Глава пятая, похоронно-кладбищенская

Любу хоронили девятнадцатого мая. Этот день Анна Эразмовна любила с детства. Аня была замечательной, активной пионеркой. Ее приняли в пионеры во втором классе, одну из первых, еще зимой, и она до весны ходила в распахнутом пальтишке, чтобы все видели ее красный галстук. Любимым Аниным писателем был Аркадий Гайдар, а еще она прочла все книги про пионеров-героев: и про Володю Дубинина, и про Леню Голикова, и про пионерку Лару. Это сейчас она стала старая, чувствительная и сентиментальная, а тогда считала, что плакать стыдно, и не плакала никогда, ни над книгой, ни в кино.
И сейчас, увидев Любу в гробу, она не заплакала. Она так злилась, что было не до слез. Пришла почти вся библиотека, а вот начальства не было. Начальство Любу не любило. Да и за что было ее любить? Молодая, красивая, независимая, жопу не лизала, к тому же на всех библиотечных вечерах дивно пела романсы, аккомпанируя себе на гитаре и вызывая бурный восторг коллег. Эти вечера, а точнее утренники, к Новому году, к 1 и 9 Мая, а также к Октябрьским организовывала Анна Эразмовна, много лет подряд возглавлявшая в профкоме культмансовый сектор. На этой почве они с Любой и нашли общий язык. В отличие от большинства других сотрудников, Люба никогда не ломалась, на коленях перед ней валяться не надо было, она соглашалась охотно и пела с радостью.
«Ладно, ладно, – думала Анна Эразмовна, -дождетесь вы теперь, сколько можно комедию ломать, что я, шут гороховый?». И над Любиным гробом она поклялась, что из профкома выйдет и больше никогда и ни за что… Заглядывая в будущее, скажем, что из профкома она таки да вышла, а вот дурью маяться не перестала. Характер человека – это его судьба.
Да и сейчас, в глубине души она знала, что перестать быть шутом гороховым практически невозможно.
Гроб стоял во дворе. Вокруг кучковались соседи и сотрудники и тихонько перешептывались. Люба выглядела ужасно. Конечно, такая мысль могла прийти в голову только женщинам. Недаром они почти никогда не вешаются, чаще травятся газом, чтоб и в гробу выглядеть красивой. Особенно дико смотрелись накрашенные помадой губы на обескровленном лице. В руках горела свечка, а голову прикрывал
платок.
Люба по восточному гороскопу была Обезьяной, обожала свои волосы и всячески их холила и лелеяла. За несколько дней до убийства Анна Эразмовна встретила ее во дворе библиотеки и с удивлением увидела, что она постриглась.
– Любця, ты зачем волосы срезала? -воскликнула Анна Эразмовна.
– Ничего, отрастут, – засмеялась в ответ Люба. Не отросли.
Елизавета Степановна сидела возле гроба и то рыдала, то замолкала, гладила Любу по щекам и надрывно вскрикивала: «Доченька моя!». Ближе к ногам стоял Олег и неотрывно смотрел на мертвое лицо. Верочка прижалась к нему и на маму совсем не смотрела. Ей было страшно.
«Где же Андрей?» – подумала Анна Эразмовна, не веря, что он мог не прийти. Она стала смотреть по сторонам, почему-то стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Впрочем, почти все смотрели в землю. Вдруг она увидела Бебу Иосифовну, которая медленно, опираясь на палочку, пробиралась к Елизавете Степановне. Сердиться было глупо, разве мама могла не поддержать подругу? Замечательная была у Анны Эразмовны мама.
Конечно же, Андрей был здесь. Просто он стоял по эту же сторону гроба, спиной к ней, лица не было видно, и слава Богу.
О Боге подумалось не напрасно: Любу начали отпевать. Молодой красивый священник с холеной черной бородой, чем-то похожий на Георгия, махал кадилом, большой крест подрагивал на вполне обозначившемся животике. Анна Эразмовна уставилась на этот крест и вдруг поняла, что с мозгами у нее напряженка. «О каком это крестике на цепочке распиналась Клара Марковна? Не было у Любы крестика», -сообразила она. Она прекрасно знала, что именно висело у Любы на цепочке. Это была крошечная золотая обезьянка с рубиновыми глазками, ну, очень красивая вещица, Анна Эразмовна даже в руках ее держала. Кулончик еще до свадьбы подарил Олег, Люба считала его своим талисманом А вот был ли он на Любе во время их последней встречи, Анна Эразмовна вспомнить не могла. Что было на Любе сейчас, проверить было невозможно, да и не стала бы она этого делать даже под дулом пистолета.
Отпевание закончилось, народ зашевелился, стал разбирать венки, несколько друзей Олега ухватились за покрашенный белой краской крест.

