Николай Робертович Эрдман
Мандат



Н.Р.Эрдман
Мандат
Пьеса в трех действиях

Действующие лица

Гулячкин Павел Сергеевич.
Надежда Петровна – его мать.
Варвара Сергеевна – его сестра.
Широнкин Иван Иванович – их жилец.
Настя – кухарка Гулячкиных.
Вишневецкая Тамара Леопольдовна.
Сметанич Олимп Валерианович.
Валериан \
Анатолий / его сыновья.
Автоном Сигизмундович.
Агафангел – слуга из солдат.
Степан Степанович.
Фелицата Гордеевна – его жена.
Ильинкин.
Жена Ильинкина.
Зархин Зотик Францевич.
Ариадна Павлиновна – его жена.
Тося \
Сюся / их дочери.
Крантик Наркис Смарагдович.
Шарманщик.
Человек с барабаном.
Женщина с попугаем и бубном.
Извозчик.

Действие первое

Явление первое

Комната в квартире Гулячкиных. Павел Сергеевич Гулячкин на домашней складной лестнице вешает картины. Мать его, Надежда Петровна. Рядом с ним на полу картины в рамах.

Павел Сергеевич. Теперь, мамаша, подавайте мне «Вечер в Копенгагене».
Надежда Петровна. Нет, Павлуша, мы лучше сюда «Верую, Господи, верую» повесим.
Павел Сергеевич. Нет, мамаша. «Вечер в Копенгагене» будет намного художественней.
Надежда Петровна. Ну, как знаешь, Павлуша, а только я посередке обязательно «Верую, Господи, верую» хотела повесить. На ней, Павлуша, и рамка лучше, и по содержанию она глубже, чем «Вечер в Копенгагене».
Павел Сергеевич. Что касается содержания, мамаша, то если посмотреть на него с другой стороны…
Надежда Петровна (смотря на оборотную сторону картины). Тьфу, пропасть, это кто ж такой будет?
Павел Сергеевич. Плюетесь вы, мамаша, совершенно напрасно, теперь не старое время.
Надежда Петровна. Да кого же ты сюда прицепил, Павлуша?
Павел Сергеевич. Прочтите, мамаша, там подписано.
Надежда Петровна. Ну вот, я так сразу и подумала, что нерусский. (Перевертывает картину, с другой стороны – Карл Маркс.) И что тебе вздумалось, Павлуша? Висели эти картины восемнадцать лет с лишком – и глазу было приятно, и гости никогда не обижались.
Павел Сергеевич. Вы, мамаша, рассуждаете совершенно как несознательный элемент. Вот вы мне скажите, мамаша: что, по-вашему, есть картина?
Надежда Петровна. Откуда мне знать, Павлуша, я газет не читаю.
Павел Сергеевич. Нет, вы мне все-таки скажите, мамаша: что, по-вашему, есть картина?
Надежда Петровна. Столовался у нас в старое время, Павлуша, какой-то почтовый чиновник, так он всегда говорил: «Поймите, говорит, Надежда Петровна, что есть картина не что иное, как крик души для наслаждения органа зрения».
Павел Сергеевич. Может быть, все это так раньше и было, а только теперь картина не что иное, как орудие пропаганды.
Надежда Петровна. Орудие? Это как же так?
Павел Сергеевич. Да очень просто. Приходит к нам, например, представитель власти, а у нас на стене «Верую, Господи, верую» повешено. Ясная картина, сейчас анкету: «А скажите, скажет, гражданка Гулячкина, чем у вас прадедушка занимался?»
