Лифт унес меня наверх, в башню, и я прошел последние несколько метров до своей двери, не глядя на сверхзаботливого представителя человечества с окаменевшим лицом.Дверь прочла мой личный код на браслете и разрешила мне войти. Она закрылась за мной, запечатав меня, так что наконец я был в безопасности в комнате, которая выглядела в точности так же, как любая другая комната в этом отеле. Я подумал, вернулись ли остальные члены команды сюда после приема. На самом деле это было неважно, потому что я едва знал их всех, кроме Эзры, а Эзру я недолюбливал.Я рухнул на кровать, попросил у обслуживающей системы лед и аптечку. Струящиеся узоры текли по дальней стене: гипнотические формы в липкой черноте — вид искусства, который может заставить тебя подняться утром с желанием вскрыть себе вены, не зная почему.Я включил трехмерное изображение и запросил «Новости независимых». Здесь их не принимали. Зато показали запись последних новостей Тау. Я слушал вполуха, глядя на вереницу нарушителей, пойманных на ввозе порнографии, на разбрасывании мусора, на том, что они вышли из общественного туалета, не вымыв рук. Я ожидал услышать что-нибудь о похищении ребенка. Но об этом не было ни слова. Промелькнул короткий, пустой репортаж о прибытии исследовательской экспедиции с моментами вечера в Гнезде. Заканчивался репортаж видом рифов и снимком облачных китов.Я дотянулся до шлема и запросил все, что заложено в системе о рифах и облачных китах. Маска сама опустилась на лицо, и комната исчезла. Я выключил звук, так как уже знал все, чем меня собирались пичкать от лица Тау. Хотя бы несколько минут я мог быть там, где мне хотелось быть, ощущая прикосновение ветра, просматривая вид за видом, и каждый из них уносил меня все глубже в тайну, которую мои чувства называли красотой…В конце концов поток образов — наслоения рифов, простершиеся на зеленой планете как подношение Богу, облачные киты, гонимые ветром, как залитый солнцем туман по лазурному небу, застыл в моем восприятии. Я лежал неподвижно, пока последний призрачный образ не выгорел сам собой в моих нервных окончаниях.Я наслаждался этими изображениями, но события прошедшего дня оставались со мной.Я настойчиво заставлял себя вспомнить, почему нахожусь здесь. Киссиндра Перримид хотела видеть меня в составе своей команды, потому что я мог интерпретировать лучше, чем кто-либо другой. Я не для того прибыл на Убежище, чтобы быть арестованным во Фриктауне, чтобы унизить себя или ее, чтобы заставить Тау сожалеть о том, что правление пригласило нас выполнить задание, которое не принесет корпорации прибыли.Я просмотрел другие программы, стараясь отыскать то, что помогло бы отвлечься от тяжелых мыслей, то, что не дало бы кулаку ярости раздробить стены моей груди — ярости, которую я не мог забыть, не мог разделить, не мог заставить уйти. То, что ослабило бы мое напряжение, чтобы я мог уснуть, чтобы я смог завтра смотреть на человеческие лица, смотреть в глаза с круглыми, совершенно нормальными зрачками — и не послать их всех к черту.Но в программах не было ничего, кроме общественной службы, документальных фильмов и случайной подборки разлагающих мозг мыльных опер, в которые не так давно я мог погрузиться на часы и быть вполне счастливым. Однако здесь и они начинались с красного знака цензуры, а это значило, что из них вырезан добрый кусок.Я стащил шлем с головы и бросил его на пол. Он втянулся в щель у изголовья, убранный невидимой рукой. Что-то щелкнуло в консоли, как будто делая некую заметку о моих привычках. Я приказал стенному экрану очиститься и вызвал музыкальную программу. Она была такой же затасканной. Я снова лег на кровать, которая была достаточно теплой и удобной, посасывая лед и глядя на белый, абсолютно ровный потолок.