само же
резонерство имеет перед собой на выбор самые многообразные и самые различные
воззрения, застывшее определение которых может в конце концов давать только
произвол. При этом способе начинать науку с ее дефиниции нет и речи о
потребности показать необходимость ее предмета и, следовательно, также ее
самой.
Итак, в настоящем произведении понятие чистой науки и его дедукция
берутся как предпосылка постольку, поскольку феноменология духа есть не что
иное, как дедукция его. Абсолютное знание есть истина всех способов
сознания, потому что, как показало [описанное в "Феноменологии духа"]
движение сознания, лишь в абсолютном знании полностью преодолевается разрыв
между предметом и достоверностью самого себя, я истина стала равной этой
достоверности, так же как и эта достоверность стала равной истине.
Чистая наука, стало быть, предполагает освобождение от противоположности
сознания [и его предмета]. Она содержит в себе мысль, поскольку мысль есть
также и суть вещи (Sache) сама по себе, или содержит суть вещи саму по себе
(die Sache an sich selbst), поскольку суть вещи есть также и чистая мысль. В
качестве науки истина есть чистое развивающееся самосознание и имеет образ
самости [что выражается в том], что в себе и для себя сущее есть осознанное
(gewusster) понятие, а понятие, как таковое, есть в себе и для себе сущее.
Это объективное мышление и есть содержание чистой науки. Она поэтому в такой
мере не формальна, в такой мере не лишена материи для действительного и
истинного познания, что скорее лишь ее содержание и есть абсолютно истинное
или (если еще угодно пользоваться словом "материя") подлинная материя, но
такая материя, для которой форма не есть нечто внешнее, так как эта материя
есть скорее чистая мысль и, следовательно, есть сама абсолютная форма.
Логику, стало быть, следует понимать как систему чистого разума, как царство
чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для
себя самой. Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображение
Бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и конечного
духа.
Анаксагор восхваляется как тот, кто впервые высказал ту мысль, что нус,
мысль, есть принцип мира, что необходимо определить сущность мира как мысль.
Он этим положил основание интеллектуального воззрения на Вселенную, чистым
видом (Gestalt) которого должна быть логика. В ней мы имеем дело не с
мышлением о чем-то таком, что имело бы для себя основание вне мышления, не с
формами, которые будто бы дают только признаки истины; но необходимые формы
и собственные определения мышления суть само содержание и сама высшая
истина.
Для того чтобы представление по крайней мере понимало, в чем дело,
следует отбросить мнение, будто истина есть нечто осязаемое. Подобную
осязаемость вносят, например, даже еще в платоновские идеи, имеющие бытие в
мышлении Бога [толкуя их так], как будто они существующие вещи, но
существующие в некоем другом мире или области, вне которой находится мир
действительности, обладающий отличной от этих идей субстанциальностью,
реальной только благодаря этому отличию. Платоновская идея есть не что иное,
как всеобщее, или, говоря более определенно, понятие предмета; лишь в своем
понятии нечто обладает действительностью; поскольку же оно отлично от своего
понятия, оно перестает быть действительным и есть нечто ничтожное;
осязаемость и чувственное вовне-себя-бытие принадлежат этой ничтожной
стороне. - Но, с другой стороны, можно сослаться на собственные
представления обычной логики; в ней ведь принимается, что, например,
дефиниции содержат не определения, относящиеся лишь к познающему субъекту, а
определения предмета, составляющие его самую существенную, неотъемлемую
природу. Или [другой пример]: когда умозаключают от данных определений к
другим, считают, что выводы не нечто внешнее и чуждое предмету, а скорее
принадлежат самому предмету, что этому мышлению соответствует бытие. -
Вообще при употреблении форм понятия, суждения, умозаключения, дефиниции,
деления т. д. исходят и того, что они формы не только сознающего себя
мышления, но и предметного смысла (Verstandes). -"Мышление" есть выражение,
которое содержащееся в нем определение приписывает преимущественно сознанию.
Но так как говорят, что в предметном мире есть смысл (Verstand), разум, что
дух и природа имеют всеобщие законы, согласно которым протекает их жизнь и
совершаются их изменения, то признают, что определения мысли обладают также
и объективными ценностью и существованием.
