А мне давай скорей кофе. Мне надо идти по делам. А вы, Василий Егорыч, переоденьтесь. Я ваше платье понесу продавать.
Чайкин покорно взял из рук Абрама Исаковича узелок и через пять минут возвратился в отвратительной матросской паре из темно-синего сукна. И рубаха, и штаны, и шапка были стары, почти ветхи и достаточно заношены.
— Каков костюмчик? просто первый сорт и преотлично на вас сидит, будто на заказ шито! — воскликнул старый еврей, оглядывая Чайкина, который в мешковатой рубахе и в слишком длинных штанах казался совсем неуклюжим медвежонком. — А пока до свиданья! Смотри же, Ривка, займи гостя! — значительно повторил старик.
И с этими словами он кивнул головой и вышел.
Ревекка, которой отец приказал «занимать гостя», что в действительности значило «не выпускать» его, не раз исполняла такие поручения и не раз бывала преступной сообщницей в позорной профессии отца, хотя совесть ее и возмущалась.
Но с этим простодушным, доверчивым молодым матросом она не хотела играть роли обманщицы. Ей было это противно, и она, ласково взглядывая на Чайкина, шепнула, предварительно заперев двери на запор:
— А знаете, что я вам скажу?
— Что?
— Ежели хотите погулять, не бойтесь. Здесь никого не могут взять, если человек не сделал ничего дурного. И я вам адрес напишу, чтобы вы потом нашли к нам дорогу. А то, как мама вернется, поведу вас… Только папеньке ничего не сказывайте, — мне тогда достанется.
— Спасибо вам… Я лучше у вас побуду… Уж какая гулянка!..
— Как хотите. А еще вот что: меньше как за десять долларов в месяц не нанимайтесь в матросы и никакой бумаги не подписывайте… Поняли?
— Понял.
— А то подпишете такую бумагу, что обязаны будете несколько лет служить и за маленькое жалованье… Так не подписывайте бумаги, что бы вам папенька ни говорил. И за костюм больше доллара отцу не давайте. И того не стоит!
— Это точно. Одежа самая последняя.
— И, если отец приведет вас в салун и станет угощать вином, не пейте ничего. Слышите?
— Слышу.
— Ни водки, ни пива. Скажите, что вовсе не пьете… А то пьяного легко заставить подписать всякую бумагу.
— Ничего в рот не возьму!
— И не бойтесь, если отец пугать станет, что не найдете места. Тут есть контора, где нанимают матросов. Я вам дам адрес… Спрячьте его… И бог да поможет вам! — задушевно прибавила молодая еврейка.
— Пошли вам господь всякого счастия, добрая девушка! Век не забуду, как учили вы меня, дурака, уму-разуму на чужой стороне. Обсказали, значит, насчет чего опаску иметь. Спасибо вам… как дозволите прозвать вас?..
— Ревекка.
— Спасибо вам, Ревекка Абрамовна! — взволнованно говорил благодарный матрос, взглядывая на Ревекку признательным взглядом.
И его серые мягкие глаза так и лучились.
— И вам спасибо…
— Мне-то за что?
— А за то, что совесть вы во мне тронули… Вижу: вы такой простой, доверчивый, всему верите, худого про людей не думаете… Совесть-то и подала голос и показала, какая я дурная… Теперь уж обманом жить не хочется… Так и скажу папеньке. Пусть сердится, а уж я не стану заманивать бедных матросов.
И Ревекка, взявши слово с матроса, что он сохранит в тайне все, что она ему скажет, рассказала, чем занимается отец и как вчера Чайкин благодаря заступничеству ее и матери не был опоен и увезен ночью на корабль.
— Тоже и папеньку жалко! — прибавила Ревекка. — Как пошли дела хуже, обеднел он, так и стал заниматься этим делом. Из-за нас, маменьки да меня, людей погубляет.
Скоро вернулась мать с покупками и ласково приветствовала гостя.
Целый день Чайкин провел в обществе двух евреек. Он предложил чем-нибудь помочь им: подмел комнаты, чистил овощи и мыл посуду. А обе женщины старались подбодрить и успокоить Чайкина, уверяя его, что в Америке он не пропадет и ему будет хорошо. Обе они не раз советовали ему ничего не пить, ни одного стаканчика, когда он пойдет наниматься в матросы.
В тот же день новые знакомки выучили его нескольким английским словам и учили его называться не Чайкиным, а мистером «Чайк»: так будет больше похоже на американскую фамилию.
С этого дня наш матрос обратился в мистера Чайка. Так в Америке его и звали.
