Катька наверняка болтала по телефону.
Плотника Яши нигде не было. Дядя Жора сказал, что плотник смылся как-то незаметно, но, судя по оставленному инструменту, скоро должен прийти. Я обследовал сарай и нашел эмалированную кружку висящей на гвозде. От нее еще свежо пахло спиртом. Топор, пила, молоток, гвозди – все лежало на земле среди разбросанных досок. Похоже, его зрение не восстановилось до нужного уровня, и он пошел продолжить лечение.
Стало накрапывать, и мы с отцом затащили доски под навес и убрали инструмент. Готовую столешницу занесли в сарай.
Втроем мы быстро поставили армейскую шатровую палатку и раскидали по ней сено. Потом принесли с лужайки оставшиеся клочья пахучей хрусткой травы и остались в палатке, радуясь, что нас не мочит дождик и можно лежать на сене. Чарли намял себе удобное гнездышко у входа и задремал под наши разговоры.
– Классно! – сказал отец, прислушиваясь к стуку дождя по натянутому брезенту. – Я бы все лето так жил! Свежий воздух, запах сена!
– Комары! – добавил дядя Жора.
– Змеи! – добавил я.
– Пессимисты. – Отец грыз соломинку. – Кирилл, принес бы чайку!
– Да-да, – сказал дядя Жора. – Что-то пить захотелось. Принеси, пожалуйста. Сооруди так все культурно, на подносике… Халвы у тети Зины спроси.
Маме с тетей Зиной было не до нас. На спинки стульев была натянута огромная простыня во всю веранду. Мама ползала по полу, пузырила головой материю и подавала из-под нее команды:
– Вот здесь еще прошей! – Она тыкала пальцем, и на простыне возникала пирамида. – Только осторожно!
Катька, как я и предполагал, болтала на кухне по телефону.
Я встал напротив нее и скрестил на груди руки в ожидании.
– Ну что тебе? – прикрыв трубку ладонью, недовольно спросила Катька. – Телефон нужен?
– Батя велел тебе быстро принести три чая в палатку, – сказал я. – С халвой, пряниками и сушками. Мигом, он ждет!
– В какую еще палатку? – сделала большие глаза Катька.
– Принесешь – увидишь!
Я взял из вазочки сушку и пошел обратно. Люди уже палатку натянули, новоселье пора справлять, а она и не знает.
– Ну что наш чай? – тревожно взглянул на меня отец.
– Сейчас Катерина сделает.
Я подлег к Чарли и поделился с ним сушкой.
Плотник Яша не выходил у меня из головы. Если узнают, что я наливал ему спирта, мне попадет. Майонезная банка спирта – почти бутылка водки! Вполне мог загудеть.
3
Предчувствие меня не подвело. Плотник-философ Яша загудел. И влетело мне по первое число.
Поутру, выпустив из дома Чарли по его малой собачьей нужде, тетя Зина завопила нечеловеческим голосом, а Чарли зашелся испуганным лаем, быстро перешедшим в истошный вой. Все проснулись.
Сонный дядя Жора выскочил с кочергой на крыльцо и увидел нетвердо стоящего косматого бородатого мужика, держащегося за дверной колышек палатки и справляющего ту самую нужду, по которой и выпустили на улицу Чарли. Под собачий вой и крики жены дядя Жора признал в нем вчерашнего плотника и хотел было огреть кочергой по спине, но Яша, погрозив пальцем, провалился в палатку и тут же захрапел.
Когда мы с отцом и мамой прибежали к палатке, дядя Жора пытался зацепиться кочергой за брючный ремень плотника и выволочь его на свет божий, чтобы он не храпел нахально в нашей палатке. Тетя Зина заперла быстро охрипшего Чарли в дом, а отец, откинув полог палатки, рассмеялся:
– Проспится и уйдет. Не мешайте ему!
– Господи, – сказала мама, зябко кутаясь в халатик, – а ведь где-то семья ждет…
– Да какая семья! – нервно сказала тетя Зина, вышагивая вдоль палатки. – Какая у него может быть семья! Я чуть не умерла со страху! Сейчас позвоню в милицию – пусть забирают!
– Вот подлец! – сказал дядя Жора, оставив попытки вытащить плотника кочергой. – И еще храпит, как у себя дома! Вы только послушайте!
– Что, уже гости приехали? – позевывая и прислушиваясь к храпу, спросила, появляясь на крыльце, Катька.
– Ага, – кивнул я. – Пел под твоим окном серенады, а потом напился и завалился спать.
– Не смешно, – сказала Катька, направляясь к летнему туалету.
