Эти мысли еще занимали кардинала и дома, как вдруг он был потребован к первосвященнику.
Его святейшество сидел перед небольшим столом грубой работы, заваленным бумагами; лицо его было скрыто в руках. Комната была меблирована просто; в небольшом углублении возле окна стояло распятие из слоновой кости; внизу его лежал череп с костями, украшение, которое находилось в жилищах большей части тогдашних монахов. На полу ниши лежала карта папских владений, на которой в особенности резко и ясно были обозначены крепости. Папа тихо поднял голову, когда ему доложили о кардинале, и открыл таким образом свое пропое, но одухотворенное и довольно интересное лицо.
– Сын мой! – сказал он с ласковой вежливостью в ответ на смиренный привет гордого испанца, – после наших продолжительных совещаний этого утра ты едва ли воображал, что новые заботы потребуют так скоро помощи и твоих советов. Право, терновый венец сильно терзает голову под тройной короной.
– Бог смягчает ветер для остриженных ягнят, – заметил кардинал с благочестивой и сострадательной важностью.
Иннокентий едва мог удержаться от улыбки и отвечал:
– Ягненок, который несет крест, должен иметь силу льва. После того, как мы расстались, сын мой, я получил неприятные известия. Наши курьеры прибыли из Кампаньи, язычники неистово беснуются, сила Иоанна ди Вико страшно увеличилась, и под его знамя вступил самый страшный авантюрист Европы.
– Ваше святейшество говорит о Фра Мореале, рыцаре св. Иоанна? – вскричал кардинал с беспокойством.
– Да, – отвечал первосвященник. – Я боюсь огромного честолюбия этого авантюриста.
– И имеете причину, ваше святейшество, – сказал кардинал сухо.
– Несколько писем его попало в руки служителя церкви; вот они, прочти их, сын мой.
Альборнос взял и медленно прочел письма; затем положил их на стол и безмолвно погрузился в размышления.
– Что думаете вы об этом, сын мой? – спросил наконец папа нетерпеливым и даже брюзгливым тоном.
– Я думаю, что при горячем уме Монреаля и холодной низости Иоанна ди Вико ваше святейшество может дожить до того, что будет завидовать если не спокойствию, то, по крайней мере, доходам профессорской кафедры.
– Что такое, кардинал? – встрепенулся папа, причем краска гнева показалась на его бледном лице. Кардинал спокойно продолжал:
– Из этих писем можно заключить, что Монреаль писал ко всем начальникам вольных воинов в Италии, предлагая самое большое жалованье солдата и самую богатую добычу разбойника каждому, кто присоединится к его знамени. Значит, он замышляет огромные планы! Я знаю его!
– Хорошо, а что мы должны делать?
– Ясно что, – сказал кардинал величаво, и глаза его засверкали воинственным огнем. – Нельзя терять ни минуты. Твой сын должен немедленно выйти на поле битвы. Поднимем знамя церкви!
– Но довольно ли мы сильны? Наше войско малочисленно. Усердие слабеет, благочестие Балдуинов уже не существует!
– Вашему святейшеству хорошо известно, – сказал кардинал, – что для толпы существуют два военных лозунга: свобода и религия. Если религии начнет становиться недостаточно, то мы должны употребить более мирское слово. Поднимем знамя церкви и ниспровергнем тиранов! Мы объявим равные законы и свободное правление, и при таких обещаниях наш лагерь с помощью Божией будет процветать более, нежели палатки Монреаля с их грубым криком: плата и добыча!
– Жиль Альборнос, – сказал папа выразительно; и воспламененный духом кардинала, он выпустил обычный этикет фразы. – Я вверяю вам это запутанное дело.
Кардинал смиренно наклонил свою гордую голову и отвечал:
– Дай Бог, чтобы Иннокентий VI жил долго для славы церкви! Что касается Жиля Альборноса, то он более воин, нежели духовник. Единственные стремления, которым он осмеливается предаваться, внушаются ему шумом лагеря и ржанием боевого коня.
– Нет, – прервал Иннокентий, – я имею еще другие столь же зловещие известия. Иоанн ди Вико, – да постигнет его чума! – этот отлученный от церкви злодей, так наполнил этот несчастный город своими эмиссарами, что мы почти потеряли столицу апостола. Правда, нобили опять усмирены, но как? Какой-то Барончелли, новый демагог, кровожаднейший из любимцев дьявола, возвысился; чернь облекла его властью, которую он употребляет на то, чтобы убивать народ и оскорблять первосвященника. Истерзанный преступлениями этого человека, народ день и ночь кричит на улицах о трибуне Риенцо.