Надежда Петровна. А он даже ничем не занимался, а просто-напросто заведение держал.
Павел Сергеевич. Какое такое заведение?
Надежда Петровна. Прачешное.
Павел Сергеевич. Что?
Надежда Петровна. Прачешную, говорю.
Павел Сергеевич. Прачешную? А если я вас за такие, за буржуазные, за предрассудки под суд отдам?
Надежда Петровна. Ой, батюшки!
Павел Сергеевич. Вот то-то, матушка, батюшки.
Надежда Петровна. Как же теперь честному человеку на свете жить?
Павел Сергеевич. Лавировать, маменька, надобно, лавировать. Вы на меня не смотрите, что я гимназии не кончил, я всю эту революцию насквозь вижу.
Надежда Петровна. Темное оно дело, Павлуша, разве ее увидишь.
Павел Сергеевич. А вы в дырочку, мамаша, смотрите, в дырочку.
Надежда Петровна. В дырочку? В какую же дырочку, Павлуша?
Павел Сергеевич. Как вам известно, мамаша, есть у нас в прихожей матовое окно. Так вот я на нем дырочку проскоблил.
Надежда Петровна. Это для чего же такое?
Павел Сергеевич. А вот для чего. Ну, скажем, к примеру, звонок. Сейчас в дырочку поглядишь – и видишь, кто и по какому делу звонится. Ну, скажем, к примеру, домовый председатель, а то еще похуже – из отделения милиции комиссар.
Надежда Петровна. Ой, господи, не дай-то бог.
Павел Сергеевич. И ничего, мамаша, подобного. А как только вы такого посетителя в дырочку увидите, сейчас же вы, маменька, картину перевертываете – и милости просим гостя в столовую.
Надежда Петровна. Ну?
Павел Сергеевич. Ну, комиссар постоит, постоит да уйдет.
Надежда Петровна. Это почему же такое, Павлуша?
Павел Сергеевич. А потому, что Карл Маркс у них самое высшее начальство, мамаша.
Надежда Петровна. Хорошо ты придумал, да только нам этот мужчина всю обстановку испортит.
Павел Сергеевич. Напрасно вы, мамаша, беспокоитесь. Мы для порядочного человека «Вечер в Копенгагене» перевернуть можем, и приди к нам хоть сам господин Сметанич, и тот скажет, что мы не революционеры какие-нибудь, а интеллигентные люди.
Надежда Петровна. А знаешь, Павлушенька, ведь к нам господин Сметанич сегодня прийти обещался.
Павел Сергеевич. Как – прийти обещался?!
Надежда Петровна. Так, говорит, приду на сына вашего посмотреть и как вы вообще живете.
Павел Сергеевич. Что же вы, мамаша, раньше молчали? Удивительно. Давайте же скорей «Верую, Господи, верую» вешать. Неужели, мамаша, так и сказал: «приду, говорит, на сына вашего посмотрю»?
Надежда Петровна. Так и сказал.
Павел Сергеевич. Как вы хотите, мамаша, но только я по этому случаю новые штаны надену.
Надежда Петровна. Погоди, я тебе еще не рассказала, что господин Сметанич своего сына за нашу Вареньку сватает.
Павел Сергеевич. Сватает?
