Первый – жанр сугубо эпический: прозаические саги спокойно и неторопливо повествуют о событиях прошлого. Второй относится к жанру эпическо-драматическому, с элементами дидактики: в поэтических сценах наглядно предстают мифы о богах и их поучения, жизнь легендарных героев. Третий жанр – лирический, который в усложненной поэтической форме прославляет события современности.
Каждый из этих основных жанров имеет свою особую нишу и систему правил. Они известны нам прежде всего по исландской литературе, но также и по немногочисленным текстам шведской литературы, главным образом по руническим надписям.
Прежде чем мы перейдем к этим трем жанрам, нам необходимо упомянуть и малые, вроде бы незначительные явления в древнескандинавской жанровой системе, – поэтические речевые обороты, пословицы, загадки и пр. Начав с таких простейших формул, мы легче сможем понять, как строятся более крупные и сложные жанры. Имеет смысл изучить сперва кирпичики, чтобы затем постичь, как из них складывается поэтика устной культуры. В данной традиции творческий процесс происходит путем сочинения или составления комбинаций из устойчивых формул, по определенным правилам.
Есть и другой повод начать изучение именно с малых и на первый взгляд ничтожных речевых оборотов, которые выступали не только в больших поэтических произведениях, но и в обиходной речи. Ибо таким образом мы сможем представить себе и тот коммуникационный процесса повседневной жизни, благодаря которому изначально передавались произведения устного народного творчества. Формула
Древнескандинавское творчество основывалось на аллитерационных формулах в стиле следующей:
Скот мрет,
Сродник мрет.
Эти строки составляют один стих, включающий в себя четыре ударных слога с короткой цезурой в середине, между строками. По обе стороны цезуры находится ударный слог с аллитерацией, – в данном случае на букву «с». В целом вся формула производит впечатление краткой пословицы, которая успешно могла использоваться в разговоре о смерти и бренности всего земного. Между «скотом» и «сродником» нет сколь-нибудь существенной разницы, – во всяком случае тогда, когда речь заходит о жизни и смерти. Формулы, или речевые обороты, подобного типа сохраняются в языке крестьян с эпохи древности и до наших дней.
Но подобная же формула может сложиться в краткую дидактическую строфу, так называемую «лаусавису». И в лучшем случае результат будет следующим:
Скот мрет,
Сродник мрет,
Однажды и ты умрешь,
Одно знаю,
Что не умрет –
Суд над умершим.
Эта строфа может рассматриваться как краткое стихотворение в размере Эдды «льодахаттр», который часто использовался именно в дидактической поэзии. Строки 1–2 и 4–5 в подобной строфе похожи на «основную формулу», т.е. они содержат по два ударных слога и цезуру, в то время как число безударных слогов может варьироваться. Строки 3 и 6 – иные по характеру: в них – по три ударных слога. Подобная строфа прекрасно подходит для насыщенного эллиптического речевого оборота, который в устной форме придает вес и значительность тому, кто его произносит, – например, хёвдинг, выступающий на тинге перед бондами.
Такая же строфа может стать элементом в эпическо-драматическом жанре. Эти слова могут быть приписаны самому Одину и выступать частью торжественного монолога, как в «Изречениях Высокого», который бог произносит в Валхалле перед другими богами. Именно в такой форме текст сохранился для потомков. Но это вовсе не означает, что он существовал лишь в одном варианте. Как кирпичики составляют разные здания, так и поэтические формулы и строфы могут складываться в различные образы устного творчества.
Значение таких формул и их социальная функция в устной литературной традиции впервые были выявлены в последние годы, прежде всего благодаря изучению эпической песенной традиции в Югославии. Было доказано, что сказитель часто импровизировал текст в самом процессе исполнения, используя при этом запас готовых поэтических формул и составляя из них более крупные тематические блоки, которые, в свою очередь, тоже были более или менее устойчивыми: к примеру, представление героя, описание битвы или морского похода, традиционное раздумье над властью любви, над быстротечностью жизни и т.п. Такие тематические единицы могли затем складываться в более крупные, стереотипные описания событий, также закрепленные традицией: например, борьба героя за освобождение своей возлюбленной от власти злых сил и пр. А многие подобные описания в конечном итоге, посредством стандартных поэтических формул, вплетались в большую эпическую композицию, которая могла исполняться на протяжении нескольких часов.
