Пусть ему будут показаны все различные
оттенки этого цвета, за исключением одного, упомянутого выше, причем будет
соблюден постепенный переход от самого темного к самому светлому; очевидно,
что он заметит пропуск там, где недостает оттенка, и почувствует, что в
данном месте разница между смежными цветами больше, чем в остальных. И вот
я спрашиваю: может ли человек собственным воображением заполнить такой
пробел и составить себе представление об этом особенном оттенке, хотя бы
таковой никогда не воспринимался его чувствами? Я думаю, большинство будет
того мнения, что человек в состоянии это сделать, а это может служить
доказательством тому, что простые идеи не всегда, не каждый раз вызываются
соответствующими впечатлениями; впрочем, данный пример столь исключителен,
что едва ли должен быть принят нами во внимание и не заслуживает того,
чтобы мы из-за него одного изменили свой общий принцип.
Итак, у нас есть положение, которое не только само по себе, по-видимому,
просто и понятно, но и, более того, при надлежащем применении может сделать
столь же ясным и всякий спор, а также изгнать тот непонятный жаргон,
который так долго господствовал в метафизических рассуждениях, только
компрометируя их. Все идеи, а в особенности отвлеченные, естественно, слабы
и неясны; наш ум нетвердо владеет ими, они легко могут быть смешаны с
другими, похожими на них идеями, а если мы часто употребляли какой-нибудь
термин, хотя и лишенный точного значения, то мы способны вообразить, будто
с ним связана определенная идея. Напротив, все впечатления, т. е. все
ощущения, как внешние, так и внутренние, являются сильными и живыми, они
гораздо точнее разграничены, и впасть относительно них в ошибку или
заблуждение трудно. Поэтому, как только мы подозреваем, что какой-либо
философский термин употребляется без определенного значения или не имеет
соответствующей идеи (что случается весьма часто), нам следует только
спросить: от какого впечатления происходит эта предполагаемая идея? А если
мы не сможем указать подобное впечатление, это только подтвердит наше
подозрение. Рассматривая идеи в таком ясном свете, мы надеемся пресечь все
споры, которые могут возникнуть относительно их природы и реальности.
ГЛАВА III ОБ АССОЦИАЦИИ ИДЕЙ
Очевидно, что существует принцип соединения различных мыслей, или идей,
нашего ума и что, появляясь в памяти или воображении, они вызывают друг
друга до известной степени методично и регулярно. При серьезном размышлении
или разговоре это столь доступно наблюдению, что всякая отдельная мысль,
прерывающая правильное течение или сцепление идей, тотчас же замечается
нами и отбрасывается. Но, подумав, мы найдем, что даже в самых
фантастических и бессвязных грезах, даже в сновидениях ход нашего
воображения не был вполне произволен, что и здесь существовала некоторая
связь между различными следующими друг за другом идеями. Если бы мы
записали самый несвязный и непринужденный разговор, мы тотчас же заметили
бы нечто связывающее все его отдельные переходы; а при отсутствии такой
связи человек, прервавший нить разговора, все же мог бы сообщить нам, что в
его уме незаметно произошло сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от
предмета разговора. Замечено, что в самых различных языках, даже в тех,
между которыми нельзя предположить ни малейшей связи, ни малейшего
сообщения, слова, выражающие самые сложные идеи, в значительной мере
соответствуют друг другу; это служит верным доказательством того, что
простые идеи, заключенные в сложных, были соединены в силу какого-то общего
принципа, оказавшего одинаковое влияние на все человечество.
Хотя тот факт, что различные идеи связаны друг с другом, слишком очевиден,
чтобы он мог укрыться от наблюдения, ни один философ, насколько мне
известно, не попытался перечислить или классифицировать все принципы
ассоциации; между тем это предмет, по-видимому, достойный внимания. Мне
представляется, что существуют только три принципа связи между идеями, а
именно: сходство, смежность во времени или пространстве и причинность
(cause or effect).