Критическая философия, правда, уже превратила метафизику в логику; однако
подобно позднейшему идеализму 1Я она из страха перед объектом придала, как
мы уже сказали выше, логическим определениям преимущественно субъективное
значение; в то же время они тем самым остаются обремененными объектом,
которого они избегали, и в них оставались как нечто потустороннее, вещь в
себе 19, бесконечный импульс 20. Но освобождение от противоположности
сознания [и его предмета], которое наука должна иметь возможность
предположить, возвышает определения мысли над этим робким, незавершенным
взглядом и требует, чтобы их рассматривали такими, каковы они в себе и для
себя, без такого рода ограничения и отношения, требует, чтобы их
рассматривали как логическое, как чисто разумное.
Кант в одном месте считает счастьем для логики, а именно для того
агрегата определений и положений, который обычно носит название логики, то,
что она сравнительно с другими науками достигла столь раннего завершения; со
времени Аристотеля она, по его словам, не сделала ни одного шага назад, но
также и ни одного шага вперед; последнего она не сделала потому, что она,
судя по всему, казалась законченной и завершенной. - Но если со времени
Аристотеля логика не подверглась никаким изменениям, - и в самом деле при
рассмотрении новых учебников логики мы убеждаемся, что изменения сводятся
часто больше всего лишь к сокращениям, - то мы отсюда должны сделать скорее
тот вывод, что она тем более нуждается в полной переработке; ибо
двухтысячелетняя непрерывная работа духа должна была ему доставить более
высокое сознание о своем мышлении и о своей чистой сущности в самой себе.
Сравнение образов, до которых поднялись дух практического и религиозного
миров и дух науки во всякого рода реальном и идеальном сознании, с образом,
который носит логика (его сознание о своей чистой сущности), являет столь
огромное различие, что даже при самом поверхностном рассмотрении не может не
бросаться тотчас же в глаза, что это последнее сознание совершенно не
соответствует тем взлетам и недостойно их.
И в самом деле, потребность в преобразовании логики чувствовалась давно.
Следует сказать, что в той форме и с тем содержанием, с каким логика
излагается в учебниках, она сделалась предметом презрения. Ее еще тащат за
собой больше из-за смутного чувства, что совершенно без логики не обойтись,
и из-за сохранившегося еще привычного, традиционного представления о ее
важности, нежели из убеждения, что то обычное содержание и занятие теми
пустыми формами ценны и полезны.
Расширение, которое она получила в продолжение некоторого времени
благодаря [добавлению] психологического, педагогического и даже
физиологического материала, в дальнейшем почти все признали искажением.
Большая часть этих психологических, педагогических, физиологических
наблюдений, законов и правил все равно, даны ли они в логике или в
какой-либо другой науке, сама по себе должна представляться очень плоской и
тривиальной. А уж такие, например, правила, что следует продумывать и
подвергать критическому разбору прочитанное в книгах или слышанное, что тот,
кто плохо видит, должен помочь своим глазам, надевая очки (правила,
дававшиеся в учебниках по так называемой прикладной логике и притом с
серьезным видом разделенные на параграфы, дабы люди достигли истины),-такие
правила должны казаться излишними всем, кроме разве автора учебника или
преподавателей, не знающих, как растянуть слишком краткое и мертвенное
содержание логики 22.
Что же касается этого содержания, то мы уже указали выше, почему оно так
плоско. Его застывшие определения считаются незыблемыми и ставятся лишь во
внешнее отношение друг с другом. Оттого, что в суждениях и умозаключениях
оперируют главным образом количественной стороной определений и исходят из
нее, все оказывается покоящимся на внешнем различии, на голом сравнении, все
становится совершенно аналитическим способом [рассуждения] и лишенным
понятия вычислением. Дедукция так называемых правил и законов, в особенности
законов и правил умозаключения, немногим лучше, чем перебирание палочек
разной длины для сортирования их по величине или чем детская игра, состоящая
в подборе подгоняемых друг к другу частей различным образом разрезанных
картинок. - Поэтому не без основания приравнивали это мышление к счету и в
свою очередь счет - к этому мышлению. В арифметике числа берутся как нечто
лишенное понятия, как нечто такое, что помимо своего равенства или
неравенства, т. е. помимо своего совершенно внешнего отношения, не имеет
никакого значения, - берутся как нечто такое, что ни само по себе, ни в
своих отношениях не есть мысль. Когда мы механически вычисляем, что три
четверти, помноженные на две трети, дают половину, то это действие содержит
примерно столь же много или столь же мало мыслей, как и соображение о том,
возможен ли в данной фигуре тот или другой вид умозаключения.
