В этой улыбке было нечто такое, что дало мыслям Адриана другое направление; и он не мог на нее смотреть без какого-то безотчетного предчувствия.
– Здоровенный негодяй, – сказал Монреаль, также смотря на кузнеца. – Я хотел бы завербовать его. Любезный! – вскричал он громко, – твоя рука может так же хорошо владеть мечом, как и ковать его. Оставь свою наковальню и иди за Фра Мореале!
Кузнец отрицательно покачал головой.
– Синьор кавалер, – сказал он с важностью, – мы, бедные люди, не имеем страсти к войне; нам нет надобности убивать других, мы хотим только жить сами, если вы нам позволите!
– Собака ворчлива! – сказал старый Колонна.
И когда шествие двинулось вперед, каждый из иностранцев, поощряемый примером своих предводителей, с варварским покушением на южный patois, обратился с какой-нибудь насмешкой или шуткой к ленивому великану, который снова появился в дверях кузницы. Он опять оперся на наковальню и не проявил никаких знаков внимания к обидчикам. Только краска выступила на его смуглом лице. Блестящая процессия таким образом проехала через улицы и оставила «вечный город» за собой.
Последовал долгий промежуток глубокого безмолвия, общего спокойствия во всем Риме: лавки еще не совсем были открыты, никто еще не принимался за свою работу; это было похоже на начало какого-нибудь праздника, когда бездействие предшествует веселью.
Около полудня на улице показалось несколько небольших групп людей, которые перешептывались друг с другом и тотчас расходились. По временам какой-нибудь одинокий прохожий, большей частью в длинной одежде ученого или в темном одеянии монаха, быстрыми шагами шел к церкви св. Марии египетской. Затем улица опять становилась пустой и уединенной. Вдруг послышался звук одинокой трубы. Он становился все громче и громче. Чекко дель Веккио поднял глаза от своей наковальни: одинокий всадник медленно проезжал мимо кузницы, это его труба издавала призывные звуки. И на трубный глас вдруг, как будто по мановению волшебного жезла, появилась толпа: люди выходили из каждого закоулка; улица наполнилась множеством народа, но молчание нарушалось только шумом шагов и тихим говором. Всадник опять затрубил, давая тем знак к молчанию, и потом громко прокричал: «Друзья и римляне! Завтра на рассвете пусть каждый явится, без оружия, к церкви Сант-Анжело. Кола ди Риенцо созывает римлян, чтобы позаботиться о благе доброго римского государства». После окончания этого призыва прогремел клич, который, казалось, поколебал основы семи холмов Рима. Всадник медленно поехал дальше; толпа последовала за ним. Это было начало революции.
VI
ЗАГОВОРЩИК ДЕЛАЕТСЯ САНОВНИКОМ
В полночь, когда другие части города, казалось, замолкли в покое, в окнах церкви Сант-Анжело был виден свет. Долгие, торжественные звуки церковной музыки вырывались оттуда на воздух. Риенцо молился внутри церкви; тридцать месс было отслужено от наступления ночи до утра, и религия со всеми ее обрядами призвана была для освящения дела свободы. Солнце уже давно встало и толпа давно уже собралась перед дверью церкви вдоль всех улиц, ведущих к ней, когда послышался звон церковного колокола. Он умолк, и хор внутри церкви запел гимн, в котором поразительно, хотя и дико, смешивался дух классического патриотизма с горячностью, религиозного усердия.
По окончании гимна дверь отворилась, толпа раздалась на обе стороны и из церкви вышел Риенцо в полном вооружении, за исключением шлема. Перед ним шли трое молодых нобилей низшего разряда, неся знамена с аллегорическими знаками, изображающими торжество свободы, справедливости и согласия. Лицо Риенцо было бледно от бессонницы и напряженного волнения, но серьезно, важно и торжественно. Выражение его не допускало никаких громких и пошлых взрывов чувства, так что у тех, которые его увидели, восклицания замерли на губах, и единодушным криком упрека они оборвали приветствия толпы, стоявшей позади. Рядом с Риенцо шел Раймонд, епископ Орвиетский; за ними по два в ряд следовали сто воинов. Процессия начала свой путь в совершенном молчании; но близ Капитолия благоговение толпы постепенно исчезло; тысячи голосов потрясли воздух криками и восторга, и радости.
