Полный вперед! – И подкалывал отца, не отпуская от глаз бинокля: – Какие у нас преподаватели, такие и студенты – лево от права отличить не могут, а собираются коммунизм построить…
Удивительно, но мы с отцом, прекрасно зная, кто считается левым и правым гребцом, не сговариваясь, решили, что дядя Жора попросту перепутал ракурс, и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.
Над озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив бинокль, принял решение держаться левого берега, который, по его воспоминаниям, был холмист и лучше подходил для лагеря.
– Тут боровики размером с солдатскую каску, – сказал дядя Жора, когда лодка, влажно шелестя песком, ткнулась в берег. – И ни одного червивого. Вылезаем!
– А змеи тут водятся? – как бы между делом спросил я.
– Ха! – гордо сказал дядя Жора, словно он их и выращивал. – Не змеи, а одно загляденье! Толстые, метра по полтора. Гадюки!
Пока мы с отцом разводили на пригорке костер и ставили палатку, дядя Жора пробежался по лесу и принес несколько дрябловатых от сентябрьских заморозков боровиков и кучку переросших свой калибр красных, которые тут же принялся чистить и кромсать в котел, приговаривая: «Рыбки-то еще наедимся, а вот грибная солянка на ужин в самый раз…»
Дядя Жора сказал, что хорошее начало полдела откачало. Теперь главное хорошенько поесть, опустить в озеро раковни и ночью вставать по очереди, чтобы вытаскивать раков. А щук наловим на утренней зорьке. Подъем будет в пять утра, без всякой пощады!
Он изготовил несколько жердин, привязал к ним у света костра раковни и закрепил в них шелковой бечевой мосталыги. Придирчиво понюхал белеющие на дне сеток кости, словно сомневался, достаточно ли они вонючи для его друзей-раков, показал нам большой палец и спустил устройство на дно озера рядом с перевернутой на берегу лодкой. Лодку мы по настоянию отца перевернули, чтобы ее не увели.
– Кирилл, ты, как самый трезвый, следи за снастью, а мы с твоим батькой пока вмажем под соляночку.
Я тягал раков через каждые пять – десять минут и, осторожно собрав их в темной траве, бежал с ведром к костру, чтобы похвастаться уловом. Отец с дядей Жорой хохотали, как мальчишки, и сожалели, что прихватили мало укропа и прочих специй, – если дело пойдет такими темпами, то часть раков придется варить по-простому, в соленой воде. Когда их набилось целое ведро, дядя Жора высыпал шуршащих раков в полиэтиленовую скатерть, завязал морским узлом и положил за палатку, чтобы свет костра не будоражил озерных жителей и они лежали тихо в ожидании пахучего укропного кипятка.
На всякий случай я срезал палочку с рогатинкой на конце и ходил с ней как со стеком, постукивая по голенищу кирзового сапога.
– Горе только рака и красит, – проворачивая палкой в ведре, в котором из пены торчали огненные усы и хвосты, сказал дядя Жора и позвал нас снимать пробу.
Раки были классные! Сваренные с солью, перцем, лавровым листом, укропом – они и в самом деле были крупны, их хотелось есть и есть, отламывая мощные хвосты, высасывая из колючих острых клешней ароматный рассол.
Я проснулся от боли в пальце – словно защемил его в двери, тряхнул рукой, с ужасом ощущая, как от нее отлетело что-то живое и холодное и плюхнулось о брезент.
– Змея! – хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой и пытаясь другой нащупать молнию на палатке, чтобы всем гуртом быстрее выскочить наружу к еще тлеющему ровным желтым светом костру. – Не шевелитесь, я сейчас открою, она может укусить! Меня уже укусила!
Вжикнула молния, и я выкатился к костру. Следом за мною вылетел вмиг проснувшийся отец. За ним по-пластунски выполз со спальным мешком на ногах дядя Жора.
– Покажи руку, – спокойно сказал отец. – Ах ты, черт, фонарик в палатке! Давай-ка к костру…
Дядя Жора, избавившись от мешка, откинул полог и осторожно шевелил палкой вещи:
– Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется, в углу вьется!
Я поднес руку к самым угольям и различил на указательном пальце вздувшийся багровый рубец, словно я и впрямь защемил кожу. Отец стоял рядом на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою рану. Дядя Жора продолжал просить огня и сотрясал брезент ударами палки:
– Отойдите подальше, сейчас она сама выползет! Ну, выходи, подлая!