Казалось, в палатке ритмично работал некий механизм, перегоняющий по трубам воздух сквозь воду. Помогала ему урчащая шестеренка. Лишь иногда механизм замирал на мгновение, словно раздумывая, а не остановиться ли ему, и храп с пугающими всхлипываниями и бормотаниями продолжался.
Мы позавтракали на нашей веранде, подальше от храпа, и дядя Жора с отцом принялись всерьез будить плотника, чтобы не смешить проходящих по улице соседей.
Они теребили его за плечо, причмокивали на ухо, тонко посвистывали, переворачивали общими усилиями на другой бок, резко кричали: «Зарэжжу!», чтобы он ощутил весь драматизм своего положения, но добудиться удалось лишь звяканьем посуды над самым ухом храпельца.
Яша выполз из палатки и, увидев стоящую на крыльце тетю Зину, пугнул ее:
– Могу помереть! Налей стопочку!
– Иди-иди… – Отец с дядей Жорой, взяв плотника под руки, принялись поднимать его с колен.
. – Здесь тебе не рюмочная! – устыдила тетя Зина. – И не ночлежка! Скажи спасибо, что в милицию не позвонила! Катись, милый, откуда пришел!
– Порядочные люди так не поступают. – Яша не спешил подниматься. – Сказали «а», говорите «бэ». Организм требует поправки.
Дядя Жора оставил плотника и подошел к тете Зине:
– Уйди вообще с крыльца! Он думает, что ты с ним кокетничаешь.
– Что ты говоришь! – возмутилась тетя Зина и уперла руки в бока. – С кем это я кокетничаю? С этим охламоном? Тьфу на вас! Мужики, называется! Не могут пьяного обормота усмирить! Я кокетничаю… Это надо же!..
Тетя Зина ушла в дом, и Яша, вновь норовя улечься, взмолился:
– Мужики! Спирту! Пятьдесят грамм! Сразу уйду…
Отец с дядей Жорой переглянулись и посмотрели на меня.
Я еще надеялся, что пронесет, но Яша выдал меня с потрохами:
– Добрый хлопец, принеси еще шила, ничего не вижу…
– Поднимайся! – твердо сказал отец, не глядя на меня. – Я тебе принесу за ворота. Ну!
– Точно? – Яша повернул в сторону отца лохматую голову с травинками в волосах.
– Точно! Иди и жди меня на бревнах.
Когда плотник ушел опохмеленный, с меня стали снимать стружку сразу в двух направлениях.
Дядя Жора говорил, что только несмышленый болван может налить спирту работяге, не закончившему работу.
Отец напирал на то, что брать спирт без спросу равнозначно воровству. Не важно, для каких целей – вправить палочки-колбочки завирухе плотнику или выпить самому. Не твое – не бери!
– Надеюсь, ты не пил с ним? – строго посмотрел на меня отец.
– Нет, конечно. Мне его просто жалко стало…
4
Дядя Жора вернулся из города, поставил свою «Волгу» в гараж и крикнул отцу, чтобы он подтягивался в беседку для подведения итогов.
Мама с тетей Зиной, управившись с первой гигантской простыней, взялись за изготовление второй. Я выравнивал место под две оставшиеся палатки. Задача была непростая: я вбивал колышки, натягивал шнуры и пересаживал кусты черничника. Потом привозил тачкой песок и разбрасывал его лопатой по квадратам. Участок грозил приобрести вид бивуака, в котором остановился эскадрон гусар летучих.
Катька поливала из лейки цветочки и умудрялась смотреть сквозь стекла веранды «Ну, погоди!» по телевизору. Как маленькая, ей-богу! Двадцать лет, с меня ростом, а не чувствует никакой ответственности…
Отец с дядей Жорой листали списки дел и гостей, пили чай и поворачивали головы в сторону близкого леса. Там бродили грибники-браконьеры, собиравшие наши черные грузди и сыроежки.
Возглавлял браконьерскую бригаду пенсионер Павел Гурьянович, рекомендовавший нам плотника Яшу. Он второе лето оснащал углы своего дома бетонными башенками, которые ему заливали мужики, словленные им у пивных ларьков возле вокзала. Одна башенка была готова и переливалась ромбиками разноцветных стекол. По вечерам в ней симпатично светилась настольная лампа.
– Ну что, нашли Яшу? – крикнул Павел Гурьянович, подходя к забору со стороны леса.
– А мы и не искали, – поздоровался с ним отец.
– Это недели на две, – сказал сосед. – Ему ни грамма нельзя! Таков русский человек.
– При чем здесь русский, – ворчливо заметил дядя Жора. – У меня в КБ семь национальностей, и все выпить не дураки. Только налей да укажи повод.
– О-оо! Не скажите!
Павел Гурьянович стоял у калитки, явно ожидая продолжения интересной темы, и отец махнул ему рукой: заходите!