Дойдя до ступеней большой лестницы, служившей тогда главным входом на площадь Капитолия, процессия остановилась, и когда толпа наполнила это обширное пространство с фронтона, украшенного многими величественнейшими колоннами древних храмов, Риенцо обратился к черни, которую он вдруг возвысил в степень народа.
Он с силой изобразил бедствие этого народа, совершенное отсутствие закона, недостаток даже обыкновенной безопасности жизни и собственности. Он объявил, что, не боясь опасности, которой подвергается, он посвятил свою жизнь возрождению их общей родины, и торжественно взывал к народу, прося помогать ему в этом предприятии и утвердить и упрочить переворот определенным кодексом законов и конституционным собранием. Потом он приказал герольду прочесть толпе грамоту и очерк предполагаемой конституции. Этот проект заключил в себе образование, или, лучше, восстановление представительного собрания советников. Он объявлял первым законом то, что в наши, более счастливые времена кажется довольно простым, но до тех пор еще никогда не бывало в Риме, именно: всякий умышленный убийца, к какому бы званию он ни принадлежал, наказывался смертью. Им постановлялось, что никакой отдельный патриций или гражданин не вправе иметь укрепления и гарнизоны в городе или вне его, что ворота и мосты государства будут под надзором того, кто будет выбран главным сановником. Он запрещал давать какое бы то ни было убежище разбойникам, наемным солдатам и грабителям под угрозой взыскания тысячи серебряных марок; и возлагал на баронов, владеющих соседними землями, ответственность за безопасность дорог и транспортов с товарами; устраивалось общественное призрение вдов и сирот; учреждалась в каждом квартале города вооруженная милиция, которая всякий час должна быть готова собраться для защиты государства по звуку колокола в Капитолии. Он повелевал, чтобы в каждой гавани морского берега стояло судно для безопасности торговли. Он определял сумму в сто флоринов наследникам каждого, кто умер, защищая Рим. Он назначал общественные доходы на удовлетворение нужды и на защиту государства.
Таков был проект новой конституции, и читатель может быть призадумается над тем, каковы были беспорядки в городе, если обыкновенные элементарные условия цивилизации и безопасности составляли главный характер предлагаемого кодекса.
Самые восторженные крики последовали за изложением этого очерка нового государственного устройства, и среди всеобщего шума возвышалась огромная фигура Чекко дель Веккио. Несмотря на свое звание, он среди настоящего кризиса был важным лицом; его усердие и мужество, и, может быть, еще более – его грубая пылкость и упорство убеждений принесли ему популярность. Низший класс ремесленников смотрел на него как на свою главу и представителя; он заговорил громко, смело и хорошо, потому что его ум был полон того, что он хотел сказать.
– Земляки и граждане! Новая конституция встречена вашим одобрением – так и следовало. Но что значат хорошие законы, если мы не имеем хороших исполнителей их? Кто может исполнять закон так хорошо, как тот, кто написал его? Если бы вы спросили у меня объяснения как сделать хороший щит и мое объяснение вам бы понравилось, то кого бы вы попросили сделать щит: меня или другого кузнеца? Если вы попросите другого, то он может сделать хороший щит, но этот щит не будет совершенно такой, какой бы сделал я и описание которого вам понравилось. Кола ди Риенцо предложил кодекс законов, который будет нашим щитом. Кто будет наблюдать, чтобы щит был тем, чем ему назначено быть, если не Кола ди Риенцо? Римляне! По моему мнению, народ должен предоставить Коле ди Риенцо, под каким бы то ни было названием, по его усмотрению, власть привести новую конституцию в действие; и какие бы средства он для этого ни употреблял, мы, народ, подчинимся им беспрекословно.
– Многие лета Риенцо! Многие лета Чекко дель Веккио! Он говорит правду! Никто, кроме законодателя, не будет правителем!
Таковы были восклицания, которые радовали честолюбивое сердце ученого. Голос народа облекал его верховной властью. Он создал республику, чтобы сделаться, если пожелает, деспотом!
VII
ОТЫСКИВАНИЕ НЕДОУЗДКА, КОГДА КОБЫЛА УКРАДЕНА
Между тем как в Риме происходили эти события, один из слуг Стефана Колонны был уже на пути к Корнето. Легко можно вообразить удивление, с которым старый барон принял сообщенную ему весть. Не теряя ни минуты, созвал он свой отряд и среди суматохи отъезда к нему вдруг вошел рыцарь св. Иоанна. Лицо его потеряло свой обычный приветливый вид.