Надежда Петровна. Да.
Павел Сергеевич. Своего сына за нашу Варьку?
Надежда Петровна. Да.
Павел Сергеевич. Вы, мамаша, меня простите, но только у вас здоровье слабое, – может быть, вы заболели?
Надежда Петровна. Нет, пока Бог милостив.
Павел Сергеевич. Как же он, мамаша, своего сына за нашу Варьку сватает, когда он нашей Варьки ни разу не видел?
Надежда Петровна. А разве это плохо?
Павел Сергеевич. Я ничего не говорю, может быть, если бы он ее видел, так еще хуже было бы, только что-то не верится.
Надежда Петровна. А ты верь, когда тебе говорят.
Павел Сергеевич. Значит, мы, маменька, скоро господину Сметаничу родственники будем?
Надежда Петровна. Да ты не спеши, лучше о приданом подумай.
Павел Сергеевич. Приданое? Ну тогда, маменька, ничего не выйдет. Вы сами знаете – мы люди разоренные.
Надежда Петровна. Он деньгами, Павлуша, не хочет.
Павел Сергеевич. А чем же, мамаша?
Надежда Петровна. Живностью, дорогой.
Павел Сергеевич. Как так – живностью?
Надежда Петровна. Он, Павлуша, за нашей Варенькой в приданое коммуниста просит.
Павел Сергеевич. Что? Коммуниста?
Надежда Петровна. Ну да.
Павел Сергеевич. Да разве, мамаша, партийного человека в приданое давать можно?
Надежда Петровна. Если его с улицы брать, то, конечно, нельзя, а если своего, можно сказать, домашнего, то этого никто запретить не может.
Павел Сергеевич. Мы, мамаша, народ православный, у нас в дому коммунисты не водятся.
Надежда Петровна. Не бойся, сынок. Не бойся, Павлушенька, я грех замолю.
Павел Сергеевич. Какой грех?
Надежда Петровна. Да уж придется тебе, Павлушенька, в партию поступить.
Павел Сергеевич. Мне? В партию?
Надежда Петровна. Тебе, милый, тебе, Павлушенька. Уж очень на тебя господин Сметанич рассчитывает.
Павел Сергеевич. Держите, мамаша, лестницу, а то у меня в глазах потемнело.
Надежда Петровна. Ты только, Павлуша, подумай: выдадим мы Вареньку замуж, я к господину Сметаничу жить перееду, внучата у меня народятся образованные…
Павел Сергеевич. А я-то, мамаша, что делать стану?
Надежда Петровна. А чего тебе делать: разве у начальства какие дела бывают? Катайся на автомобиле, больше ничего. Ты только сообрази, Павлушенька: станешь ты у нас на автомобиле кататься, а я за тебя, Павлушенька, стану Богу молиться. Ты катаешься, а я молюсь, ты катаешься, а я молюсь, ну и житье у нас будет?!
Павел Сергеевич. Кататься? Ну, хорошо, маменька, я подумаю.
Надежда Петровна. Подумай, Павлуша, подумай. А еще я хотела сказать…
Павел Сергеевич. Не перебивайте меня, мамаша, я думаю. Эх, и пошло бы мне, маменька, начальством быть. Чуть где что, сейчас рукой по столу стукну – силянс! (Ударяет молотком по стене, раздается шум падающей посуды.)
Надежда Петровна. Ой, батюшки, никак у жильца посуда посыпалась!