Павел Гурьянович мне не нравился. Какой-то скользковатый тип с улыбочкой в бородке. Но я подошел – вдруг сообщит что-нибудь про бедолагу Яшу.
– Не скажите, не скажите, – продолжил Павел Гурьянович, заходя в беседку и поправляя листы папоротника в корзине, чтобы не было видно грибов. Он никогда не хвастался своими грибными трофеями. – Не скажите. Вот еврей, например, никогда не напьется. Это наш русский мужик – до смерти работает, до полусмерти пьет. А еврея не споишь…
– А вы пробовали? – спросил отец.
– Я, как всякий русский человек, с подозрительностью отношусь к людям этой национальности… – ушел от прямого ответа Павел Гурьянович; он присел, снял соломенную шляпу и положил ее на корзину. – Но, – он поднял палец и улыбнулся в бородку, – как всякий русский интеллигент, старательно делаю вид, что просто их обожаю! У вас, я слышал, скоро юбилей и будут весьма значительные особы?
Отец с дядей Жорой осторожно переглянулись и посмотрели на меня. «Кто выдал?» – спрашивали их одинаковые глаза. «Ну не я же!» – ответил я оскорбленным взглядом.
– Да, – отец барабанил пальцами по скамейке беседки. – Девяносто на двоих! Кошмар! Гостей понаедет…
– А я вот без подозрительности отношусь. – Дядя Жора взглянул на соседа слегка вызывающе. – Значит, по-вашему, я не русский человек?
И вновь Павел Гурьянович не ответил.
– Гости – хорошо, но всегда возникает вопрос протокола, – продолжил он, усмешливо поглядывая на братьев. – Вопрос совместимости в одной компании некоторых особ с другими особами. – Он поскреб затылок и огляделся. – Вот в одной организации был случай. Спроектировали важный промышленный объект, обмыли это дело, а буквально через два дня по Би-Би-Си передают: так, мол, и так – Советский Союз приступает к осуществлению своих планов по освоению не будем говорить чего…
– И что? – спросил отец.
– Да ничего особенного. – Павел Гурьянович поднялся, собираясь уходить. – Просто потом вспомнили, что на банкете были два человека из соседнего отдела с фамилией на «ич», которым совсем не обязательно было там присутствовать… И гостеприимного начальника отправили на пенсию.
– Чушь! – сказал дядя Жора, собирая бумаги в стопку и постукивая ею о край стола.
– Как знать, как знать… – Павел Гурьянович навесил корзину на руку. – Я через эту калиточку могу выйти?
– Конечно, – кивнул отец. – Выходите…
Чарли проводил Павла Гурьяновича до калитки, задрал лапу на заборный столбик, сикнул и весело вернулся в беседку.
– Черт его знает, зачем он все это рассказал… – Дядя Жора с рассеянным взглядом потрогал остывший чайник. – Кирилл, будь другом, поставь еще. И принеси в палатку, там уютней… А кем он раньше работал, Сережа? Не знаешь?
– Шут его знает! – Отец пожал плечами и принялся задумчиво листать списки приглашенных. – Только завари покрепче, Кирилл!
Я взял чайники и пошел на нашу кухню.
Кто же мог болтануть про космонавта? Катька? Мама с тетей Зиной?.. Скорее всего, Катька, решившая выпендриться перед местными кавалерами. Вот, дескать, у нас на юбилее космонавт будет. Или: «Попробуйте угадать – кто к нам на юбилей приедет? Холодно… Теплее… Горячо… Ха-ха-ха, не скажу!» Это в ее стиле. А ребята уже и так все поняли.
Я медленно, чтобы не расплескать заварку из чайничка, подходил к палатке и услышал сквозь брезент приглушенный голос отца:
– Все-таки у него дикая секретность. Может, им нельзя. Поставим человека в неловкое положение… Тебе надо с Серёгой посоветоваться.
– Завтра съезжу, – хмуро отвечал дядя Жора. – Не по телефону же такие вещи обсуждать…
– А если нет? Телеграммы давать? И что скажешь в телеграмме? Кошмар, просто кошмар! Я с Гуревичем с институтской скамьи, пол-Сибири облазили, двадцать лет дружбы – и что я ему скажу? Легче, по-моему, дать отбой этому парню.
Я побибикал перед входом в палатку, и отец откинул полог, впуская меня с чайниками. Он сидел, поджав ноги по-турецки, и грыз соломинку. Дядя Жора лежал на спине, подложив под голову руки. Вид у обоих был невеселый. Как я понял, их разволновал своими намеками Павел Гурьянович, и теперь они прикидывали, удобно ли секретному космонавту встречаться с их друзьями-евреями.