– Да? – воскликнул кардинал. – Значит ошибки Риенцо забыты в Риме, и в этом городе чувствуют к нему тот же энтузиазм, как и в остальной Италии?
– Увы, да.
– Это хорошо. Я думаю вот о чем: Риенцо может сопровождать меня...
– Может! Этот мятежник, еретик?
– Милость вашего святейшества может превратить его в спокойного подданного и правоверного католика, – сказал Альборнос. – Неужели ваше святейшество не видит, что освобождение Риенцо будет принято с восторгом, как доказательство вашей искренности, что великого демагога Риенцо следует употребить для уничтожения незначительного демагога Барончелли?
– Вы всегда прозорливы, – сказал папа задумчиво, – и правда, мы можем воспользоваться этим человеком, но с осторожностью. Его ум страшен.
– И потому надо его задобрить; если мы его оправдаем, то мы должны сделать его нашим. Опыт научил меня правилу, что если нельзя уничтожить демагога законным судом, то надо раздавить его почестями. Дайте ему патрицейский титул сенатора, и он тогда сделается наместником папы!
– Я подумаю об этом, сын мой, ваши советы нравятся мне, но вместе тревожат меня: его по крайней мере надо подвергнуть следствию, но если будет доказано, что он еретик...
– То он должен быть объявлен святым, таково мое смиренное мнение.
Папа на минуту склонил голову, но усилие было слишком велико для него, и после минутной борьбы он громко расхохотался.
– Полно, сын мой, – сказал он с любовью, потрепав кардинала по бледно-желтой щеке. – Полно. Что сказали бы люди, если бы услыхали твои слова?
– Они сказали бы: Жиль д'Альборнос имеет религии именно на столько, чтобы помнить, что государство есть церковь, но не слишком много для того, чтобы забывать, что церковь есть государство.
Этими словами совещание закончилось. В тот же вечер папа постановил, чтобы Риенцо допустить к суду, которого тот требовал.
IV
ГОСПОЖА И ПАЖ
Только в три часа Альборнос, приняв на себя роль обожателя, отправил к синьоре Чезарини записку следующего содержания:
«Ваши приказания исполнены. Дело Риенцо будет рассмотрено. Хорошо было бы приготовить его к этому. Для вашей цели, о которой я имею такие слабые сведения, может быть, полезно, чтобы вы явились заключенному тем, что вы для него на самом деле – испросительницей этой милости. С подателем этой записки я посылаю приказ, который дает одному из ваших слуг пропуск в келью заключенного. Пусть вашим делом будет известить его о новом переломе в его судьбе, если вам угодно. Ах, синьора, если бы фортуна была так же благосклонна ко мне и дала того же ходатая! Я ожидаю приговора из твоих уст!»
Кончив послание, Альборнос потребовал своего доверенного слугу.
– Альварес, – сказал кардинал, – эти записки должны быть доставлены синьоре Чезарини через другие руки; тебя не знают в ее доме. Отправляйся в государственную тюрьму; вот тебе пропуск к губернатору. Посмотри, кто будет допущен к арестанту Коле ди Риенцо! Узнай его имя и откуда он пришел. Будь расторопен, Альварес. Узнай, что заставляет Чезарини интересоваться судьбой заключенного. Собери также всевозможные сведения о ней самой, об ее происхождении, состоянии, родстве. Ты понимаешь меня? Хорошо. Еще одна предосторожность: я не давал тебе никакого поручения, никаких сношений со мной. Ты один из должностных лиц тюрьмы, или папы, – как хочешь. Дай мне четки, зажги лампаду перед распятием; положи вон ту власяницу под оружием. Я хочу, чтобы казалось, будто бы я намеренно ее скрываю! Скажи Гомезу, что доминиканский проповедник может войти.
– Эти монахи усердны, – говорил кардинал сам с собой, когда, исполнив его приказания, Альварес удалился. – Они готовы сжечь человека, только бы на библии! Они стоят того, чтобы их задобрить, если тройная корона действительно стоит того, чтобы приобрести ее. Если бы она была на мне, то я бы прибавил к ней орлиное перо.
И погруженный в пламенные мечты о будущем, этот отважный человек забыл даже предмет своей страсти.