Явление второе

Те же и Иван Иванович Широнкин.
В комнату с криком вбегает Иван Иванович Широнкин. На голове у него горшок.

Широнкин. А вот он вы! Вы мне за это, гражданин, ответите. Я этого так, гражданин, не оставлю, я на вас, гражданин, управу найду!
Павел Сергеевич. А вы по какому праву в семейной квартире кричите?!
Широнкин. Как же мне не кричать, когда вы живого человека в молочной лапше утопили?
Павел Сергеевич. Но позвольте…
Широнкин. Не позволю!

Явление третье

Те же и Варвара Сергеевна Гулячкина.

Варвара Сергеевна. Что здесь за шум такой?!
Надежда Петровна. В чем дело, Иван Иваныч, что с вами?
Широнкин. Сколько раз я вам говорил, Надежда Петровна, что я занимаюсь вдумчивым трудом, а вы мне нарочно в стенку гвозди вколачиваете.
Надежда Петровна. Мы до ваших гвоздей не касаемся, и вы до наших не касайтесь, пожалуйста, мы у себя в комнате.
Широнкин. Но простите, Надежда Петровна, я себе пищу готовлю сам…
Надежда Петровна. Между прочим, от вашей готовки один только запах в доме.
Широнкин. Виноват-с, я человек холостой и сожительниц, как вот у других, у меня нету, а если я с керосинкой живу, так ведь есть каждому человеку надо.
Надежда Петровна. Прошу вас о том, с кем вы живете, здесь не рассказывать – у меня дочь девушка.
Варвара Сергеевна. Ах, мама, вы преувеличиваете.
Широнкин. Не рассказывать! Как то есть не рассказывать, если у меня от обеда молочная каша осталась, а вы мне ее на голову опрокидываете, так, по-вашему, мне молчать нужно?
Надежда Петровна. А мы за вашу лапшу отвечать не можем.
Широнкин. Не можете, а в стенку колотить до тех пор, пока все кастрюли на меня с полки попадали, это вы можете, а если 6 я в этой лапше до смерти захлебнулся, кто бы стал отвечать – вы или я?
Надежда Петровна. Эдак, Иван Иваныч, одному таракану рассуждать впору, а люди в лапше не тонут.
Широнкин. Вот милиция разберет, тонут или не тонут. Я этого дела без протокола не оставлю.
Надежда Петровна. Что же, по-вашему, Иван Иваныч, я каторжница какая-нибудь, чтобы на меня протоколы составлять?
Варвара Сергеевна. Вы лучше, Иван Иваныч, горшок с головы снимите, не шляпа он – неудобно.
Широнкин. Ну уж нет, не сниму. Сейчас-то его снимешь, а после доказывай, что он у тебя на голове был. Дудки-с. Я товарищу комиссару так и скажу: «Вот вам, товарищ комиссар, вещественное доказательство в нарушении общественной тишины». Да-с. По-вашему – это горшок, а по-нашему – это улика.
Надежда Петровна. Что же вы, с уликой на голове так по улицам и пойдете?
Широнкин. Так и пойду.
Надежда Петровна. Да вас в сумасшедший дом упекут.
Широнкин. Нынче сумасшедших домов нету, теперь свобода.
Надежда Петровна. Прикрикни ты на него, Павлуша, пожалуйста.
Павел Сергеевич. Как же я на него, мамаша, прикрикну, когда у него характер такой нехороший?
Надежда Петровна. Прикрикни, милый, а то он и вправду в милицию пойдет.
Широнкин. Вы, Надежда Петровна, с сыном не перешептывайтесь. Я, Надежда Петровна, вашего сына не испугаюсь. Я, Надежда Петровна, на всем свете никого не боюсь. Мне, Надежда Петровна…
Павел Сергеевич. Силянс! Я человек партийный.

Все, начиная с Павла Сергеевича, страшно напуганы.
Иван Иванович от страха пятится задом к двери и уходит.

Явление четвертое

Те же, кроме Ивана Ивановича Широнкина.

