— Если бы ты действительно в это верила, то не была бы сейчас здесь, — сказал он. — Ты разговариваешь со мной потому, что часть тебя знает: человеческая Воля не может быть с внешней организацией.— Ты говоришь как моралист. Довольно странно слышать это от торговца героином.— Ты тоже говоришь как моралистка, и это довольно странно для служительницы Агхарти. — Никто не разделит эту судьбу, — произнесла она с бойким акцентом кокни, — если он изначально не моралист. — Они оба рассмеялись.— Я в тебе не ошибся, — сказал он.— Но, — перебил Джордж, — неужели он на самом деле занимается героиновым бизнесом? Какая гадость! — Ты тоже говоришь, как моралист, — сказала она. — Это часть его Демонстрации. Любое государство могло бы положить конец его бизнесу на своей территории, — как это сделала Англия, — легализовав дурь. Пока они отказываются это делать, существует чёрный рынок. Он не хочет допустить, чтобы этот рынок монополизировала Мафия. Он хочет, чтобы чёрный рынок был свободным рынком. Если бы не он, множество наркоманов, которые сегодня живы, были бы уже мертвы от грязного героина. Но давай я буду рассказывать историю дальше. Они сняли виллу в Неаполе, чтобы начать трансформацию. В течение месяца единственными людьми, которых она видела помимо Хагбарда, были двое слуг, Сад и Мазох (позже она узнала, что на самом деле их звали Эйхманном и Келли). Каждый день начинался с того, что они подавали ей завтрак и спорили. В первый день Сад отстаивал материализм, а Мазох — идеализм; на второй день Сад пропагандировал идеи фашизма, а Мазох — коммунизма; на третий день Сад настаивал, что яйца надо разбивать с тупого конца, а Мазох с такой же горячностью утверждал, что с острого. Эти споры происходили на высоком надменно-интеллектуальном уровне, но казались абсурдными из-за того, что на Саде и Мазохе всегда были клоунские костюмы. На четвёртый день они спорили по поводу абортов; на пятый — об эвтаназии; на шестой — о фразе «Жизнь стоит того, чтобы жить». Она все отчётливее понимала, сколько времени и денег пришлось потратить Хагбарду на их обучение и подготовку: каждый из них спорил не менее искусно, чем первоклассный защитник в суде, и приводил в поддержку своей точки зрения множество тщательно собранных фактов; но при этом клоунские наряды мешали воспринимать их всерьёз. Утром седьмого дня они спорили на тему «теизм или атеизм?»; на восьмой день — на тему «индивидуум и Государство»; на девятый день — о том, считать ли ношение обуви сексуальным извращением. В конце концов все споры стали казаться ей одинаково несущественными. Утром десятого дня они спорили о реализме и антиномианизме; на одиннадцатое утро — о том, есть ли внутреннее противоречие в утверждении «Все утверждения относительны»; на двенадцатое утро — о вменяемости человека, который жертвует собственной жизнью ради страны; на пятнадцатое утро — о том, что оказало бо'льшее влияние на формирование итальянского национального характера: спагетти или Данте…И это было только начало дня. После завтрака (который подавали ей в спальне, где вся мебель была золотой, со скруглёнными углами) она отправлялась в кабинет Хагбарда (где всё было в точности как внутри золотого яблока) и смотрела документальные фильмы о ранне матриархальной стадии греческой культуры. Через каждые десять случайно выбранных промежутков времени выкликалось имя «Эрида». Если она успевала откликнуться на него, по жёлобу в стене скатывалась шоколадная конфета. Через каждые десять других случайно выбранных промежутков времени выкликалось её собственное имя; если она откликалась, её легонько било током. Спустя десять дней система несколько изменилась: если она откликалась на своё имя, её било током сильнее, чем раньше, а если на имя «Эрида», немедленно входил Хагбард и доставлял ей половое удовлетворение.Во время ленча (к концу которого всегда подавался золотистый яблочный штрудель) Эйхманн и Келли исполняли для неё сложный балет, который Хагбард называл «Шаляй-Валяй»; причём ей ни разу не удалось заметить тот кульминационный момент, когда они менялись костюмами и Шаляй превращался в Валяя, а Валяй становился Шаляем.