– На укус змеи не похоже. – Отец внимательно оглядел мой палец и поднялся с колен. – Может быть, рак заполз? Георгий, ты клал раков за палатку! Они не могли расползтись?
– Как они могли расползтись, если я завязал их в скатерть морским узлом! – Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. – Разводите огонь до неба, проведем ревизию палатки!
Он оглядел при свете вспыхнувшей бересты мой палец и поставил диагноз: если и змея, то неизвестной в наших краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.
– Это, наверное, рак. – Я пошевелил больным пальцем и стал подбрасывать в костер хворост. – Дядя Жора, смотрите внимательнее… – Мне хотелось быстрее убедиться, что в палатке была не змея, и тогда не придется взрезать ножом рану.
Отец откинул полог и вытянул к костру скомканное одеяло.
– Да вот же он, паразит, – ласково сказал отец. – Конечно, рак.
Он осторожно взял членистоногого кусаку за панцирь и швырнул в озеро. Булькнуло.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец. – Не знобит? – Он еще раз осмотрел мой палец.
– Нет, – помотал я головой, – все в порядке.
– Меня знобит, – сказал дядя Жора, пересматривая вынесенные из палатки рюкзаки. – Думаю, надо выпить для профилактики.
Костер уже весело трещал, освещая оранжевым светом палатку, стволы сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.
– Четыре часа, – сказал отец. – Так рано я в своей жизни еще никогда не выпивал.
– Завидую, – сказал дядя Жора. – А у меня из сюрпризов разве что смерть впереди.
– Типун тебе на язык! – плюнул отец.
– Не типун, а давай наливай! Если бы твой сын не разбудил меня воплями: «Змеи! Змеи!», я бы спал до пяти как огурец. – Дядя Жора упорно не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.
Братья разом крякнули и опрокинули по стопочке. Отец принялся закусывать, дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется с бутербродом и хрустит луком.
– Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, – сказал дядя Жора, не притрагиваясь к закуске.
Отец замер, постигая мысль. Дядя Жора глянул на часы:
– Уж на что я люблю пожрать, но ты мастер! Начало пятого, а он уже ест!
– Я жакушываю, – сказал отец и прожевал. – Это две большие разницы.
– У тебя на все есть оправдания. – Дядя Жора потянулся к вареному яйцу. – Это я прост, как ребенок: виноват, так виноват. Каюсь. Хочется выпить в четыре утра, я искренне говорю: хочется выпить!
Незнакомому человеку, окажись он за столом с моим дядькой, могло показаться, что он имеет дело с горьким пьяницей, которого к концу посиделок придется вытаскивать из-под стола и волочить до кровати. Но как самая веселая девушка в компании далеко не всегда оказывается самой доступной, так и дядя Жора со своими подначками обогнать Америку по количеству спиртного на душу населения никак не тянул при ближайшем рассмотрении даже на звание простенького выпивохи.
Стоило приглядеться, и его секрет легко раскрывался. Первые две стопки дядя Жора принимал как радующую необходимость. После третьей, когда пружина застолья начинала стремительно разжиматься и близкий восторг в душах заставлял сидящих за столом говорить громче, а глаза смотреть веселее, дядька начинал половинить стопки, а то и пропускать вовсе. При этом, как фокусник, отвлекающий внимание от правой руки, он принимался усиленно жестикулировать левой. Или бросался усердно предлагать сидящему напротив огурчики, грибочки, протягивал блюдце с зубками маринованного чеснока. Его собственная невыпитая стопка оказывалась надежно замаскированной в гуще посуды и зелени, прикрыта дымовой завесой шуточек и свободного трепа: «Наливаем по четвертой! Четвертая, по постановлению Совета Министров, не закусывается!» После пятой и шестой дядька мог идти в соседнюю комнату, ложиться на диван и смотреть телевизор – компания плыла вполне самостоятельно, и потребность в капитане-тамаде возникала, лишь когда кончалась выпивка или закуска. Дядька появлялся так же неожиданно, как исчезал, и поддерживал любой разговор, словно он его и начал.
Вот и теперь, подначив отца выпить, он незаметно улизнул от костра и стал готовить снасти для вылова щук.
Когда заметно рассвело и отец пропустил три стопочки, мы перевернули лодку в исходное положение и, послушавшись команды капитана: «Вперед, на рыбные заготовки!», дружно ударили веслами по холодной воде. Дядя Жора совершенно трезвый сидел на корме в спортивной шапочке и короткими репликами направлял нашу текущую посудину к известному лишь ему месту лова. В ногах у него лежали: рюкзак с едой, выпивкой и набором блесен, топор для оглушения крупных щук, котелок для вычерпывания воды, две удочки, спиннинг и садок на длинной ручке – чтобы подцепить рыбину еще в воде, когда она, подведенная на леске к борту лодки, чаще всего срывается.