– Ладно, – сказал дядя Жора, поднимаясь, – не нагнетай. Тамлер мне тоже не чужой человек, не говоря уж о Лившице. Завтра все выясню… Сегодня надо столы доделывать. Неделя осталась…
Дядя Жора осторожно принял у меня чайник с кипятком и поставил его на сено.
– А вообще, я хотел ему одну идею толкнуть! – сказал он мечтательно. – Оптический прибор для подманивания пришельцев в космосе!..
5
Мама с тетей Зиной ходили чернее тучи, словно предстояло справлять не юбилей, а поминки.
Рыбно-икорную цепочку держал в напряжении некий Семен Аркадьевич, задерживавшийся в отпуске. Колбаса твердого копчения была под большим вопросом. Майонез с горошком обещали достать чуть ли не в последний день, и наши женщины только качали головами и тяжко вздыхали, просматривая гастрономическую ведомость.
Катька напускала на себя вид бесприданницы, посватанной за богача-урода. Тетя Зина отказала ей в покупке сережек, и теперь та, онемевшая, сидела в шезлонге с книгой, давая понять, что разговаривать с обманщиками родителями не имеет ни малейшего желания. Да, пусть гости увидят, как плохо экипирована в ювелирном смысле единственная дочка Георгия Михайловича и Зинаиды Сергеевны! Пусть подивятся, какая она нищенка и оборванка – ходит в старых бирюзовых сережках.
Тут еще Чарли подцепил клещей в уши, и дядька с тетей Зиной каждый день водружали его на стол и, прочистив уши, мазали их мазью. Чарли вырывался, сучил лапой, словно заводил мотоцикл, взвизгивал, крутил башкой, и дядька уговаривал собаку потерпеть, приводя в пример партизанских собак, которые терпели от фашистов и не такое, но никогда не выдавали местонахождение лагеря.
– Да, Чарли, да, – уговаривал дядька, – партизанские собаки и не такие пытки терпели. Им и хвосты отрывали, и в уши палками лазали, и плетками били. А они ничего, терпели. Потерпи, Чарли, потерпи. Сейчас мамочка закончит. Правда, мамочка?
– Правда, правда, – нервничала тетка, обмазывая розовую извилистость уха дегтярной мазью. – Зачем ты собаку пугаешь? Какие еще фашистские пытки?
– А как же! – Дядька продолжал воспитание собаки квазиподвигами предшествующих поколений. – Сколько собак удостоено звания «Заслуженная собака Советского Союза»? Не знаешь! Вот то-то. За одну только войну не меньше батальона собак наградили. А сколько за космос? Никто не знает, секретные данные. А за разведку в глубоком тылу врага? Э-э, есть такие заслуженные собаки, что им ордена вешать некуда, и грудь, и бока – все завешено. Хоть на хвост прицепляй. Да, Чарли…
Странно, но Чарли, словно перед его взором и впрямь вставала портретная галерея мужественных сородичей – собаки-санитары, собаки-камикадзе, псы – ночные разведчики, собаки, погибшие в фашистской неволе, – Чарли после призыва хозяина брать с них пример замирал с пионерским взглядом и вел себя терпеливее.
– О господи! – сокрушалась тетя Зина. – Уж скорее бы все прошло! Я уже литр валерьянки выпила!
– Через три дня мы с тобой вымоем посуду, отправим гостей и все забудем, – подбадривала ее мама. – Сядем на крылечке, расслабимся, споем…
Мы с отцом сколотили столы и скамейки. И даже покрыли их мебельным лаком в три слоя – получился сплошной блеск! Столы, сложенные столешницами внутрь, стояли у забора за сараем, чтобы не привлекать внимания прохожих. Три армейские палатки, сложенные в чехлы, ждали своего часа. В конце участка, ближе к лесу, стоял стог сена, словно мы держали корову.
Дядя Жора напилил ольховых чурочек для шашлыков и бил себя в грудь, уверяя, что баранина будет – ее обещал татарин Вася из мясного подвальчика напротив вокзала, надо только приехать с машиной в назначенный час по телефонному звонку. Исландские бараньи ножки дядя Жора сам отобрал и оставил в складском холодильнике, дав аванс в тридцать рублей и посулив при окончательной расплате отблагодарить Васю бутылкой спирта.