– Каково? – сказал он торопливо. – Бунт? Риенцо – властитель Рима? Можно ли верить этой новости?
– Это слишком достоверно! – сказал Колонна с горькой улыбкой. – Где мы повесим его, когда вернемся в Рим?
– Не говорите пустяков, синьор барон, – сказал Монреаль резко, – Риенцо сильней, чем вы думаете. Я знаю людей, тогда как вы знаете только нобилей! Где ваш племянник?
– Он здесь, благородный Монреаль, – отвечал Стефан, пожимая плечами и полупрезрительно улыбаясь его выговору, стерпеть который он нашел более благоразумным, – он здесь! Вон он идет.
– Слыхали вы новости? – вскричал Монреаль.
– Слышал.
– И презираете революцию?
– Я боюсь ее.
– Значит, в вас есть здравый смысл. Но это нисколько меня не касается: я не буду мешать вашим совещаниям. Прощайте на этот раз!
И прежде нежели Стефан мог удержать его, рыцарь вышел из комнаты.
– Что замышляет этот демагог? – ворчал Монреаль про себя. – Не хочет ли он провести меня? Не для того ли он избавился от моего присутствия, чтобы одному воспользоваться всеми выгодами предприятия? Боюсь, что так! О, хитрый римлянин! Мы, северные воины, не можем состязаться с их умом, только их трусость нам под силу. Но что теперь делать? Я уже просил Родольфа поговорить с разбойниками, и они почти готовы оставить своего теперешнего господина. Хорошо, пусть будет так! Лучше мне сперва уничтожить силу баронов и тогда предложить свои условия с мечом в руке плебею. А если мне это не удастся, – милая Аделина! Я опять увижу тебя! Это – некоторое утешение! А Людовик венгерский будет сильно нуждаться в руке и голове Вальтера де Монреаля. Эй! Родольф! – вскричал он громко, увидав дюжую фигуру кавалериста, полувооруженного и полупьяного, который шел, шатаясь, по двору. – Бездельник! Ты уже пьян?
– Пьян или трезв, – отвечал Родольф, низко поклонясь, – я готов исполнять твои приказания.
– Хорошо сказано! Твои друзья готовы сесть на лошадей?
– Восемьдесят из них, которым уже надоели бездействие и душный римский воздух, готовы лететь, куда прикажет синьор Вальтер де Монреаль.
– Так поторопись, вели им садиться на лошадей, мы едем отсюда не с Колоннами, а пока они еще разговаривают. Пусть щитоносцы следуют за мной!
Стефан Колонна, уже садясь на коня, узнал, что провансальский рыцарь, кавалерист Родольф и восемьдесят наемников уехали, куда – неизвестно.
– Чтобы прежде нас быть в Риме! Благородный варвар! – сказал Колонна. – Господа, едем!
VIII
НАПАДЕНИЕ, ОТСТУПЛЕНИЕ. ВЫБОРЫ. ПРИСОЕДИНЕНИЕ АДРИАНА
Подъехав к Риму, компания Колонны нашла ворота запертыми; на стенах сидели люди. Стефан приказал подъехать трубачам с одним из его капитанов и повелительно требовать пропуска.
– Мы имеем приказание, – отвечал начальник городской стражи, – не пропускать никого, кто имеет при себе оружие, знамена или трубы. Пусть синьоры Колонны отпустят свою свиту, и тогда добро пожаловать.
– Кто дал эти дерзкие приказания? – спросил капитан.
– Монсиньор епископ Орвиетский и Кола ди Риенцо, покровители Buono Stato (доброго государства).
Капитан Колонны возвратился с этим ответом к своему вождю. Бешенство Стефана было неописуемо. «Поезжай назад, – вскричал он, – и скажи, что если ворота сейчас же не будут отворены для меня и для моей свиты, то кровь плебеев падет на их собственную голову. Что касается Раймонда, то папские викарии имеют большую духовную власть, но никакой светской. Пусть он предпишет пост и ему будет оказано повиновение. Относительно этого сумасброда Риенцо скажи, что Стефан Колонна придет завтра к нему в Капитолий, чтобы выбросить его оттуда из самого высокого окна».