Туман желтыми клочьями цеплялся за камыши, лежал сизыми слоями по курсу лодки, скрипели уключины, всплескивала вода под веслами, и плыть было интересно и жутковато. Едва мы отплыли, берег с оставленным лагерем затянуло туманом, но дядя Жора уверил, что наше место он найдет вслепую, с завязанными глазами, ночью – такова мощь его внутреннего чутья, а уж позднее, когда рассеется туман, мы и сами увидим наш холм с палаткой.
Отец только хмыкнул, сдвинул на затылок старую фетровую шляпу и поинтересовался, всю ли выпивку брат сложил в рюкзак.
– Стоп! – приказал дядя Жора, когда мы вошли в такой густой туман, что его можно было разгонять ладошкой. – Кажется, здесь. Точно, здесь.
Он велел нам равномерно рассесться по лодке и ловить на червя лещей, окуней и крупных ершей, придающих ухе неповторимый аромат, а сам потрещал катушкой спиннинга, прицепил желтую извивистую блесну размером с хорошего карася и ловким движением закинул ее далеко в туман. Мы слышали, как она вкусно чмокнула воду.
– Осенняя щука лучше всего, – не спеша наматывая катушку, предвкушал дядя Жора. – Жирная, ядреная, крупная.
Мы с отцом нацепили червяков и забросили удочки рядом с бортом, чтобы видеть поплавки. Мой почти сразу ушел под воду, и я, качнув лодку, вытянул окушка размером с ладонь. Он затрепыхался в лужице на дне лодки, и отец помог снять его с крючка. Тут же клюнуло у отца, но сорвалось. Он сменил наживку и вытащил увесистую серебристую плотвичку.
– Брать? – спросил отец.
– Кинь в лодку, пусть валяется, – равнодушно сказал брат. – Мелковата, но на живца может сгодиться…
Он уже несколько раз впустую пробороздил блесной-карасем водные просторы и начинал нервничать. Мы с отцом почти одновременно сняли с крючков по приличному окушку, и дядя Жора, порывшись в рюкзаке, заменил большую бронзовую блесну на маленькую серебристую.
– Мы брали выпивку, чтобы не оставлять ее в палатке или чтобы пить? – Отец насадил нового червяка. Ему, похоже, нравилась такая рыбалка.
– Пить, пить! – нервно сказал дядя Жора. – Вот я поймаю, и выпьем.
– А если не поймаешь?
– Не говори под руку! – огрызнулся дядька, закидывая блесну и склоняя голову, чтобы услышать, как она плюхнется в воду. Из тумана донесся дряблый взбульк, дядя Жора начал наматывать леску на катушку и шепотом выматерился: – …! Оторвалась! Такая хорошая блесна была! С вашей болтовней тут ничего не поймаешь. Сидят, понимаешь, лясы точат…
Мы стали сочувственно выяснять, как оторвалась блесна: от развязавшегося морского узла на леске или ее оторвала крупная рыба? Не проронив ни слова, дядя Жора порылся в рюкзаке и вытащил новую блесну–с красными перышками под окуня. Мы отвернулись к своим поплавкам, чтобы не сглазить его рыбацкое счастье и не прозевать своего.
Дядя Жора сопел, шуршал курткой и, встав в полный рост, попросил:
– Пригнитесь, а то зацеплю!
Придерживая удочки, мы с батей присели на дно лодки и услышали, как дядя Жора раскручивает над головой спиннинг, чтобы закинуть блесну подальше. Лодка резко наклонилась в одну сторону, в другую, скакнул котелок, и я услышал мат-перемат и удивленный всплеск сонной воды, в которую рухнул дядя Жора. Лодка выровнялась, качнулась на волне, но тут же ее нос задрался вверх – это фыркающий дядя Жора крепкими руками притопил корму, стараясь быстрее влезть обратно. Я бросился ему на помощь, и лодка еще выше задрала нос, словно собиралась выйти на глиссирование.
– Назад! – неожиданно рявкнул отец. – Он сам!
Корма двухвесельной прогулочной лодки (а именно таковой следовало считать отвязанную от мостков посудину) имела фасонистую полукруглую спинку, которая и мешала теперь дяде Жоре воссоединиться с большинством.