Как я понял, живший в Комарове академик Сергей Сергеевич, с которым дядя Жора в пятьдесят втором болтался на стропах парашюта под брюхом транспортного «Дугласа», не сказал ни «да», ни «нет» по вопросу совместимости космонавта с друзьями-евреями. Он предложил дяде Жоре самому закинуть космонавту удочку на эту тему: как вам, дескать, такие компании, не возбраняются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Плотника Яши нигде не было. Дядя Жора сказал, что плотник смылся как-то незаметно, но, судя по оставленному инструменту, скоро должен прийти. Я обследовал сарай и нашел эмалированную кружку висящей на гвозде. От нее еще свежо пахло спиртом. Топор, пила, молоток, гвозди – все лежало на земле среди разбросанных досок. Похоже, его зрение не восстановилось до нужного уровня, и он пошел продолжить лечение.
Стало накрапывать, и мы с отцом затащили доски под навес и убрали инструмент. Готовую столешницу занесли в сарай.
Втроем мы быстро поставили армейскую шатровую палатку и раскидали по ней сено. Потом принесли с лужайки оставшиеся клочья пахучей хрусткой травы и остались в палатке, радуясь, что нас не мочит дождик и можно лежать на сене. Чарли намял себе удобное гнездышко у входа и задремал под наши разговоры.
– Классно! – сказал отец, прислушиваясь к стуку дождя по натянутому брезенту. – Я бы все лето так жил! Свежий воздух, запах сена!
– Комары! – добавил дядя Жора.
– Змеи! – добавил я.
– Пессимисты. – Отец грыз соломинку. – Кирилл, принес бы чайку!
– Да-да, – сказал дядя Жора. – Что-то пить захотелось. Принеси, пожалуйста. Сооруди так все культурно, на подносике… Халвы у тети Зины спроси.
Маме с тетей Зиной было не до нас. На спинки стульев была натянута огромная простыня во всю веранду. Мама ползала по полу, пузырила головой материю и подавала из-под нее команды:
– Вот здесь еще прошей! – Она тыкала пальцем, и на простыне возникала пирамида. – Только осторожно!
Катька, как я и предполагал, болтала на кухне по телефону.
Я встал напротив нее и скрестил на груди руки в ожидании.
– Ну что тебе? – прикрыв трубку ладонью, недовольно спросила Катька. – Телефон нужен?
– Батя велел тебе быстро принести три чая в палатку, – сказал я. – С халвой, пряниками и сушками. Мигом, он ждет!
– В какую еще палатку? – сделала большие глаза Катька.
– Принесешь – увидишь!
Я взял из вазочки сушку и пошел обратно. Люди уже палатку натянули, новоселье пора справлять, а она и не знает.
– Ну что наш чай? – тревожно взглянул на меня отец.
– Сейчас Катерина сделает.
Я подлег к Чарли и поделился с ним сушкой.
Плотник Яша не выходил у меня из головы. Если узнают, что я наливал ему спирта, мне попадет. Майонезная банка спирта – почти бутылка водки! Вполне мог загудеть.
3
Предчувствие меня не подвело. Плотник-философ Яша загудел. И влетело мне по первое число.
Поутру, выпустив из дома Чарли по его малой собачьей нужде, тетя Зина завопила нечеловеческим голосом, а Чарли зашелся испуганным лаем, быстро перешедшим в истошный вой. Все проснулись.
Сонный дядя Жора выскочил с кочергой на крыльцо и увидел нетвердо стоящего косматого бородатого мужика, держащегося за дверной колышек палатки и справляющего ту самую нужду, по которой и выпустили на улицу Чарли. Под собачий вой и крики жены дядя Жора признал в нем вчерашнего плотника и хотел было огреть кочергой по спине, но Яша, погрозив пальцем, провалился в палатку и тут же захрапел.
Когда мы с отцом и мамой прибежали к палатке, дядя Жора пытался зацепиться кочергой за брючный ремень плотника и выволочь его на свет божий, чтобы он не храпел нахально в нашей палатке. Тетя Зина заперла быстро охрипшего Чарли в дом, а отец, откинув полог палатки, рассмеялся:
– Проспится и уйдет. Не мешайте ему!
– Господи, – сказала мама, зябко кутаясь в халатик, – а ведь где-то семья ждет…
– Да какая семья! – нервно сказала тетя Зина, вышагивая вдоль палатки. – Какая у него может быть семья! Я чуть не умерла со страху! Сейчас позвоню в милицию – пусть забирают!
– Вот подлец! – сказал дядя Жора, оставив попытки вытащить плотника кочергой. – И еще храпит, как у себя дома! Вы только послушайте!
– Что, уже гости приехали? – позевывая и прислушиваясь к храпу, спросила, появляясь на крыльце, Катька.
– Ага, – кивнул я. – Пел под твоим окном серенады, а потом напился и завалился спать.
– Не смешно, – сказала Катька, направляясь к летнему туалету.