Эти поручения капитан не преминул исполнить.
Капитан римлян дал не менее строгий ответ.
– Объявите своему господину, – сказал он, – что Рим считает его и его свиту изменниками и бунтовщиками, и что как только вы доедете до своего отряда, наши стрелки получат приказание натянуть свои луки во имя папы, города и его освободителя.
Эта угроза была буквально исполнена; и прежде чем Стефан успел выстроить своих людей в боевой порядок, ворота растворились и оттуда двинулась хорошо вооруженная, хотя и недисциплинированная толпа с дикими криками, гремя оружием и неся голубые знамена римского государства. Их нападение было так стремительно, а число так велико, что бароны после короткой и беспорядочной стычки были оттеснены и прогнаны своими преследователями более чем на милю расстояния от стен города.
Как только бароны оправились от беспорядка и ужаса, то они наскоро собрали совет, на котором были громко высказаны различные мнения, противоречащие одно другому. Одни предлагали тотчас же отправиться в Палестрину, которая принадлежала Колонне и обладала почти неприступной крепостью. По мнению других, следовало разделиться и мирно войти в город отдельными группами через другие ворота. Стефан Колонна, лишась обычного самообладания вследствие расстройства и раздражения, был неспособен сохранить свою власть. Лука ди Савелли, человек боязливый, хотя коварный и хитрый, уже повернул свою лошадь и звал своих людей за собой в свой замок, находившийся в Романье, но старый Колонна постарался удержать своих от разъединения, которое, как говорил ему здравый смысл, могло быть гибельно для общего дела. Он предложил тотчас же отправиться в Палестрину и укрепиться там, а между тем выбрать одного из вождей, который один отправится в Рим и, притворясь покорным, разведает о силах Риенцо. Посланному предоставить право действовать по усмотрению, т. е. или действовать против нового порядка, если это возможно, или же заключить наилучшие условия относительно пропуска остальных в город.
– А кто, – спросил Савелли, оскалив зубы, – решится принять на себя это опасное дело? Кто один и без оружия станет подвергать себя ярости самой зверской черни Италии и капризу демагога в первом пылу его власти?
Барон и капитаны молча смотрели друг на друга. Савелли захохотал.
До сих пор Адриан вовсе не принимал участия в совещании и очень мало в предыдущей схватке. Теперь он явился на помощь к своему родственнику.
– Синьоры! – сказал он. – Я принимаю это посольство, но только сам по себе, независимо от вас. Я сохраняю себе свободу действовать, как найду лучшим для достоинства римского нобиля и для интересов римского гражданина; свободу поднять собственное знамя на своей башне или присягнуть в верности новому порядку вещей.
– Хорошо сказано! – вскричал старый Колонна поспешно. – Боже избави, чтобы мы вошли в Рим как враги! Позволят ли еще нам войти туда в качестве друзей! Что вы скажете, господа?
– Никто лучше синьора Адриана не выполнит этого поручения, – сказал Савелли, – но я не думал, чтобы Колонна надеялся на возможность выбора между сопротивлением и присягой новоиспеченной революции.
– Об этом, синьор, я буду судить самостоятельно. Если вам нужен агент для вас самих, то выбирайте кого-нибудь другого. Объявляю вам откровенно: я видел довольно много государств и потому понимаю, что состояние Рима требовало некоторых улучшений. А достойны ли Риенцо и Раймонд дела, которое они на себя взяли, не знаю.
Савелли молчал. Старый Колонна заговорил опять.
– Так в Палестрину! Все ли согласны на это? Худо или хорошо – по крайней мере мы не будем разъединены. Только с этим условием я рискую безопасностью моего родственника.
Бароны долго перешептывались между собой, но благоразумие предложения Стефана было очевидно, и они наконец согласились.
Адриан дождался их отъезда и тогда, в сопровождении только одного оруженосца, медленно поехал к более отдаленным воротам города. Там спросили его имя и свободно пропустили.
– Въезжайте, синьор, – сказал караульный. – Нам велено впускать только тех, которые не имеют при себе оружия и свиты; но для одного синьора Адриана ди Кастелло мы имеем особый приказ отдавать ему все почести, приличные гражданину и другу.