Под вечер возвратился старый еврей и объявил, что нашел для земляка хорошее место — матросом на бриг «Динора». И капитан и штурман добрые люди. «Динора» завтра уходит в Австралию с грузом зерна.
— И жалованье хорошее! — прибавил Абрамсон, однако не сказал какое.
— А хороший ли корабль? — спросила Ревекка.
— Разумеется, хороший. Небось дурной не пошлют! — проговорил старый еврей, строго и значительно взглянувши на дочь.
— Вы сами, папенька, говорили, что посылают совсем дурные корабли.
Чайкин взглянул удивленно на Ревекку и спросил:
— А по какой такой причине?
— Очень просто. Застрахуют груз и старый какой-нибудь корабль в хорошую цену и пошлют людей на верную погибель… Корабль потонет, и матросы потонут, а хозяева корабля получат хорошие деньги… Еще недавно в газетах об этом писали.
— А ты, Ривка, не болтай чего не понимаешь! — строго заметил отец.
— Вы же сами говорили, папенька, — настаивала Ревекка.
— Мало ли говорил, да ты глупая девчонка, чтобы все понимать… А вы, земляк, не сомневайтесь: «Динора» новое и крепкое судно. Всего только пять лет как построено… Идемте! На пристани штурман с «Диноры» ждет, чтобы договориться.
Чайкин простился с хозяйкой и с дочерью, точно с родными. Особенно горячо он пожал маленькую желтоватую руку Ревекки, признательный за ее участие и советы.
Когда матрос уходил, следуя за Абрамсоном, Ревекка подбежала к Чайкину и чуть слышно прошептала:
— Помните, что я вам говорила.
Чайкин кивнул головой.
«Помню, мол, и спасибо вам!» — говорил, казалось, его взгляд, который он кинул на Ревекку.
— Если не поладите, к нам приходите, земляк! — кинула вдогонку госпожа Абрамсон.
— Отчего не поладить? Поладим! — ответил старый еврей.
ГЛАВА IV
1
— Вот сюда! — проговорил старый еврей, указывая на двери одного из многих кабачков, или, как их называют в Сан-Франциско, салунов, находящихся на набережной.
Они вошли в небольшую, покрытую опилками комнату, полную матросов и рабочих, сидевших за маленькими столиками в самых непринужденных позах, с поднятыми на соседние стулья ногами.
Старик осмотрел комнату и повел Чайкина в дальний угол, где за столиком сидел приземистый и коренастый бородатый брюнет в темно-синем коротком пальто и в фуражке с галуном, с маленькой трубкой в зубах. Около него стоял стакан, наполненный ромом, и бутылка.
— Привел. Вот он! — проговорил Абрамсон по-английски, указывая на своего спутника.
— Очень хорошо! — ответил штурман «Диноры», оглядывая быстрым, острым взглядом своих темных глаз Чайкина и, по-видимому, вполне удовлетворенный осмотром. — Надо прежде накатить его! Кажется, работящий парень! Познакомьте нас! — прибавил штурман.
— Штурман с «Диноры», мистер Гаук… Мистер Чайк! — проговорил Абрамсон.
Мистер Гаук протянул мистеру Чайку свою широкую волосатую руку, на которой были вытатуированы якорь и сердце голубого цвета, и, указывая на стул, налил из бутылки стакан рому, подал Чайкину и чокнулся.
Однако Чайкин не дотронулся.
— Отчего этот простофиля не пьет? Скажите, мистер Абрамсон, что я его угощаю!
— Выпейте, земляк… Штурман желает вас угостить! — обратился к Чайкину старик еврей.
— Не занимаюсь вином, Абрам Исакыч.
— Один стаканчик.
— Вовсе не занимаюсь! — решительно произнес Чайкин, помня советы Ревекки.
— Ай-ай-ай… Штурман вас хочет угостить, а вы… И видано ли, чтобы матрос не любил выпить!.. Стаканчик рому даже полезен для здоровья.
Но, напуганный Ревеккой, молодой матрос опасался теперь и штурмана и еврея и упрямо произнес:
— Не просите, Абрам Исакыч. За угощение благодарю, а пить не стану.
— Что этот дурак говорит? — спросил штурман.
— Отказывается пить! Не пьет совсем! — ответил Абрамсон.
— Ну и черт с ним. Первый раз в жизни вижу матроса, который не пьет! — заметил штурман и засмеялся. — Объясните ему, что мы нанимаем его на три года… а жалованье… Сколько ему дать жалованья?..
— Шесть, а за это мне пятьдесят долларов.