Увидев этот крест, Анна Эразмовна опять затрусилась от злости. Да, вчера ей крупно не повезло. Часа в три Лариса Васильевна была послана «решать вопросы» в коридоры власти, то ли в райисполком, то ли в горисполком. Ровно в половине пятого всех завотделами вызвали на совещание. Это мода у них в библиотеке была такая: проводить совещания либо в обеденный перерыв, либо за полчаса (а то и за пятнадцать минут) до окончания рабочего дня. Пришлось идти Анне Эразмовне. Чтобы не портить себе нервы, она постаралась отключиться от происходящего. Она и так наизусть знала, кто как себя будет вести. В основном, народ безмолвствовал. Самые рьяные ловили слова начальства, чтобы не ошибиться, высказывая свое мнение. Начальство изображало отца родного, строгого, но справедливого, лучшего друга физкультурников и библиотекарей.
– Что это вы улыбаетесь, Анна Эразмовна? Я говорю что-то смешное?
Вопрос застал ее врасплох, она утратила бдительность и посмотрела руководству в лицо. Ах, не надо было, не надо было этого делать! То, чего ей удалось избежать во сне, случилось наяву. Так вот чьи это были глаза! Анну Эразмовну передернуло, но она не испугалась, ну уж нет, фиг вам! Начальства opia не боялась давно. «Хватит, отбоялись», – решительно заявляла она и, как всегда, принимала желаемое за действительное. Народ молчал, терпел, размазывания по стенке очередной жертвы происходили регулярно, и все боялись, боялись, боялись… Ничего удивительного в этом не было: на улице можно было оказаться в два счета, да и страх этот имел глубокие исторические корни, он просто пропитал стены библиотеки. В 30-е годы были репрессированы семь директоров, а сотрудники, не переставая, чистили каталоги и картотеки, изымая бесчисленных врагов народа, и стоял над библиотечной трубой густой черный дым от сжигаемых карточек.
Но к чему бы приснились ей эти дивные глазки? Неужели это был какой-то намек, какая-то подсказка подсознания? «Нет, Анет, ты точно свихнулась, такие люди убивают только словами», – подумала Анна Эразмовна и, окончательно очнувшись, стала вслушиваться в происходящее. Последним пунктом повестки дня был вопрос «О бесплатном предоставлении банки краски обратившемуся с просьбой в администрацию супругу умершей сотрудницы библиотеки Мишиной Л.Д. в связи с необходимостью произвести покраску креста».
– Мы должны быть милосердными, – сладким голосом вещало начальство. «Счас сблюю», – подумала интеллигентная Анна Эразмовна и проголосовала «за» вместе со всеми.

Те, кто решил ехать на кладбище, потянулись к автобусу. Ох, как не хотелось Анне Эразмовне ехать, но с совестью лучше было не заводиться -сгрызет. Слишком часто приходилось ей в последние годы бывать на кладбище, правда, чаще всего на 3-м еврейском.
Если вы думаете, что в Одессы три еврейских кладбища, так вы ошибаетесь. В Одессе было три еврейских кладбища. Когда было уничтожено первое, Анна Эразмовна не знала, а вот уничтожение второго наблюдала летом 1979 года. В тот год ее старшей дочери Полине исполнилось шесть лет, и они снимали дачу в Люстдорфе. Мотаясь в город на 29 трамвае, она скорее с любопытством, чем с возмущением смотрела, как бульдозеры сравнивают с землей могилы, сносят крепкий каменный забор и огромную красивую арку -вход на кладбище. Здесь весной 1919 года белогвардейцы расстреляли членов «Иностранной коллегии» и Жанну Лябурб в том числе. Не было в Одессе человека, который бы этого не знал. Ну, а приезжие изучали мемориальную доску, прикрепленную у входа на кладбище. И вот, однажды утром, оказалось, что ни кладбища, ни входа, ни доски уже нет. Или кто-то что-то сказал, или до этих идиотов самих дошло, только через пару дней арку стали восстанавливать, почему-то не на том же самом месте, это было совершенно непонятно, и без всяких архитектурных изысков, попроще, это как раз было понятно.
Любу хоронили на Таировском кладбище, основанном лет сорок назад и за эти годы превратившемся в огромный город мертвых. На новом участке без единой зеленой травинки экскаваторы ряд за рядом рыли могилы, в одну из них Любу и опустили.
На поминки Анна Эразмовна не пошла.