Адриан, несколько тронутый этим напоминанием о дружбе, поехал через длинный строй вооруженных граждан, которые почтительно ему кланялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Здоровенный негодяй, – сказал Монреаль, также смотря на кузнеца. – Я хотел бы завербовать его. Любезный! – вскричал он громко, – твоя рука может так же хорошо владеть мечом, как и ковать его. Оставь свою наковальню и иди за Фра Мореале!
Кузнец отрицательно покачал головой.
– Синьор кавалер, – сказал он с важностью, – мы, бедные люди, не имеем страсти к войне; нам нет надобности убивать других, мы хотим только жить сами, если вы нам позволите!
– Собака ворчлива! – сказал старый Колонна.
И когда шествие двинулось вперед, каждый из иностранцев, поощряемый примером своих предводителей, с варварским покушением на южный patois, обратился с какой-нибудь насмешкой или шуткой к ленивому великану, который снова появился в дверях кузницы. Он опять оперся на наковальню и не проявил никаких знаков внимания к обидчикам. Только краска выступила на его смуглом лице. Блестящая процессия таким образом проехала через улицы и оставила «вечный город» за собой.
Последовал долгий промежуток глубокого безмолвия, общего спокойствия во всем Риме: лавки еще не совсем были открыты, никто еще не принимался за свою работу; это было похоже на начало какого-нибудь праздника, когда бездействие предшествует веселью.
Около полудня на улице показалось несколько небольших групп людей, которые перешептывались друг с другом и тотчас расходились. По временам какой-нибудь одинокий прохожий, большей частью в длинной одежде ученого или в темном одеянии монаха, быстрыми шагами шел к церкви св. Марии египетской. Затем улица опять становилась пустой и уединенной. Вдруг послышался звук одинокой трубы. Он становился все громче и громче. Чекко дель Веккио поднял глаза от своей наковальни: одинокий всадник медленно проезжал мимо кузницы, это его труба издавала призывные звуки. И на трубный глас вдруг, как будто по мановению волшебного жезла, появилась толпа: люди выходили из каждого закоулка; улица наполнилась множеством народа, но молчание нарушалось только шумом шагов и тихим говором. Всадник опять затрубил, давая тем знак к молчанию, и потом громко прокричал: «Друзья и римляне! Завтра на рассвете пусть каждый явится, без оружия, к церкви Сант-Анжело. Кола ди Риенцо созывает римлян, чтобы позаботиться о благе доброго римского государства». После окончания этого призыва прогремел клич, который, казалось, поколебал основы семи холмов Рима. Всадник медленно поехал дальше; толпа последовала за ним. Это было начало революции.
VI
ЗАГОВОРЩИК ДЕЛАЕТСЯ САНОВНИКОМ
В полночь, когда другие части города, казалось, замолкли в покое, в окнах церкви Сант-Анжело был виден свет. Долгие, торжественные звуки церковной музыки вырывались оттуда на воздух. Риенцо молился внутри церкви; тридцать месс было отслужено от наступления ночи до утра, и религия со всеми ее обрядами призвана была для освящения дела свободы. Солнце уже давно встало и толпа давно уже собралась перед дверью церкви вдоль всех улиц, ведущих к ней, когда послышался звон церковного колокола. Он умолк, и хор внутри церкви запел гимн, в котором поразительно, хотя и дико, смешивался дух классического патриотизма с горячностью, религиозного усердия.
По окончании гимна дверь отворилась, толпа раздалась на обе стороны и из церкви вышел Риенцо в полном вооружении, за исключением шлема. Перед ним шли трое молодых нобилей низшего разряда, неся знамена с аллегорическими знаками, изображающими торжество свободы, справедливости и согласия. Лицо Риенцо было бледно от бессонницы и напряженного волнения, но серьезно, важно и торжественно. Выражение его не допускало никаких громких и пошлых взрывов чувства, так что у тех, которые его увидели, восклицания замерли на губах, и единодушным криком упрека они оборвали приветствия толпы, стоявшей позади. Рядом с Риенцо шел Раймонд, епископ Орвиетский; за ними по два в ряд следовали сто воинов. Процессия начала свой путь в совершенном молчании; но близ Капитолия благоговение толпы постепенно исчезло; тысячи голосов потрясли воздух криками и восторга, и радости.