Днём Хагбард приходил в её апартаменты и давал ей уроки йоги, уделяя особое внимание пранаяме и асанам. — Суть не том, чтобы научиться стоять неподвижно и удерживать на голове блюдце с серной кислотой, не причиняя себе вреда, — подчёркивал он. — Главное — понимать, что делает каждая твоя мышца, если она вообще должна что-то делать.Вечерами они ходили в маленькую часовню, пристроенную к вилле несколько веков назад. Хагбард убрал из часовни все христианские атрибуты и переделал её в классический греческий храм с традиционной магической пентаграммой на полу. Она сидела в позе лотоса в середине пятиугольника, пока Хагбард танцевал как сумасшедший вокруг пяти точек, образующих углы пентаграммы (он был укурен в камень), призывая Эриду.— Кое-что из того, что ты делаешь, вероятно, имеет научное объяснение, — сказала она ему через пять дней, — но остальное кажется мне откровенной глупостью. — Если наука потерпит неудачу, — ответил он, — возможно, сработает откровенная глупость.— Но вчера ты продержал меня в этом пятиугольнике три часа, вызывая Эриду. А она не пришла.— Придёт, — загадочно произнёс Хагбард. — Ещё до конца этого месяца. Сейчас мы строим фундамент этой недели, закладывая нужную последовательность слов, образов и эмоциональной энергии.В течение второй недели, наблюдая за Хагбардом, который скакал и прыгал, как козёл, вокруг пяти точек, выкрикивая IW EPIS IW EPIS! при мерцающем дрожащем свете свечей и в густом аромате благовоний от курящегося ладана и конопли, она не сомневалась, что он совершенно невменяем. Однако к концу недели она перестала откликаться на своё прежнее имя и отзывалась исключительно на «Эриду».— Формирование условных рефлексов продвигается лучше, чем действует магия, — — сказала она на пятый день.— Ты и впрямь считаешь, что есть какая-то разница? — с любопытством спросил он.В ту ночь она почувствовала странное изменение атмосферы в часовне.— Что-то происходит, — невольно прошептала она, но он лишь сказал: «Тихо», — и продолжил призывать Эриду все громче и все неистовее. Ощущение — вибрации — сохранялось, но больше ничего не произошло.— Что это было? — спросила она позже.— Одни называют это оргоном, другие — Святым Духом, — кратко пояснил Хагбард. — Вейсгаупт называл это Астральным Светом. Орден сбился с пути потому, что потерял с ним связь.В последующие дни Сад и Мазох спорили о том, мужской или женский пол у Бога, есть ли у Бога вообще пол, является ли Бог сущностью или глаголом, существует ли в действительности Р. Бакминстер Фуллер или же это технократический солярный миф, а также о том, способна ли человеческая речь передать истину.Эти клоуны обсуждали основные аксиомы онтологии и гносеологии до тех пор, пока существительные, прилагательные, наречия, все части речи, не потеряли для неё всякое значение. Тем временем её перестали поощрять, когда она отзывалась на имя «Эрида», и награждали только в том случае, если она вела себя как Эрида — властная и в какой-то мере безумная богиня народа, настолько же далеко зашедшего в матриархате, как евреи в патриархате. В свою очередь, Хагбард стал демонстрировать покорность на грани мазохизма.— Это нелепо, — однажды высказала она ему своё неодобрение, — ты становишься… женоподобным.— После того как мы вызовем Эриду, Её можно… в какой-то степени «приспособить»… к современным представлениям о правилах хорошего тона, — спокойно отозвался Хагбард. — Но сначала мы должны вызвать Её сюда. Моя Госпожа, — подобострастно добавил он.— Я начинаю понимать, почему тебе пришлось пригласить для этого актрису, — сказала она спустя несколько дней, когда, овладев очередной ступенью Метода, заработала дополнительное вознаграждение. В сущности, она начинала не только чувствовать в себе Эриду, но и вести себя как Эрида.— На случай, если бы мне не удалось привлечь тебя, у меня были запасные кандидатуры: две другие актрисы и балерина, — ответил он. — На самом деле подошла бы любая волевая женщина, но без опыта театрального мастерства ей потребовалось бы гораздо больше времени.