит страх, я боюсь ответа.
– А что у меня? – спрашивает он. Какое изящное чувство юмора.
– Ты «встретил» кого-нибудь? – перефразирую я вопрос.
– «Встретил» кого-нибудь? – переспрашивает он с напускной скромностью.
– С кем ты ебешься? Так лучше? То есть на самом деле мне это не интересно. Так, для поддержания разговора.
– О господи, – вздыхает он. – Чувак из Брауна. Он изучает семиотику. Это, наверное, наука о стирке белья или вроде того. По-любому он в команде. Я встречаюсь с ним по выходным.
– С кем еще? – спрашиваю я. – Что в колледже?
– Есть один чувак из Калифорнии, из Энсино, зовут Джейми. Перевелся из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Блондин, еврей. Он тоже в команде.
– Какое вранье, – не сдерживаюсь я.
– Что? – Он приходит в замешательство, он сбит с толку. – Это ты о чем?
– Ты всегда говоришь, что встречаешься с кем-то из «команды». И всегда врешь. Что это за «команда» такая? – спрашиваю я и тут замечаю, что все это время мы разговаривали шепотом. – В «Саре Лоренс» нет команды, кретин. Думаешь, я поверю твоей бредятине?
– Да заткнись, ты совсем спятил, – говорит он с отвращением, отмахиваясь от меня.
Мы смотрим телевизор, слушаем кассетник и допиваем вискарь. После того как мы скурили все сигареты, он наконец спрашивает:
– Ну а твоя как жизнь?
– Никак, – отвечаю я.
Он выгибается и выглядывает из окна. У Ричарда действительно красивое тело.
Я беру бутылку и давлюсь, глотая последние капли. Ричард говорит:
– Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь. Мы молчим с минуту, он смотрит на меня, и я начинаю смеяться.
– Что такого смешного? – спрашивает он с улыбкой.
– «Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь»? Что это? Песня Бонни Тайлер? Пиздец!
От выпивки я почувствовал себя хорошо, и он нагибается ко мне и тоже смеется, и я чувствую запах теплого скотча от его дыхания, и он целует меня сначала слишком жестко, и я слегка его отталкиваю и чувствую границу между щетиной и губой, и мне кажется, я слышу, как где-то открывается и захлопывается дверь, и мне наплевать, будь это миссис Джаред или моя мать, пьяная по случаю развода, размякшая от барбитуратов, в ночной сорочке из универмага «Маршалл Филдз», и, хотя мне не хочется, мы раздеваем друг друга, и я укладываюсь в койку с Ричардом. Затем рано утром, еще до рассвета, я тихо собираюсь и, ни с кем не попрощавшись, иду под дождем на автовокзал и сажусь на первый автобус в Кэмден.
////Я лежу в теплой ванной. Я делаю это, потому что знаю: Он никогда не будет моим. Медленно двигаю бритвой, крепко прижимая ее к горячей коже под водой, плоть быстро расслаивается, и кровь хлещет, буквально струей бьет из нижней части руки. Медленно двигаю бритвой, кромсая другое запястье, вверх и вниз, и вода розовеет. Когда я поднимаю руку над водой, кровь брызжет фонтаном, и мне приходится опустить ее обратно, чтобы меня не забрызгало. Я выпрямляюсь и успеваю порезать только одну щиколотку, потому что слабость пропитывает меня насквозь, и я ложусь на спину, вода становится немыслимо красной, а я принимаюсь мечтать, и все мечтаю, но тут я вдруг начинаю сомневаться, стоило ли это делать. Мне слышна музыка, доносящаяся откуда-то из другого общежития, и я вроде пытаюсь подпевать, но, как обычно, ловлю себя на том, что допеваю до конца раньше, чем заканчивается песня. Может, мне стоило выбрать другой путь. Тот, что советовал коротышка с бензоколонки в Финиксе, вернее, тот, на который он меня подтолкнул, или… о-о… Знаете что? Времени нет. Господи Иисусе, Христе наш мой ничто спаситель////
Лорен
Теперь все тихо, все кончилось. Я стою около окна в комнате Шона. Уже почти утро, но еще темно. Странно, и, может, это мне почудилось, но я уверена, что слышу доносящуюся откуда-то арию из «Валли» – не оттуда, где была и уже закончилась вечеринка, играет где-то, может, в этом доме. Я завернулась в тогу и время от времени оглядываюсь и смотрю, как Шон спит в голубом свете своего цифрового будильника. Усталости больше не чувствую. Выкуриваю сигарету. В окне дома напротив движется силуэт. Где-то разбивается бутылка. Ария продолжается, нарастает, потом раздаются крики и чуть слышно разбивается окно. Затем снова тишина. Но вскоре ее нарушает смех из соседней комнаты – Шоновы дружки-наркоманы. Я удивительно спокойна и умиротворена в странном мире, затерянном между трезвостью и полнейшим угаром. Ночью кампус накрыло туманом, и теперь он подсвечен высокой полной луной. Силуэт все так же стоит у окна. Подходит еще один. Первый уходит. Потом я вижу комнату Пола, если, конечно, он все еще живет в том же корпусе. В комнате темно, и я думаю, с кем он этой ночью. Я прикасаюсь к своим грудям, затем, как будто обжегшись, стыдливо отнимаю руку.