Глава шестая, в которой дети, подростки и молодежь помогают Анне Эразмовне

Через день после похорон Анна Эразмовна, вернувшись с работы, застала маму в слезах. Только этого ей не хватало. Беба Иосифовна объяснила, что была у Елизаветы Степановны, та совсем из сил выбилась: Верочка днем все время молчит, а ночью ее мучают кошмары, она кричит, плачет, зовет маму.
Что-то надо было делать. Еще раз поговорить с Андреем и Олегом? Ей совсем не хотелось этого делать.
Глупо было обижаться, но слаб человек, слаб!, и она вспоминала поездку на Слободку с обидой и раздражением.
Утром, по дороге на работу, она сообразила, куда ей не мешало бы сходить и притом поскорее.
Вырваться из библиотеки было не так просто. За многие годы работы Анна Эразмовна обрела все же кое-какую свободу маневра. Она могла пойти в университетскую библиотеку, в областной архив, иногда необходимо было сходить в Литературный или Краеведческий музей.
В половине десятого, соблюдая конспирацию, Анна Эразмовна пошла к редакторам и позвонила.
– Юлик, узнаешь? – кокетливо спросила она, услышав в трубке сонное «Алло».
– Обижаете, Анна Эразмовна.
– Юлечка, мне очень надо с тобой встретиться, ты когда на работе будешь?
– У меня урок в 12.45. А зачем я вам, вроде еще не Новый год?
– И не стыдно тебе смеяться над старой больной женщиной? Кыця наша солодкая, ты нам всегда нужна. Вот приду, все расскажу.
– Ой, Анна Эразмовна, вы меня заинтриговали, жду.
Вернувшись в отдел, она очень твердо и уверенно заявила Ларисе Васильевне, что ей необходимо сходить в Дом Ученых.
– Я что, когда-нибудь вам не разрешала? Если для дела, я только приветствую, -милостиво отвечала заведующая.
– Для дела, ой, для дела, – пробормотала Анна Эразмовна.

В половине двенадцатого, заранее, чтобы не спешить, она вышла из библиотеки, дошла по Пастера до университета (именно в этом здании она провела пять незабываемых лет на своем любимом мехмате), вышла наискосок на Щепкина, прошла небольшой квартал по переулку Маяковского, завернула на Гоголя (одну из самых красивых улиц Одессы), еще раз завернула и оказалась у Дома Ученых. Здесь у нее был школьный выпускной, сюда она водила детей на уроки английского, сама ходила на компьютерные курсы и по всяким библиотечным делам.
Но сегодня она только мельком взглянула на герб графов Толстых над воротами, вышла на Сабанеев мост и остановилась у парапета.
Впереди, через Тещин мост, виднелся порт, а за ним море. Как хорошо было просто стоять, улыбаться, подставлять лицо легкому ветерку, дувшему с моря, и думать о том, что ей несказанно повезло родиться в этом городе, да нет, не думать, а чувствовать это каждой клеточкой своего маленького, смешного, толстопузенького тельца. Как хорошо было просто быть живой.