Дабы эти мертвые кости логики оживотворялись духом и получили, таким
образом, содержимое и содержание, ее методом должен быть тот, который
единственно только и способен сделать ее чистой наукой. В том состоянии, в
котором она находится, нет даже предчувствия научного метода. Она имеет,
можно сказать, форму опытной науки. Опытные науки для того, чем они должны
быть, нашли свой особый метод, метод дефиниции и классификации своего
материала, насколько это возможно. Чистая математика также имеет свой метод,
который подходит для ее абстрактных предметов и для количественного
определения, единственно в котором она их рассматривает. Главное об этом
методе и вообще о подчиненном характере той научности, которая возможна в
математике, я высказал в предисловии к "Феноменологии духа", но он будет
рассмотрен нами более подробно в рамках самой логики. Спиноза, Вольф и
другие впали в соблазн применить этот метод также и к философии и сделать
внешнее движение лишенного понятия количества движением понятия, что само по
себе противоречиво. До сих пор философия еще не нашла своего метода. Она
смотрела с завистью на системное построение математики и, как мы сказали,
заимствовала у нее ее метод или обходилась методом тех наук, которые
представляют собой лишь смесь данного материала, исходящих из опыта
положений и мыслей, или выходила из затруднения тем, что просто отбрасывала
всякий метод. Но раскрытие того, что единственно только и может быть
истинным методом философской науки, составляет предмет самой логики, ибо
метод есть осознание формы внутреннего самодвижения ее содержания. В
"Феноменологии духа" я дал образчик этого метода применительно к более
конкретному предмету, к сознанию (позднее же - применительно и к другим
конкретным предметам и соотвественно частям философии). Там я показал формы
сознания, каждая из которых при своей реализации разрешает (auflost) в то же
время самое себя, имеет своим результатом свое собственное отрицание, - и
тем самым перешла в некоторую более высокую форму. Единственное, что нужно
для научного прогресса (Fortgang) и к совершенно простому пониманию чего
следует главным образом стремиться, - это познание логического положения о
том, что отрицательное равным образом и положительно или, иначе говоря,
противоречащее себе не переходит в нуль, в абстрактное ничто, а по существу
лишь в отрицание своего особенного содержания, или, другими словами, такое
отрицание есть не отрицание всего, а отрицание определенной вещи, которая
разрешает самое себя, стало быть, такое отрицание есть определенное
отрицание и, следовательно, результат содержит по существу то, из чего он
вытекает; это есть, собственно говоря, тавтология, ибо в противном случае он
был бы чем-то непосредственным, а не результатом. Так как то, что получается
в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет
некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое
понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или
противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но
содержит больше, чем только его, и есть единство его и его
противоположности. - Таким путем должна вообще образоваться система понятий,
- и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении
получить свое завершение.
Я, разумеется, не могу полагать, что метод, которому я следовал в этой
системе логики или, вернее, которому следовала в самой себе эта система, не
допускает еще значительного усовершенствования, многочисленных улучшений в
частностях, но в то же время я знаю, что он единственно истинный. Это само
по себе явствует уже из того, что он не есть нечто отличное от своего
предмета и содержания, ибо именно содержание внутри себя, диалектика,
которую оно имеет в самом себе, движет вперед это содержание. Ясно, что
нельзя считать научными какие-либо способы изложения, если они не следуют
движению этого метода и не соответствуют его простому ритму, ибо движение
этого метода есть движение самой сути дела.
В соответствии с этим методом я напоминаю, что подразделения и заглавия
книг, разделов и глав, данные в настоящем сочинении, равно как и связанные с
ними объяснения, делаются для предварительного обзора и что они, собственно
говоря, имеют лишь историческую (historischem) ценность. Они не входят в
содержание и корпус науки, а суть сопоставления, произведенные внешней
рефлексией, которая уже ознакомилась со всем изложением в целом, заранее
знает поэтому последовательность его моментов и указывает их еще до того,
как они будут выведены из самой сути дела.