В древнескандинавской традиции поэтическая композиция импровизировалась лишь в исключительных случаях. Скандинавы, еще больше, чем югославы, использовали и ценили краткую выразительную формулу, насыщенную содержанием, которая могла запечатлеться в памяти слушателей в качестве пословицы. Сочинение таких лаконичных формул требовало длительного обдумывания, и потому почти исключало саму возможность импровизации. Но и в Скандинавии тоже древние скальды умели искусно обращаться с формулами и устойчивыми элементами композиции. Кеннинги
Самой характерной формулой в языке скальдической поэзии являются так называемые кеннинги. Это описательное поэтическое выражение, состоящее по меньшей мере из двух существительных: например, «сын Одина» вместо Тора, «податель золота» вместо короля.
Большинство кеннингов метафоричны, – к примеру, «конь моря» вместо корабля. Некоторые заключают в себе ссылку на определенные мифы: к примеру, «ложе Фафнира» вместо золота (Фафнир – это дракон, который лежал на сокровищах, охраняя их, и поэтому золото могло называться ложем этого чудовища; однако выражение в целом, разумеется, непонятно для тех, кто не знает мифа). Так, чтобы понимать язык скальдов, необходимо знать мифологию.
Кеннинги могли выстраиваться таким образом, что включали в себя три, четыре или более элементов. «Податель ложа Фафнира» в таком случае будет опять-таки король, а «укротитель морского коня» – викинг. И чем длиннее кеннинг, тем более он недоступен для понимания непосвященных. Часто в этом-то и состояла главная цель. Язык поэтов-скальдов был тайным, исполненным загадок, которые были способны разгадать только самые мудрые и почитаемые члены родового общества, т.е. хёвдинги или сами же скальды.
В песнях Эдды кеннинги используются весьма умеренно, главным образом в качестве устойчивых выражений, характеризующих основных богов и героев («сын Одина», «вождь готов» и др.). В поздней скальдической поэзии кеннинги встречаются гораздо чаще: они становятся усложненными, насыщенными вычурными трех – или четырехчленными метафорами, скрытыми намеками на малоизвестные мифы и т.п. Можно даже сказать, что здесь кеннинги из обычной поэтической формулы превращаются в настоящую загадку.
Наряду с кеннингами известны и так называемые хейти, т.е. поэтические названия, заменяющие одно существительное другим: например, «невеста» или «жена» вместо женщины, «огонь» вместо меча. Камень из Река
Возле церкви в местечке Рек, в провинции Эстергётланд, стоит большой камень с рунами, датируемый IX веком. Руны покрывают его с обеих сторон. Эти надписи не только самые древние, но и наиболее примечательные из всех литературных текстов, сохранившихся в Швеции от эпохи древности. Содержание их таинственно темное, оно выражено усложненным, запутанным скальдическим языком, который на протяжении столетий ставит ученых в тупик. То, что все-таки удалось расшифровать, служит примером таких поэтических приемов и намеков на древние мифы, которые нам известны по исландской литературе XIII века, как, например, по книге о скальдическом искусстве Снорри Стурлусона, которую принято называть «Младшей Эддой»(около 1230 года). И камень из Река наглядно свидетельствует о том, что это искусство культивировалось также и в Швеции IX века!
Надпись начинается с торжественного посвящения, свойственного сходным руническим надписям на других камнях: «О Вемуде говорят эти руны. Варин сложил их в честь павшего сына». А затем следуют две загадки, сопровождаемые поэтической строфой в размере Эдды «форнюрдислаг»:
Скажи, память, какой добычи было две,
которую двенадцать раз на поле брани добывали,
и обе брались вместе, от человека к человеку.