– Только не суетись! – тихо и властно сказал отец.
– Я не суечусь, – отплевывался от воды дядя Жора. – Мы и не такое видали! Хрен ли нам… Ты же знаешь, я висел в небе над Сахали… Твою мать, сапоги бы не потерять!
Мы с отцом присели на носу лодки, чтобы понизить центр тяжести и не дать дяде Жоре перевернуть ее.
Сделав несколько попыток выпрыгнуть из воды и лечь на спинку кормы животом, дядя Жора вопреки окрикам отца попробовал проникнуть в лодку с борта – именно такая позиция, как совершенно негодная, перечеркнута красным крестом на плакатах по правилам поведения на воде – и чуть не перевернул нас вместе с рюкзаком, звонким котелком, острым топором и удочками…
– Осёл! – заорал отец. – Цепляйся за корму, и мы шпарим к берегу, в воде теплее.
– Гребите! – согласился дядя Жора, цепляясь за корму. – Да побыстрее! Замерзну!
Мы с отцом быстро вставили весла в уключины и закрутили головами, высматривая направление, в котором нам следовало буксировать попавшего в беду дядю Жору.
– Куда? – в один голос воскликнули мы.
Туман и не думал рассеиваться. По моим прикидкам, мы были метрах в двухстах от берега, но самого берега не видели. Обещанный холм с палаткой мог учуять только сам дядя Жора, своим феноменальным чутьем и чувством ориентировки выбравший место для рыбалки.
– Туда! – приподнимаясь над кормой, ткнул пальцем дядя Жора. – Кажется, туда. Только быстрее – холодно!
Мы налегли на весла. Дело было нешуточное. Если дядя Жора ошибся, мы удалялись от берега, продлевая его страдания. Если плыли правильно, в воде ему предстояло пробыть минут десять. А что на берегу? Потухший костер и холодная палатка. Туг любую болезнь подхватишь, не говоря уже о сердце. Лодка двигалась медленно.
– Спокойно! – сказал отец. – Перестаем на минуту грести! Кирилл, следи, чтобы лодку не развернуло.
Он достал из рюкзака фляжку с можжевеловым джином и протянул брату, чтобы тот согрел внутренности и избежал хотя бы воспаления. Снял с его головы мокрую шапочку и потуже нахлобучил ему свою фетровую шляпу.
– Джин в воде – это классно! – воскликнул дядя Жора, показываясь над кормой в шляпе и с фляжкой в руке. Он жадно приложился к фляжке и вернул ее отцу. – У меня в рюкзаке бутерброды! Нет, бутерброды не надо… Гребите, гребите!
Мы торопливо заработали веслами.
– Жора, ты как? – периодически интересовался отец, глядя на пальцы, вцепившиеся в спинку кормы.
Дядя Жора показывал большой палец и просил еще выпить. Потом он сказал, что поплывет вместе с фляжкой – так удобнее: не придется останавливаться.
Я тревожно вертел головой, надеясь быстрее увидеть берег, а когда дядя Жора, хорошенько согревшись, стал протяжно командовать: «И-и-и раз! И-и-и два!», мне показалось, что чуть правее нашего курса кто-то крикнул. Отцу тоже показалось, и мы перестали грести, прислушиваясь.
– Эге-ге! – закричал отец, и с берега отозвались:
– Эй, на лодке! Греби сюда!
– А ты кто? – крикнул из воды дядя Жора.
– Сейчас узнаешь… – где-то совсем неподалеку пообещал мужской голос и запоздало представился: – Ефим я…
Мы с отцом продолжали грести. Только бы дядя Жора не околел в этой студеной водице. Какой такой этот Ефим?
На берегу в сухом сизом ватнике стоял вчерашний лодочник: ему было нехорошо.
Дядя Жора, тяжело ступая, вышел из воды. С него текло. Мы с отцом помогли ему стянуть разбухшую куртку, сапоги, брюки. Ефим кружил вокруг нас и покачивал головой, словно постиг в своей жизни нечто новое. Я догадался, что сходство отца и дяди Жоры смутно тревожит его.
– Лодку-то брали… на троих, – наигранно веселым голосом сказал Ефим, заглядывая дядьке в лицо, – а стакан налили один. Несправедливо…
– Где ты видишь троих? – стучал зубами дядя Жора, натягивая на голое тело мой свитер и штаны.
