Они тогда посмеялись над обычными гипсовыми изображениями классиков на фасаде. С вечной скукой классики смотрели с высоты в их сторону.
Тут же Елисей решил ехать к ней в школу.
К школе вела узкая улочка, каких много в старой части центра города. Они напоминали Елисею детство. Каждый раз в таких переулках, отсекая сиюминутные мысли и хлопоты, словно разноцветный веер калейдоскопа, вспыхивала радуга давних дней, когда любой тесный дворик, улочка были наполнены смыслом, событиями. Даже задний двор занюханной овощной палатки мог привести в восторг мальчишечью компанию. Огромные рычащие грузовики, неповоротливо тыкающиеся в тесном закоулке. Грязные бочки с солеными огурцами. Мужички, переругиваясь, глухо стучат обухом в дно бочки. И вот плещется мутный жгучий рассол, разя едким дразнящим запахом. Смачно хрустит на зубах ледяной огурчик. А рядом - уже пустые бочки с остатками рассола, с охапкой смятых укропных зонтов.
Наверное, память похожа на содержимое кармана обтрепанного пальтишки пацана. Такой карман набит пустяковым, на первый взгляд, сором: пуговица, железка, винт, камешек с блестящей соринкой слюды.
В этой невероятной копилке можно было найти дядю Терентия, похожего на краба с обломанными клешнями. Вместо левой ноги у него торчала деревяшка с резиновым наконечником. Жилистая, вся в узлах мышц левая рука держала замусоленный костыль, а вместо правой руки торчал короткий обрубок. Всегда обожженное до черноты лицо щерилось улыбкой, на костистом черепе сквозь редкий ежик сивых волос блестел загорелый пергамент кожи. Он любил говорить: "Хрен редьки не слаще", с азартом переживал пацаньи стычки вокруг футбольного мяча и в праздники совал Елисею конфетки в намокшей обертке. Тут же дворничиха-татарка, круглая, черноволосая, с темными сумрачными глазами, обитавшая в конурке, единственной жилой комнатенке в заброшенном многодверном строении - бывших дровяных сараев. Рано утром она мела двор, напевая на непонятном языке песни, которые томили сердце Елисея горловыми звуками: то протяжными, то торопливыми, как скороговорка. Она любила смеяться над шутками дяди Терентия. Отдельно от них сохранилась в памяти сухонькая старушка, вдова неведомого деятеля. Вечно она была с белым чистеньким кружевным воротничком, приглаженными остатками седых прядей, удивительной фразой: "он говорил по-французски", и частыми просьбами к матери Елисея купить ей заодно французскую булочку, хотя Елисей твердо знал - проверял сам - в булочной такого названия не было, на самом деле это была булка с колким хрустящим гребешком вдоль воздушно-мягкого тела хлеба...
Елисей шел по растоптанному сотнями ног снегу, вдыхал влажный воздух и чувствовал радость от того, что эта девочка с тихим мягким голосом ходит по старинным улочкам, где и сто лет назад топтали снег бабы в толстых шубах, бегали горластые мальчишки.
В белом свечении упавшего вчера снега школа не выглядела такой уж мрачной. От ворот вела узкая расчищенная дорожка. Елисей быстро промахнул ее, сдвинул тяжелую дверь. С пушечным громом дверь за ним закрылась. Именно этот удар окончательно подтвердил, что он - в школе. Все ученические годы подобная барабанная канонада сопровождала его. Дверь утром и в обед как бы отсчитывал гулкими ударами проходящих школьников.
На лестницах и в коридорах царило молчание. Шли занятия. Он поднялся на четвертый этаж, узнавая казенную строгость и зашарпанность. В коридоре в простенках висели стенды с разноцветными картинками из выдуманных свершений и дел.
В ожидании перемены он остановился у окна. Рядом во всю стену был разрисован хоровод башен с вкраплениями казенных стекляшек. Надпись гласила, что это столица нашей Родины.
Справа раздались шаги, и тут же Елисей увидел ее. Она была в черно-коричневом с белым воротником школьном платье. Она шла, прижав сплетенные пальцы к груди и склонив голову, будто прислушиваясь к чему-то. Ее взгляд коснулся Елисея.
- Ты! - она впервые сказала ему "ты". - Сейчас такое было!
Она бросилась к нему, через два шага замешкалась, на ее лице мелькнул испуг, удивление и наконец радость. Она снова рванулась к нему, и тут же он почувствовал под руками ее детские плечи.
- Он сейчас звонил... сюда! - В ее поднятом к нему лице царили смятение и тревога.
- Кто?