Я думаю, мало кто станет сомневаться в том, что указанные принципы
действительно способствуют соединению идей. Портрет естественно переносит
наши мысли к оригиналу; упоминание об одном помещении в некотором здании
естественно приводит к вопросу или разговору о других, а думая о ранении,
мы едва ли можем удержаться от мысли о следующей за ним боли. Но что это
перечисление полно и что никаких других принципов ассоциации, кроме
упомянутых, нет - это, быть может, трудно было бы доказать так, чтобы
удовлетворить читателя или хотя бы себя самих. Все, что мы можем сделать в
данном случае,-это рассмотреть несколько примеров и тщательно исследовать
принцип соединения различных мыслей, не останавливаясь до тех пор, пока не
достигнем как можно более общего принципа. Чем большее количество примеров
мы рассмотрим и чем более тщательно подойдем к делу, тем тверже будет наша
уверенность, что составленное нами на основании всего этого перечисление
полно и совершенно.
ГЛАВА IV СКЕПТИЧЕСКИЕ СОМНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ УМА
Часть 1
Все объекты, доступные человеческому разуму или исследованию, по природе
своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношения между идеями
и факты. К первому виду относятся такие науки, как геометрия, алгебра и
арифметика, и вообще всякое суждение, достоверность которого или
интуитивна, или демонстративна. Суждение, что квадрат гипотенузы равен
сумме квадратов двух других сторон, выражает отношение между указанными
фигурами; в суждении трижды пять равно половине тридцати выражается
отношение между данными числами. К такого рода суждениям можно прийти
благодаря одной только мыслительной деятельности, независимо от того, что
существует где бы то ни было во вселенной. Пусть в природе никогда бы не
существовало ни одного круга или треугольника, и все-таки истины,
доказанные Евклидом, навсегда сохранили бы свою достоверность и очевидность.
Факты, составляющие второй вид объектов человеческого разума,
удостоверяются иным способом, и, как бы велика ни была для нас очевидность
их истины, она иного рода, чем предыдущая. Противоположность всякого факта
всегда возможна, потому что она никогда не может заключать в себе
противоречия, и наш ум всегда представляет ее так же легко и ясно, как если
бы она вполне соответствовала действительности. Суждение Солнце завтра не
взойдет столь же ясно и столь же мало заключает в себе противоречие, как и
утверждение, что оно взойдет-, поэтому мы напрасно старались бы обосновать
его ложность демонстративным путем: если бы последнюю можно было обосновать
демонстративно, это суждение заключало бы в себе противоречие и не могло бы
быть ясно представлено нашим умом.
Поэтому, быть может, небезынтересно будет исследовать природу той
очевидности, которая удостоверяет нам реальность какого-либо предмета или
же наличие какого-либо факта, выходящего за пределы непосредственных
показаний наших чувств или свидетельств нашей памяти. Нетрудно заметить,
что этой частью философии мало занимались и древние, и новые мыслители;
поэтому сомнения и ошибки, которые могут возникнуть у нас в ходе столь
важного исследования, будут тем более извинительны, что мы идем по столь
трудному пути без всякого проводника или путеводителя; они даже могут
оказаться полезными, ибо возбудят любознательность и поколеблют безотчетную
веру и убежденность, которые пагубны для всякого размышления и свободного
исследования. Открытие недостатков в общераспространенной философии, если
таковые найдутся, я думаю, не вызовет уныния, а, наоборот, послужит, как
это обычно и бывает, побудительной причиной к отысканию чего-нибудь более
полного и удовлетворительного, чем то, что до сих пор было предложено
публике.