В других науках такие предварительные определения и подразделения, взятые
сами по себе, также представляют собой не что иное, как такие внешние
указания; но даже внутри самой науки они не поднимаются выше такого
характера. Даже в логике говорится, например: "У логики две главные части,
общая часть и методика". А затем в общей части мы без дальнейших объяснений
встречаем такие, скажем, заголовки, как "Законы мышления", и далее первая
глава: "О понятиях". Первый раздел: "О ясности понятий" и т. д. Эти
определения и подразделения, даваемые без всякой дедукции и обоснования,
образуют остов системы и всю связь подобных наук. Такого рода логика видит
свое призвание в провозглашении того, что понятия и истины должны быть
выведены из принципов; но когда речь идет о том, что она называет методом,
нет и намека на мысль о выведении. Порядок состоит здесь примерно в
сопоставлении однородного, в расмотрении более простого до [рассмотрения]
сложного и в других внешних соображениях. В отношении же внутренней
необходимой связи дело ограничивается перечнем определений тех или иных
разделов, и переход осуществляется лишь так, что ставят теперь: "Вторая
глава" или пишут: "Мы переходим теперь к суждениям" и т. д.
Заглавия и подразделения, встречающиеся в настоящей системе, сами по себе
также не имеют никакого другого значения, помимо указания на последующее
содержание. Но, кроме того, при рассмотрении самой сути дела должны найти
место необходимость связи и имманентное возникновение различий, ибо они
входят в собственное развитие определения понятия.
То, с помощью чего понятие ведет само себя дальше, это - указанное выше
отрицательное, которое оно имеет в самом себе; это составляет подлинно
диалектическое. Диалектика, которая рассматривалась как некая обособленная
часть логики и относительно цели и точки зрения которой господствовало,
можно сказать, полное непонимание, оказывается благодаря этому совсем в
другом положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
резонерство имеет перед собой на выбор самые многообразные и самые различные
воззрения, застывшее определение которых может в конце концов давать только
произвол. При этом способе начинать науку с ее дефиниции нет и речи о
потребности показать необходимость ее предмета и, следовательно, также ее
самой.
Итак, в настоящем произведении понятие чистой науки и его дедукция
берутся как предпосылка постольку, поскольку феноменология духа есть не что
иное, как дедукция его. Абсолютное знание есть истина всех способов
сознания, потому что, как показало [описанное в "Феноменологии духа"]
движение сознания, лишь в абсолютном знании полностью преодолевается разрыв
между предметом и достоверностью самого себя, я истина стала равной этой
достоверности, так же как и эта достоверность стала равной истине.
Чистая наука, стало быть, предполагает освобождение от противоположности
сознания [и его предмета]. Она содержит в себе мысль, поскольку мысль есть
также и суть вещи (Sache) сама по себе, или содержит суть вещи саму по себе
(die Sache an sich selbst), поскольку суть вещи есть также и чистая мысль. В
качестве науки истина есть чистое развивающееся самосознание и имеет образ
самости [что выражается в том], что в себе и для себя сущее есть осознанное
(gewusster) понятие, а понятие, как таковое, есть в себе и для себе сущее.
Это объективное мышление и есть содержание чистой науки. Она поэтому в такой
мере не формальна, в такой мере не лишена материи для действительного и
истинного познания, что скорее лишь ее содержание и есть абсолютно истинное
или (если еще угодно пользоваться словом "материя") подлинная материя, но
такая материя, для которой форма не есть нечто внешнее, так как эта материя
есть скорее чистая мысль и, следовательно, есть сама абсолютная форма.
Логику, стало быть, следует понимать как систему чистого разума, как царство
чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для
себя самой. Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображение
Бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и конечного
духа.
Анаксагор восхваляется как тот, кто впервые высказал ту мысль, что нус,
мысль, есть принцип мира, что необходимо определить сущность мира как мысль.
