— Почему? — адвокат удивленно приподнял брови («Здорово однако он научился манипулировать своим внешним обликом!» — восхитился Шил), а Ир Шир наконец перестал скалиться.
Андроид Рен-Бич-6 тяжело вздохнул и устало произнес, глядя Шайену прямо в глаза:
— Наверное, правы были те, кто считал ваши эксперименты с андроидами ненужными и даже вредными. Я действительно, по-видимому, бракованный… Что же вы стоите? Дьявол вас побери. Бегите!!! Я их задержу. Вы разве не поняли, что один из них энф…
Договорить Рен-Бич-6 не успел, толстяк Ир Шир, словно огромный бесформенный дирижабль, легко преодолел разделявшее их расстояние и грузно обрушился андроиду на плечи.
— Бегите! — прохрипел Рен-Бич-6 и, пока Шил соображал, что бы по этому поводу мог сказать его эрудированный папа, кентавр одним рывком перебросил тело Шайена (вместе с драгоценным хвостом, конечно) себе на спину, прыгнул в сторону, встал на дыбы, а потом понесся так, что Шил забыл не только про своего папу, но и про то, что у него был еще и третий родитель — инкубатор фирмы… Черт знает, какой там фирмы был этот самый инкубатор!!!
Позади что-то запоздало грохнуло и натужно загудело.
Кентавр несся по улице и, если кое-где на пути и попадался случайный прохожий, то, как всякий уважающий и лелеющий себя обыватель, он из случайного норовил поспешно перейти в совсем уж невероятного, особенно в данную конкретную минуту — так, вроде как некоторая оптическая иллюзия, да и та уже рассосалась.
Шил исхитрился выглянуть из-за массивного конского крупа, застилавшего большую часть горизонта: прямо по курсу, если прокладывать его — через круп, естественно (что скорее не естественно, а привычно — слишком многое в этом мире делается через круп), были видны: толстяк Ир Шир, зачем-то расслаблено прикорнувший у ног Ор-Кар-Рау, и сам энфернец, отбросивший ненужный маскарад и представший во всей красе сверкающих деталей, вдохновенно, ненавязчиво, но не без фантазии переплетенных с отдельными частями, можно сказать, гуманоидного организма. Между этой аллегорической скульптурной группой эпохи упадка и и полного морального разложения и любопытно выглядывающим из-за крупа Шайеном, стоял набычившись Рен-Бич-6 с широко расставленными в стороны руками, будто не сходя с места собирался объять необъятное.
Ор-Кар-Рау как-то однобоко распух, сменил расцветку отдельных деталей, а потом из его недр вычленилось голубоватое дрожащие марево. Марево медленно направилось в сторону андроида. Рен-Бич-6 решительно сделал шаг навстречу…
Призрачное сияние окутало фигуру андроида. Мгновение ничего не происходило, а потом прямо на глазах пластиковая кожа ссохлась и потрескалась, выпали и рассыпались пылью волосы, мгновенно обветшала одежда, ржавый остов стал хрупким и осел прахом…
— Господи, да это же темпоральная… — вскричал пораженный Шайен, но в ту же секунду так грохнулся головой о конский круп, что в глазах заплясали яркие многоконечные звезды всех цветов и размеров, зато в голове уже не осталось не одной светлой мысли…
16
Боа споткнулся и, так как змеящаяся в недрах плоскогорья Утраченных Иллюзий тропинка все время упрямо вела под уклон, неожиданно для самого себя оказался почти верхом на не спеша продвигавшемся ниже по течению О'Харе. Похоже, О'Хара при всей своей многоопытности тоже не был готов к тому, что его именно в данный момент попытаются оседлать. Для начала он выронил из рук фонарь, и все погрузилось во внутриутробный мрак, а потом доблестный следователь, очевидно, чтобы занять чем-нибудь высвободившиеся конечности, стремительно стал на четвереньки, при этом Боа-наездник, благополучно продолжая двигаться вперед, перелетел ему через голову, слегка задев тяжелым туристским ботинком по самой макушке, и гулко шлепнулся плашмя, словно долго скитавшаяся по суходолу жаба, празднующая долгожданное возвращение в родную обитель.
— … … …, — сказал О'Хара на интерлинге, но с явным таукитянским акцентом, осторожно пощупал мгновенно вспухшую шишку и с необычайной искренностью в голосе добавил: — И всю вашу литературу тоже!
И первый раз в жизни Боа Этуаль не вступился за свою горячо почитаемую святыню.