Чезарини была одна, когда от кардинала прибыл посланный; она тотчас же отпустила его с запиской, состоявшей из нескольких строк благодарности, которая, казалось, преодолела всю осторожность, какой холодная синьора обыкновенно ограждала свою гордость. Она потребовала к себе пажа Анджело.
Молодой человек вошел. Комната была темна от теней приближающейся ночи, и он смутно различал очертание величавого стана синьоры; но по тону ее голоса заметил, что она глубоко взволнована.
– Анджело, – сказала она, когда он подошел, – Анджело, – и голос ее оборвался. Она замолчала, как бы для того, чтобы перевести дух и затем продолжала: – Только вы служили нам верно; только вы разделяли наше бегство, наши странствования, наше изгнание, только вы знаете мою тайну, только вы римлянин из всей моей свиты! Римлянин! Некогда это было великое имя. Анджело, имя это пало, но пало единственно потому, что прежде пала природа римской расы. Римляне горды, но непостоянны; свирепы, но трусливы; пламенны в своих обещаниях, но испорчены в своей честности. Вы – римлянин, и хотя я испытала вашу верность, но самое ваше происхождение заставляет меня бояться от вас лжи.
– Синьора, – отвечал паж, – я был еще ребенком, когда вы приняли меня к себе на службу, и теперь я еще слишком молод. Но будь я еще мальчиком, я не побоялся бы самого страшного копья рыцаря или разбойника, чтобы доказать верность Анджело Виллани его госпоже и родине.
– Увы! – сказала синьора с горечью. – Так же говорили тысячи людей твоего племени. А каковы были их дела? Но я буду тебе верить, как верила всегда. Я знаю, что ты жаждешь почестей, что в тебе есть светлое и привлекательное юношеское честолюбие.
– Я сирота и незаконнорожденный, – сказал Анджело отрывисто. – И это обстоятельство сильно подстрекает меня к деятельности; я бы хотел приобрести себе имя.
– Ты приобретешь, – сказала синьора. – Мы еще будем жить для того, чтобы наградить тебя. Теперь поторопись. Принеси сюда один из твоих пажеских костюмов, плащ и шляпу. Скорей! И никому не проговорись о том, чего я у тебя просила.
V
ЖИТЕЛЬ ТЮРЬМЫ
Заботы, время, несчастье совершили перемену в наружности Риенцо. Он чуть-чуть располнел, не было сжатой силы раннего мужественного возраста, чистая бледность его щек была покрыта чахлым и обманчивым румянцем. По временам он беспокойно двигался, вздрагивал, садился снова и издавал отрывистые восклицания, подобно человеку грезящему.
Анджело в главных чертах правильно рассказал о последних приключениях Риенцо после его падения.
Трибун с Ниной и Анджело сперва отправился в Неаполь, и нашел кратковременное покровительство у Людовика, короля Венгрии. Этот суровый, но честный монарх отказался выдать своего знаменитого гостя по требованию Климента, но откровенно объявил, что он не в состоянии обеспечить ему безопасность.
Воспользовавшись римским юбилеем, Кола в одежде пилигрима, через горы и долины, богатые грустными развалинами древнего Рима, добрался до этого города, где его беспокойный и честолюбивый дух работал над составлением новых заговоров, но напрасно. Отлученный вторично кардиналом Чеккано, и опять спасаясь бегством, он, в одежде пилигрима, отважно прошел через Италию ко двору императора Карла богемского, где ему был оказан прием, о котором правильно рассказал паж, бывший, вероятно, его свидетелем. Однако ж можно сомневаться в том, действительно ли поведение императора относительно его было так великодушно, как представляется из рассказа Анджело, или же Карл предал Риенцо папским эмиссарам. По крайней мере известно, что от Праги до Авиньона дорога павшего трибуна была дорогой триумфа. Отказываясь от всяких предложений помощи, презирая всякий случай к бегству, вдохновленный своей неукротимой надеждой и неизменной верой в блеск своей судьбы, трибун отправился в Авиньон, и там нашел тюрьму!
– Да, – прошептал узник, – да, эти повествования утешительны. Правые не всегда бывают угнетены. – С долгим вздохом, он медленно положил библию в сторону, поцеловал ее с благоговением, замолчал и несколько минут предавался размышлениям.
Он так был занят этим делом, что не слыхал шагов на спиральной лестнице, которая вела в его келью, и только тогда, когда тюремные сторожа повернули в замочной скважине огромный ключ и дверь заскрипела на своих петлях, Риенцо поднял глаза, изумившись этому приходу не в обычный час. Дверь опять затворилась, и при бледном свете одинокой лампы он увидел фигуру, прислонившуюся, как бы для поддержки, к стене. Человек был закутан с головы до ног в длинный плащ, который, вместе с широкой шляпой, покрытой перьями, скрывал даже черты посетителя.