Все заключения о фактах основаны, по-видимому, на отношении причины и
действия. Только это отношение может вывести нас за пределы свидетельств
нашей памяти и чувств. Если бы вы спросили кого-нибудь, почему он верит в
какой-либо факт, которого нет налицо, например в то, что его друг находится
в деревне или же во Франции, он привел бы вам какое-то основание, и
основанием этим был бы другой факт, например письмо, полученное от друга,
или знание его прежних намерений и обещаний. Найдя на пустынном острове
часы или какой-нибудь другой механизм, всякий заключит, что когда-то на
этом острове побывали люди. Все наши рассуждения относительно фактов
однородны: в них мы постоянно предполагаем, что существует связь между
наличным фактом и фактом, о котором мы заключаем на основании первого; если
бы эти факты ничто не связывало, наше заключение было бы совершенно
необоснованным. Если мы слышим в темноте внятный голос и разумную речь, это
убеждает нас в присутствии какого-то человека. Почему? Потому что эти факты
суть проявления человеческой организации, тесно с нею связанные. Если мы
проанализируем все остальные подобные заключения, то обнаружим, что все они
основаны на отношении причины и действия, близком или отдаленном, прямом
или косвенном.
Тепло и свет суть сопутствующие друг другу действия огня, и одно из этих
действий может быть законно выведено из другого.
Поэтому, если мы хотим решить для себя вопрос о природе очевидности,
удостоверяющей нам существование фактов, нужно исследовать, каким образом
мы приходим к познанию причин и действий.
Я решаюсь выдвинуть в качестве общего положения, не допускающего
исключений, то, что знание отношения причинности отнюдь не приобретается
путем априорных заключений, но возникает всецело из опыта, когда мы
замечаем, что отдельные объекты постоянно соединяются друг с другом.
Покажите какой-нибудь объект человеку с самым сильным природным разумом и
незаурядными способностями: если этот объект будет для него совершенно нов,
то, как бы он ни исследовал его доступные восприятию качества, он не в
состоянии будет открыть ни его причин, ни его действий. Если даже
предположить, что Адам с самого начала обладал в высшей степени совершенным
разумом, он не смог бы заключить на основании текучести и прозрачности
воды, что может в ней захлебнуться, или на основании света и теплоты огня,
что может в нем сгореть. Ни один объект не обнаруживает в своих доступных
чувствам качествах ни причин, его породивших, ни действий, которые он
произведет; и наш разум без помощи опыта не может сделать никакого
заключения относительно реального существования и фактов. Все охотно
согласятся с положением, что причины и действия могут быть открыты не
посредством разума, но посредством опыта, если применить это положение к
таким объектам, которые, насколько мы помним, некогда были нам совершенно
незнакомы, ибо мы должны учитывать свою полную неспособность предсказать в
то время, что именно могло быть ими вызвано. Дайте два гладких куска
мрамора человеку, не имеющему понятия о естественной философии, и он
никогда не откроет, что эти куски пристанут друг к другу так, что будет
стоить больших усилий разъединить их по прямой линии, тогда как при
давлении сбоку они окажут весьма малое сопротивление. Легко соглашаются и с
тем, что явления, в малой степени соответствующие обычному течению природы,
мы узнаем лишь путем опыта; так, никто не воображает, будто взрыв пороха
или притяжение магнита могли быть открыты посредством априорных аргументов.
Точно так же, когда какое-нибудь действие зависит, по нашему предположению,
от сложного механизма или скрытого строения частей, мы не затрудняемся
приписывать все свое знание этого действия опыту. Кто станет утверждать,
что он в состоянии указать последнее основание того, что молоко или хлеб
является подходящей пищей для человека, а не для льва или тигра?
Но та же истина на первый взгляд, возможно, не покажется столь же очевидной
по отношению к явлениям, знакомым нам с момента нашего появления на свет,
вполне соответствующим всему течению природы и зависящим, по нашему
предположению, от простых качеств объектов, а не от скрытого строения их
частей. Мы склонны воображать, что были бы в состоянии открыть такие
действия без опыта, благодаря одной лишь деятельности нашего разума; мы
думаем, будто, оказавшись внезапно перенесенными в этот мир, мы сразу могли
бы заключить, что один бильярдный шар сообщит другому движение путем толчка
и нам не нужно было бы ждать этого явления, чтобы с достоверностью судить о
нем. Таково уж влияние привычки: там, где она сильнее всего, она не только
прикрывает наше природное невежество, но и скрывается сама и как бы
отсутствует потому только, что проявляется в самой сильной степени.