- Этот, вчерашний, Сергей Маркович, с пухлой рожей, - лепетала Надя, теребя пальцами воротник платья. - Он из цэка комсомола, директриса наша в столбняке. Он сказал, что мне надо познакомиться с работой цэка, через полчаса машина придет за мной. Директриса, вот, освобождение от уроков нацарапала.
- А ты что? - спросил Елисей.
- Это какая-то гадость, - отвращение исказило ее лицо.
- Так давай сбежим, - предложил он.
Надя тут же направилась к двери класса.
Через минуту она вышла с бесстрастным и покорным лицом, держа в руке портфель. Дверь тихо закрылась, и Надя состроила озорную гримасу, они поспешили к выходу.
Через десять минут они были возле ее дома. Она оставила в квартире портфель, и они снова очутились во дворе, посреди заснеженной Москвы.
От ходьбы Надя раскраснелась, глаза ее ярко блестели, из-под пухового платка все время выбивалась прядь мягких волос.
Оказалось, что они оба были привязаны к одним и тем же закоулкам старого города. Только она еще и сейчас иногда приходила на тот же бульвар, тот же пятачок детского парка, которые Елисей покинул еще восемь лет назад, переехав на окраину города.
Отгороженный глухим забором от шумной магистрали, парк оказался гораздо меньше, чем он запомнил его в ту пору, когда мальчишкой бегал сюда. Среди заснеженных деревьев медленно бродило несколько мамаш, прогуливая своих малышей. Вместо деревянной горки, с которой он когда-то катался зимой, стояла другая. Рядом - ледяной пятачок для малолетних фигуристов. Надя, как и он, знала этот парк во всех видах, особенно любила весной, когда едва подсохли глинистые дорожки. Тотчас шелушатся тополевые почки, усыпая землю клейкими чешуйками, а потом осыпаются ковром красные, зеленые, похожие на гусениц, сережки. Под жаркими лучами солнца воздух наполняется сладким тополиным дурманом. Опьяненные прозрачным воздухом пацаны с воплями носятся, пугая звонко визжащих девчонок.
Елисей ухватил свисавшую мертво-холодную ветку тополя, отломал почку, ногтями разорил туго сжатые чешуйки, и в середине проглянули нежно-зеленые жилки будущего листка. Растерев их между пальцами, он вдохнул приторный запах будущей весны, тепла, жаркого солнца. Потом Надя тоже вдохнула головокружительный глоток, закрывая глаза, словно вслушиваясь. Ее щеки еще больше покраснели, она сказала:
- Весна... так пахнет любовь.
Она засмеялась, открыла глаза.
- А весна пройдет - и все? - спросил Елисей.
- Нет, не верю, - она прижала пальцы к щекам, - любовь не исчезает, она во что-то перевоплощается. - Надя помолчала и продолжила, задумчиво вглядываясь в голые деревья парка: - Маленькая была, с мамой тут гуляла. Один раз подслушала, да просто болтали, меня не замечая. Бабка с внуком выгуливалась, и вот маме рассказала. Она сторожилка здешняя, и до войны здесь в парке, а он большой был, несчастная девушка повесилась. Так и сказала, несчастная. Парень ее обманул. Бабка тогда молодая была, говорит, девки боялись сюда ходить. А для меня наоборот. Чудилось мне, что принесла она любовь сюда - тут она и осталась навсегда. Да и бабка до сих пор не про свою любовь помнит, а про ее... Смешно, конечно, сейчас говорить так. Но ведь и тогда кто-то мог посмеяться так, дурой обозвать. - Надя задумалась , гладя снег кончиком сапога. - Я тогда думала, что настоящая любовь - всегда несчастна. Услышу это слово - хорошо становится - и печально. Темный парк, листья под ветром шумят, и она бежит, именно, бежит, а не идет, а сердце разрывается от любви и ужаса.
Елисей спросил, почему прошлым вечером она заметила его.
- Мне показалось, что мы давно знакомы, не могла вспомнить, где.
- Елисей вспомнил вчерашний день, ее - чудилось - знакомое лицо, и как он пытался вспомнить ее имя.
- Я тоже, - сказал он, - даже подумал, что знаю твое имя.
- Видишь, как бывает, - проговорила она.
Замерзнув, они дошли тихими улочками до муравейника Курского вокзала, сели в первую отправляющуюся электричку.
Пожилая женщина на соседнем сидении с улыбкой смотрела в их сторону. Вошла она в вагон с тяжелыми сумками, и только потом улыбка согрела ее осунувшееся лицо, согнала темноту усталости.