Дойдя до ступеней большой лестницы, служившей тогда главным входом на площадь Капитолия, процессия остановилась, и когда толпа наполнила это обширное пространство с фронтона, украшенного многими величественнейшими колоннами древних храмов, Риенцо обратился к черни, которую он вдруг возвысил в степень народа.
Он с силой изобразил бедствие этого народа, совершенное отсутствие закона, недостаток даже обыкновенной безопасности жизни и собственности. Он объявил, что, не боясь опасности, которой подвергается, он посвятил свою жизнь возрождению их общей родины, и торжественно взывал к народу, прося помогать ему в этом предприятии и утвердить и упрочить переворот определенным кодексом законов и конституционным собранием. Потом он приказал герольду прочесть толпе грамоту и очерк предполагаемой конституции. Этот проект заключил в себе образование, или, лучше, восстановление представительного собрания советников. Он объявлял первым законом то, что в наши, более счастливые времена кажется довольно простым, но до тех пор еще никогда не бывало в Риме, именно: всякий умышленный убийца, к какому бы званию он ни принадлежал, наказывался смертью. Им постановлялось, что никакой отдельный патриций или гражданин не вправе иметь укрепления и гарнизоны в городе или вне его, что ворота и мосты государства будут под надзором того, кто будет выбран главным сановником. Он запрещал давать какое бы то ни было убежище разбойникам, наемным солдатам и грабителям под угрозой взыскания тысячи серебряных марок; и возлагал на баронов, владеющих соседними землями, ответственность за безопасность дорог и транспортов с товарами; устраивалось общественное призрение вдов и сирот; учреждалась в каждом квартале города вооруженная милиция, которая всякий час должна быть готова собраться для защиты государства по звуку колокола в Капитолии. Он повелевал, чтобы в каждой гавани морского берега стояло судно для безопасности торговли. Он определял сумму в сто флоринов наследникам каждого, кто умер, защищая Рим. Он назначал общественные доходы на удовлетворение нужды и на защиту государства.
Таков был проект новой конституции, и читатель может быть призадумается над тем, каковы были беспорядки в городе, если обыкновенные элементарные условия цивилизации и безопасности составляли главный характер предлагаемого кодекса.
Самые восторженные крики последовали за изложением этого очерка нового государственного устройства, и среди всеобщего шума возвышалась огромная фигура Чекко дель Веккио. Несмотря на свое звание, он среди настоящего кризиса был важным лицом; его усердие и мужество, и, может быть, еще более – его грубая пылкость и упорство убеждений принесли ему популярность. Низший класс ремесленников смотрел на него как на свою главу и представителя; он заговорил громко, смело и хорошо, потому что его ум был полон того, что он хотел сказать.
– Земляки и граждане! Новая конституция встречена вашим одобрением – так и следовало. Но что значат хорошие законы, если мы не имеем хороших исполнителей их? Кто может исполнять закон так хорошо, как тот, кто написал его? Если бы вы спросили у меня объяснения как сделать хороший щит и мое объяснение вам бы понравилось, то кого бы вы попросили сделать щит: меня или другого кузнеца? Если вы попросите другого, то он может сделать хороший щит, но этот щит не будет совершенно такой, какой бы сделал я и описание которого вам понравилось. Кола ди Риенцо предложил кодекс законов, который будет нашим щитом. Кто будет наблюдать, чтобы щит был тем, чем ему назначено быть, если не Кола ди Риенцо? Римляне! По моему мнению, народ должен предоставить Коле ди Риенцо, под каким бы то ни было названием, по его усмотрению, власть привести новую конституцию в действие; и какие бы средства он для этого ни употреблял, мы, народ, подчинимся им беспрекословно.
– Многие лета Риенцо! Многие лета Чекко дель Веккио! Он говорит правду! Никто, кроме законодателя, не будет правителем!
Таковы были восклицания, которые радовали честолюбивое сердце ученого. Голос народа облекал его верховной властью. Он создал республику, чтобы сделаться, если пожелает, деспотом!
VII
ОТЫСКИВАНИЕ НЕДОУЗДКА, КОГДА КОБЫЛА УКРАДЕНА
Между тем как в Риме происходили эти события, один из слуг Стефана Колонны был уже на пути к Корнето. Легко можно вообразить удивление, с которым старый барон принял сообщенную ему весть. Не теряя ни минуты, созвал он свой отряд и среди суматохи отъезда к нему вдруг вошел рыцарь св. Иоанна. Лицо его потеряло свой обычный приветливый вид.