Но чтобы убедить нас в том, что мы узнаем все законы природы и все без
исключения действия тел только путем опыта, быть может, будет достаточно
следующих рассуждений. Если бы нам показали какой-нибудь объект и
предложили высказать, не справляясь с предшествующими наблюдениями, свое
мнение относительно действия, которое он произведет, каким образом, скажите
мне, должен был бы действовать в таком случае наш ум? Он должен был бы
выдумать или вообразить какое-нибудь явление, которое и приписал бы объекту
как его действие; но ясно, что подобное измышление всегда будет совершенно
произвольным. Наш ум никоим образом не может найти действия в
предполагаемой причине, даже посредством самого тщательного рассмотрения и
исследования,-ведь действие совершенно отлично
от причины и поэтому никогда не может быть открыто в ней. Движение второго
бильярдного шара - это явление, совершенно отличное от движения первого, и
в первом нет ничего, что заключало бы в себе малейший намек на второе.
Камень или кусок металла, поднятый вверх и оставленный без поддержки,
тотчас же падает, но если рассматривать этот факт a priori, то разве мы
находим в данном положении что-либо такое, что могло бы вызвать у нас идею
движения камня или куска металла вниз скорее, чем идею его движения вверх
или в каком-нибудь ином направлении?
Но если воображение или измышление любого единичного действия в отношении
всех явлений природы произвольно, коль скоро мы не принимаем во внимание
опыт, таковыми же мы должны считать и предполагаемые узы, или связь, между
причиной и действием, связь, объединяющую их и устраняющую возможность
того, чтобы следствием данной причины было какое-нибудь иное действие. Если
я вижу, например, что бильярдный шар движется по прямой линии к другому, и
если даже, предположим, мне случайно приходит в голову, что движение
второго шара будет результатом их соприкосновения или столкновения, то
разве я не в состоянии представить себе, что сотня других явлений может
точно так же быть следствием этой причины? Разве оба этих шара не могут
остаться в абсолютном покое? Разве не может первый шар вернуться по прямой
линии назад или отскочить от второго по какой угодно линии или в каком
угодно направлении? Все эти предположения допустимы и мыслимы. Почему же мы
станем отдавать предпочтение лишь одному из них, хотя оно не более
допустимо и мыслимо, чем другие? Никакие априорные рассуждения никогда не
смогут доказать нам основательность этого предположения.
Словом, всякое действие есть явление, отличное от своей причины. В силу
этого оно не могло бы быть открыто в причине, и всякое измышление его или
априорное представление о нем неизбежно будет совершенно произвольным; даже
после того как это действие станет известно, связь его с причиной должна
казаться нам столь же произвольной, коль скоро существует много других
действий, которые должны представляться разуму столь же допустимыми и
естественными. Итак, мы напрасно стали бы претендовать на то, чтобы
определить (determiner) любое единичное явление или заключить о причине и
действии без помощи наблюдения и опыта.
Все это может объяснить нам, почему ни один разумный и скромный философ
никогда не претендовал на то, чтобы установить последнюю причину
какого-нибудь действия природы или же ясно показать, как действует та сила,
которая порождает какое-либо единичное действие во вселенной.