Когда за окном замелькала гребенка царицынского парка, женщина поднялась и вышла. Проходя мимо, она улыбнулась.
Надя засмеялась и уткнулась лицом в его плечо, и не сразу сказала:
- Они уже все знают.
- Да... не скроешься.
- Как я домой пойду? - спросила она. - Мама, папа, ужасно. Они все поймут.
- Придется честно сознаться, - сказала он. - Мол, так и так , влюбилась окончательно и бесповоротно.
- Я счастливая?
- Конечно.
За окном потянулись заснеженные поля, перелески. Небо посветлело, мутная пелена поредела, и низко над белой однообразной равниной повисло тусклое солнце. В его лучах слабо мерцали невесомые снежинки. Людей в вагоне почти не осталось. Надя притихла и заворожено смотрела в окно, потом с легким вздохом сказала:
- Уехать бы куда-нибудь... где никого нет.
- И цвели бы вокруг ананасы с пальмами.
- Издеваешься?
- Над собой. Вечером ты вернешься домой, сядешь в уютное кресло, и все пройдет. Сейчас словно в полете, люблю это состояние. Замечала? Садишься в поезд, в машину - и все изменяется. Пока не окончилась дорога. Встретились мы, и для тебя ведь не важно, что вчера делала, о чем думала? - Она согласно кивнула. - Когда вчера домой шел, я ощутил это. О чем переживал целый день, теперь - глупость и дрянь. Противные рожи, уроды, наслаждаются своим уродством. Все осталось позади. Завтра вернусь туда другим.
- До школы думала, любовь - это как путешествие в другую страну. Папа мой дипломат. Так получилось, что его лучшие друзья едва женились, сразу уезжали за границу. Все разговоры родителей помнила. Вот дядя Андрей женился и уехал в Кению. А дядя Вадим, мой лучший друг, влюбился и уехал в Норвегию. Тогда мне казалось, что мои родители тоже до того, как влюбились, жили в другой стране. Мама смеялась и говорила, что они с папой жили в Серебряном бору. И я думала, что есть такая страна, а потом она объяснила, что они там познакомились. А ты?
- Я этому не придавал значения. Просто ощущение было, что, вот, есть некое пространство, облако как бы, которое охватывает всех близких: родители, ну, близких - и с ними ничего не случится, они как бы вечно существуют. Появится близкий мне человек и войдет в это облако. У меня такое ощущение и сейчас осталось. Вот знаю, что с тобой ничего не случится. Веришь?
- Конечно.
- Если и есть что-то вечное - это любовь.
Поезд катил в морозной дымке, солнце тускло подсвечивало ледяные узоры на окнах.
Вышли они в прозрачный чистый воздух в городишке Чехове Заглянули в забегаловку на станционной площади, и ели булочки с горячим кофе. Потом сели в первый попавшийся автобус, и скоро поплыли мимо бесконечные равнины снега, завязшие в снегу рощицы. На конечной станции долго ждали обратного рейса в абсолютной тишине, которую не нарушали ни порывы морозного ветра, ни легкий скрип снега под ногами. Казалось, вся земля объята молчанием, и это молчание повсюду и всегда было. И куда бы они не уехали, оно останется неизменным и всегда будет сопровождать их.
- Ты говорила, - вспомнил Елисей, - что настоящая любовь - всегда несчастна. Почему?
Надя задумалась, она с грустью смотрела на выбеленное холодом небо, из которого медленно падали редкие снежинки.
- Она или пройдет, или они умрут.
- И любовь тоже?
- Нет она останется... она останется там, где они живут.
В обратном автобусе почти никого не было. Та же пышная кондукторша в грубом черном полушубке поминутно клевала носом, и ее розовые круглые щеки все время зарывались в косматую грубую шерсть воротника. От сладкой чистоты воздуха у Елисея кружилась голова, и он знал , что навсегда в памяти
изрубленная гусеницами трактора снежная дорога, пылающие щеки кондукторши и шепот Нади.
Затемно они очутились на площади Курского вокзала. Узкие улочки после рабочего дня быстро пустели. Часто они останавливались, и он ловил губами ее нежные губы, трогал прохладные щеки, чувствовал мимолетные взмахи ресниц. Он сказал, что отведет ее домой.
- Ой, - воскликнула она, - хотела тебя попросить об этом. Боюсь без тебя идти. Не знаю, так тревожно.
- Все будет хорошо.