Интересно, а что не так, в чем, собственно, было дело? Что произошло в последний раз, когда мы были вместе? Уже и не припомнить. Вроде в прошлом семестре. Нет же… той сентябрьской ночью. В начале этого семестра. Хотя в прошлом семестре ты уже знала, что это финиш. Он уехал на три дня с Митчеллом в дом его родителей на Кейп-Код, тебе же он сказал, что поехал встречаться со своими родителями в Нью-Йорк, – но потом тебе-то кто это рассказал? Роксанн, но не она ли встречалась с Митчеллом? Наврать мог кто угодно. Но мне по-прежнему до смерти хотелось, чтобы он поскорей вернулся; и каким же говнюком он был. Может, я ошибаюсь. Может, он был нежным, может, это ты была жадной. Я тушу сигарету о край подоконника и смотрю на Шона, который теперь перевернулся и спит. Он ушел под одеяло с головой.
Пол
Удивительно, насколько я ему не доверяю, но ничего не могу с этим поделать: Шон мне не нравится. Когда мы выезжаем из Бостона, кроме меня, в автобусе никого нет, и по дороге мало кто подсаживается. Только я да пожилая пара впереди в течение почти всего пути. Я тщетно гадаю, что же мама скажет насчет этого внезапного отъезда. Закинется секоналом? Заплачет? Останется? Станет флиртовать с посыльными? Ричарду, вероятно, полегчает, хотя он, конечно, постарается зацепить кого-нибудь в субботний вечерок, а миссис Джаред и вовсе наплевать – чего меня-то заботит, что она подумает? Я пытаюсь вздремнуть, пока автобус громыхает по какой-то безвестной трассе (7? 9? 89? 119?) к Кэмдену. И где-то у Лоуренса перестал идти дождь, а в Беллоуз показалось солнце – полное, поднимающееся.
Невозможно спать.
Я сразу же понесусь в комнату Шона, и что я там обнаружу? Он в кровати с девчонкой, которой я никогда не замечал и с ней не разговаривал, но которую сразу же узнаю, или, может, он будет с похмелюги, но проснется с улыбкой, и мы посмотрим друг на друга, обнимемся и пожмем руки, и, пожимая мою руку, он притянет меня к себе в кровать, а после этого мы поедем во французскую кафешку на окраине городка… ни за что, Шон никогда не стал бы там есть. Он, наверное, вообще никогда и не был-то в приличном рестике; только и жил, что на бигмаках, «Тейсти фризиз» да «Френдлиз». Есть ли у них на юге «Френдлиз» – то вообще? Когда нет ни плеера, ни сигарет, ни журналов, автобус переносится с трудом. Я схожу с ума, по-прежнему помирая от желания после вчерашнего ничего себе секса, и пытаюсь подрочить в туалете автобуса, но, когда до меня доходит, что я делаю: сижу на унитазе, схватившись за член, подо мной бултыхаются испражнения, – меня разбирает смех, визгливый, маниакальный, пугающий.
Кто-то подсаживается в Ньюпорте. Кто-то выходит в Уолкотте, и еще больше народу заходит в Уинчестере. Я голоден и умираю от усталости, изо рта воняет, в конце концов я выхожу на конечной в Кэмдене и ловлю такси до кампуса, и к тому времени, когда я там оказываюсь, уже почти полдень. Должно быть, мне все это снится.
Роксанн
Я обнаружила ее на следующее утро…
Я провела ночь с Тимом, Руперт отправился на оргию в Бут… Я провела ночь с Норрисом. Я была все еще пьяна и под экстази, и когда я пошла в ванную…
…Я хотела принять душ, поэтому…
Когда я открыла стеклянную дверь, пришлось потянуть…
Девушка была (сложно описать) очень синяя…
Не может вода быть такой красной, она была просто очень темной…
…Конечно же, я психанула и принялась орать и сорвала…
Не помню как, но я сорвала пожарную сигнализацию в какой-то из общаг, хотя, наверное…
Тим сказал мне, что тогда-то и подоспела охрана, после того как…
…Я начала метаться.
А я все психовала, пока Руперт не дал мне еще ксанакса…
…Норрис все проспал…
Пол
Я двигаюсь по Колледж-драйв к Вули-хаусу, где проходила вечеринка «Приоденься и присунь». В кампусе мертвая тишина, хотя уже почти полдень, значит, все они проспят бранч, и я удовлетворенно улыбаюсь, понимая, какой роскоши они лишатся. В Вули выбиты практически все окна, скомканные рваные простыни лежат по всей зеленой лужайке возле разбитых стеклянных дверей общей комнаты или свисают с деревьев, как большие сдувшиеся шары-призраки. Вокруг трех опрокинутых липких помойных баков, сохнугцих под холодным осенним солнцем, жужжат мухи. В гостиной три человека спят или же в несознанке – двое сидя, один нагишом лицом вниз. Блевотина, пиво, вино, сигаретный дым, пунш, марихуана, даже запах секса, спермы, пота, женщин – дымкой повисли в воздухе, пропитав всю комнату насквозь. Мне вообще непонятно, что я здесь делаю, потому что комната Шона – общежитие, в котором он живет, – прямо через лужайку перед общим корпусом (боишься, не так ли?), напротив Вули. Я несу свою сумку, остерегаясь уронить ее на пол, который скрипит при каждом моем шаге. Повсюду лужи пива и пунша, а может, это блевотина; стены, с которых осыпались крупные куски штукатурки, тоже исполосованы разными жидкостями. В углу сломанный кинопроектор – половина вдребезги, вокруг куча размотанных пленок. Сигаретные окурки покрывают пол, словно большие расплюснутые белые жуки. В коридоре два чувака спят друг на друге мертвецким сном. В самом же доме невероятно тихо даже для субботнего утра.
Но затем раздаются вопли, орет девушка, и срабатывают пожарные сигнализации в Стоуксе и Уиндеме, и я выбираюсь на улицу, переступая через склеившуюся парочку и хрустя осколками, наступая на бесконечные стаканы, – вопли девушки приближаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28