– Каково? – сказал он торопливо. – Бунт? Риенцо – властитель Рима? Можно ли верить этой новости?
– Это слишком достоверно! – сказал Колонна с горькой улыбкой. – Где мы повесим его, когда вернемся в Рим?
– Не говорите пустяков, синьор барон, – сказал Монреаль резко, – Риенцо сильней, чем вы думаете. Я знаю людей, тогда как вы знаете только нобилей! Где ваш племянник?
– Он здесь, благородный Монреаль, – отвечал Стефан, пожимая плечами и полупрезрительно улыбаясь его выговору, стерпеть который он нашел более благоразумным, – он здесь! Вон он идет.
– Слыхали вы новости? – вскричал Монреаль.
– Слышал.
– И презираете революцию?
– Я боюсь ее.
– Значит, в вас есть здравый смысл. Но это нисколько меня не касается: я не буду мешать вашим совещаниям. Прощайте на этот раз!
И прежде нежели Стефан мог удержать его, рыцарь вышел из комнаты.
– Что замышляет этот демагог? – ворчал Монреаль про себя. – Не хочет ли он провести меня? Не для того ли он избавился от моего присутствия, чтобы одному воспользоваться всеми выгодами предприятия? Боюсь, что так! О, хитрый римлянин! Мы, северные воины, не можем состязаться с их умом, только их трусость нам под силу. Но что теперь делать? Я уже просил Родольфа поговорить с разбойниками, и они почти готовы оставить своего теперешнего господина. Хорошо, пусть будет так! Лучше мне сперва уничтожить силу баронов и тогда предложить свои условия с мечом в руке плебею. А если мне это не удастся, – милая Аделина! Я опять увижу тебя! Это – некоторое утешение! А Людовик венгерский будет сильно нуждаться в руке и голове Вальтера де Монреаля. Эй! Родольф! – вскричал он громко, увидав дюжую фигуру кавалериста, полувооруженного и полупьяного, который шел, шатаясь, по двору. – Бездельник! Ты уже пьян?
– Пьян или трезв, – отвечал Родольф, низко поклонясь, – я готов исполнять твои приказания.
– Хорошо сказано! Твои друзья готовы сесть на лошадей?
– Восемьдесят из них, которым уже надоели бездействие и душный римский воздух, готовы лететь, куда прикажет синьор Вальтер де Монреаль.
– Так поторопись, вели им садиться на лошадей, мы едем отсюда не с Колоннами, а пока они еще разговаривают. Пусть щитоносцы следуют за мной!
Стефан Колонна, уже садясь на коня, узнал, что провансальский рыцарь, кавалерист Родольф и восемьдесят наемников уехали, куда – неизвестно.
– Чтобы прежде нас быть в Риме! Благородный варвар! – сказал Колонна. – Господа, едем!
VIII
НАПАДЕНИЕ, ОТСТУПЛЕНИЕ. ВЫБОРЫ. ПРИСОЕДИНЕНИЕ АДРИАНА
Подъехав к Риму, компания Колонны нашла ворота запертыми; на стенах сидели люди. Стефан приказал подъехать трубачам с одним из его капитанов и повелительно требовать пропуска.
– Мы имеем приказание, – отвечал начальник городской стражи, – не пропускать никого, кто имеет при себе оружие, знамена или трубы. Пусть синьоры Колонны отпустят свою свиту, и тогда добро пожаловать.
– Кто дал эти дерзкие приказания? – спросил капитан.
– Монсиньор епископ Орвиетский и Кола ди Риенцо, покровители Buono Stato (доброго государства).
Капитан Колонны возвратился с этим ответом к своему вождю. Бешенство Стефана было неописуемо. «Поезжай назад, – вскричал он, – и скажи, что если ворота сейчас же не будут отворены для меня и для моей свиты, то кровь плебеев падет на их собственную голову. Что касается Раймонда, то папские викарии имеют большую духовную власть, но никакой светской. Пусть он предпишет пост и ему будет оказано повиновение. Относительно этого сумасброда Риенцо скажи, что Стефан Колонна придет завтра к нему в Капитолий, чтобы выбросить его оттуда из самого высокого окна».