— Эй, писатель, не дури! — О'Хара, все еще стоящий на четвереньках, попытался нашарить во тьме запропастившийся фонарь. — Вернись, и я, так и быть, опять оставлю все твои литературные приемчики без последствий. Я ведь понимаю: настоящий писатель должен быть эксцентричен, хотя, конечно, хотелось, чтобы он все же не всегда был эпицентром апокалипсических разрушений… Боа, отзовись?!! Элбрайн, хоть вы не молчите, а то я решу, что наконец оглох и ослеп и теперь смогу спокойно доживать свой век где-нибудь в приюте для честно спятивших на боевом посту полицейских — не видя и не слыша тех безобразий, что творятся вокруг… Элбрайн?!! Боа?!! Черт вас всех побрал, что ли, окончательно? Если я по долгу службы следователь, это вовсе не значит, что игра в прятки моя тайная слабость. Боа?!! Элбрайн?!!
О'Хара наконец наткнулся на фонарь: стекло разбилось, но лампочка, похоже, уцелела — вспыхнул свет, и О'Хара мысленно поклялся, что вытряхнет из Боа Этуаля всю его хилую писательскую душу, если только в ближайшем будущем удастся отыскать самого душевладельца.
Юла Элбрайна тоже обнаружить не удалось. О'Хара, как голодный волк, выслеживающий добычу, сделал круг по пещере — нигде никаких следов, а самым настораживающим было то, что тропинка, до сих пор безотказно уводящая в недра пещеры, упиралась в вульгарную кирпичную кладку. Дальше был тупик.
О'Хара потыкал кирпич пальцем — кирпич был обыкновенным кирпичом: холодным и твердым на ощупь.
17
Юл Элбрайн не уловил того момента, когда он сбился с курса, хотя казалось, что это в принципе невозможно. Ведь фонарь имелся только у О'Хары и Юл, хотя и был погружен в свои сумбурные мысли, но тем ни менее не настолько же, чтобы свернуть в сторону, остаться в темноте и этого не заметить.
Какое-то время Элбрайн еще продолжал идти, но вдруг понял, что огонь, маячащий впереди — это мираж. Как только Юл это осознал, огонь исчез.
Но мираж остался. Мираж чего-то присутствия, тут рядом — во тьме, только протяни руку.
Юл протянул руку и тут же ее отдернул: мираж был осязаем.
18
«Кажется, при последнем шаге я-таки приступил ту грань во взаимоотношениях с О'Харой, которая хоть и ненадежно, но все же служила сдерживающим фактором в природной тяге Юджина О'Хары к откровенному каннибализму. Это же надо было умудриться наступить ему не куда-нибудь, а на голову!!! Да, у него же голова — инструмент, как у меня, например, пишущая машинка, или как у танцора… ноги. Такое несчастье возможно только с моим счастьем. Теперь уж О'Хара наверняка меня живьем похоронит вмести с моим недоношенным эпохальным романом. О, боги! Какой писатель погибает!!!» — Боа не открывая глаз шевельнулся, силясь выбрать позу, более приличествующую трагизму ситуации, но потом все-таки решил попробовать принять уготованное судьбой с открытым забралом, заглянуть смерти, так сказать, в глаза. Лицом, одним словом, к лицу, или чем там она к нему повернулась…
Но к своему немалому удивлению багрово предапоплексического разъяренного лица О'Хары не обнаружил. Впрочем, вся остальная часть доблестного следователя тоже отсутствовала.
Боа лежал посреди небольшого чистого помещения. Со всех сторон его окружали глухие стены. Боа в надежде посмотрел на потолок — и надежда тихо ушла: у потолка «со слухом» дела обстояли не лучше, чем у стен, т.е. ни малейшего отверстия, даже крошечного слухового окна. Одним словом — глухо.
«В данной ситуации утешением может служить только то, что О'Хара живьем меня похоронить не успеет, очень похоже, что кому-то эта мысль пришла в голову раньше.»
— А правда, что вы знаменитый писатель?
— Ну не то чтобы очень знаменитый и не то чтобы совсем уже писатель… — Боа встрепенулся: в углу пустой комнаты стоял маленький щуплый мальчишка-венерианин и, прищурившись пристально, словно мерзкого заспиртованного червячка в природоведческом музее, разглядывал Этуаля, хотя Боа мог поклясться, что мгновение назад мальчишки в комнате не было.
— Видишь ли, мальчик… — наставительно начал Боа.
— Мое имя Скримл.
— Так вот… Скримл, я просто беру слова и ставлю их там, где надо, к тому же слова попадаются как раз те, что необходимы…
— И все?