Скажи еще, кто в девяти коленах
лишился жизни у остготов
и до сих пор все первый в битве.
Тьодрик правил,
смелый в бою,
кормчий воинов
в море готов.
Ныне сидит он,
держа свой щит,
на готском коне,
вождь мерингов.
Слово «память» и у скальдов, и в Эдде Снорри Стурлусона означало как «память скальдов», так и «человеческую память». Игра же словами состояла в том, что многие загадки, связанные с одним и тем же мифом или легендой, объединялись и затем в стихотворной форме разгадывались. В данном случае, похоже, загадки содержат намек на Тьодрика, т.е. Теодериха Великого, знаменитого вождя остготов (около 450–526 гг.). В древнегерманской традиции он часто именуется Тьодриком или Дидрихом Бернским. О нем, в частности, рассказывается, что он владел «крепостью мерингов», – что это были за меринги, неизвестно, но этот народ в сагах упоминается в связи с Теодерихом. Рассказывается также, что он владел множеством сокровищ, захваченных в битвах с другими великими героями, а после его смерти его увековечили в образе известной конной статуи, которая стояла в Аахене во времена самого камня из Река. Скорее всего, подразумеваются именно эти события, но что было известно о них на самом деле в Эстергётланде в IX веке, – мы не знаем. Текст на камне адресован читателю, который знает гораздо больше нас о легенде о Теодерихе Великом и ее значении в той надписи на камне, которую сделал Варин в честь своего сына. Сама загадочность придает поэтический блеск кеннингам вроде «море готов» или сведениям о добычах, которые двенадцать раз захвачены в сражениях.
Чтобы скрыть истинное содержание текста, в этой надписи используются также различные шифры. Исследователи рун смогли разгадать код, но в результате получили лишь новый текст, составленный в еще более сложном и зашифрованном виде. Какие мифы и легенды имеются здесь в виду?
Посредством параллелей с древнеисландской поэзией мы иногда можем прояснить содержание таких кеннингов, как «конь Гунн» в главной фразе: «Скажи на двенадцатый раз, где Гуннов конь пасется на поле, меж двадцати павших конунгов». Ибо Гунн – это имя валькирии, а валькирии ездили верхом на волках, и поэтому именно волк нашел богатую добычу – двадцать павших на поле брани. Но кто эти двадцать убитых конунгов? И почему говорится – «в двенадцатый раз», когда мы ничего не знаем об «одиннадцатом» или «десятом»? И здесь создатель этой рунической надписи окончательно сбивает нас с толку.
Есть два основных мнения о камне из Река, его назначении и цели. Согласно первому, речь идет о магическом тексте, который предназначался для совершения мести или какого-то возмездия за смерть Вемуда. Согласно второму, это самая обычная памятная надпись, а намеки на различные мифы и легенды в ней заставляют читателя вспомнить о величии этого рода. Возможно, оба мнения заключают в себе долю истины. И совершенно определенно, что этот текст обращен не ко всякому, а только к немногим посвященным. Поскольку камень из Река больше напоминает модернистскую поэзию, нежели некролог. Отмагических рун – к памятным надписям
В наших древних рунических надписях всегда подчеркивается их загадочность, таинственность. На камне из Спарлёсы, в провинции Вестергётланд (около IX века) таким же образом характеризуются сами руны – причем в необычайно сложной, почти недоступной для истолкования поэтической надписи, – как «происходящие от сил». Руны имели магическое значение, но необязательно в узком смысле магических знаков (чтобы одолеть врагов, вступить в контакт с умершими и пр.); в более широком, метафорическом смысле они представляли собой волшебную систему знаков, возвышающуюся над повседневным языком. Удивительно поэтично звучит самая древняя наша надпись, построенная по принципу аллитерации и сделанная на брактеакте из Чюркё, т.е. на золотом украшении V века:
Руны высек
на зерне заморском
Хельдар
для Кунимунда.