— Большая вы каналья, мистер Абрамсон, и больше двадцати пяти долларов я вам не дам, если этот дурак согласится. Ну, покончим скорей, и я возьму его на «Динору». Завтра уходим!
Абрамсон объяснил Чайкину, что он должен подписать условие на три года и что он будет получать по шести долларов в месяц. Конечно, потом ему прибавят. Непременно прибавят. Штурман говорит, что прибавят. А больше вначале нельзя дать, так как Чайк беглый матрос и у него никаких бумаг нет После, конечно, можно получить бумагу, а не теперь.
— Вы, конечно, согласны? — окончил господин Абрамсон вопросом, не сомневаясь, что получит утвердительный ответ от этого робкого, застенчивого и с виду простоватого матроса.
Но, к крайнему изумлению старого еврея, считавшего себя большим знатоком людей и уверявшего, что видит на аршин под землей, Чайкин ответил:
— Нет моего согласия, Абрам Исакыч.
Старый плут глядел во все глаза на матроса.
— Как нет согласия? Почему, позвольте вас спросить?.. Я для вас же старался, чтобы определить вас, а вы совсем даже оконфузили меня… Ай-ай-ай!.. Не полагал я на ваш счет такой, позвольте сказать, такой неблагодарности… На службе вы, можно сказать, шиш с маслом получали, а вам предлагают шесть долларов, квартиру и харчи, а вы не согласны! Или вы шутите?
— Нет моего согласия! — снова повторил Чайкин с тем упрямством, какое часто бывает в простом человеке, раз уверенном, что его норовят обмануть.
— Это даже вовсе неблагородно с вашей стороны, мистер Чайк… Право, неблагородно. На что же есть ваше согласие?
— На десять долларов в месяц, как вы говорили.
— Никогда я не говорил… Никогда я не говорил…
— То-то, говорили.
— Ошибка, значит, вышла… Ну, виноват сам и семь долларов уж выторгую для вас… А условие на три года.
— И на три года нет моего согласия. Никакой бумаги я не подпишу!
— Это почему? Кто же вас возьмет без бумаги?
— У нас на «Проворном» сказывали, что берут…
— Берут, так и ищите сами места, а мне пять долларов за костюм пожалуйте.
— Не много ли будет, Абрам Исакыч?
— Я полагаю, что мало. Костюм-то почти новый.
— И вовсе даже рвань одна, Абрам Исакыч.
— Что он говорит?.. Видно, парень не совсем глупый… не соглашается на шесть долларов? — спросил штурман.
— Не соглашается.
— Молодец. А на условие?
— Тоже не соглашается.
— Хвалю. Он, значит, совсем толковый! — весело проговорил янки. — Дурак-то были вы, мистер Абрамсон. Да! Спросите-ка, чем он был на своем клипере?
Еврей спросил и перевел ответ Чайкина, что он служил грот-марсовым и был подручным рулевым.
— Такого мне и нужно! — промолвил мистер Гаук.
И с этими словами он хлопнул по плечу Чайкина и показал ему десять пальцев своей руки.
Тот удовлетворенно кивнул головой и произнес три раза:
— Yes, yes, yes…
Господин Абрамсон вытаращил глаза, удивленный, что Чайкин сказал эти слова по-английски.
После этого штурман вынул из кармана условие.
Но Чайкин отрицательно мотнул головой и три раза повторил:
— No, no, no!
— Да он совсем умный матрос! — весело произнес штурман и пантомимой объяснил, что он берет Чайкина.
— А как же мои пять долларов? — спросил у него Абрамсон.
— Больше доллара не согласен! — решительно заявил матрос.
— Ну, бог с вами… Давайте… А с вас, мистер Гаук, сколько?
Штурман дал ему золотой «игль» в десять долларов и, расплатившись, повел Чайкина с собой.
Старый еврей очень ласково попрощался с земляком, пожелав ему всего хорошего. Чайкин, в свою очередь, поблагодарил еврея за приют и ласку и просил кланяться супруге и Ревекке Абрамовне.
С узелком в руках, в котором были две купленные еще третьего дня рубахи и пара башмаков, шел новый матрос «Диноры» за штурманом к пристани.
— Hallo! Hallo! «Dinora»! — крикнул штурман на рейд.
Через несколько минут пришла шлюпка с двумя гребцами. Штурман сел в шлюпку, указав Чайкину сесть на весло, и с удовольствием смотрел, как добросовестно греб русский матрос, наваливаясь изо всех сил.