Эти поручения капитан не преминул исполнить.
Капитан римлян дал не менее строгий ответ.
– Объявите своему господину, – сказал он, – что Рим считает его и его свиту изменниками и бунтовщиками, и что как только вы доедете до своего отряда, наши стрелки получат приказание натянуть свои луки во имя папы, города и его освободителя.
Эта угроза была буквально исполнена; и прежде чем Стефан успел выстроить своих людей в боевой порядок, ворота растворились и оттуда двинулась хорошо вооруженная, хотя и недисциплинированная толпа с дикими криками, гремя оружием и неся голубые знамена римского государства. Их нападение было так стремительно, а число так велико, что бароны после короткой и беспорядочной стычки были оттеснены и прогнаны своими преследователями более чем на милю расстояния от стен города.
Как только бароны оправились от беспорядка и ужаса, то они наскоро собрали совет, на котором были громко высказаны различные мнения, противоречащие одно другому. Одни предлагали тотчас же отправиться в Палестрину, которая принадлежала Колонне и обладала почти неприступной крепостью. По мнению других, следовало разделиться и мирно войти в город отдельными группами через другие ворота. Стефан Колонна, лишась обычного самообладания вследствие расстройства и раздражения, был неспособен сохранить свою власть. Лука ди Савелли, человек боязливый, хотя коварный и хитрый, уже повернул свою лошадь и звал своих людей за собой в свой замок, находившийся в Романье, но старый Колонна постарался удержать своих от разъединения, которое, как говорил ему здравый смысл, могло быть гибельно для общего дела. Он предложил тотчас же отправиться в Палестрину и укрепиться там, а между тем выбрать одного из вождей, который один отправится в Рим и, притворясь покорным, разведает о силах Риенцо. Посланному предоставить право действовать по усмотрению, т. е. или действовать против нового порядка, если это возможно, или же заключить наилучшие условия относительно пропуска остальных в город.
– А кто, – спросил Савелли, оскалив зубы, – решится принять на себя это опасное дело? Кто один и без оружия станет подвергать себя ярости самой зверской черни Италии и капризу демагога в первом пылу его власти?
Барон и капитаны молча смотрели друг на друга. Савелли захохотал.
До сих пор Адриан вовсе не принимал участия в совещании и очень мало в предыдущей схватке. Теперь он явился на помощь к своему родственнику.
– Синьоры! – сказал он. – Я принимаю это посольство, но только сам по себе, независимо от вас. Я сохраняю себе свободу действовать, как найду лучшим для достоинства римского нобиля и для интересов римского гражданина; свободу поднять собственное знамя на своей башне или присягнуть в верности новому порядку вещей.
– Хорошо сказано! – вскричал старый Колонна поспешно. – Боже избави, чтобы мы вошли в Рим как враги! Позволят ли еще нам войти туда в качестве друзей! Что вы скажете, господа?
– Никто лучше синьора Адриана не выполнит этого поручения, – сказал Савелли, – но я не думал, чтобы Колонна надеялся на возможность выбора между сопротивлением и присягой новоиспеченной революции.
– Об этом, синьор, я буду судить самостоятельно. Если вам нужен агент для вас самих, то выбирайте кого-нибудь другого. Объявляю вам откровенно: я видел довольно много государств и потому понимаю, что состояние Рима требовало некоторых улучшений. А достойны ли Риенцо и Раймонд дела, которое они на себя взяли, не знаю.
Савелли молчал. Старый Колонна заговорил опять.
– Так в Палестрину! Все ли согласны на это? Худо или хорошо – по крайней мере мы не будем разъединены. Только с этим условием я рискую безопасностью моего родственника.
Бароны долго перешептывались между собой, но благоразумие предложения Стефана было очевидно, и они наконец согласились.
Адриан дождался их отъезда и тогда, в сопровождении только одного оруженосца, медленно поехал к более отдаленным воротам города. Там спросили его имя и свободно пропустили.
– Въезжайте, синьор, – сказал караульный. – Нам велено впускать только тех, которые не имеют при себе оружия и свиты; но для одного синьора Адриана ди Кастелло мы имеем особый приказ отдавать ему все почести, приличные гражданину и другу.
Адриан, несколько тронутый этим напоминанием о дружбе, поехал через длинный строй вооруженных граждан, которые почтительно ему кланялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46