– А как же! – Ефим неуверенно потыкал в нас пальцем. – Вот ты, вот он и вот парень. А? – В голосе появилась тревога. – Он в куртке, а ты без куртки… На нем брюки, а ты без…
– Да вот моя куртка лежит! – Дядя Жора прыгал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Удивительно, но мы с отцом, прекрасно зная, кто считается левым и правым гребцом, не сговариваясь, решили, что дядя Жора попросту перепутал ракурс, и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.
Над озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив бинокль, принял решение держаться левого берега, который, по его воспоминаниям, был холмист и лучше подходил для лагеря.
– Тут боровики размером с солдатскую каску, – сказал дядя Жора, когда лодка, влажно шелестя песком, ткнулась в берег. – И ни одного червивого. Вылезаем!
– А змеи тут водятся? – как бы между делом спросил я.
– Ха! – гордо сказал дядя Жора, словно он их и выращивал. – Не змеи, а одно загляденье! Толстые, метра по полтора. Гадюки!
Пока мы с отцом разводили на пригорке костер и ставили палатку, дядя Жора пробежался по лесу и принес несколько дрябловатых от сентябрьских заморозков боровиков и кучку переросших свой калибр красных, которые тут же принялся чистить и кромсать в котел, приговаривая: «Рыбки-то еще наедимся, а вот грибная солянка на ужин в самый раз…»
Дядя Жора сказал, что хорошее начало полдела откачало. Теперь главное хорошенько поесть, опустить в озеро раковни и ночью вставать по очереди, чтобы вытаскивать раков. А щук наловим на утренней зорьке. Подъем будет в пять утра, без всякой пощады!
Он изготовил несколько жердин, привязал к ним у света костра раковни и закрепил в них шелковой бечевой мосталыги. Придирчиво понюхал белеющие на дне сеток кости, словно сомневался, достаточно ли они вонючи для его друзей-раков, показал нам большой палец и спустил устройство на дно озера рядом с перевернутой на берегу лодкой. Лодку мы по настоянию отца перевернули, чтобы ее не увели.
– Кирилл, ты, как самый трезвый, следи за снастью, а мы с твоим батькой пока вмажем под соляночку.
Я тягал раков через каждые пять – десять минут и, осторожно собрав их в темной траве, бежал с ведром к костру, чтобы похвастаться уловом. Отец с дядей Жорой хохотали, как мальчишки, и сожалели, что прихватили мало укропа и прочих специй, – если дело пойдет такими темпами, то часть раков придется варить по-простому, в соленой воде. Когда их набилось целое ведро, дядя Жора высыпал шуршащих раков в полиэтиленовую скатерть, завязал морским узлом и положил за палатку, чтобы свет костра не будоражил озерных жителей и они лежали тихо в ожидании пахучего укропного кипятка.
На всякий случай я срезал палочку с рогатинкой на конце и ходил с ней как со стеком, постукивая по голенищу кирзового сапога.
– Горе только рака и красит, – проворачивая палкой в ведре, в котором из пены торчали огненные усы и хвосты, сказал дядя Жора и позвал нас снимать пробу.
Раки были классные! Сваренные с солью, перцем, лавровым листом, укропом – они и в самом деле были крупны, их хотелось есть и есть, отламывая мощные хвосты, высасывая из колючих острых клешней ароматный рассол.
Я проснулся от боли в пальце – словно защемил его в двери, тряхнул рукой, с ужасом ощущая, как от нее отлетело что-то живое и холодное и плюхнулось о брезент.
– Змея! – хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой и пытаясь другой нащупать молнию на палатке, чтобы всем гуртом быстрее выскочить наружу к еще тлеющему ровным желтым светом костру. – Не шевелитесь, я сейчас открою, она может укусить! Меня уже укусила!
Вжикнула молния, и я выкатился к костру. Следом за мною вылетел вмиг проснувшийся отец. За ним по-пластунски выполз со спальным мешком на ногах дядя Жора.
– Покажи руку, – спокойно сказал отец. – Ах ты, черт, фонарик в палатке! Давай-ка к костру…
Дядя Жора, избавившись от мешка, откинул полог и осторожно шевелил палкой вещи:
– Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется, в углу вьется!
Я поднес руку к самым угольям и различил на указательном пальце вздувшийся багровый рубец, словно я и впрямь защемил кожу. Отец стоял рядом на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою рану. Дядя Жора продолжал просить огня и сотрясал брезент ударами палки:
– Отойдите подальше, сейчас она сама выползет! Ну, выходи, подлая!
– На укус змеи не похоже. – Отец внимательно оглядел мой палец и поднялся с колен. – Может быть, рак заполз? Георгий, ты клал раков за палатку! Они не могли расползтись?