Общепризнанно, что предельное усилие, доступное человеческому разуму,-это
приведение начал, производящих явления природы, к большей простоте и
сведение многих частных действий к немногим общим причинам путем
заключений, основанных на аналогии, опыте и наблюдении. Что же касается
причин этих общих причин, то мы напрасно будем стараться открыть их;
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Исследование о человеческом разумении'
1 2 3 4
оттенки этого цвета, за исключением одного, упомянутого выше, причем будет
соблюден постепенный переход от самого темного к самому светлому; очевидно,
что он заметит пропуск там, где недостает оттенка, и почувствует, что в
данном месте разница между смежными цветами больше, чем в остальных. И вот
я спрашиваю: может ли человек собственным воображением заполнить такой
пробел и составить себе представление об этом особенном оттенке, хотя бы
таковой никогда не воспринимался его чувствами? Я думаю, большинство будет
того мнения, что человек в состоянии это сделать, а это может служить
доказательством тому, что простые идеи не всегда, не каждый раз вызываются
соответствующими впечатлениями; впрочем, данный пример столь исключителен,
что едва ли должен быть принят нами во внимание и не заслуживает того,
чтобы мы из-за него одного изменили свой общий принцип.
Итак, у нас есть положение, которое не только само по себе, по-видимому,
просто и понятно, но и, более того, при надлежащем применении может сделать
столь же ясным и всякий спор, а также изгнать тот непонятный жаргон,
который так долго господствовал в метафизических рассуждениях, только
компрометируя их. Все идеи, а в особенности отвлеченные, естественно, слабы
и неясны; наш ум нетвердо владеет ими, они легко могут быть смешаны с
другими, похожими на них идеями, а если мы часто употребляли какой-нибудь
термин, хотя и лишенный точного значения, то мы способны вообразить, будто
с ним связана определенная идея. Напротив, все впечатления, т. е. все
ощущения, как внешние, так и внутренние, являются сильными и живыми, они
гораздо точнее разграничены, и впасть относительно них в ошибку или
заблуждение трудно. Поэтому, как только мы подозреваем, что какой-либо
философский термин употребляется без определенного значения или не имеет
соответствующей идеи (что случается весьма часто), нам следует только
спросить: от какого впечатления происходит эта предполагаемая идея? А если
мы не сможем указать подобное впечатление, это только подтвердит наше
подозрение. Рассматривая идеи в таком ясном свете, мы надеемся пресечь все
споры, которые могут возникнуть относительно их природы и реальности.
ГЛАВА III ОБ АССОЦИАЦИИ ИДЕЙ
Очевидно, что существует принцип соединения различных мыслей, или идей,
нашего ума и что, появляясь в памяти или воображении, они вызывают друг
друга до известной степени методично и регулярно. При серьезном размышлении
или разговоре это столь доступно наблюдению, что всякая отдельная мысль,
прерывающая правильное течение или сцепление идей, тотчас же замечается
нами и отбрасывается. Но, подумав, мы найдем, что даже в самых
фантастических и бессвязных грезах, даже в сновидениях ход нашего
воображения не был вполне произволен, что и здесь существовала некоторая
связь между различными следующими друг за другом идеями. Если бы мы
записали самый несвязный и непринужденный разговор, мы тотчас же заметили
бы нечто связывающее все его отдельные переходы; а при отсутствии такой
связи человек, прервавший нить разговора, все же мог бы сообщить нам, что в
его уме незаметно произошло сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от
предмета разговора. Замечено, что в самых различных языках, даже в тех,
между которыми нельзя предположить ни малейшей связи, ни малейшего
сообщения, слова, выражающие самые сложные идеи, в значительной мере
соответствуют друг другу; это служит верным доказательством того, что
простые идеи, заключенные в сложных, были соединены в силу какого-то общего
принципа, оказавшего одинаковое влияние на все человечество.
Хотя тот факт, что различные идеи связаны друг с другом, слишком очевиден,
чтобы он мог укрыться от наблюдения, ни один философ, насколько мне
известно, не попытался перечислить или классифицировать все принципы
ассоциации; между тем это предмет, по-видимому, достойный внимания. Мне
представляется, что существуют только три принципа связи между идеями, а
именно: сходство, смежность во времени или пространстве и причинность
(cause or effect).