Здесь «зерно заморское» – скорее всего поэтическое описание самого украшения и указывает либо на его ценность и великолепие, либо на его магическую силу как амулета. Еще более впечатляет своим модернистским звучанием заклинание в рунах на медной шкатулке из Сигтуны (первая половина XI века):
Птица кормится разбойником,
Я вижу, как раздуло кукушку трупа.
Образность этих строк основана на принятом в скальдической поэзии представлении о том, что павший в бою становится добычей воронов и волков (ср. строки на камне из Река о «Гунновом коне», который рыщет в поисках пищи на поле брани). В данном случае создатель рун предсказывает, что тот, кто посмеет украсть медную шкатулку, будет убит, и птица, или «кукушка трупа», – типичный кеннинг для ворона, – раздуется от обильной пищи. Высокопарность этого проклятия подчеркивается не только метафоричностью и аллитерацией, но и так называемыми «хендингами», т.е. звуковыми эффектами в скальдической поэзии, которые родственны рифме. Стихотворный размер в этом случае очень типичен для древнеисландской скальдической поэзии и называется «дротткветт», или «королевская песнь».
На камне из Карлеви, на острове Эланд (около XI века) есть целая строфа, написанная тем же стихотворным размером и высеченная в память о датском хёвдинге викингов, Сиббе, который был погребен на Эланде:
Скрыт тот под землей, кто – и многие знают об этом, –
подвиги совершал, древо богини битв, под могильным курганом.
Никто справедливее Одина колесницы,
Властнее на просторах морских конунгов
не будет царить на суше в Дании.
Таинственная форма скрывает на самом деле довольно простое содержание. «Древо богини битв» и «колесница Одина» – это обычные кеннинги, восхваляющие столь прославленного воителя, как в данном случае Сиббе. В первой части строфы, таким образом, говорится, что под могильным курганом лежит воистину великий воин. Во второй же ее части мы узнаем, что этот воин сражался на «просторах морских конунгов», т.е. на море, и вместе с тем имел владения на суше в Дании. Усложненность строфы проистекает из чисто языковых изысков. Слово «draugr» в подлиннике, например, служит типичным в скальдической поэзии каламбуром, так как оно может означать не только «древо», но и «привидение», «призрака». Смысл в том, чтобы читатель надписи поразмышлял над более глубоким подтекстом и намеками. Но для того, кто владеет языком скальдов, этот текст не содержит ничего загадочного. Магические руны превратились в обычные эпитафии, риторические обороты хвалебной речи, сложные по форме, но не столь глубокие по смыслу. Не только рамки жанра эпитафии, но и стихотворный размер «дротткветт» стал ограничивать поэтическое творчество. Оно превратилось в головоломку, и главной его задачей стало сложить в одно целое разнородные кусочки традиционных формул. Рунические стихотворения в стиле Эдды
Многие памятные надписи, особенно поздние, относящиеся к XI веку, отличаются более простым языком. Их поэтичность чаще всего обусловлена эпическим стилем Эдды: в них стало меньше метафор, да и те используются лишь для того, чтобы подчеркнуть величие павшего героя или прославить его качества как хёвдинга. Показательна в этом отношении торжественная надпись на камне из Грипсхольма, в провинции Сёдерманланд, высеченная в честь Харальда, сына Толы, – одного из многих других викингов, которые погибли на востоке во время похода Ингвара Путешественника, около 1040 года:
Они плыли
за золотом,
на востоке
кормили орла.
Погибли на юге,
в Серкланде.
Единственная метафора строфы – «орел», который заменил здесь «ворона» как птицу смерти. «Кормить орла» означает убивать людей в бою. И едва читатель разгадывает эту простую загадку, как становится ясной трехчленная симметрия текста: плыть, убивать, погибнуть. Лаконичное определение жизни викинга. А географические указания делают путешествие по жизни также и странствием по свету. Викинги отплыли из родного Сёдерманланда, держали курс на восток, а окончили свой путь в Серкланде, – стране арабов-сарацин, на южной оконечности земли, согласно древней картине мира, – таков был конец пути для многих викингов и крестоносцев. Однако этот мотив не развивается в романтическую сагу о героях. Сам героический дух едва угадывается в деловитой констатации заключительной строки.