К фильмам добавились книги о матриархате: «Матери и амазонки» Дайнера, Баховен, Энгельс, Мари Рено, Морган, «Происхождение любви и ненависти» Иана Сатти, Роберт Грейвс в лошадиных дозах: «Белая богиня», «Чёрная богиня», «Геркулес, мой товарищ по плаванию», «Смотри, как поднимается северный ветер». Она стала видеть в матриархате столько же смысла, сколько и в патриархате; преувеличенное почтение Хагбарда начинало казаться ей естественным. Она помешалась на власти. Призывы Хагбарда становились все более бурными и отчаянными. Однажды Сада и Мазоха привели в часовню, чтобы они исполнили демоническую музыку на тамтаме и древнегреческой флейте Пана; перед этим они все поели лепёшек с гашишем. Впоследствии она не могла точно вспомнить, что тогда произошло — к ней обращался мужской голос, восклицавший: «Мать! Создательница! Повелительница! Приди ко мне! IW ERIS! Приди ко мне! IW ERIS! Приди ко мне! Ave, Discordia! Ave, Magna Mater! Venerandum, vente, ventel IWERIS ELANDROS! IW ERIS ELETTGOLIS! Ты, нерожденная и вечно рождающаяся! Ты, бессмертная и вечно умирающая! Приди ко мне Исидой, и Артемидой, и Афродитой, приди ко мне Еленой, Герой, особенно же приди Эридой!Она купалась в каменном бассейне, когда он появился, и на его мантии была кровь убитого оленя и кроликов — Она произнесла слово, которое поразило Хагбарда, — пока он падал вперёд, его руки превратились в копыта, на голове выросли оленьи рога — Его могли сожрать собаки, но это её не волновало, она задыхалась от запаха гашиша в комнате, её оглушал сумасшедший бой тамтама. Она рождалась из волн, гордая в своей наготе, верхом на меняющей цвет жемчужной пене. Он нёс её обратно в постель, бормоча: «Моя Госпожа, моя Госпожа». Когда он проносил её мимо стенного шкафа и окна, она была заплаканной Ведьмой, бродившей вдоль берегов Нила в поисках кусков его пропавшего тела. Он нежно уложил её голову на подушку.— Мы почти все сделали, — сказал он. — Возможно, завтра ночью…Они снова были в часовне, должно быть, прошёл целый день, она сидела неподвижно в позе лотоса, выполняя пранаяму, а он танцевал и пел, и странная музыка флейты и тамтама воздействовала на каждый её условный рефлекс, который подсказывал ей, что она не американка, а гречанка, не этой эпохи, а минувшей, не женщина, а богиня… Белый Свет проявился как серия оргазмов. Взрывались сверхновые звезды, и она почти ощущала тело света, отделяющееся от тела огня… когда через окно пробился солнечный свет, все трое печально сидели у её постели, наблюдая за ней.Её первые слова были грубыми и сердитыми.— Вот дерьмо. Неужели всегда будет так — белый эпилептический спазм и дыра во времени? И я никогда ничего не смогу вспомнить?Хагбард рассмеялся.— Надевая брюки, я натягиваю штанины по очереди, — сказал он, — и не тяну кукурузу за стебель, чтобы помочь ей расти.— Засунь свой даосизм подальше и дай мне прямой ответ.— Воспоминание — это всего лишь вопрос сглаживания переходов, — ответил он. — Да, ты вспомнишь. И сумеешь контролировать.— Ты безумец, — устало произнесла она. — И затягиваешь меня в свою безумную вселенную. Не знаю, почему я по-прежнему тебя люблю.— Мы его тоже любим, — охотно встрял Сад. — И тоже не знаем почему. Мы ведь даже не занимаемся с ним сексом.Хагбард прикурил одну из своих вонючих сицилийских сигар.— Ты считаешь, что я просто перенёс в твоё сознание мои галлюцинации, — сказал он. — Но все намного сложнее, гораздо сложнее. Эрида — это вечная возможность человеческой души. Она су— шествует совершенно независимо от твоего или моего сознания. И она — та самая возможность, с которой не могут справиться иллюминаты. То, что мы начали здесь прошлой ночью — занимаясь павловским кондиционированием, которое считается тоталитарным, и древней магией, которая считается всего лишь суеверием, — изменит ход истории и сделает наконец возможными реальную свободу и реальную разумность. Возможно, моя мечта безумна, но, если я заражу ею достаточное количество людей, она по определению станет разумной, ибо будет статистической нормой. Пока я программирую тебя — это лишь первый этап. На следующем этапе программировать себя должна ты сама.— И он сказал правду, — промолвила Стелла. — Я стала самопрограммистом. Те три женщины, которых ты знаешь, были моими творениями. Во мне скрыты все возможности и все женщины, которыми я могла бы, так или иначе, стать, если бы гены и социальная среда были чуть-чуть иными. Нужны лишь небольшие корректировки в биограмме и логограмме. — Матерь Божья, — глухо пробормотал Джордж. Пожалуй, это был единственно возможный комментарий.