Скоро шлюпка пристала к большому двухмачтовому бригу, и мистер Чайк, или просто Чайк, как его стали звать на бриге, вошел на палубу и прошел на бак, где с любопытством оглядывал новых товарищей, пока боцман не увел его вниз и показал ему койку, одеяло и подушку.
Чайкин понял, что самое лучшее, что он может сделать, это лечь спать. Что же касается до знакомства с будущими сожителями, большая часть которых наводила некоторый страх, и с капитаном, то это гораздо лучше сделать завтра при дневном свете.
Сиротливое чувство охватило его в этот теплый вечер. Он вспомнил, что теперь он один как перст среди чужих людей, и он в этот вечер особенно горячо молился богу.
2
Что это был за сброд людей на «Диноре»! Из двенадцати человек экипажа только трое были американцы. Остальные принадлежали к разным национальностям, в числе которых был один представитель желтой расы — китаец — и двое негров.
Когда рано утром на следующий день боцман вызвал всех наверх сниматься с якоря и Чайкин работал на шпиле, а потом был послан на фока-рею отдавать марсель, он был словно бы одурелый от того впечатления, которое на него производили его сослуживцы. Большая часть из них положительно внушала в нем страх своими грубыми до жестокости лицами. Особенно казались ему страшными негр Сам, здоровенный детина геркулесовского сложения, и испанец Чезаре, маленький, заросший волосами, черный, как жук, с лукавым взглядом злого и хитрого животного.
Но более всех не понравился Чайкину капитан «Диноры».
Чайкин увидал его в первый раз на палубе во время съемки с якоря. Он вышел из своей каюты в желтом халате, в карманах которого торчало по револьверу, бледный, с темными глазами, жесткими и пронизывающими, глубоко сидящими в глазных впадинах.
Капитана все, решительно все, ненавидели и в то же время боялись. Он был беспощаден в случае неповиновения и месяца три тому назад застрелил из револьвера одного матроса, как собаку. Об этом Чайкин узнал после, но при первом взгляде на него он скорее почувствовал, чем понял, что для этого человека нет ничего невозможного.
Зато и команда «Диноры» была под стать командиру, и между матросами и им словно бы существовала глухая вражда. И те и другой это чувствовали.
Этому капитану Блэку, жизнь которого была рядом всевозможных приключений, точно доставляло особенное удовольствие быть некоторым образом в положении укротителя зверей.
Это был своего рода спорт для янки с деспотически-жестоким характером и любителя всяких сильных ощущений. Быть одному, почти одному, — так как и со своим помощником, штурманом, он не был в хороших отношениях, — среди ненавидящих людей, прошлое большей части которых было крайне сомнительно, рискуя ежедневно быть выброшенным за борт или убитым, — не представляло особенной приятности. Но этому странному человеку, бесстрашному и мужественному, казалось именно такое положение совершенно естественным, и он самоуверенно, имея постоянно заряженные револьверы в карманах и несколько заряженных карабинов в своей каюте, ходил по палубе и словно бы гордился, что заставляет повиноваться себе отчаянных людей.
Действительно, эта самоуверенность производила сильное впечатление на матросов «Диноры».
Очутившись среди чужих людей, в новой обстановке и притом под командой такого капитана, Чайкин понял, что здесь надо держать ухо востро. Положим, на бриге никого не смели наказывать, как на «Проворном», и Чайкин не трусил, что за какой-нибудь пустяк его станут бить линьками, но он понял, что на «Диноре» существуют неприязненные отношения между командой и капитаном и что капитан беспощаден.
Вообще ему на бриге не понравилось, и он про себя решил в первом же порте оставить «Динору» и поступить на другое судно.
И Чайкин не раз благодарно вспоминал молодую еврейку Ревекку. Ведь благодаря ее предупреждению он не подписал бумаги, которая закабалила бы его на трехлетнюю службу.
Но — странное дело! — как ни страшно ему было, особенно в первые дни, на «Диноре», он на ней не испытывал того трепета, той приниженности, какие испытывал на «Проворном». Он все-таки чувствовал себя свободным.
Благодаря незнанию английского языка, на котором раздавались командные слова и на котором говорили между собою все эти разноплеменные матросы, положение Чайкина было трудноватое.
Но сметливость выручала его.
Он понимал, глядя на других, что надо делать, когда раздавалась команда капитана, штурмана или боцмана, и в скором времени заслужил общее уважение, показав себя лихим, толковым матросом, добросовестно исполняющим свои обязанности. Он был марсовым на фор-марсе и, кроме того, рулевым и никогда на вахтах не спал — одним словом, Чайкин зарабатывал свое жалованье по совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Чайкин покорно взял из рук Абрама Исаковича узелок и через пять минут возвратился в отвратительной матросской паре из темно-синего сукна. И рубаха, и штаны, и шапка были стары, почти ветхи и достаточно заношены.