1 2 3 4 5
Каждый из этих основных жанров имеет свою особую нишу и систему правил. Они известны нам прежде всего по исландской литературе, но также и по немногочисленным текстам шведской литературы, главным образом по руническим надписям.
Прежде чем мы перейдем к этим трем жанрам, нам необходимо упомянуть и малые, вроде бы незначительные явления в древнескандинавской жанровой системе, – поэтические речевые обороты, пословицы, загадки и пр. Начав с таких простейших формул, мы легче сможем понять, как строятся более крупные и сложные жанры. Имеет смысл изучить сперва кирпичики, чтобы затем постичь, как из них складывается поэтика устной культуры. В данной традиции творческий процесс происходит путем сочинения или составления комбинаций из устойчивых формул, по определенным правилам.
Есть и другой повод начать изучение именно с малых и на первый взгляд ничтожных речевых оборотов, которые выступали не только в больших поэтических произведениях, но и в обиходной речи. Ибо таким образом мы сможем представить себе и тот коммуникационный процесса повседневной жизни, благодаря которому изначально передавались произведения устного народного творчества. Формула
Древнескандинавское творчество основывалось на аллитерационных формулах в стиле следующей:
Скот мрет,
Сродник мрет.
Эти строки составляют один стих, включающий в себя четыре ударных слога с короткой цезурой в середине, между строками. По обе стороны цезуры находится ударный слог с аллитерацией, – в данном случае на букву «с». В целом вся формула производит впечатление краткой пословицы, которая успешно могла использоваться в разговоре о смерти и бренности всего земного. Между «скотом» и «сродником» нет сколь-нибудь существенной разницы, – во всяком случае тогда, когда речь заходит о жизни и смерти. Формулы, или речевые обороты, подобного типа сохраняются в языке крестьян с эпохи древности и до наших дней.
Но подобная же формула может сложиться в краткую дидактическую строфу, так называемую «лаусавису». И в лучшем случае результат будет следующим:
Скот мрет,
Сродник мрет,
Однажды и ты умрешь,
Одно знаю,
Что не умрет –
Суд над умершим.
Эта строфа может рассматриваться как краткое стихотворение в размере Эдды «льодахаттр», который часто использовался именно в дидактической поэзии. Строки 1–2 и 4–5 в подобной строфе похожи на «основную формулу», т.е. они содержат по два ударных слога и цезуру, в то время как число безударных слогов может варьироваться. Строки 3 и 6 – иные по характеру: в них – по три ударных слога. Подобная строфа прекрасно подходит для насыщенного эллиптического речевого оборота, который в устной форме придает вес и значительность тому, кто его произносит, – например, хёвдинг, выступающий на тинге перед бондами.
Такая же строфа может стать элементом в эпическо-драматическом жанре. Эти слова могут быть приписаны самому Одину и выступать частью торжественного монолога, как в «Изречениях Высокого», который бог произносит в Валхалле перед другими богами. Именно в такой форме текст сохранился для потомков. Но это вовсе не означает, что он существовал лишь в одном варианте. Как кирпичики составляют разные здания, так и поэтические формулы и строфы могут складываться в различные образы устного творчества.
Значение таких формул и их социальная функция в устной литературной традиции впервые были выявлены в последние годы, прежде всего благодаря изучению эпической песенной традиции в Югославии. Было доказано, что сказитель часто импровизировал текст в самом процессе исполнения, используя при этом запас готовых поэтических формул и составляя из них более крупные тематические блоки, которые, в свою очередь, тоже были более или менее устойчивыми: к примеру, представление героя, описание битвы или морского похода, традиционное раздумье над властью любви, над быстротечностью жизни и т.п. Такие тематические единицы могли затем складываться в более крупные, стереотипные описания событий, также закрепленные традицией: например, борьба героя за освобождение своей возлюбленной от власти злых сил и пр. А многие подобные описания в конечном итоге, посредством стандартных поэтических формул, вплетались в большую эпическую композицию, которая могла исполняться на протяжении нескольких часов.