— Оставалась лишь самая малость, — спокойно продолжала она, — устроить так, чтобы самоубийство выглядело правдоподобно. На это ушло некоторое время. Но дело было сделано, и моя прежняя личность официально прекратила своё существование.Она приняла свою истинную форму.— О нет, — вскричал Джордж, пошатнувшись. — Этого не может быть! Я ещё маленьким мальчиком дрочил на твои фотографии.— Ты разочарован, что я намного старше, чем тебе казалось?Она удивлённо прищурилась Он заглянул в её глаза которым неожиданно оказалось тридцать тысяч лет глаза одного из проявлений Лилит Велькор и все аргументы Сада и Мазоха показались ему клоунадой и он увидел мир этими глазами и увидел себя и Джо и Сола и даже Хагбарда обычными мужчинами которым присущи обычные мужские представления и увидел вечное женское опровержение и увидел по ту сторону и выше вечное божественное удивление он заглянул в эти глаза в эти древние сверкающие и радостные глаза и искренне сказал: «Чушь, ничто никогда не сможет меня разочаровать, теперь уже точно». (И Джордж Дорн мимоходом отошёл в Нирвану.)Все категории растворились включая крайне важное различие которое никогда не оспаривали Сад и Мазох различие между научной фантастикой и серьёзной литературой НЕТ потому что папа и мама были всегда именно папой и мамой и никогда для разнообразия не становились мамой и папой ты улавливаешь разницу? ты чувствуешь разницу? Ты слышишь одинокий голос когда заблудившись здесь кричишь «я» «я» только я — Теперь уже точно ничто никогда не сможет меня разочаровать, — сказал Джордж Дорн, вернувшись.— Со мной такое уже один раз было, — задумчиво добавил он, — один раз, когда я смотрел на мир женскими глазами, но я постарался вычеркнуть это из памяти, вытеснил в подсознание. Это была Первичная Сцена Первичная сцена: в психоанализе — универсальные детские воспоминания или фантазии о родителях, совершающих половой акт. Независимо от того, видел ли действительно ребёнок эту сцену или только представлял её в своих фантазиях, она может стать фокусом его последующего любопытства и формировать его фантазии относительно физической природы интимных отношений между родителями.

всей головоломки. Именно тогда я и потерял самоотождествление с Распорядителем Манежа.— Поднимаю ещё на пять, — сказал Уотерхаус, швыряя очередную пятитонную банкноту. — Я убил семерых человек моей собственной расы и помню поимённо каждого из них: Марк Сандерс, Фред Робинсон, Дональд Макартур, Понелл Скотт, Энтони Роджерс, Мэри Китинг и Дэвид Дж. Монро. А потом я убил Майло А. Фланагана.— Что касается меня… — Гарри Койн задумался. — Возможно, я убил многих знаменитостей. Но в то же время у меня есть основание считать, что я никогда никого вообще не убивал. И я не знаю, какой из этих двух вариантов хуже.— Вот бы мне кто сказал, что я никогда никого в действительности не убивал, — сказал Уотерхаус. — Ну что, ребята, вы собираетесь делать ставки, или как?— Я хотел убить Вольфганга Зауре, и я убил Вольфганга Зауре, — провозгласил Джон-Джон Диллинджер. — Если это зло, значит, так тому и быть. — Он поставил пятёрку.— Это может принести тебе страдания, — ответил Уотерхаус. — У меня есть только одно утешение. Первых семерых я убил потому, что меня заставили чикагские копы. А последнего я убил по приказу Легиона.— Я уже собирался закругляться, но теперь передумал, — заявил, посмотрев на него, Гарри Койн. — Ты, оказывается, не такой уж умный. — Он тоже бросил десятитонную банкноту. — Я поднимаю тебе ещё на пять. Ты и в самом деле в это веришь?— Конечно, верю. Ты о чем говоришь? — Отто поставил очередную пятёрку.Выложив на стол свою пятитонку, Диллинджер покачал головой. — Вот черт. По-моему, тебя передержали на морозе.— Четыре семёрки, — сердито сказал Отто, раскрывая свои карты.— Дерьмо! — ругнулся Гарри Койн. — У меня только пара четвёрок и пара девяток.— Обидно бить такими шикарными картами ваши жалкие картишки, — величественно произнёс Джон-Джон Диллинджер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24