Казалось, в палатке ритмично работал некий механизм, перегоняющий по трубам воздух сквозь воду. Помогала ему урчащая шестеренка. Лишь иногда механизм замирал на мгновение, словно раздумывая, а не остановиться ли ему, и храп с пугающими всхлипываниями и бормотаниями продолжался.
Мы позавтракали на нашей веранде, подальше от храпа, и дядя Жора с отцом принялись всерьез будить плотника, чтобы не смешить проходящих по улице соседей.
Они теребили его за плечо, причмокивали на ухо, тонко посвистывали, переворачивали общими усилиями на другой бок, резко кричали: «Зарэжжу!», чтобы он ощутил весь драматизм своего положения, но добудиться удалось лишь звяканьем посуды над самым ухом храпельца.
Яша выполз из палатки и, увидев стоящую на крыльце тетю Зину, пугнул ее:
– Могу помереть! Налей стопочку!
– Иди-иди… – Отец с дядей Жорой, взяв плотника под руки, принялись поднимать его с колен.
. – Здесь тебе не рюмочная! – устыдила тетя Зина. – И не ночлежка! Скажи спасибо, что в милицию не позвонила! Катись, милый, откуда пришел!
– Порядочные люди так не поступают. – Яша не спешил подниматься. – Сказали «а», говорите «бэ». Организм требует поправки.
Дядя Жора оставил плотника и подошел к тете Зине:
– Уйди вообще с крыльца! Он думает, что ты с ним кокетничаешь.
– Что ты говоришь! – возмутилась тетя Зина и уперла руки в бока. – С кем это я кокетничаю? С этим охламоном? Тьфу на вас! Мужики, называется! Не могут пьяного обормота усмирить! Я кокетничаю… Это надо же!..
Тетя Зина ушла в дом, и Яша, вновь норовя улечься, взмолился:
– Мужики! Спирту! Пятьдесят грамм! Сразу уйду…
Отец с дядей Жорой переглянулись и посмотрели на меня.
Я еще надеялся, что пронесет, но Яша выдал меня с потрохами:
– Добрый хлопец, принеси еще шила, ничего не вижу…
– Поднимайся! – твердо сказал отец, не глядя на меня. – Я тебе принесу за ворота. Ну!
– Точно? – Яша повернул в сторону отца лохматую голову с травинками в волосах.
– Точно! Иди и жди меня на бревнах.
Когда плотник ушел опохмеленный, с меня стали снимать стружку сразу в двух направлениях.
Дядя Жора говорил, что только несмышленый болван может налить спирту работяге, не закончившему работу.
Отец напирал на то, что брать спирт без спросу равнозначно воровству. Не важно, для каких целей – вправить палочки-колбочки завирухе плотнику или выпить самому. Не твое – не бери!
– Надеюсь, ты не пил с ним? – строго посмотрел на меня отец.
– Нет, конечно. Мне его просто жалко стало…
4
Дядя Жора вернулся из города, поставил свою «Волгу» в гараж и крикнул отцу, чтобы он подтягивался в беседку для подведения итогов.
Мама с тетей Зиной, управившись с первой гигантской простыней, взялись за изготовление второй. Я выравнивал место под две оставшиеся палатки. Задача была непростая: я вбивал колышки, натягивал шнуры и пересаживал кусты черничника. Потом привозил тачкой песок и разбрасывал его лопатой по квадратам. Участок грозил приобрести вид бивуака, в котором остановился эскадрон гусар летучих.
Катька поливала из лейки цветочки и умудрялась смотреть сквозь стекла веранды «Ну, погоди!» по телевизору. Как маленькая, ей-богу! Двадцать лет, с меня ростом, а не чувствует никакой ответственности…
Отец с дядей Жорой листали списки дел и гостей, пили чай и поворачивали головы в сторону близкого леса. Там бродили грибники-браконьеры, собиравшие наши черные грузди и сыроежки.
Возглавлял браконьерскую бригаду пенсионер Павел Гурьянович, рекомендовавший нам плотника Яшу. Он второе лето оснащал углы своего дома бетонными башенками, которые ему заливали мужики, словленные им у пивных ларьков возле вокзала. Одна башенка была готова и переливалась ромбиками разноцветных стекол. По вечерам в ней симпатично светилась настольная лампа.
– Ну что, нашли Яшу? – крикнул Павел Гурьянович, подходя к забору со стороны леса.
– А мы и не искали, – поздоровался с ним отец.
– Это недели на две, – сказал сосед. – Ему ни грамма нельзя! Таков русский человек.
– При чем здесь русский, – ворчливо заметил дядя Жора. – У меня в КБ семь национальностей, и все выпить не дураки. Только налей да укажи повод.
– О-оо! Не скажите!
Павел Гурьянович стоял у калитки, явно ожидая продолжения интересной темы, и отец махнул ему рукой: заходите!