– Как они могли расползтись, если я завязал их в скатерть морским узлом! – Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. – Разводите огонь до неба, проведем ревизию палатки!
Он оглядел при свете вспыхнувшей бересты мой палец и поставил диагноз: если и змея, то неизвестной в наших краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.
– Это, наверное, рак. – Я пошевелил больным пальцем и стал подбрасывать в костер хворост. – Дядя Жора, смотрите внимательнее… – Мне хотелось быстрее убедиться, что в палатке была не змея, и тогда не придется взрезать ножом рану.
Отец откинул полог и вытянул к костру скомканное одеяло.
– Да вот же он, паразит, – ласково сказал отец. – Конечно, рак.
Он осторожно взял членистоногого кусаку за панцирь и швырнул в озеро. Булькнуло.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец. – Не знобит? – Он еще раз осмотрел мой палец.
– Нет, – помотал я головой, – все в порядке.
– Меня знобит, – сказал дядя Жора, пересматривая вынесенные из палатки рюкзаки. – Думаю, надо выпить для профилактики.
Костер уже весело трещал, освещая оранжевым светом палатку, стволы сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.
– Четыре часа, – сказал отец. – Так рано я в своей жизни еще никогда не выпивал.
– Завидую, – сказал дядя Жора. – А у меня из сюрпризов разве что смерть впереди.
– Типун тебе на язык! – плюнул отец.
– Не типун, а давай наливай! Если бы твой сын не разбудил меня воплями: «Змеи! Змеи!», я бы спал до пяти как огурец. – Дядя Жора упорно не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.
Братья разом крякнули и опрокинули по стопочке. Отец принялся закусывать, дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется с бутербродом и хрустит луком.
– Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, – сказал дядя Жора, не притрагиваясь к закуске.
Отец замер, постигая мысль. Дядя Жора глянул на часы:
– Уж на что я люблю пожрать, но ты мастер! Начало пятого, а он уже ест!
– Я жакушываю, – сказал отец и прожевал. – Это две большие разницы.
– У тебя на все есть оправдания. – Дядя Жора потянулся к вареному яйцу. – Это я прост, как ребенок: виноват, так виноват. Каюсь. Хочется выпить в четыре утра, я искренне говорю: хочется выпить!
Незнакомому человеку, окажись он за столом с моим дядькой, могло показаться, что он имеет дело с горьким пьяницей, которого к концу посиделок придется вытаскивать из-под стола и волочить до кровати. Но как самая веселая девушка в компании далеко не всегда оказывается самой доступной, так и дядя Жора со своими подначками обогнать Америку по количеству спиртного на душу населения никак не тянул при ближайшем рассмотрении даже на звание простенького выпивохи.
Стоило приглядеться, и его секрет легко раскрывался. Первые две стопки дядя Жора принимал как радующую необходимость. После третьей, когда пружина застолья начинала стремительно разжиматься и близкий восторг в душах заставлял сидящих за столом говорить громче, а глаза смотреть веселее, дядька начинал половинить стопки, а то и пропускать вовсе. При этом, как фокусник, отвлекающий внимание от правой руки, он принимался усиленно жестикулировать левой. Или бросался усердно предлагать сидящему напротив огурчики, грибочки, протягивал блюдце с зубками маринованного чеснока. Его собственная невыпитая стопка оказывалась надежно замаскированной в гуще посуды и зелени, прикрыта дымовой завесой шуточек и свободного трепа: «Наливаем по четвертой! Четвертая, по постановлению Совета Министров, не закусывается!» После пятой и шестой дядька мог идти в соседнюю комнату, ложиться на диван и смотреть телевизор – компания плыла вполне самостоятельно, и потребность в капитане-тамаде возникала, лишь когда кончалась выпивка или закуска. Дядька появлялся так же неожиданно, как исчезал, и поддерживал любой разговор, словно он его и начал.
Вот и теперь, подначив отца выпить, он незаметно улизнул от костра и стал готовить снасти для вылова щук.
Когда заметно рассвело и отец пропустил три стопочки, мы перевернули лодку в исходное положение и, послушавшись команды капитана: «Вперед, на рыбные заготовки!», дружно ударили веслами по холодной воде. Дядя Жора совершенно трезвый сидел на корме в спортивной шапочке и короткими репликами направлял нашу текущую посудину к известному лишь ему месту лова. В ногах у него лежали: рюкзак с едой, выпивкой и набором блесен, топор для оглушения крупных щук, котелок для вычерпывания воды, две удочки, спиннинг и садок на длинной ручке – чтобы подцепить рыбину еще в воде, когда она, подведенная на леске к борту лодки, чаще всего срывается.