Он этим положил основание интеллектуального воззрения на Вселенную, чистым
видом (Gestalt) которого должна быть логика. В ней мы имеем дело не с
мышлением о чем-то таком, что имело бы для себя основание вне мышления, не с
формами, которые будто бы дают только признаки истины; но необходимые формы
и собственные определения мышления суть само содержание и сама высшая
истина.
Для того чтобы представление по крайней мере понимало, в чем дело,
следует отбросить мнение, будто истина есть нечто осязаемое. Подобную
осязаемость вносят, например, даже еще в платоновские идеи, имеющие бытие в
мышлении Бога [толкуя их так], как будто они существующие вещи, но
существующие в некоем другом мире или области, вне которой находится мир
действительности, обладающий отличной от этих идей субстанциальностью,
реальной только благодаря этому отличию. Платоновская идея есть не что иное,
как всеобщее, или, говоря более определенно, понятие предмета; лишь в своем
понятии нечто обладает действительностью; поскольку же оно отлично от своего
понятия, оно перестает быть действительным и есть нечто ничтожное;
осязаемость и чувственное вовне-себя-бытие принадлежат этой ничтожной
стороне. - Но, с другой стороны, можно сослаться на собственные
представления обычной логики; в ней ведь принимается, что, например,
дефиниции содержат не определения, относящиеся лишь к познающему субъекту, а
определения предмета, составляющие его самую существенную, неотъемлемую
природу. Или [другой пример]: когда умозаключают от данных определений к
другим, считают, что выводы не нечто внешнее и чуждое предмету, а скорее
принадлежат самому предмету, что этому мышлению соответствует бытие. -
Вообще при употреблении форм понятия, суждения, умозаключения, дефиниции,
деления т. д. исходят и того, что они формы не только сознающего себя
мышления, но и предметного смысла (Verstandes). -"Мышление" есть выражение,
которое содержащееся в нем определение приписывает преимущественно сознанию.
Но так как говорят, что в предметном мире есть смысл (Verstand), разум, что
дух и природа имеют всеобщие законы, согласно которым протекает их жизнь и
совершаются их изменения, то признают, что определения мысли обладают также
и объективными ценностью и существованием.
Критическая философия, правда, уже превратила метафизику в логику; однако
подобно позднейшему идеализму 1Я она из страха перед объектом придала, как
мы уже сказали выше, логическим определениям преимущественно субъективное
значение; в то же время они тем самым остаются обремененными объектом,
которого они избегали, и в них оставались как нечто потустороннее, вещь в
себе 19, бесконечный импульс 20. Но освобождение от противоположности
сознания [и его предмета], которое наука должна иметь возможность
предположить, возвышает определения мысли над этим робким, незавершенным
взглядом и требует, чтобы их рассматривали такими, каковы они в себе и для
себя, без такого рода ограничения и отношения, требует, чтобы их
рассматривали как логическое, как чисто разумное.
Кант в одном месте считает счастьем для логики, а именно для того
агрегата определений и положений, который обычно носит название логики, то,
что она сравнительно с другими науками достигла столь раннего завершения; со
времени Аристотеля она, по его словам, не сделала ни одного шага назад, но
также и ни одного шага вперед; последнего она не сделала потому, что она,
судя по всему, казалась законченной и завершенной. - Но если со времени
Аристотеля логика не подверглась никаким изменениям, - и в самом деле при
рассмотрении новых учебников логики мы убеждаемся, что изменения сводятся
часто больше всего лишь к сокращениям, - то мы отсюда должны сделать скорее
тот вывод, что она тем более нуждается в полной переработке; ибо
двухтысячелетняя непрерывная работа духа должна была ему доставить более
высокое сознание о своем мышлении и о своей чистой сущности в самой себе.
Сравнение образов, до которых поднялись дух практического и религиозного
миров и дух науки во всякого рода реальном и идеальном сознании, с образом,
который носит логика (его сознание о своей чистой сущности), являет столь
огромное различие, что даже при самом поверхностном рассмотрении не может не
бросаться тотчас же в глаза, что это последнее сознание совершенно не
соответствует тем взлетам и недостойно их.
И в самом деле, потребность в преобразовании логики чувствовалась давно.