— Каков костюмчик? просто первый сорт и преотлично на вас сидит, будто на заказ шито! — воскликнул старый еврей, оглядывая Чайкина, который в мешковатой рубахе и в слишком длинных штанах казался совсем неуклюжим медвежонком. — А пока до свиданья! Смотри же, Ривка, займи гостя! — значительно повторил старик.
И с этими словами он кивнул головой и вышел.
Ревекка, которой отец приказал «занимать гостя», что в действительности значило «не выпускать» его, не раз исполняла такие поручения и не раз бывала преступной сообщницей в позорной профессии отца, хотя совесть ее и возмущалась.
Но с этим простодушным, доверчивым молодым матросом она не хотела играть роли обманщицы. Ей было это противно, и она, ласково взглядывая на Чайкина, шепнула, предварительно заперев двери на запор:
— А знаете, что я вам скажу?
— Что?
— Ежели хотите погулять, не бойтесь. Здесь никого не могут взять, если человек не сделал ничего дурного. И я вам адрес напишу, чтобы вы потом нашли к нам дорогу. А то, как мама вернется, поведу вас… Только папеньке ничего не сказывайте, — мне тогда достанется.
— Спасибо вам… Я лучше у вас побуду… Уж какая гулянка!..
— Как хотите. А еще вот что: меньше как за десять долларов в месяц не нанимайтесь в матросы и никакой бумаги не подписывайте… Поняли?
— Понял.
— А то подпишете такую бумагу, что обязаны будете несколько лет служить и за маленькое жалованье… Так не подписывайте бумаги, что бы вам папенька ни говорил. И за костюм больше доллара отцу не давайте. И того не стоит!
— Это точно. Одежа самая последняя.
— И, если отец приведет вас в салун и станет угощать вином, не пейте ничего. Слышите?
— Слышу.
— Ни водки, ни пива. Скажите, что вовсе не пьете… А то пьяного легко заставить подписать всякую бумагу.
— Ничего в рот не возьму!
— И не бойтесь, если отец пугать станет, что не найдете места. Тут есть контора, где нанимают матросов. Я вам дам адрес… Спрячьте его… И бог да поможет вам! — задушевно прибавила молодая еврейка.
— Пошли вам господь всякого счастия, добрая девушка! Век не забуду, как учили вы меня, дурака, уму-разуму на чужой стороне. Обсказали, значит, насчет чего опаску иметь. Спасибо вам… как дозволите прозвать вас?..
— Ревекка.
— Спасибо вам, Ревекка Абрамовна! — взволнованно говорил благодарный матрос, взглядывая на Ревекку признательным взглядом.
И его серые мягкие глаза так и лучились.
— И вам спасибо…
— Мне-то за что?
— А за то, что совесть вы во мне тронули… Вижу: вы такой простой, доверчивый, всему верите, худого про людей не думаете… Совесть-то и подала голос и показала, какая я дурная… Теперь уж обманом жить не хочется… Так и скажу папеньке. Пусть сердится, а уж я не стану заманивать бедных матросов.
И Ревекка, взявши слово с матроса, что он сохранит в тайне все, что она ему скажет, рассказала, чем занимается отец и как вчера Чайкин благодаря заступничеству ее и матери не был опоен и увезен ночью на корабль.
— Тоже и папеньку жалко! — прибавила Ревекка. — Как пошли дела хуже, обеднел он, так и стал заниматься этим делом. Из-за нас, маменьки да меня, людей погубляет.
Скоро вернулась мать с покупками и ласково приветствовала гостя.
Целый день Чайкин провел в обществе двух евреек. Он предложил чем-нибудь помочь им: подмел комнаты, чистил овощи и мыл посуду. А обе женщины старались подбодрить и успокоить Чайкина, уверяя его, что в Америке он не пропадет и ему будет хорошо. Обе они не раз советовали ему ничего не пить, ни одного стаканчика, когда он пойдет наниматься в матросы.
В тот же день новые знакомки выучили его нескольким английским словам и учили его называться не Чайкиным, а мистером «Чайк»: так будет больше похоже на американскую фамилию.
С этого дня наш матрос обратился в мистера Чайка. Так в Америке его и звали.