Риенцо смотрел на него долго и пристально. Он видел, что грудь незнакомца тяжело подымалась под плащом; громкие всхлипыванья говорили о рыданиях. Наконец, как бы сделав напряженное усилие, он бросился вперед и упал к ногам трибуна. Шляпа, длинный плащ упали на пол. Риенцо увидел лицо женщины, которая смотрела на него сквозь страстные и блистающие слезы; почувствовал руки женщины, которая обнимала его колени. Риенцо смотрел, безмолвен и неподвижен, как камень.
– Святые силы небесные! – прошептал он наконец. – Не испытания ли посылаете вы мне? Неужели это?.. Нет, нет – но говори.
– Возлюбленный, обожаемый! Неужели ты не узнаешь меня?
– Это она! Это она! – вскричал Риенцо порывисто. – Это моя Нина, моя жена, моя... – Голос прервался.
Наконец, когда они пришли в себя, когда первые прерывистые восклицания, первые бурные ласки любви кончились, Нина подняла голову от груди мужа и грустно посмотрела ему в лицо.
– О, что с тобой было с тех пор, как мы расстались, с того часа, когда, увлекаемый своим сердцем и прихотливой судьбой, ты оставил меня при императорском дворе и отправился искать венца, но нашел оковы! Ты здоров, мой Кола, мой господин? Твой пульс бьется скорее, чем прежде, лоб твой в морщинах. Ах! Скажи мне, что ты здоров!
– Здоров! – отвечал Риенцо машинально. – Мне кажется, да! Больной ум притупляет всякое чувство телесного страдания. Здоров – да! А ты, ты, по крайней мере, не переменилась, только красота твоя еще более расцвела.
– Я принесла тебе радостные вести. Завтра тебя выслушают. Суд исходатайствован. Ты будешь оправдан.
– А! Продолжай.
– Тебя выслушают, и ты оправдаешься!
– И Рим будет свободен! Великий Боже, благодарю тебя!
Трибун опустился на колени, и никогда его сердце, в самую чистую минуту его жизни, не изливало более пламенной и бескорыстной благодарности. Когда он встал, то, казалось, совершенно изменился. Его взгляд принял давнишнее выражение глубокой и спокойной повелительности. Величие показалось на его челе.
Нина смотрела на него с тем внимательным и преданным обожанием, которое расплавляло ее более суетные и жесткие качества в любящую нежность самой кроткой женщины.
– Да, Нина! – сказал Риенцо, обернувшись и встретив ее взгляд. – Душа моя говорит мне, что час мой близок. Если меня будут судить открыто, то не посмеют обвинить, если же оправдают, то не посмеют сделать ничего, кроме моего восстановления. Завтра, говоришь ты, завтра?
– Завтра, Риенцо; будь готов!
– Я готов к торжеству! Но скажи мне, какой счастливый случай привел тебя в Авиньон?
– Случай, Кола? – сказала Нина с нежным упреком. – Могла ли я, зная, что ты заключен в папской тюрьме, оставаться в праздной безопасности в Праге! Я легко достала деньги, отправилась во Флоренцию, переменила имя и приехала сюда составлять планы и замыслы, чтобы добиться для тебя свободы или умереть с тобой.
– Добрая Нина! Но в Авиньоне сила не уступает красоте без награды. Вспомни, есть смерть худшая, нежели прекращение жизни.
Нина побледнела.
– Не бойся, – сказала она тихим, но решительным голосом, – не бойся: люди не будут говорить, что Риенцо обязан свободой своей жене.
Послышался легкий стук в дверь. Нина в одну минуту надела плащ и шляпу.
– Скоро будет полночь, – сказал тюремщик, показавшись на пороге.
– Иду, – сказала Нина.
– А ты должен собраться с мыслями, – прошептала она Риенцо, – вооружись всем своим знаменитым умом. Увы! Мы опять расстаемся! Как замерло мое сердце!
Присутствие тюремщика смягчило горесть разлуки, сократив ее. Мнимый паж прижал губы к руке узника и вышел из комнаты.
Тюремщик, помедлив немного, положил на стол пергамент. Это был вызов трибуна в суд.
VI
ЧУТЬЕ НЕ ОБМАНЫВАЕТ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46