Туман желтыми клочьями цеплялся за камыши, лежал сизыми слоями по курсу лодки, скрипели уключины, всплескивала вода под веслами, и плыть было интересно и жутковато. Едва мы отплыли, берег с оставленным лагерем затянуло туманом, но дядя Жора уверил, что наше место он найдет вслепую, с завязанными глазами, ночью – такова мощь его внутреннего чутья, а уж позднее, когда рассеется туман, мы и сами увидим наш холм с палаткой.
Отец только хмыкнул, сдвинул на затылок старую фетровую шляпу и поинтересовался, всю ли выпивку брат сложил в рюкзак.
– Стоп! – приказал дядя Жора, когда мы вошли в такой густой туман, что его можно было разгонять ладошкой. – Кажется, здесь. Точно, здесь.
Он велел нам равномерно рассесться по лодке и ловить на червя лещей, окуней и крупных ершей, придающих ухе неповторимый аромат, а сам потрещал катушкой спиннинга, прицепил желтую извивистую блесну размером с хорошего карася и ловким движением закинул ее далеко в туман. Мы слышали, как она вкусно чмокнула воду.
– Осенняя щука лучше всего, – не спеша наматывая катушку, предвкушал дядя Жора. – Жирная, ядреная, крупная.
Мы с отцом нацепили червяков и забросили удочки рядом с бортом, чтобы видеть поплавки. Мой почти сразу ушел под воду, и я, качнув лодку, вытянул окушка размером с ладонь. Он затрепыхался в лужице на дне лодки, и отец помог снять его с крючка. Тут же клюнуло у отца, но сорвалось. Он сменил наживку и вытащил увесистую серебристую плотвичку.
– Брать? – спросил отец.
– Кинь в лодку, пусть валяется, – равнодушно сказал брат. – Мелковата, но на живца может сгодиться…
Он уже несколько раз впустую пробороздил блесной-карасем водные просторы и начинал нервничать. Мы с отцом почти одновременно сняли с крючков по приличному окушку, и дядя Жора, порывшись в рюкзаке, заменил большую бронзовую блесну на маленькую серебристую.
– Мы брали выпивку, чтобы не оставлять ее в палатке или чтобы пить? – Отец насадил нового червяка. Ему, похоже, нравилась такая рыбалка.
– Пить, пить! – нервно сказал дядя Жора. – Вот я поймаю, и выпьем.
– А если не поймаешь?
– Не говори под руку! – огрызнулся дядька, закидывая блесну и склоняя голову, чтобы услышать, как она плюхнется в воду. Из тумана донесся дряблый взбульк, дядя Жора начал наматывать леску на катушку и шепотом выматерился: – …! Оторвалась! Такая хорошая блесна была! С вашей болтовней тут ничего не поймаешь. Сидят, понимаешь, лясы точат…
Мы стали сочувственно выяснять, как оторвалась блесна: от развязавшегося морского узла на леске или ее оторвала крупная рыба? Не проронив ни слова, дядя Жора порылся в рюкзаке и вытащил новую блесну–с красными перышками под окуня. Мы отвернулись к своим поплавкам, чтобы не сглазить его рыбацкое счастье и не прозевать своего.
Дядя Жора сопел, шуршал курткой и, встав в полный рост, попросил:
– Пригнитесь, а то зацеплю!
Придерживая удочки, мы с батей присели на дно лодки и услышали, как дядя Жора раскручивает над головой спиннинг, чтобы закинуть блесну подальше. Лодка резко наклонилась в одну сторону, в другую, скакнул котелок, и я услышал мат-перемат и удивленный всплеск сонной воды, в которую рухнул дядя Жора. Лодка выровнялась, качнулась на волне, но тут же ее нос задрался вверх – это фыркающий дядя Жора крепкими руками притопил корму, стараясь быстрее влезть обратно. Я бросился ему на помощь, и лодка еще выше задрала нос, словно собиралась выйти на глиссирование.
– Назад! – неожиданно рявкнул отец. – Он сам!
Корма двухвесельной прогулочной лодки (а именно таковой следовало считать отвязанную от мостков посудину) имела фасонистую полукруглую спинку, которая и мешала теперь дяде Жоре воссоединиться с большинством.
– Только не суетись! – тихо и властно сказал отец.