Под вечер возвратился старый еврей и объявил, что нашел для земляка хорошее место — матросом на бриг «Динора». И капитан и штурман добрые люди. «Динора» завтра уходит в Австралию с грузом зерна.
— И жалованье хорошее! — прибавил Абрамсон, однако не сказал какое.
— А хороший ли корабль? — спросила Ревекка.
— Разумеется, хороший. Небось дурной не пошлют! — проговорил старый еврей, строго и значительно взглянувши на дочь.
— Вы сами, папенька, говорили, что посылают совсем дурные корабли.
Чайкин взглянул удивленно на Ревекку и спросил:
— А по какой такой причине?
— Очень просто. Застрахуют груз и старый какой-нибудь корабль в хорошую цену и пошлют людей на верную погибель… Корабль потонет, и матросы потонут, а хозяева корабля получат хорошие деньги… Еще недавно в газетах об этом писали.
— А ты, Ривка, не болтай чего не понимаешь! — строго заметил отец.
— Вы же сами говорили, папенька, — настаивала Ревекка.
— Мало ли говорил, да ты глупая девчонка, чтобы все понимать… А вы, земляк, не сомневайтесь: «Динора» новое и крепкое судно. Всего только пять лет как построено… Идемте! На пристани штурман с «Диноры» ждет, чтобы договориться.
Чайкин простился с хозяйкой и с дочерью, точно с родными. Особенно горячо он пожал маленькую желтоватую руку Ревекки, признательный за ее участие и советы.
Когда матрос уходил, следуя за Абрамсоном, Ревекка подбежала к Чайкину и чуть слышно прошептала:
— Помните, что я вам говорила.
Чайкин кивнул головой.
«Помню, мол, и спасибо вам!» — говорил, казалось, его взгляд, который он кинул на Ревекку.
— Если не поладите, к нам приходите, земляк! — кинула вдогонку госпожа Абрамсон.
— Отчего не поладить? Поладим! — ответил старый еврей.
ГЛАВА IV
1
— Вот сюда! — проговорил старый еврей, указывая на двери одного из многих кабачков, или, как их называют в Сан-Франциско, салунов, находящихся на набережной.
Они вошли в небольшую, покрытую опилками комнату, полную матросов и рабочих, сидевших за маленькими столиками в самых непринужденных позах, с поднятыми на соседние стулья ногами.
Старик осмотрел комнату и повел Чайкина в дальний угол, где за столиком сидел приземистый и коренастый бородатый брюнет в темно-синем коротком пальто и в фуражке с галуном, с маленькой трубкой в зубах. Около него стоял стакан, наполненный ромом, и бутылка.
— Привел. Вот он! — проговорил Абрамсон по-английски, указывая на своего спутника.
— Очень хорошо! — ответил штурман «Диноры», оглядывая быстрым, острым взглядом своих темных глаз Чайкина и, по-видимому, вполне удовлетворенный осмотром. — Надо прежде накатить его! Кажется, работящий парень! Познакомьте нас! — прибавил штурман.
— Штурман с «Диноры», мистер Гаук… Мистер Чайк! — проговорил Абрамсон.
Мистер Гаук протянул мистеру Чайку свою широкую волосатую руку, на которой были вытатуированы якорь и сердце голубого цвета, и, указывая на стул, налил из бутылки стакан рому, подал Чайкину и чокнулся.
Однако Чайкин не дотронулся.
— Отчего этот простофиля не пьет? Скажите, мистер Абрамсон, что я его угощаю!
— Выпейте, земляк… Штурман желает вас угостить! — обратился к Чайкину старик еврей.
— Не занимаюсь вином, Абрам Исакыч.
— Один стаканчик.
— Вовсе не занимаюсь! — решительно произнес Чайкин, помня советы Ревекки.
— Ай-ай-ай… Штурман вас хочет угостить, а вы… И видано ли, чтобы матрос не любил выпить!.. Стаканчик рому даже полезен для здоровья.
Но, напуганный Ревеккой, молодой матрос опасался теперь и штурмана и еврея и упрямо произнес:
— Не просите, Абрам Исакыч. За угощение благодарю, а пить не стану.
— Что этот дурак говорит? — спросил штурман.
— Отказывается пить! Не пьет совсем! — ответил Абрамсон.
— Ну и черт с ним. Первый раз в жизни вижу матроса, который не пьет! — заметил штурман и засмеялся. — Объясните ему, что мы нанимаем его на три года… а жалованье… Сколько ему дать жалованья?..
— Шесть, а за это мне пятьдесят долларов.