— Почти.
— А мысли?
— Ну и мысли…
— А разве они всегда понятны массовому читателю?
— Ну, до читателя надо еще дойти. Сначала все должен оценить, взвесить и препарировать очень главный редактор, он же, в крайнем случае, и сократит, если что сочтет непонятным…
— Вы считаете, что он вправе распоряжаться вашими мыслями?
— Видишь ли, мальчик…
— Я не мальчик, я — Скримл.
— Даже, несмотря на то, что ты Скримл, это вовсе не значит, что ты можешь задавать такие вопросы… — Боа тяжело вздохнул, — … на которое далеко не каждый найдет, что ответить.
— И все-таки, как насчет мыслей?
Боа невольно втянул голову в плечи: перед его мысленным взором вдруг предстала череда всех тех «редакторов», которые в течении всей его жизни пытались корректировать его мысли. Редакторов было много, но отчасти это радовало, ибо давало надежду, что и мыслей было не мало. Настораживало только то, что все редакторы имели одно и тоже лицо, ну точь-в-точь как у следователя О'Хары во время допроса, а их глазки были похожи на тщательно следящие за тобой отверстия в стволах двустволки 12 калибра.
«В конце концов, литератор тоже в некотором роде живое существо, и скорей всего популяция литераторов живет, размножается и развивается согласно тех же законам, что и менее экстравагантные популяции. Ну, например, тех же Прыгунцов Голосистых, Зверя Бры или Словоблудников Декларативных. И, возможно, отношение между популяцией литераторов и популяциями Редакторов или Критиков можно даже рассматривать как взаимоотношение типа: „Жертва-Хищник“. Ну а если ни с того ни с сего истребить всех „хищников“, то потенциальные „жертвы“ сначала благополучно расплодятся без меры, но потом начнут потихоньку деградировать, болеть, чахнуть и вырождаться. В конечном итоге их поголовье резко начнет сокращаться. А вот если хищник не дремлет!!! Правда, нет гарантии, что в разряд слабеньких, больных и неперспективных, в первую очередь идущих „на зуб“, не попадет и откровенно талантливая особь, которую порой можно легко перепутать с не менее откровенной, но больной…» — Боа тяжело вздохнул и совсем уж непоучительно промямлил: — Видишь ли, милый Скримл…
Но что именно мог увидеть милый Скримл, выяснить не представлялось возможным: Скримл пропал, так же внезапно, как и появился.
— Ясно! — сказал Боа Этуаль и безрассудно шагнул прямо на стену, подспудно ожидая, что его ожидания не оправдаются.
И действительно…
19
— Я искал тебя, — с непонятной для себя тоской в голосе сказал Юл Элбрайн.
— Я знаю.
— И порой мне начинает казаться, что я всю жизнь только и делал, что искал тебя… Искал всю жизнь.
— Это действительно только кажется.
— Не знаю…
— Зато это знаю я.
— Откуда такая уверенность?
— Ничто не ново под луной… Я думаю, что скоро все это пройдет.
— Да уж, пусть поторопится, — Элбрайн неумело вздохнул. — Все это так странно, так непривычно, так расслабляет, а я привык ощущать себя большим и сильным. Так удобней, — Элбрайн снова вздохнул и устало прикрыл глаза, — и все-таки это странно…
— Да, между нами нет ничего общего.
— Ну что же, так бывает.
— Не знаю…
— Мы поменялись ролями? Теперь я выступаю в роли всеведущего… А хочешь я предскажу тебе будущее?
— Нет. Я его и так знаю.
— Это, наверное, страшно?
— Ко всему со временем привыкаешь.
— И это страшно вдвойне!
— Четкая определенность помогает выжить.
— Выжить — да, но стоит ли так жить?
— Жизнь — это не литература. Она чаще всего проще и банальней.
— Боа будет с тобой не согласен.
— Это его право, но будет ли он от этого счастливей?
— А ты?
— Не надо об этом. Все это бессмысленно.
— А жаль!
— Это пройдет.
— Конечно, рано или поздно — все кончается. Это только в сказках… — Элбрайн протянул руку, но мираж, как и подобает миражу, растаял.
— А жаль…
Впереди мелькнул свет, и гнетущую тишину подземелья разрушил звук неторопливых уверенных шагов.
— Мне велено вас проводить, — хмуро проворчал Скримл, усердно освещая мощным фонарем свои босые ноги.