В древнескандинавской традиции поэтическая композиция импровизировалась лишь в исключительных случаях. Скандинавы, еще больше, чем югославы, использовали и ценили краткую выразительную формулу, насыщенную содержанием, которая могла запечатлеться в памяти слушателей в качестве пословицы. Сочинение таких лаконичных формул требовало длительного обдумывания, и потому почти исключало саму возможность импровизации. Но и в Скандинавии тоже древние скальды умели искусно обращаться с формулами и устойчивыми элементами композиции. Кеннинги
Самой характерной формулой в языке скальдической поэзии являются так называемые кеннинги. Это описательное поэтическое выражение, состоящее по меньшей мере из двух существительных: например, «сын Одина» вместо Тора, «податель золота» вместо короля.
Большинство кеннингов метафоричны, – к примеру, «конь моря» вместо корабля. Некоторые заключают в себе ссылку на определенные мифы: к примеру, «ложе Фафнира» вместо золота (Фафнир – это дракон, который лежал на сокровищах, охраняя их, и поэтому золото могло называться ложем этого чудовища; однако выражение в целом, разумеется, непонятно для тех, кто не знает мифа). Так, чтобы понимать язык скальдов, необходимо знать мифологию.
Кеннинги могли выстраиваться таким образом, что включали в себя три, четыре или более элементов. «Податель ложа Фафнира» в таком случае будет опять-таки король, а «укротитель морского коня» – викинг. И чем длиннее кеннинг, тем более он недоступен для понимания непосвященных. Часто в этом-то и состояла главная цель. Язык поэтов-скальдов был тайным, исполненным загадок, которые были способны разгадать только самые мудрые и почитаемые члены родового общества, т.е. хёвдинги или сами же скальды.
В песнях Эдды кеннинги используются весьма умеренно, главным образом в качестве устойчивых выражений, характеризующих основных богов и героев («сын Одина», «вождь готов» и др.). В поздней скальдической поэзии кеннинги встречаются гораздо чаще: они становятся усложненными, насыщенными вычурными трех – или четырехчленными метафорами, скрытыми намеками на малоизвестные мифы и т.п. Можно даже сказать, что здесь кеннинги из обычной поэтической формулы превращаются в настоящую загадку.
Наряду с кеннингами известны и так называемые хейти, т.е. поэтические названия, заменяющие одно существительное другим: например, «невеста» или «жена» вместо женщины, «огонь» вместо меча. Камень из Река
Возле церкви в местечке Рек, в провинции Эстергётланд, стоит большой камень с рунами, датируемый IX веком. Руны покрывают его с обеих сторон. Эти надписи не только самые древние, но и наиболее примечательные из всех литературных текстов, сохранившихся в Швеции от эпохи древности. Содержание их таинственно темное, оно выражено усложненным, запутанным скальдическим языком, который на протяжении столетий ставит ученых в тупик. То, что все-таки удалось расшифровать, служит примером таких поэтических приемов и намеков на древние мифы, которые нам известны по исландской литературе XIII века, как, например, по книге о скальдическом искусстве Снорри Стурлусона, которую принято называть «Младшей Эддой»(около 1230 года). И камень из Река наглядно свидетельствует о том, что это искусство культивировалось также и в Швеции IX века!
Надпись начинается с торжественного посвящения, свойственного сходным руническим надписям на других камнях: «О Вемуде говорят эти руны. Варин сложил их в честь павшего сына». А затем следуют две загадки, сопровождаемые поэтической строфой в размере Эдды «форнюрдислаг»:
Скажи, память, какой добычи было две,
которую двенадцать раз на поле брани добывали,
и обе брались вместе, от человека к человеку.
Скажи еще, кто в девяти коленах
лишился жизни у остготов
и до сих пор все первый в битве.
Тьодрик правил,
смелый в бою,
кормчий воинов
в море готов.