— Большая вы каналья, мистер Абрамсон, и больше двадцати пяти долларов я вам не дам, если этот дурак согласится. Ну, покончим скорей, и я возьму его на «Динору». Завтра уходим!
Абрамсон объяснил Чайкину, что он должен подписать условие на три года и что он будет получать по шести долларов в месяц. Конечно, потом ему прибавят. Непременно прибавят. Штурман говорит, что прибавят. А больше вначале нельзя дать, так как Чайк беглый матрос и у него никаких бумаг нет После, конечно, можно получить бумагу, а не теперь.
— Вы, конечно, согласны? — окончил господин Абрамсон вопросом, не сомневаясь, что получит утвердительный ответ от этого робкого, застенчивого и с виду простоватого матроса.
Но, к крайнему изумлению старого еврея, считавшего себя большим знатоком людей и уверявшего, что видит на аршин под землей, Чайкин ответил:
— Нет моего согласия, Абрам Исакыч.
Старый плут глядел во все глаза на матроса.
— Как нет согласия? Почему, позвольте вас спросить?.. Я для вас же старался, чтобы определить вас, а вы совсем даже оконфузили меня… Ай-ай-ай!.. Не полагал я на ваш счет такой, позвольте сказать, такой неблагодарности… На службе вы, можно сказать, шиш с маслом получали, а вам предлагают шесть долларов, квартиру и харчи, а вы не согласны! Или вы шутите?
— Нет моего согласия! — снова повторил Чайкин с тем упрямством, какое часто бывает в простом человеке, раз уверенном, что его норовят обмануть.
— Это даже вовсе неблагородно с вашей стороны, мистер Чайк… Право, неблагородно. На что же есть ваше согласие?
— На десять долларов в месяц, как вы говорили.
— Никогда я не говорил… Никогда я не говорил…
— То-то, говорили.
— Ошибка, значит, вышла… Ну, виноват сам и семь долларов уж выторгую для вас… А условие на три года.
— И на три года нет моего согласия. Никакой бумаги я не подпишу!
— Это почему? Кто же вас возьмет без бумаги?
— У нас на «Проворном» сказывали, что берут…
— Берут, так и ищите сами места, а мне пять долларов за костюм пожалуйте.
— Не много ли будет, Абрам Исакыч?
— Я полагаю, что мало. Костюм-то почти новый.
— И вовсе даже рвань одна, Абрам Исакыч.
— Что он говорит?.. Видно, парень не совсем глупый… не соглашается на шесть долларов? — спросил штурман.
— Не соглашается.
— Молодец. А на условие?
— Тоже не соглашается.
— Хвалю. Он, значит, совсем толковый! — весело проговорил янки. — Дурак-то были вы, мистер Абрамсон. Да! Спросите-ка, чем он был на своем клипере?
Еврей спросил и перевел ответ Чайкина, что он служил грот-марсовым и был подручным рулевым.
— Такого мне и нужно! — промолвил мистер Гаук.
И с этими словами он хлопнул по плечу Чайкина и показал ему десять пальцев своей руки.
Тот удовлетворенно кивнул головой и произнес три раза:
— Yes, yes, yes…
Господин Абрамсон вытаращил глаза, удивленный, что Чайкин сказал эти слова по-английски.
После этого штурман вынул из кармана условие.
Но Чайкин отрицательно мотнул головой и три раза повторил:
— No, no, no!
— Да он совсем умный матрос! — весело произнес штурман и пантомимой объяснил, что он берет Чайкина.
— А как же мои пять долларов? — спросил у него Абрамсон.
— Больше доллара не согласен! — решительно заявил матрос.
— Ну, бог с вами… Давайте… А с вас, мистер Гаук, сколько?
Штурман дал ему золотой «игль» в десять долларов и, расплатившись, повел Чайкина с собой.
Старый еврей очень ласково попрощался с земляком, пожелав ему всего хорошего. Чайкин, в свою очередь, поблагодарил еврея за приют и ласку и просил кланяться супруге и Ревекке Абрамовне.
С узелком в руках, в котором были две купленные еще третьего дня рубахи и пара башмаков, шел новый матрос «Диноры» за штурманом к пристани.
— Hallo! Hallo! «Dinora»! — крикнул штурман на рейд.
Через несколько минут пришла шлюпка с двумя гребцами. Штурман сел в шлюпку, указав Чайкину сесть на весло, и с удовольствием смотрел, как добросовестно греб русский матрос, наваливаясь изо всех сил.