Павел Гурьянович мне не нравился. Какой-то скользковатый тип с улыбочкой в бородке. Но я подошел – вдруг сообщит что-нибудь про бедолагу Яшу.
– Не скажите, не скажите, – продолжил Павел Гурьянович, заходя в беседку и поправляя листы папоротника в корзине, чтобы не было видно грибов. Он никогда не хвастался своими грибными трофеями. – Не скажите. Вот еврей, например, никогда не напьется. Это наш русский мужик – до смерти работает, до полусмерти пьет. А еврея не споишь…
– А вы пробовали? – спросил отец.
– Я, как всякий русский человек, с подозрительностью отношусь к людям этой национальности… – ушел от прямого ответа Павел Гурьянович; он присел, снял соломенную шляпу и положил ее на корзину. – Но, – он поднял палец и улыбнулся в бородку, – как всякий русский интеллигент, старательно делаю вид, что просто их обожаю! У вас, я слышал, скоро юбилей и будут весьма значительные особы?
Отец с дядей Жорой осторожно переглянулись и посмотрели на меня. «Кто выдал?» – спрашивали их одинаковые глаза. «Ну не я же!» – ответил я оскорбленным взглядом.
– Да, – отец барабанил пальцами по скамейке беседки. – Девяносто на двоих! Кошмар! Гостей понаедет…
– А я вот без подозрительности отношусь. – Дядя Жора взглянул на соседа слегка вызывающе. – Значит, по-вашему, я не русский человек?
И вновь Павел Гурьянович не ответил.
– Гости – хорошо, но всегда возникает вопрос протокола, – продолжил он, усмешливо поглядывая на братьев. – Вопрос совместимости в одной компании некоторых особ с другими особами. – Он поскреб затылок и огляделся. – Вот в одной организации был случай. Спроектировали важный промышленный объект, обмыли это дело, а буквально через два дня по Би-Би-Си передают: так, мол, и так – Советский Союз приступает к осуществлению своих планов по освоению не будем говорить чего…
– И что? – спросил отец.
– Да ничего особенного. – Павел Гурьянович поднялся, собираясь уходить. – Просто потом вспомнили, что на банкете были два человека из соседнего отдела с фамилией на «ич», которым совсем не обязательно было там присутствовать… И гостеприимного начальника отправили на пенсию.
– Чушь! – сказал дядя Жора, собирая бумаги в стопку и постукивая ею о край стола.
– Как знать, как знать… – Павел Гурьянович навесил корзину на руку. – Я через эту калиточку могу выйти?
– Конечно, – кивнул отец. – Выходите…
Чарли проводил Павла Гурьяновича до калитки, задрал лапу на заборный столбик, сикнул и весело вернулся в беседку.
– Черт его знает, зачем он все это рассказал… – Дядя Жора с рассеянным взглядом потрогал остывший чайник. – Кирилл, будь другом, поставь еще. И принеси в палатку, там уютней… А кем он раньше работал, Сережа? Не знаешь?
– Шут его знает! – Отец пожал плечами и принялся задумчиво листать списки приглашенных. – Только завари покрепче, Кирилл!
Я взял чайники и пошел на нашу кухню.
Кто же мог болтануть про космонавта? Катька? Мама с тетей Зиной?.. Скорее всего, Катька, решившая выпендриться перед местными кавалерами. Вот, дескать, у нас на юбилее космонавт будет. Или: «Попробуйте угадать – кто к нам на юбилей приедет? Холодно… Теплее… Горячо… Ха-ха-ха, не скажу!» Это в ее стиле. А ребята уже и так все поняли.
Я медленно, чтобы не расплескать заварку из чайничка, подходил к палатке и услышал сквозь брезент приглушенный голос отца:
– Все-таки у него дикая секретность. Может, им нельзя. Поставим человека в неловкое положение… Тебе надо с Серёгой посоветоваться.
– Завтра съезжу, – хмуро отвечал дядя Жора. – Не по телефону же такие вещи обсуждать…
– А если нет? Телеграммы давать? И что скажешь в телеграмме? Кошмар, просто кошмар! Я с Гуревичем с институтской скамьи, пол-Сибири облазили, двадцать лет дружбы – и что я ему скажу? Легче, по-моему, дать отбой этому парню.
Я побибикал перед входом в палатку, и отец откинул полог, впуская меня с чайниками. Он сидел, поджав ноги по-турецки, и грыз соломинку. Дядя Жора лежал на спине, подложив под голову руки. Вид у обоих был невеселый. Как я понял, их разволновал своими намеками Павел Гурьянович, и теперь они прикидывали, удобно ли секретному космонавту встречаться с их друзьями-евреями.