Я долго лежал на кровати неподвижно. Комната решила, что я заснул, и выключила свет. Я едва заметил это, заблудившись в темных улочках памяти, сталкиваясь снова и снова с образом измученного лица женщины, с ее голосом, умоляющим меня помочь ей. Они хотят забрать моего ребенка… Но это не был ее ребенок. Политика, сказали они. Радикалы, диссиденты. Она присматривала за ребенком — мальчиком, они сказали, что это был мальчик, не старше трех-четырех лет. Почему она сказала это? Почему именно это? Почему мне? Она не знала меня, не могла знать, что сделают эти слова, не могла знать, что случилось однажды — давно, далеко — с женщиной, такой как она, с ребенком, как я… Темнота, стоны, мерцающий конец света. Темнота… Падение, падение в темноту. Глава 4 Я проснулся, распростертый на той же безупречной кровати, в той же безупречной комнате отеля, где потерял сознание прошлой ночью. Мой новый костюм выглядел так, словно я был изнасилован в нем.Восход вливался в окно, которое ночью было стеной, и комната учтиво и бесконечно напоминала мне, что пора бы оторвать задницу от постели. Я убрал волосы с глаз и взглянул на время. «Господи!» — пробормотал я. Через пять минут экспедиция должна была отправляться на исследовательскую базу, которую Тау разбил на земле гидранов.Я скатился с кровати и, пытаясь стоять прямо, соображал, как с похмелья. Я стянул с себя одежду, в которой был на вечере в Гнезде, ругаясь по поводу каждого обнаруженного синяка. Даже раздетому, мне не было спасения от горьких воспоминаний о прошедшей ночи. Я швырнул ком одежды в другой угол комнаты, потом напялил потертую блузу и джинсы, тяжелую куртку и ботинки, что было единственным одеянием, которым я владел и в чем нуждался до вчерашнего дня. Я ничего не мог поделать со ссадинами на лице и с грязью в волосах, повязал голову платком, надеясь, что меня никто не будет разглядывать.Я направился к выходу, но меня все еще поташнивало, поэтому пришлось вернуться, чтобы прилепить обезвреживающий яд пластырь и вытащить пригоршню раскрошившихся крекеров из кармана брошенного пиджака. Я сунул крекеры в рот и отправился вниз на лифте.Я вышел на оправленную в зелень площадь вслед за Мейпсом, спектроскопистом нашей команды. Остальные уже были здесь, готовые к тому, чтобы в первый раз увидеть рифы. Я натянул перчатки и пожелал всем доброго утра — запыхавшись, не очень отчетливо. Двое из команды дважды взглянули на меня, на отпечаток прошлой ночи на моем лице, но ни о чем не спросили.— Доброе утро, — сказал я Киссиндре, подошедшей ко мне. Она была одета так же, как и я.Она нерешительно остановилась около меня.— С тобой все в порядке? — спросила она, глядя в пространство между нами, прикоснувшись к моей руке.Я не отодвинулся.— Конечно. Нормально, — сказал я. — Легионеры корпорации всегда имели обыкновение зверски избивать меня.Ее дыхание замедлилось, и я осознал — слишком поздно, — что она подумала, будто я что-то имею в виду под этой фразой.— Шучу, — пробормотал я, но она мне не поверила. — У меня все хорошо. Похитителя поймали?Ресницы Киссиндры дрогнули:— Нет. Кот… Эта гидранка… Вчера случилось что-то еще, кроме того, что ты рассказал Санду?— Нет. — Меня заинтересовало, кто велел спросить меня об этом.— Тогда почему ты ушел с приема? Из-за меня?— Ты могла бы больше мне доверять, — сказал я и отвел взгляд, нахмурившись, так как ее глаза не отпускали меня. — Гидраны.Она постояла некоторое время, не говоря ничего. Наконец она осторожно спросила:— Это потому что ты наполовину гидран? Я покачал головой.— Тогда…— Оставь это, Киссиндра.Она потупила взгляд с таким выражением лица, которому только я мог быть причиной.— Это неважно, — сказал я, чувствуя себя ублюдком. — Это прошло. Я хочу забыть об этом.Она молчала, но я видел ее сомнение, вопросы, на которые она не получила ответа.— Каким получился твой визит к дяде? — задал я вопрос, просто чтобы переменить тему.— Хорошо.На минуту я почти поверил ей, потому что она сама почти верила в это. Но лицо ее вытянулось, будто тяжесть лжи оказалась слишком большой.— Их соседи действительно не знают, что он уполномоченный по делам гидранов. — Она уставилась в небо, словно открыла что-то невероятное в его пустой глубине. — Они действительно не знают. — Ее руки сжались в кулаки в карманах пальто, растягивая тяжелую ткань. — Не знают.Я позволил себе выдохнуть. Это прозвучало как смех, несмотря на то, что меня душила ярость.— Кисс… — Эзра Дитрексен подошел и обнял ее. — Соскучился. — Он перегнулся и поцеловал ее в губы.