- У меня отличные родители, но... - она замялась, - предчувствие, не поймут они. - Она прошла несколько шагов молча, потом остановилась. - У них как-то все рассчитывается вперед. Может, так и надо? Планы на год, на пятилетку, - Надя усмехнулась. - У них же каждое событие надо подготовить, с кем- то договориться, уладить. Мама как-то рассказала планы на меня. - Надя с тревогой посмотрела на него. - Тебя там нет. Я должна поступить в хороший институт, выучиться, хорошее место работы, муж, дети. Все есть. Говорит, так и должно быть. По-моему, главного нет - любви. - Она снова замолчала. - Спросила ее, она посмеялась, сказала, что все будет.
- У нас есть, - сказал Елисей и прижал ее руку к щеке.
- Я знаю, раньше даже не верилось.
У ее подъезда Елисей заметил черную "Волгу". Сразу вспомнил утро, школу. Но тут машина развернулась и, хрустя льдом, уехала. Они вошли в подъезд. Он не успел нажать кнопку лифта, Надя обняла его за шею, прижалась щекой к его губам и зашептала:
- Ты мой самый любимый, всегда о тебе думала и ждала. Я на тебя очень надеюсь.
Она нажала кнопку лифта. Елисею показалось, что она не решалась идти домой, да и ему самому неприятно было чувствовать, что ноги плохо слушались. Они вышли на ее этаже, дверь лифта с грохотом замкнулась, и почти тут же открылась дверь одной из квартир. В освещенном проеме стояла невысокая молодая женщина с беспокойством и тревогой на лице.
- Привет, мам! - воскликнула возбужденно Надя. - Познакомься, это Елисей.
- Что же ты не позвонила? Тебя все ищут. - Тут она взглянула на Елисея. - Очень приятно, проходите. Меня зовут Элеонора Семеновна. - Лицо ее так и осталось встревоженным. Ты, Надя, совсем о нас не думаешь.
- Я не могла позвонить.
Вышел ее отец. Надя опять представила Елисея, но особой радости на его лице заметно не было. Через минуту Елисей остался в комнате с ее отцом. С кухни едва слышно доносились голоса Нади и ее матери.
- М-да, - промычал Игорь Алексеевич, невысокий, черноволосый, с гладким без всяких эмоций лицом. - Похоже, я почти в курсе событий... - Он опять помолчал, мастерски продлевая неприятную паузу. - Надю сегодня пригласили в цэка комсомола, она сбежала, судя по всему, с вами.
- Да.
- Разве можно делать так? - понизив голос, внушительно проговорил Игорь Алексеевич. - Никакого права вы не имеете ею распоряжаться. Это хулиганство, безрассудство, наконец, преступно!
- По какой же статье? - с иронией заметил Елисей.
- Это далеко не смешно. Это преступление перед ее будущим. Много я таких смешливых молодых людей видел. И где они сейчас? По грязным пивнушкам, в лучшем случае, на задворках, в помойке, - свирепо прошипел он. - А людьми стали те, кто думал о будущем, боролся за него, трудился. Для меня всю жизнь закон - это поручение руководства, пожелание даже.
- Что ж, вы и свою дочь отдадите этому похотливому сукиному коту? вспылил Елисей, вспомнив сочные, заботливо отмассированные щеки комсомольского шефа.
Игорь Алексеевич ошарашено запнулся и впился в него глазами, Елисей чувствовал, как в нем закипает возмущение, но лицо Игоря Алексеевича так и не изменило своей холодности, может, лишь глаза сильно потемнели.
- Я вижу, я знаю, с вами надо говорить откровенно, - выдавил он. Это жизнь, из которой ни слова не выкинешь. У каждого начальника болтается между ног. Это надо учитывать... Чем лучше, если с вами будет спать? - Его голос глухо зарокотал. - Все равно, что в грязь лечь!.. Он, кажется, не мог уже говорить, только с ненавистью смотрел на Елисея.
- С вами не поспоришь. Вы, видно, большой спец по грязевым ваннам.
- Про вас я все знаю, - он снова успокоился, - вас вышибли из комсомола, вышибут из института, вы на шаг от тюряги, поверьте мне.
Елисей услышал всхлип, повернулся и увидел в сумраке коридора Надю. Она застыла неподвижно, закрыв лицо руками.
Игорь Алексеевич сорвался с места, подошел к дочери и попытался обнять ее.
- Лучше сейчас понять все, - сказал он.
- Как мерзко, - проговорила Надя, закрывшись руками, - мерзко. Я ухожу с тобой, - повернулась она к Елисею.
Игорь Алексеевич взвился и заслонил собой дверь:
- Никуда ты не пойдешь!
Из кухни вышла мать Нади и, видя переполох, противно и жалобно заскулила.
- Надя, тебе надо остаться, - сказал Елисей, - все будет хорошо, поверь мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25