– Ладно, – сказал дядя Жора, поднимаясь, – не нагнетай. Тамлер мне тоже не чужой человек, не говоря уж о Лившице. Завтра все выясню… Сегодня надо столы доделывать. Неделя осталась…
Дядя Жора осторожно принял у меня чайник с кипятком и поставил его на сено.
– А вообще, я хотел ему одну идею толкнуть! – сказал он мечтательно. – Оптический прибор для подманивания пришельцев в космосе!..
5
Мама с тетей Зиной ходили чернее тучи, словно предстояло справлять не юбилей, а поминки.
Рыбно-икорную цепочку держал в напряжении некий Семен Аркадьевич, задерживавшийся в отпуске. Колбаса твердого копчения была под большим вопросом. Майонез с горошком обещали достать чуть ли не в последний день, и наши женщины только качали головами и тяжко вздыхали, просматривая гастрономическую ведомость.
Катька напускала на себя вид бесприданницы, посватанной за богача-урода. Тетя Зина отказала ей в покупке сережек, и теперь та, онемевшая, сидела в шезлонге с книгой, давая понять, что разговаривать с обманщиками родителями не имеет ни малейшего желания. Да, пусть гости увидят, как плохо экипирована в ювелирном смысле единственная дочка Георгия Михайловича и Зинаиды Сергеевны! Пусть подивятся, какая она нищенка и оборванка – ходит в старых бирюзовых сережках.
Тут еще Чарли подцепил клещей в уши, и дядька с тетей Зиной каждый день водружали его на стол и, прочистив уши, мазали их мазью. Чарли вырывался, сучил лапой, словно заводил мотоцикл, взвизгивал, крутил башкой, и дядька уговаривал собаку потерпеть, приводя в пример партизанских собак, которые терпели от фашистов и не такое, но никогда не выдавали местонахождение лагеря.
– Да, Чарли, да, – уговаривал дядька, – партизанские собаки и не такие пытки терпели. Им и хвосты отрывали, и в уши палками лазали, и плетками били. А они ничего, терпели. Потерпи, Чарли, потерпи. Сейчас мамочка закончит. Правда, мамочка?
– Правда, правда, – нервничала тетка, обмазывая розовую извилистость уха дегтярной мазью. – Зачем ты собаку пугаешь? Какие еще фашистские пытки?
– А как же! – Дядька продолжал воспитание собаки квазиподвигами предшествующих поколений. – Сколько собак удостоено звания «Заслуженная собака Советского Союза»? Не знаешь! Вот то-то. За одну только войну не меньше батальона собак наградили. А сколько за космос? Никто не знает, секретные данные. А за разведку в глубоком тылу врага? Э-э, есть такие заслуженные собаки, что им ордена вешать некуда, и грудь, и бока – все завешено. Хоть на хвост прицепляй. Да, Чарли…
Странно, но Чарли, словно перед его взором и впрямь вставала портретная галерея мужественных сородичей – собаки-санитары, собаки-камикадзе, псы – ночные разведчики, собаки, погибшие в фашистской неволе, – Чарли после призыва хозяина брать с них пример замирал с пионерским взглядом и вел себя терпеливее.
– О господи! – сокрушалась тетя Зина. – Уж скорее бы все прошло! Я уже литр валерьянки выпила!
– Через три дня мы с тобой вымоем посуду, отправим гостей и все забудем, – подбадривала ее мама. – Сядем на крылечке, расслабимся, споем…
Мы с отцом сколотили столы и скамейки. И даже покрыли их мебельным лаком в три слоя – получился сплошной блеск! Столы, сложенные столешницами внутрь, стояли у забора за сараем, чтобы не привлекать внимания прохожих. Три армейские палатки, сложенные в чехлы, ждали своего часа. В конце участка, ближе к лесу, стоял стог сена, словно мы держали корову.
Дядя Жора напилил ольховых чурочек для шашлыков и бил себя в грудь, уверяя, что баранина будет – ее обещал татарин Вася из мясного подвальчика напротив вокзала, надо только приехать с машиной в назначенный час по телефонному звонку. Исландские бараньи ножки дядя Жора сам отобрал и оставил в складском холодильнике, дав аванс в тридцать рублей и посулив при окончательной расплате отблагодарить Васю бутылкой спирта.
Как я понял, живший в Комарове академик Сергей Сергеевич, с которым дядя Жора в пятьдесят втором болтался на стропах парашюта под брюхом транспортного «Дугласа», не сказал ни «да», ни «нет» по вопросу совместимости космонавта с друзьями-евреями. Он предложил дяде Жоре самому закинуть космонавту удочку на эту тему: как вам, дескать, такие компании, не возбраняются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16