Я посмотрел в сторону, представил себе, какую заметку он для себя сделал. Я полез в карман за камфорой, вспомнил, что Эзры не было с ней на станции Службы безопасности прошлой ночью. Может быть, после того как он выставил Перримида на вечере, его попросту не пригласили?— Что с тобой случилось? — спросил он меня. — Ты попал в драку, упаси Господь?Я положил камфору в рот, дав возможность Эзре разглядеть мои синяки и разбитые губы. Значит, он действительно ничего не знает о том, что случилось со мной ночью, и никто из экспедиции не знает. Внезапно я почувствовал себя гораздо лучше.— Упал, — сказал я.Не поверив, он скорчил гримасу, а лицо Киссиндры посветлело.— Я говорил тебе, что он пьян, — процедил он.— Эзра, — сказала она, нахмурившись. Кажется, это единственное, что она когда-либо говорила ему, по крайней мере, в моем присутствии.— Тебе повезло, что ты не попал в беду с Безопасностью корпорации, расхаживая в таком виде, — сказал мне Эзра. — Помимо того, что ты оскорбил наших хозяев.Я двинулся прочь, чтобы не сделать чего-нибудь такого, о чем он будет сожалеть гораздо дольше, чем я.Вибрация, которая была одновременно сильнее и слабее шума, наполнила воздух надо мной. Вместе с другими я поднял голову: с рассветного неба опускался флайер. Он приземлился на гладкую поверхность посадочной террасы, его металлические бока были заляпаны знаками корпорации Тау, бесконечными предупреждениями и инструкциями.Люк открылся, и вышел Протс, одетый в термический костюм. Какие-то фигуры остались в затененном салоне машины. Интересно, есть ли среди них гидраны? Поскольку целью нашей команды было изучение облачных рифов, а они считались их священной землей, спросил ли кто-нибудь гидранов, как они относятся к тому, что мы будем слоняться по их священной территории? Скорее всего нет.Один за другим прибывшие выходили из салона. Не уверен, был ли я разочарован или почувствовал облегчение. Тут были два инспектора ФТУ, которых я видел на вечере: женщина и мужчина — Озуна и Гивечи, и оба выглядели не так, будто они рассчитывали насладиться расследованием. Протс нервничал. Не боится ли он, что я разболтаю о событиях прошлой ночи? Он не смотрел мне в глаза.Последним вышел человек, не похожий на остальных. Его можно было бы принять за бродягу, если бы не знаки Тау на куртке. Худой и высокий, на вид около тридцати, карие глаза и черные волосы. Длинное лицо скептика оттенка мускатного ореха напомнило мне о лицах, виденных мною во Фриктауне, хотя я был уверен, что он не гидран.Протс принялся представлять нас друг другу. Казалось, что эта процедура является смыслом его существования. Он представил незнакомца Луса Воуно, наблюдателя облаков Тау. Я снова посмотрел на Воуно, на этот раз более заинтересованно: он занимался наблюдением и записью передвижений облачных китов… за исключением сегодняшнего дня, когда он, похоже, должен был играть роль нашего проводника.Воуно кивал — это было его единственной реакцией — каждому из представленных ему людей. Казалось, он витает в центре чего-то, уставившись в небо. Единственный раз он открыл рот и выдавил улыбку, когда Протс представил его Киссиндре. Я видел, что он сказал ей пару слов, заметил, что зубы у него искривлены. Таких зубов мне видеть не доводилось.Когда Протс подошел ко мне, Воуно встретил мой пристальный взгляд, и я заметил интерес в его глазах.— Гидран? — спросил он меня.И поскольку в этих словах не звучало никакого оскорбления, я ответил:— Наполовину.Его глубоко посаженные глаза обежали людей вокруг нас.— Тогда я предполагаю, что ты не местный.— С некоторых пор, — ответил я.Он снова осмотрел мое лицо, все синяки и ссадины на нем. Его рука поднялась к маленькому расшитому бисером мешочку, висевшему на шнурке у него на шее.— Не дай им надеть себе на шею что-то посерьезнее, — пробормотал он, тряхнул головой и отвернулся, когда Протс, нахмурившись, подошел к нам поближе.Воуно пошел обратно к флайеру, остальные последовали за ним. Киссиндра заняла сиденье рядом с ним впереди, откуда был наилучший обзор. Эзра устроился рядом со мной с угрюмым и обиженным видом, хотя, как обычно, я не видел для этого ни малейшей причины.Флайер поднял нас, оставляя позади площадь и весь город, как запоздалую мысль.