Следует сказать, что в той форме и с тем содержанием, с каким логика
излагается в учебниках, она сделалась предметом презрения. Ее еще тащат за
собой больше из-за смутного чувства, что совершенно без логики не обойтись,
и из-за сохранившегося еще привычного, традиционного представления о ее
важности, нежели из убеждения, что то обычное содержание и занятие теми
пустыми формами ценны и полезны.
Расширение, которое она получила в продолжение некоторого времени
благодаря [добавлению] психологического, педагогического и даже
физиологического материала, в дальнейшем почти все признали искажением.
Большая часть этих психологических, педагогических, физиологических
наблюдений, законов и правил все равно, даны ли они в логике или в
какой-либо другой науке, сама по себе должна представляться очень плоской и
тривиальной. А уж такие, например, правила, что следует продумывать и
подвергать критическому разбору прочитанное в книгах или слышанное, что тот,
кто плохо видит, должен помочь своим глазам, надевая очки (правила,
дававшиеся в учебниках по так называемой прикладной логике и притом с
серьезным видом разделенные на параграфы, дабы люди достигли истины),-такие
правила должны казаться излишними всем, кроме разве автора учебника или
преподавателей, не знающих, как растянуть слишком краткое и мертвенное
содержание логики 22.
Что же касается этого содержания, то мы уже указали выше, почему оно так
плоско. Его застывшие определения считаются незыблемыми и ставятся лишь во
внешнее отношение друг с другом. Оттого, что в суждениях и умозаключениях
оперируют главным образом количественной стороной определений и исходят из
нее, все оказывается покоящимся на внешнем различии, на голом сравнении, все
становится совершенно аналитическим способом [рассуждения] и лишенным
понятия вычислением. Дедукция так называемых правил и законов, в особенности
законов и правил умозаключения, немногим лучше, чем перебирание палочек
разной длины для сортирования их по величине или чем детская игра, состоящая
в подборе подгоняемых друг к другу частей различным образом разрезанных
картинок. - Поэтому не без основания приравнивали это мышление к счету и в
свою очередь счет - к этому мышлению. В арифметике числа берутся как нечто
лишенное понятия, как нечто такое, что помимо своего равенства или
неравенства, т. е. помимо своего совершенно внешнего отношения, не имеет
никакого значения, - берутся как нечто такое, что ни само по себе, ни в
своих отношениях не есть мысль. Когда мы механически вычисляем, что три
четверти, помноженные на две трети, дают половину, то это действие содержит
примерно столь же много или столь же мало мыслей, как и соображение о том,
возможен ли в данной фигуре тот или другой вид умозаключения.
Дабы эти мертвые кости логики оживотворялись духом и получили, таким
образом, содержимое и содержание, ее методом должен быть тот, который
единственно только и способен сделать ее чистой наукой. В том состоянии, в
котором она находится, нет даже предчувствия научного метода. Она имеет,
можно сказать, форму опытной науки. Опытные науки для того, чем они должны
быть, нашли свой особый метод, метод дефиниции и классификации своего
материала, насколько это возможно. Чистая математика также имеет свой метод,
который подходит для ее абстрактных предметов и для количественного
определения, единственно в котором она их рассматривает. Главное об этом
методе и вообще о подчиненном характере той научности, которая возможна в
математике, я высказал в предисловии к "Феноменологии духа", но он будет
рассмотрен нами более подробно в рамках самой логики. Спиноза, Вольф и
другие впали в соблазн применить этот метод также и к философии и сделать
внешнее движение лишенного понятия количества движением понятия, что само по
себе противоречиво. До сих пор философия еще не нашла своего метода. Она
смотрела с завистью на системное построение математики и, как мы сказали,
заимствовала у нее ее метод или обходилась методом тех наук, которые
представляют собой лишь смесь данного материала, исходящих из опыта
положений и мыслей, или выходила из затруднения тем, что просто отбрасывала
всякий метод. Но раскрытие того, что единственно только и может быть
истинным методом философской науки, составляет предмет самой логики, ибо
метод есть осознание формы внутреннего самодвижения ее содержания. В
"Феноменологии духа" я дал образчик этого метода применительно к более
конкретному предмету, к сознанию (позднее же - применительно и к другим
конкретным предметам и соотвественно частям философии). Там я показал формы
сознания, каждая из которых при своей реализации разрешает (auflost) в то же
время самое себя, имеет своим результатом свое собственное отрицание, - и
тем самым перешла в некоторую более высокую форму. Единственное, что нужно
для научного прогресса (Fortgang) и к совершенно простому пониманию чего
следует главным образом стремиться, - это познание логического положения о
том, что отрицательное равным образом и положительно или, иначе говоря,
противоречащее себе не переходит в нуль, в абстрактное ничто, а по существу
лишь в отрицание своего особенного содержания, или, другими словами, такое
отрицание есть не отрицание всего, а отрицание определенной вещи, которая
разрешает самое себя, стало быть, такое отрицание есть определенное
отрицание и, следовательно, результат содержит по существу то, из чего он
вытекает; это есть, собственно говоря, тавтология, ибо в противном случае он
был бы чем-то непосредственным, а не результатом. Так как то, что получается
в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет
некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое
понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или
противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но
содержит больше, чем только его, и есть единство его и его
противоположности. - Таким путем должна вообще образоваться система понятий,
- и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении
получить свое завершение.