Ныне сидит он,
держа свой щит,
на готском коне,
вождь мерингов.
Слово «память» и у скальдов, и в Эдде Снорри Стурлусона означало как «память скальдов», так и «человеческую память». Игра же словами состояла в том, что многие загадки, связанные с одним и тем же мифом или легендой, объединялись и затем в стихотворной форме разгадывались. В данном случае, похоже, загадки содержат намек на Тьодрика, т.е. Теодериха Великого, знаменитого вождя остготов (около 450–526 гг.). В древнегерманской традиции он часто именуется Тьодриком или Дидрихом Бернским. О нем, в частности, рассказывается, что он владел «крепостью мерингов», – что это были за меринги, неизвестно, но этот народ в сагах упоминается в связи с Теодерихом. Рассказывается также, что он владел множеством сокровищ, захваченных в битвах с другими великими героями, а после его смерти его увековечили в образе известной конной статуи, которая стояла в Аахене во времена самого камня из Река. Скорее всего, подразумеваются именно эти события, но что было известно о них на самом деле в Эстергётланде в IX веке, – мы не знаем. Текст на камне адресован читателю, который знает гораздо больше нас о легенде о Теодерихе Великом и ее значении в той надписи на камне, которую сделал Варин в честь своего сына. Сама загадочность придает поэтический блеск кеннингам вроде «море готов» или сведениям о добычах, которые двенадцать раз захвачены в сражениях.
Чтобы скрыть истинное содержание текста, в этой надписи используются также различные шифры. Исследователи рун смогли разгадать код, но в результате получили лишь новый текст, составленный в еще более сложном и зашифрованном виде. Какие мифы и легенды имеются здесь в виду?
Посредством параллелей с древнеисландской поэзией мы иногда можем прояснить содержание таких кеннингов, как «конь Гунн» в главной фразе: «Скажи на двенадцатый раз, где Гуннов конь пасется на поле, меж двадцати павших конунгов». Ибо Гунн – это имя валькирии, а валькирии ездили верхом на волках, и поэтому именно волк нашел богатую добычу – двадцать павших на поле брани. Но кто эти двадцать убитых конунгов? И почему говорится – «в двенадцатый раз», когда мы ничего не знаем об «одиннадцатом» или «десятом»? И здесь создатель этой рунической надписи окончательно сбивает нас с толку.
Есть два основных мнения о камне из Река, его назначении и цели. Согласно первому, речь идет о магическом тексте, который предназначался для совершения мести или какого-то возмездия за смерть Вемуда. Согласно второму, это самая обычная памятная надпись, а намеки на различные мифы и легенды в ней заставляют читателя вспомнить о величии этого рода. Возможно, оба мнения заключают в себе долю истины. И совершенно определенно, что этот текст обращен не ко всякому, а только к немногим посвященным. Поскольку камень из Река больше напоминает модернистскую поэзию, нежели некролог. Отмагических рун – к памятным надписям
В наших древних рунических надписях всегда подчеркивается их загадочность, таинственность. На камне из Спарлёсы, в провинции Вестергётланд (около IX века) таким же образом характеризуются сами руны – причем в необычайно сложной, почти недоступной для истолкования поэтической надписи, – как «происходящие от сил». Руны имели магическое значение, но необязательно в узком смысле магических знаков (чтобы одолеть врагов, вступить в контакт с умершими и пр.); в более широком, метафорическом смысле они представляли собой волшебную систему знаков, возвышающуюся над повседневным языком. Удивительно поэтично звучит самая древняя наша надпись, построенная по принципу аллитерации и сделанная на брактеакте из Чюркё, т.е. на золотом украшении V века:
Руны высек
на зерне заморском
Хельдар
для Кунимунда.
Здесь «зерно заморское» – скорее всего поэтическое описание самого украшения и указывает либо на его ценность и великолепие, либо на его магическую силу как амулета. Еще более впечатляет своим модернистским звучанием заклинание в рунах на медной шкатулке из Сигтуны (первая половина XI века):
Птица кормится разбойником,
Я вижу, как раздуло кукушку трупа.