Я думаю, мало кто станет сомневаться в том, что указанные принципы
действительно способствуют соединению идей. Портрет естественно переносит
наши мысли к оригиналу; упоминание об одном помещении в некотором здании
естественно приводит к вопросу или разговору о других, а думая о ранении,
мы едва ли можем удержаться от мысли о следующей за ним боли. Но что это
перечисление полно и что никаких других принципов ассоциации, кроме
упомянутых, нет - это, быть может, трудно было бы доказать так, чтобы
удовлетворить читателя или хотя бы себя самих. Все, что мы можем сделать в
данном случае,-это рассмотреть несколько примеров и тщательно исследовать
принцип соединения различных мыслей, не останавливаясь до тех пор, пока не
достигнем как можно более общего принципа. Чем большее количество примеров
мы рассмотрим и чем более тщательно подойдем к делу, тем тверже будет наша
уверенность, что составленное нами на основании всего этого перечисление
полно и совершенно.
ГЛАВА IV СКЕПТИЧЕСКИЕ СОМНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ УМА
Часть 1
Все объекты, доступные человеческому разуму или исследованию, по природе
своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношения между идеями
и факты. К первому виду относятся такие науки, как геометрия, алгебра и
арифметика, и вообще всякое суждение, достоверность которого или
интуитивна, или демонстративна. Суждение, что квадрат гипотенузы равен
сумме квадратов двух других сторон, выражает отношение между указанными
фигурами; в суждении трижды пять равно половине тридцати выражается
отношение между данными числами. К такого рода суждениям можно прийти
благодаря одной только мыслительной деятельности, независимо от того, что
существует где бы то ни было во вселенной. Пусть в природе никогда бы не
существовало ни одного круга или треугольника, и все-таки истины,
доказанные Евклидом, навсегда сохранили бы свою достоверность и очевидность.
Факты, составляющие второй вид объектов человеческого разума,
удостоверяются иным способом, и, как бы велика ни была для нас очевидность
их истины, она иного рода, чем предыдущая. Противоположность всякого факта
всегда возможна, потому что она никогда не может заключать в себе
противоречия, и наш ум всегда представляет ее так же легко и ясно, как если
бы она вполне соответствовала действительности. Суждение Солнце завтра не
взойдет столь же ясно и столь же мало заключает в себе противоречие, как и
утверждение, что оно взойдет-, поэтому мы напрасно старались бы обосновать
его ложность демонстративным путем: если бы последнюю можно было обосновать
демонстративно, это суждение заключало бы в себе противоречие и не могло бы
быть ясно представлено нашим умом.
Поэтому, быть может, небезынтересно будет исследовать природу той
очевидности, которая удостоверяет нам реальность какого-либо предмета или
же наличие какого-либо факта, выходящего за пределы непосредственных
показаний наших чувств или свидетельств нашей памяти. Нетрудно заметить,
что этой частью философии мало занимались и древние, и новые мыслители;
поэтому сомнения и ошибки, которые могут возникнуть у нас в ходе столь
важного исследования, будут тем более извинительны, что мы идем по столь
трудному пути без всякого проводника или путеводителя; они даже могут
оказаться полезными, ибо возбудят любознательность и поколеблют безотчетную
веру и убежденность, которые пагубны для всякого размышления и свободного
исследования. Открытие недостатков в общераспространенной философии, если
таковые найдутся, я думаю, не вызовет уныния, а, наоборот, послужит, как
это обычно и бывает, побудительной причиной к отысканию чего-нибудь более
полного и удовлетворительного, чем то, что до сих пор было предложено
публике.