— Улыбнись, Скримл! Все пройдет и…
— Вам виднее! — мрачно буркнул несгибаемый Скримл, и Элбрайн автоматически кивнул головой, хотя если бы кто-нибудь сейчас его спросил, с чем это он собственно соглашается, то, получив ответ, был наверняка крайне обескуражен.
— Это вам, на память, — Скримл протянул по направлению к Элбрайну свободную руку, и в ярком свете огромного фонаря на узенькой красноватой ладошке ослепительно сверкнуло кольцо необычайной многогранной формы. На каждой грани отчетливо была видна одна и та же закорючка, похожая на букву "F".
20
… и действительно. Не то, чтобы вся процедура для Боа Этуаля проистекала совершенно безболезненно и так уж незаметно. Напротив. Этуаль явственно ощутил, как весь его организм сначала медленно вывернули наизнанку, а потом, методично повторив прием, вернули в исходное состояние, но, несмотря на это, все-таки стена, почти не оказав сколько-нибудь заметного сопротивления, поглотила Надежду Литературы, Не Потакающей Низменным Вкусам Андроидов, и выплюнула эту самую слегка ошалевшую надежду по другую сторону кирпичной кладки, попутно, очевидно, переместив и в пространстве: так как Боа, сделав два шага, оказался в городе, в добрых двух часах ходьбы от плоскогорья Утраченных Иллюзий, на дне бетонного колодца, образованного многоэтажными каменными исполинами, окружавшими крохотный клочок асфальта, сквозь который кое-где пробивались чахлые образчики местной флоры. Посреди дворика зияла солидная яма, а из ямы торчала несуразная половинка облезлой скамейки.
«Этот пейзаж вызывает во мне какие-то смутные ассоциации», — подумал Боа и, чтобы пресечь отвлекающее явление на корню, повернулся к дворику спиной. Теперь перед носом у Этуаля красовалась небольшая ниша. В глубине ниши виднелась обыкновенная кирпичная кладка. Кирпичи были пыльные, кое-где образовались солидные выщерблины.
«Еще бы! Если сквозь них все так и шастают туда-сюда», — Боа потыкал пальцем в кирпич — кирпич был холодным и твердым. Но как только Этуаль приник к кирпичной стене всем телом, стена утратила твердость, и Боа ощутил, что медленно погружается вглубь кладки, одновременно выворачиваясь наизнанку.
Боа отпрянул и задумчиво уставился на стену.
«Собственно, для окончательной уверенности в моих рискованных логических построениях не хватает одного совершенно незначительного штриха, который позволит наконец утереть нос ярым поклонникам конкретной пользы от работников умственного труда и гуманитарного направления» — Боа нерешительно потоптался в нише, словно в глубине души питал смутную надежду, что долгожданный штрих отыщется прямо сейчас непосредственно на выщербленной кирпичной стене, но вместо этого его внимание привлек громкий цокот кованых копыт.
Во дворик на полном ходу влетел взмыленный кентавр и замер (как конная статуя почетному завоевателю) буквально на краю ямы, где покоилась ущербная скамейка. Кентавр встал, как вкопанный, лишь его ноздри и бока равномерно раздувались и опадали. Чего, однако, нельзя было сказать о поклаже, которую кентавр нес на спине. Не уловив важности момента, поклажа не сразу изменила направление и скорость передвижения. С диким воплем перелетев через голову кентавра, огромный разноцветный куль нырнул в центр ямы, окончив полет на скамейке.
— А мой папа еще любил повторять, что рожденный ползать летать не может! — сдавленно пробубнил «куль», мучительно стараясь удержаться на увечном представителе садово-паркового инвентаря. — По-видимому, папа недооценил небывалый расцвет творческого потенциала молодого поколения, грядущего на смену закостенелой рутине уходящего, нехотя и медленно уступающего арену жизненной борьбы, не без этой самой борьбы, в силу ряда причин неизбежно…
— Словесное недержание — это у вас реакция на экстремальную ситуацию или постоянный рабочий имидж? — слегка задыхаясь после быстрого бега, хмуро спросил кентавр.
— Это у Шайенов вроде хвоста — реликвия, передаваемая по наследству, от отца к сыну, а от сына на кого бог пошлет, — спокойно сообщил Боа из своей ниши.
Шил Шайен на реплику отреагировал относительно спокойно (сказалось, очевидно, единоборство со скамейкой, дававшее возможность лишь очень скупо и сжато реагировать даже на весьма неожиданные внешние раздражители), зато нервный кентавр — едва не пристрелил Гипотетическую Надежду Всей Интеллектуалисткой прозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10