Так простояла Анна Эразмовна довольно долго, времени у нее было достаточно, цель путешествия была уже близка, просто рукой подать. Потом она посмотрела на часы (была четверть первого), вздохнула, перешла на другую сторону и открыла тяжелую дверь знаменитой не только на всю Одессу, но и на весь мир школы Столярского. «Школа имени мине», – говорил Петр Соломонович, мало кто при жизни удостаивается такой чести. Конечно, Одесса уже не та, что прежде, когда каждый второй ребенок пиликал на скрипочке, чтобы стать как Ойстрах, а каждый первый бацал на фоно, чтобы стать как Гилельс. Но вундеркиндов и сейчас хватает. Люба привела Андрюшу в школу Столярского, когда ему еще шести не было. Как она гордилась сыном, как мечтала увидеть его на сцене…
Прозвенел звонок, и юные дарования вырвались на свободу. Они гоняли по коридорам, бесились и кричали, совсем как обычные дети. Анна Эразмовна в любой школе чувствовала себя, как рыба в воде. Дети безошибочно узнавали в ней училку, здоровались, показывали дорогу, а один смешной рыжий пацан просто взял ее за руку, повел на второй этаж, распахнул дверь в класс, закричал: «Здрасти, Юля Аркадьевна, вот я вам привел!» – и умчался.
– Какой замечательный ребенок, просто ясное солнышко, – расчувствовалась Анна Эразмовна.
– От этого солнышка у меня ожоги первой степени, – рассмеялась Юлечка.
Вот кто точно был замечательным человеком, так это она. Веселая, умная, талантливая, кончила консерваторию, сочиняла музыку, прекрасно пела и преподавала теорию музыки в школе Столярского. А уж какая красотка, просто пупсик: крепко сбитая, ладная (недаром играла в большой теннис), щечки пухлые, носик аккуратный, губки бантиком, глаза большие, карие, стрижка короткая, тьфу, осталось написать «особых примет нет», и словесный портрет готов.
История их знакомства была удивительной. Пару лет назад они с подругами писали очередной сценарий к очередному Новому году. Все было ничего: и шутки придумали, и песни написали, и роли распределили, а вот музыки, как всегда, не было. Больше так продолжаться не могло. Анна Эразмовна раскрыла свой блокнот, села на телефон и по цепочке, по цепочке, выслушивая бесконечные вежливые отказы, вышла на Юлечку. Через минуту она поняла, что нашла то, что нужно, а через пять – уже Юлю обожала.
– Ну, что вы опять придумали, Анна Эразмовна?
– Ладно, ладно, смейся сколько угодно. Ты мне опять позарез нужна, только совсем по другому поводу. Ты Андрея Мишина знаешь?
– Конечно, я тут всех знаю. Способный мальчик, Инна Яковлевна говорит, что у него большое будущее.
– А кто такая Инна Яковлевна?
– Это его педагог по специальности, очень известный, между прочим.
– Первый раз от тебя слышу, ты же знаешь, музыка – это не мой фасон и не мой размер. Как ты считаешь, мог бы Андрей поделиться с ней чем-то очень личным?
– Она с ним музыкой занимается, а не психоанализом.
– Юля, подумай, это очень важно, у Андрюши в школе есть друзья?
– Приятели, конечно, есть, но вообще-то, он очень замкнутый мальчик, а сейчас особенно.
– Ясно, – разочарованно сказала Анна Эразмовна. – Ладно, Юлечка, не буду больше тебя задерживать,
– Постойте, постойте, может вам будет интересно, Андрею очень нравится одна девочка, Рита Виноградова. Я их вместе часто вижу.
– Мне не просто интересно. Мне очень интересно. Юля, я должна с этой Ритой поговорить. Только так, чтобы нас Андрей не увидел.
Дверь приоткрылась, и в щелку просунулась совершенно мокрая от пота голова рыжего пацаненка, замурзанная мордашка горела огнем.
– Вы чего к нам не идете, Юля Аркадьевна?
– Сейчас иду. Эдик, позови Виноградову из класса Инны Яковлевны. Все, Анна Эразмовна, я бегу, только вы мне так ничего и не рассказали.
– Пока-пока, Юлик, все узнаешь, куда я денусь с подводной лодки.
Прозвенел звонок на урок, и Анна Эразмовна вышла из класса. По коридору, перебирая ножками невероятной стройности и длины, к ней приближалось мимолетное виденье, она же ангел чистой красоты, она же четырнадцатилетняя одесситка, рядом с которой все забугорные топ-модели были просто мокрыми курицами.
– Ты Рита?
– Да, я, а где Юлия Аркадьевна?
– Риточка, это она мне посоветовала с тобой поговорить, у меня к тебе очень важное дело, -сказала Анна Эразмовна и сразу вспомнила, что почти теми же словами начинала такой неудачный разговор с Олегом и Андреем.
– Извините, но у меня сейчас урок. Я пойду.
– Рита, я насчет Андрея.
Мгновенная метаморфоза произошла на глазах у Анны Эразмовны: взрослая красавица превратилась в испуганного, неуверенного подростка.
– Рита, пойдем на бульвар, там будет удобнее.
Без единого слова Рита пошла за ней. Музыка, то веселая, то печальная, сопровождала их до выхода из школы, улица встретила шумом моторов и скрипом тормозов.

Бульвар был в двух шагах. Они обогнули памятник потемкинцам (в Одессе его называют «Копейку нашел», хотите знать почему, приезжайте и посмотрите) и подошли к Дюку. Повертев головой, Анна Эразмовна увидела слева свободную скамейку и пошла туда. Рита покорно следовала за ней.
Молоденькие мамаши гуляли с младенцами, бабушки смотрели за детками постарше, почти на каждой скамейке заседали члены клyбa «Кому за…». Анна Эразмовна все не начинала разговор, и не потому, что была такая умная и ждала, чтобы клиент созрел, а потому что была такая дурная и не могла найти нужных слов.
Начала Рита:
– Вы откуда Андрея знаете?
Анна Эразмовна тяжело вздохнула и не спеша, по порядку, рассказала, кто она, откуда знает Андрея, как ей жалко его маму и как она волнуется и за него, и за Верочку, и за Елизавету Степановну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10