Все заключения о фактах основаны, по-видимому, на отношении причины и
действия. Только это отношение может вывести нас за пределы свидетельств
нашей памяти и чувств. Если бы вы спросили кого-нибудь, почему он верит в
какой-либо факт, которого нет налицо, например в то, что его друг находится
в деревне или же во Франции, он привел бы вам какое-то основание, и
основанием этим был бы другой факт, например письмо, полученное от друга,
или знание его прежних намерений и обещаний. Найдя на пустынном острове
часы или какой-нибудь другой механизм, всякий заключит, что когда-то на
этом острове побывали люди. Все наши рассуждения относительно фактов
однородны: в них мы постоянно предполагаем, что существует связь между
наличным фактом и фактом, о котором мы заключаем на основании первого; если
бы эти факты ничто не связывало, наше заключение было бы совершенно
необоснованным. Если мы слышим в темноте внятный голос и разумную речь, это
убеждает нас в присутствии какого-то человека. Почему? Потому что эти факты
суть проявления человеческой организации, тесно с нею связанные. Если мы
проанализируем все остальные подобные заключения, то обнаружим, что все они
основаны на отношении причины и действия, близком или отдаленном, прямом
или косвенном.
Тепло и свет суть сопутствующие друг другу действия огня, и одно из этих
действий может быть законно выведено из другого.
Поэтому, если мы хотим решить для себя вопрос о природе очевидности,
удостоверяющей нам существование фактов, нужно исследовать, каким образом
мы приходим к познанию причин и действий.
Я решаюсь выдвинуть в качестве общего положения, не допускающего
исключений, то, что знание отношения причинности отнюдь не приобретается
путем априорных заключений, но возникает всецело из опыта, когда мы
замечаем, что отдельные объекты постоянно соединяются друг с другом.
Покажите какой-нибудь объект человеку с самым сильным природным разумом и
незаурядными способностями: если этот объект будет для него совершенно нов,
то, как бы он ни исследовал его доступные восприятию качества, он не в
состоянии будет открыть ни его причин, ни его действий. Если даже
предположить, что Адам с самого начала обладал в высшей степени совершенным
разумом, он не смог бы заключить на основании текучести и прозрачности
воды, что может в ней захлебнуться, или на основании света и теплоты огня,
что может в нем сгореть. Ни один объект не обнаруживает в своих доступных
чувствам качествах ни причин, его породивших, ни действий, которые он
произведет; и наш разум без помощи опыта не может сделать никакого
заключения относительно реального существования и фактов. Все охотно
согласятся с положением, что причины и действия могут быть открыты не
посредством разума, но посредством опыта, если применить это положение к
таким объектам, которые, насколько мы помним, некогда были нам совершенно
незнакомы, ибо мы должны учитывать свою полную неспособность предсказать в
то время, что именно могло быть ими вызвано. Дайте два гладких куска
мрамора человеку, не имеющему понятия о естественной философии, и он
никогда не откроет, что эти куски пристанут друг к другу так, что будет
стоить больших усилий разъединить их по прямой линии, тогда как при
давлении сбоку они окажут весьма малое сопротивление. Легко соглашаются и с
тем, что явления, в малой степени соответствующие обычному течению природы,
мы узнаем лишь путем опыта; так, никто не воображает, будто взрыв пороха
или притяжение магнита могли быть открыты посредством априорных аргументов.
Точно так же, когда какое-нибудь действие зависит, по нашему предположению,
от сложного механизма или скрытого строения частей, мы не затрудняемся
приписывать все свое знание этого действия опыту. Кто станет утверждать,
что он в состоянии указать последнее основание того, что молоко или хлеб
является подходящей пищей для человека, а не для льва или тигра?
Но та же истина на первый взгляд, возможно, не покажется столь же очевидной
по отношению к явлениям, знакомым нам с момента нашего появления на свет,
вполне соответствующим всему течению природы и зависящим, по нашему
предположению, от простых качеств объектов, а не от скрытого строения их
частей. Мы склонны воображать, что были бы в состоянии открыть такие
действия без опыта, благодаря одной лишь деятельности нашего разума; мы
думаем, будто, оказавшись внезапно перенесенными в этот мир, мы сразу могли
бы заключить, что один бильярдный шар сообщит другому движение путем толчка
и нам не нужно было бы ждать этого явления, чтобы с достоверностью судить о
нем. Таково уж влияние привычки: там, где она сильнее всего, она не только
прикрывает наше природное невежество, но и скрывается сама и как бы
отсутствует потому только, что проявляется в самой сильной степени.