Павел Сергеевич. Мамаша, я уезжаю в Каширу.
Варвара Сергеевна. Как уезжаешь?
Надежда Петровна. Зачем уезжаешь?
Павел Сергеевич. Потому, что за эти слова, мамаша, меня расстрелять могут.
Варвара Сергеевна. Расстрелять?
Надежда Петровна. Нету такого закона, Павлуша, чтобы за слова человека расстреливали.
Павел Сергеевич. Слова словам рознь, мамаша.
Надежда Петровна. Всякие я слова в замужестве слыхала, всякие. Вот покойный Сергей Тарасыч уж такие слова говорил, что неженатому человеку передать невозможно, так и то своей смертью от водки умер, а ты говоришь…
Варвара Сергеевна. Пожалуйста, маменька, не расстраивайтесь, это просто абсурд и ерундистика.
Павел Сергеевич. Но поймите, мамаша, что я в партию не записан.
Надежда Петровна. А ты запишись.
Павел Сергеевич. Теперь, конечно, ничего не поделаешь, придется.
Надежда Петровна. Ну, вот и слава богу. Значит, скоро и свадьбу сыграть можно. Варвара, поблагодари брата, он согласился.
Варвара Сергеевна. Мерси.
Павел Сергеевич. А вдруг, мамаша, меня не примут?
Надежда Петровна. Ну что ты, Павлуша, туда всякую шваль принимают.
Павел Сергеевич. В таком случае, мамаша, вы Уткина знаете?
Надежда Петровна. Это который из аэроплана упал?
Павел Сергеевич. То, мамаша, Уточкин, а это Уткин.
Надежда Петровна. Нет, такого не знаю.
Павел Сергеевич. Я с ним, мамаша, еще когда в Самару за хлебом ездил, в поезде познакомился. С виду он, мамаша, человек как человек, а на самом деле у него три родственника в коммунистах, так вот, мама, я их к себе пригласить думаю. Пусть они меня после в партию отрекомендуют.
Надежда Петровна. Пригласи, Павлушенька, пригласи, пожалуйста.
Павел Сергеевич. И еще я вам должен сказать, мамаша: если они узнают, что у вас прежде гастрономический магазин был, пребольшие пренеприятности получиться могут.
Надежда Петровна. Откуда им, Павлуша, узнать? Не узнают.
Павел Сергеевич. Я это к тому говорю, чтобы вы их с политикой принимали.
Надежда Петровна. У меня на сегодня, Павлушенька, кулебяка с визигой приготовлена. Пожалуйста, кушайте на здоровье.
Павел Сергеевич. Вы, мамаша, совсем обалдели. Да разве коммунисты кулебяку с визигой употребляют?! Вы еще им крем-брюле предложите, мамаша. Им наше социальное положение надо показывать, а вы – кулебяку с визигой. И вообще, я, мамаша, не понимаю, если я в нашем семействе жертва, то я требую, чтобы все меня в доме боялись.
Надежда Петровна. Да разве мы, Павлу…
Павел Сергеевич. Силянс! Я вам, мамаша, последний раз в жизни заявляю: чтобы нынче к вечеру у нас все харчи пролетарского происхождения были, и никаких Копенгагенов. Понимаете?
Надежда Петровна. Понимаю, Павлушенька.
Павел Сергеевич. А если Варвара хоть одно слово о Боге или о гастрономическом магазине скажет, вот вам, ей-богу, я в Каширу поеду.
Варвара Сергеевна. Это даже довольно странно.
Павел Сергеевич. Ты у меня, Варвара, навозражаешься. Из-за тебя, можно сказать, молодого человека в цветущем здоровье в приданое переделывают, а ты на него носом крутишь.
Надежда Петровна. Варюша, сейчас же попроси у брата прощения.
Варвара Сергеевна. Но, мама…
Надежда Петровна. Варвара!
Варвара Сергеевна. Но, ма…
Надежда Петровна. Варька!
Варвара Сергеевна. Извиняюсь.
Павел Сергеевич. Ну, ладно, я пошел.
Надежда Петровна. Ты куда же, Павлуша? К Уткину?
Павел Сергеевич. К Уткину, маменька, к Уткину. О, господи, я пропал.
Надежда Петровна. Что с тобой, Павлуша?
Павел Сергеевич. Как же я, мамаша, их к себе приглашу, когда у нас ни одного родственника из рабочего класса нету?
Надежда Петровна. Я для тебя, Павлуша, ничего не пожалею, а уж чего нету – того нету.
Павел Сергеевич. А если мы, мамаша, каких-нибудь знакомых за родственников выдадим? Послушай, Варенька, у тебя знакомых из рабочего классу нету?
Варвара Сергеевна. Я, может быть, даже не со всякими конторщиками знакомство вожу, а не то что с рабочим классом.
Павел Сергеевич. Что же мне теперь делать, мамаша?
Надежда Петровна. Погоди, надо у нашей Настьки спросить. Настька! Настька! Экая девка какая, наверное, опять за книжкой сидит. Настька!
Павел Сергеевич. Ты что же, оглохла? Родная мать надрывается, а ты молчишь?
Варвара Сергеевна. Мне кричать вредно, у меня регент колоратурное сопрано обнаружил.
Павел Сергеевич. Ну и сиди в девках со своим сопраном.
Надежда Петровна. Ты что же, все дело испортить хочешь? Кричи, когда тебе говорят!
Варвара Сергеевна. Настька!
Павел Сергеевич. Какой у тебя, Варвара, голос до невозможности противный, прямо не знаю.
Варвара Сергеевна. Противный?! У меня регент…
Павел Сергеевич. Дурак твой регент. Настька!
Все. Настька!
Настя. Я!
Все. Ой!

Явление пятое

Те же и Анастасия Николаевна (Настька), кухарка Гулячкиных.

Надежда Петровна.
1 2 3 4 5 6 7