Образность этих строк основана на принятом в скальдической поэзии представлении о том, что павший в бою становится добычей воронов и волков (ср. строки на камне из Река о «Гунновом коне», который рыщет в поисках пищи на поле брани). В данном случае создатель рун предсказывает, что тот, кто посмеет украсть медную шкатулку, будет убит, и птица, или «кукушка трупа», – типичный кеннинг для ворона, – раздуется от обильной пищи. Высокопарность этого проклятия подчеркивается не только метафоричностью и аллитерацией, но и так называемыми «хендингами», т.е. звуковыми эффектами в скальдической поэзии, которые родственны рифме. Стихотворный размер в этом случае очень типичен для древнеисландской скальдической поэзии и называется «дротткветт», или «королевская песнь».
На камне из Карлеви, на острове Эланд (около XI века) есть целая строфа, написанная тем же стихотворным размером и высеченная в память о датском хёвдинге викингов, Сиббе, который был погребен на Эланде:
Скрыт тот под землей, кто – и многие знают об этом, –
подвиги совершал, древо богини битв, под могильным курганом.
Никто справедливее Одина колесницы,
Властнее на просторах морских конунгов
не будет царить на суше в Дании.
Таинственная форма скрывает на самом деле довольно простое содержание. «Древо богини битв» и «колесница Одина» – это обычные кеннинги, восхваляющие столь прославленного воителя, как в данном случае Сиббе. В первой части строфы, таким образом, говорится, что под могильным курганом лежит воистину великий воин. Во второй же ее части мы узнаем, что этот воин сражался на «просторах морских конунгов», т.е. на море, и вместе с тем имел владения на суше в Дании. Усложненность строфы проистекает из чисто языковых изысков. Слово «draugr» в подлиннике, например, служит типичным в скальдической поэзии каламбуром, так как оно может означать не только «древо», но и «привидение», «призрака». Смысл в том, чтобы читатель надписи поразмышлял над более глубоким подтекстом и намеками. Но для того, кто владеет языком скальдов, этот текст не содержит ничего загадочного. Магические руны превратились в обычные эпитафии, риторические обороты хвалебной речи, сложные по форме, но не столь глубокие по смыслу. Не только рамки жанра эпитафии, но и стихотворный размер «дротткветт» стал ограничивать поэтическое творчество. Оно превратилось в головоломку, и главной его задачей стало сложить в одно целое разнородные кусочки традиционных формул. Рунические стихотворения в стиле Эдды
Многие памятные надписи, особенно поздние, относящиеся к XI веку, отличаются более простым языком. Их поэтичность чаще всего обусловлена эпическим стилем Эдды: в них стало меньше метафор, да и те используются лишь для того, чтобы подчеркнуть величие павшего героя или прославить его качества как хёвдинга. Показательна в этом отношении торжественная надпись на камне из Грипсхольма, в провинции Сёдерманланд, высеченная в честь Харальда, сына Толы, – одного из многих других викингов, которые погибли на востоке во время похода Ингвара Путешественника, около 1040 года:
Они плыли
за золотом,
на востоке
кормили орла.
Погибли на юге,
в Серкланде.
Единственная метафора строфы – «орел», который заменил здесь «ворона» как птицу смерти. «Кормить орла» означает убивать людей в бою. И едва читатель разгадывает эту простую загадку, как становится ясной трехчленная симметрия текста: плыть, убивать, погибнуть. Лаконичное определение жизни викинга. А географические указания делают путешествие по жизни также и странствием по свету. Викинги отплыли из родного Сёдерманланда, держали курс на восток, а окончили свой путь в Серкланде, – стране арабов-сарацин, на южной оконечности земли, согласно древней картине мира, – таков был конец пути для многих викингов и крестоносцев. Однако этот мотив не развивается в романтическую сагу о героях. Сам героический дух едва угадывается в деловитой констатации заключительной строки.
1 2 3 4 5