Но чтобы убедить нас в том, что мы узнаем все законы природы и все без
исключения действия тел только путем опыта, быть может, будет достаточно
следующих рассуждений. Если бы нам показали какой-нибудь объект и
предложили высказать, не справляясь с предшествующими наблюдениями, свое
мнение относительно действия, которое он произведет, каким образом, скажите
мне, должен был бы действовать в таком случае наш ум? Он должен был бы
выдумать или вообразить какое-нибудь явление, которое и приписал бы объекту
как его действие; но ясно, что подобное измышление всегда будет совершенно
произвольным. Наш ум никоим образом не может найти действия в
предполагаемой причине, даже посредством самого тщательного рассмотрения и
исследования,-ведь действие совершенно отлично
от причины и поэтому никогда не может быть открыто в ней. Движение второго
бильярдного шара - это явление, совершенно отличное от движения первого, и
в первом нет ничего, что заключало бы в себе малейший намек на второе.
Камень или кусок металла, поднятый вверх и оставленный без поддержки,
тотчас же падает, но если рассматривать этот факт a priori, то разве мы
находим в данном положении что-либо такое, что могло бы вызвать у нас идею
движения камня или куска металла вниз скорее, чем идею его движения вверх
или в каком-нибудь ином направлении?
Но если воображение или измышление любого единичного действия в отношении
всех явлений природы произвольно, коль скоро мы не принимаем во внимание
опыт, таковыми же мы должны считать и предполагаемые узы, или связь, между
причиной и действием, связь, объединяющую их и устраняющую возможность
того, чтобы следствием данной причины было какое-нибудь иное действие. Если
я вижу, например, что бильярдный шар движется по прямой линии к другому, и
если даже, предположим, мне случайно приходит в голову, что движение
второго шара будет результатом их соприкосновения или столкновения, то
разве я не в состоянии представить себе, что сотня других явлений может
точно так же быть следствием этой причины? Разве оба этих шара не могут
остаться в абсолютном покое? Разве не может первый шар вернуться по прямой
линии назад или отскочить от второго по какой угодно линии или в каком
угодно направлении? Все эти предположения допустимы и мыслимы. Почему же мы
станем отдавать предпочтение лишь одному из них, хотя оно не более
допустимо и мыслимо, чем другие? Никакие априорные рассуждения никогда не
смогут доказать нам основательность этого предположения.
Словом, всякое действие есть явление, отличное от своей причины. В силу
этого оно не могло бы быть открыто в причине, и всякое измышление его или
априорное представление о нем неизбежно будет совершенно произвольным; даже
после того как это действие станет известно, связь его с причиной должна
казаться нам столь же произвольной, коль скоро существует много других
действий, которые должны представляться разуму столь же допустимыми и
естественными. Итак, мы напрасно стали бы претендовать на то, чтобы
определить (determiner) любое единичное явление или заключить о причине и
действии без помощи наблюдения и опыта.
Все это может объяснить нам, почему ни один разумный и скромный философ
никогда не претендовал на то, чтобы установить последнюю причину
какого-нибудь действия природы или же ясно показать, как действует та сила,
которая порождает какое-либо единичное действие во вселенной.
Общепризнанно, что предельное усилие, доступное человеческому разуму,-это
приведение начал, производящих явления природы, к большей простоте и
сведение многих частных действий к немногим общим причинам путем
заключений, основанных на аналогии, опыте и наблюдении. Что же касается
причин этих общих причин, то мы напрасно будем стараться открыть их;
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Исследование о человеческом разумении'
1 2 3 4