Я, разумеется, не могу полагать, что метод, которому я следовал в этой
системе логики или, вернее, которому следовала в самой себе эта система, не
допускает еще значительного усовершенствования, многочисленных улучшений в
частностях, но в то же время я знаю, что он единственно истинный. Это само
по себе явствует уже из того, что он не есть нечто отличное от своего
предмета и содержания, ибо именно содержание внутри себя, диалектика,
которую оно имеет в самом себе, движет вперед это содержание. Ясно, что
нельзя считать научными какие-либо способы изложения, если они не следуют
движению этого метода и не соответствуют его простому ритму, ибо движение
этого метода есть движение самой сути дела.
В соответствии с этим методом я напоминаю, что подразделения и заглавия
книг, разделов и глав, данные в настоящем сочинении, равно как и связанные с
ними объяснения, делаются для предварительного обзора и что они, собственно
говоря, имеют лишь историческую (historischem) ценность. Они не входят в
содержание и корпус науки, а суть сопоставления, произведенные внешней
рефлексией, которая уже ознакомилась со всем изложением в целом, заранее
знает поэтому последовательность его моментов и указывает их еще до того,
как они будут выведены из самой сути дела.
В других науках такие предварительные определения и подразделения, взятые
сами по себе, также представляют собой не что иное, как такие внешние
указания; но даже внутри самой науки они не поднимаются выше такого
характера. Даже в логике говорится, например: "У логики две главные части,
общая часть и методика". А затем в общей части мы без дальнейших объяснений
встречаем такие, скажем, заголовки, как "Законы мышления", и далее первая
глава: "О понятиях". Первый раздел: "О ясности понятий" и т. д. Эти
определения и подразделения, даваемые без всякой дедукции и обоснования,
образуют остов системы и всю связь подобных наук. Такого рода логика видит
свое призвание в провозглашении того, что понятия и истины должны быть
выведены из принципов; но когда речь идет о том, что она называет методом,
нет и намека на мысль о выведении. Порядок состоит здесь примерно в
сопоставлении однородного, в расмотрении более простого до [рассмотрения]
сложного и в других внешних соображениях. В отношении же внутренней
необходимой связи дело ограничивается перечнем определений тех или иных
разделов, и переход осуществляется лишь так, что ставят теперь: "Вторая
глава" или пишут: "Мы переходим теперь к суждениям" и т. д.
Заглавия и подразделения, встречающиеся в настоящей системе, сами по себе
также не имеют никакого другого значения, помимо указания на последующее
содержание. Но, кроме того, при рассмотрении самой сути дела должны найти
место необходимость связи и имманентное возникновение различий, ибо они
входят в собственное развитие определения понятия.
То, с помощью чего понятие ведет само себя дальше, это - указанное выше
отрицательное, которое оно имеет в самом себе; это составляет подлинно
диалектическое. Диалектика, которая рассматривалась как некая обособленная
часть логики и относительно цели и точки зрения которой господствовало,
можно сказать, полное непонимание, оказывается благодаря этому совсем в
другом положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19