Я глубоко вздохнул. Мы покинули край мира Тау, следуя над водопадами реки и вдоль ее пути, похожего на танец змеи, в выветренный пейзаж рифов, в сердце резервации гидранов. «Отчизна», как называет ее Тау, как будто одна часть этой планеты может по большему праву принадлежать гидранам, нежели другая.Я заставил себя не думать о Тау, прекратить проигрывать воспоминания прошлой ночи и сфокусироваться на новом дне. Я был готов пережить нечто невероятное, что-то такое, что должно было влить мою жизнь в какой-то вид перспективы.Облачные киты, существа, ответственные за образование рифов, были частью этого мира гораздо дольше, чем люди или гидраны. Они представляли собой колонии, каждый из них был составлен из бесчисленного множества отдельных пылинок, функционирующих сообща, подобно клеткам мозга. Они поглощали энергию непосредственно из солнечных лучей, а вещество из молекул воздуха.Они всю свою жизнь проводили в небе, конденсируя водяные пары из атмосферы, пока не окутывались туманом. Для тех, кто смотрел вверх невооруженным глазом, они были неотличимы от реальных облаков. Самих же китов ничто, сделанное в этом мире людьми или гидранами, не волновало.Ничто в их собственном существовании не было постоянным: их формы бесконечно мутировали вместе с беспокойным движением атмосферы. Их мысли текли и менялись — уникальные, блестящие и случайные. Но, как скрытый порядок в хаосе отдельных кубиков мозаики, в их фантазиях прятались моменты гениальности.Их мысли были уникальны еще и по другой причине — они имели физическую субстанцию. Плотные и осязаемые настолько же, насколько невещественны человеческие, сгустки мыслей облачных китов падали с неба буквально водопадом грез. Вещество их грез накапливалось и срасталось на участках, где собирались облачные киты, притянутые чем-то в строении почвы, погодными условиями, колебаниями в магнитосфере планеты. За долгое время материал раздумий — сброшенные на землю умственные бессмыслицы китов — сформировал рифы — странные ландшафты, подобные раскинувшемуся под нами. По прошествии сотен или миллионов лет пласт рифов вырос в сотни километров в длину и сотни метров в толщину, богатый скрытым знанием.Исследователи Тау называли рифы «дикой библиотекой», как я узнал из материала, к которому имел доступ. Исследовательская команда называла их «облачное дерьмо», когда члены ее были уверены, что их никто не слышит. Нетронутое наслоение рифов, которое мы прибыли изучать — подобное другим, уже используемым Тау, — представляло собой мешанину аминокислот, только и ожидающую того, чтобы быть изъятой из матрицы и отправиться в лаборатории, изголодавшиеся по прогрессу. И все это для увеличения прибылей Дракона.Дракон, благодаря своим вкладам, играл главную роль в исследованиях нанотехнологии — технологии, оперирующей величинами в миллиардную долю миллиметра, — но она годами не двигалась с места. Некоторыми из наиболее могущественных корпораций Федерации на эти исследования были затрачены миллиарды, но успех в лучшем случае носил промежуточный характер, а некоторые полезные инструменты и изделия, разработанные ими, имели ограниченное применение — не более, чем бессмысленные, полуфункциональные промышленные «помощники».Белки, особенно энзимы, — продукты нанотехнологии самой природы, и рифы были пронизаны протоидным веществом так сложно и причудливо, что по большей части никто не видел чего-либо подобного. Тау отправлял свои наиболее обещающие открытия в специализированные лаборатории по всей межзвездной империи Дракона, где исследователи анализировали найденные структуры и пытались воспроизвести их. В результате Дракон нашел способ синтезировать некоторые из тех, что оказались доступными, но существующие технологии не позволяли сделать открытие, и ученые требовали больше сырой продукции из разработок Тау.Но та же самая матрица, которая изготовила «машины» на биооснове крепче алмаза и гибрид ферментативных нанодронов, позволивших освоить производство керамосплавов, была напичкана ловушками и непредсказуемыми опасностями.Тут попадались фрагменты, структура которых была понятна и воспринималась как нечто положительное, хорошее, и гораздо больше таких, которые были попросту недоступны пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8