Скоро шлюпка пристала к большому двухмачтовому бригу, и мистер Чайк, или просто Чайк, как его стали звать на бриге, вошел на палубу и прошел на бак, где с любопытством оглядывал новых товарищей, пока боцман не увел его вниз и показал ему койку, одеяло и подушку.
Чайкин понял, что самое лучшее, что он может сделать, это лечь спать. Что же касается до знакомства с будущими сожителями, большая часть которых наводила некоторый страх, и с капитаном, то это гораздо лучше сделать завтра при дневном свете.
Сиротливое чувство охватило его в этот теплый вечер. Он вспомнил, что теперь он один как перст среди чужих людей, и он в этот вечер особенно горячо молился богу.
2
Что это был за сброд людей на «Диноре»! Из двенадцати человек экипажа только трое были американцы. Остальные принадлежали к разным национальностям, в числе которых был один представитель желтой расы — китаец — и двое негров.
Когда рано утром на следующий день боцман вызвал всех наверх сниматься с якоря и Чайкин работал на шпиле, а потом был послан на фока-рею отдавать марсель, он был словно бы одурелый от того впечатления, которое на него производили его сослуживцы. Большая часть из них положительно внушала в нем страх своими грубыми до жестокости лицами. Особенно казались ему страшными негр Сам, здоровенный детина геркулесовского сложения, и испанец Чезаре, маленький, заросший волосами, черный, как жук, с лукавым взглядом злого и хитрого животного.
Но более всех не понравился Чайкину капитан «Диноры».
Чайкин увидал его в первый раз на палубе во время съемки с якоря. Он вышел из своей каюты в желтом халате, в карманах которого торчало по револьверу, бледный, с темными глазами, жесткими и пронизывающими, глубоко сидящими в глазных впадинах.
Капитана все, решительно все, ненавидели и в то же время боялись. Он был беспощаден в случае неповиновения и месяца три тому назад застрелил из револьвера одного матроса, как собаку. Об этом Чайкин узнал после, но при первом взгляде на него он скорее почувствовал, чем понял, что для этого человека нет ничего невозможного.
Зато и команда «Диноры» была под стать командиру, и между матросами и им словно бы существовала глухая вражда. И те и другой это чувствовали.
Этому капитану Блэку, жизнь которого была рядом всевозможных приключений, точно доставляло особенное удовольствие быть некоторым образом в положении укротителя зверей.
Это был своего рода спорт для янки с деспотически-жестоким характером и любителя всяких сильных ощущений. Быть одному, почти одному, — так как и со своим помощником, штурманом, он не был в хороших отношениях, — среди ненавидящих людей, прошлое большей части которых было крайне сомнительно, рискуя ежедневно быть выброшенным за борт или убитым, — не представляло особенной приятности. Но этому странному человеку, бесстрашному и мужественному, казалось именно такое положение совершенно естественным, и он самоуверенно, имея постоянно заряженные револьверы в карманах и несколько заряженных карабинов в своей каюте, ходил по палубе и словно бы гордился, что заставляет повиноваться себе отчаянных людей.
Действительно, эта самоуверенность производила сильное впечатление на матросов «Диноры».
Очутившись среди чужих людей, в новой обстановке и притом под командой такого капитана, Чайкин понял, что здесь надо держать ухо востро. Положим, на бриге никого не смели наказывать, как на «Проворном», и Чайкин не трусил, что за какой-нибудь пустяк его станут бить линьками, но он понял, что на «Диноре» существуют неприязненные отношения между командой и капитаном и что капитан беспощаден.
Вообще ему на бриге не понравилось, и он про себя решил в первом же порте оставить «Динору» и поступить на другое судно.
И Чайкин не раз благодарно вспоминал молодую еврейку Ревекку. Ведь благодаря ее предупреждению он не подписал бумаги, которая закабалила бы его на трехлетнюю службу.
Но — странное дело! — как ни страшно ему было, особенно в первые дни, на «Диноре», он на ней не испытывал того трепета, той приниженности, какие испытывал на «Проворном». Он все-таки чувствовал себя свободным.
Благодаря незнанию английского языка, на котором раздавались командные слова и на котором говорили между собою все эти разноплеменные матросы, положение Чайкина было трудноватое.
Но сметливость выручала его.
Он понимал, глядя на других, что надо делать, когда раздавалась команда капитана, штурмана или боцмана, и в скором времени заслужил общее уважение, показав себя лихим, толковым матросом, добросовестно исполняющим свои обязанности. Он был марсовым на фор-марсе и, кроме того, рулевым и никогда на вахтах не спал — одним словом, Чайкин зарабатывал свое жалованье по совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42