– Я не суечусь, – отплевывался от воды дядя Жора. – Мы и не такое видали! Хрен ли нам… Ты же знаешь, я висел в небе над Сахали… Твою мать, сапоги бы не потерять!
Мы с отцом присели на носу лодки, чтобы понизить центр тяжести и не дать дяде Жоре перевернуть ее.
Сделав несколько попыток выпрыгнуть из воды и лечь на спинку кормы животом, дядя Жора вопреки окрикам отца попробовал проникнуть в лодку с борта – именно такая позиция, как совершенно негодная, перечеркнута красным крестом на плакатах по правилам поведения на воде – и чуть не перевернул нас вместе с рюкзаком, звонким котелком, острым топором и удочками…
– Осёл! – заорал отец. – Цепляйся за корму, и мы шпарим к берегу, в воде теплее.
– Гребите! – согласился дядя Жора, цепляясь за корму. – Да побыстрее! Замерзну!
Мы с отцом быстро вставили весла в уключины и закрутили головами, высматривая направление, в котором нам следовало буксировать попавшего в беду дядю Жору.
– Куда? – в один голос воскликнули мы.
Туман и не думал рассеиваться. По моим прикидкам, мы были метрах в двухстах от берега, но самого берега не видели. Обещанный холм с палаткой мог учуять только сам дядя Жора, своим феноменальным чутьем и чувством ориентировки выбравший место для рыбалки.
– Туда! – приподнимаясь над кормой, ткнул пальцем дядя Жора. – Кажется, туда. Только быстрее – холодно!
Мы налегли на весла. Дело было нешуточное. Если дядя Жора ошибся, мы удалялись от берега, продлевая его страдания. Если плыли правильно, в воде ему предстояло пробыть минут десять. А что на берегу? Потухший костер и холодная палатка. Туг любую болезнь подхватишь, не говоря уже о сердце. Лодка двигалась медленно.
– Спокойно! – сказал отец. – Перестаем на минуту грести! Кирилл, следи, чтобы лодку не развернуло.
Он достал из рюкзака фляжку с можжевеловым джином и протянул брату, чтобы тот согрел внутренности и избежал хотя бы воспаления. Снял с его головы мокрую шапочку и потуже нахлобучил ему свою фетровую шляпу.
– Джин в воде – это классно! – воскликнул дядя Жора, показываясь над кормой в шляпе и с фляжкой в руке. Он жадно приложился к фляжке и вернул ее отцу. – У меня в рюкзаке бутерброды! Нет, бутерброды не надо… Гребите, гребите!
Мы торопливо заработали веслами.
– Жора, ты как? – периодически интересовался отец, глядя на пальцы, вцепившиеся в спинку кормы.
Дядя Жора показывал большой палец и просил еще выпить. Потом он сказал, что поплывет вместе с фляжкой – так удобнее: не придется останавливаться.
Я тревожно вертел головой, надеясь быстрее увидеть берег, а когда дядя Жора, хорошенько согревшись, стал протяжно командовать: «И-и-и раз! И-и-и два!», мне показалось, что чуть правее нашего курса кто-то крикнул. Отцу тоже показалось, и мы перестали грести, прислушиваясь.
– Эге-ге! – закричал отец, и с берега отозвались:
– Эй, на лодке! Греби сюда!
– А ты кто? – крикнул из воды дядя Жора.
– Сейчас узнаешь… – где-то совсем неподалеку пообещал мужской голос и запоздало представился: – Ефим я…
Мы с отцом продолжали грести. Только бы дядя Жора не околел в этой студеной водице. Какой такой этот Ефим?
На берегу в сухом сизом ватнике стоял вчерашний лодочник: ему было нехорошо.
Дядя Жора, тяжело ступая, вышел из воды. С него текло. Мы с отцом помогли ему стянуть разбухшую куртку, сапоги, брюки. Ефим кружил вокруг нас и покачивал головой, словно постиг в своей жизни нечто новое. Я догадался, что сходство отца и дяди Жоры смутно тревожит его.
– Лодку-то брали… на троих, – наигранно веселым голосом сказал Ефим, заглядывая дядьке в лицо, – а стакан налили один. Несправедливо…
– Где ты видишь троих? – стучал зубами дядя Жора, натягивая на голое тело мой свитер и штаны.
– А как же! – Ефим неуверенно потыкал в нас пальцем. – Вот ты, вот он и вот парень. А? – В голосе появилась тревога. – Он в куртке, а ты без куртки… На нем брюки, а ты без…
– Да вот моя куртка лежит! – Дядя Жора прыгал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16