«В юные годы», сообщает этот автор, «я постоянно пользовался будильником для того, чтобы вставать рано. Чрезвычайно часто звук будильника сливался, по-видимому, с очень продолжительным сновидением, что казалось, будто последнее рассчитано именно на него и имеет в нем свое логическое неизбежное завершение – свой естественный конец».
Я приведу еще с другою целью три аналогичных примера.
Фолькельт (с. 68) сообщает: «Одному композитору снилось однажды, что он дает урок в школе и что-то объясняет ученикам. Он кончил говорить и обращается к одному из мальчиков с вопросом: „Ты меня понял?“ Тот кричит, как помешанный: „О, ja!“ Рассердившись, он запрещает ему кричать. Но вдруг весь класс кричит:
«Orja!» А потом: «Eurjo!» И наконец: «Feuerjo!» Он просыпается от крика: «Пожар» («Feuer!») на улице.
Гарнье (Traite des facultes de Fame, 1865) сообщает, что Наполеон проснулся однажды от взрыва адской машины: он спал в карете, и ему приснился переход через Таглиаменто и канонада австрийцев. Его разбудил крик: «Мы минированы!»
Большой известности достигло сновидение, испытанное Мори (с. 161). Он был болен и лежал в своей комнате на постели; рядом с ним сидела мать. Ему снилось господство террора в эпоху революции; он присутствовал при страшных убийствах и предстал сам наконец пред трибуналом. Там он увидел Робеспьера, Марата, Функье-Тенвиля и всех других печальных героев этой страшной эпохи, отвечал на их вопросы, был осужден и в сопровождении огромной толпы отправился на место казни. Он входит на эшафот, палачи связывают ему руки; нож гильотины падает, он чувствует, как голова отделяется от туловища, пробуждается в неописуемом ужасе – и видит, что валик дивана, на котором он спал, откинулся назад и что он опирается затылком о край дивана.
С этим сновиденим связана интересная дискуссия Ле Лоррена и Эггера в «Revue philosophique» по поводу того, может ли спящий, и если может, то каким образом, пережить такой обильный материал сновидений в такое короткое время, которое протекает между восприятием раздражения и пробуждением.
Эти примеры заставляют считать объективные чувственные раздражения во время сна наиболее определенными и резко выраженными источниками сновидений. К тому же они играют и крупную роль в представлениях и понятиях профанов. Если спросить интеллигентного человека, в общем незнакомого с литературой вопроса, как образуется сновидение, он несомненно ответит, сославшись на какой-нибудь известный ему сон, что сновидение объясняется объективным чувственным раздражением, испытанным при пробуждении. Научное исследование не может остановиться, однако, на этом. Повод к дальнейшим вопросам оно черпает из того наблюдения, что раздражение, действующее на органы чувств во время сна, проявляется в сновидении не в своем действительном виде, а заменяется каким-либо другим представлением, находящимся с ним в каком-либо отношении. Отношением этим, связующим раздражение с окончанием сна, по словам Мори, является «любая связь, но которая не является ни единственной, ни исключительной» (с. 72). Взять хотя бы три сновидения Гиль-дебрандта. Именно эти сновидения священник Павел Флоренский использует для обоснования своей теории в статье «Иконостас». Действительно, время в приводимых сновидениях течет как бы в обратном направлении по отношению к реальному: то, что в реальности является побудителем сновидения, в самом сновидении является «конечным пунктом», «целью» сновидения.
Здесь возникает вопрос, почему одно и то же самое раздражение вызывает столь различные сновидения, и почему именно такие, а не другие (с. 37):
«Я гуляю ранним весенним утром и иду по зеленому лугу до соседней деревни; там я вижу поселян в праздничных одеждах, с молитвенниками в руках, идущих в церковь. Так и есть. Воскресенье, скоро начнется богослужение. Я решаю принять в нем участие, но так как мне очень жарко, то я хочу освежиться немного на кладбище возле церкви. Читая различные надписи на могилах, я слышу, как звонарь входит на колокольню и вижу на ней небольшой колокол, который возвестит о начале богослужения. Несколько минут он висит неподвижно, потом вдруг слышится звон, – настолько громкий, что он прекращает мой сон. На самом же деле колокольный звон оказался звоном моего будильника».
«Вторая комбинация. Ясный зимний день; улица засыпана снегом. Я обещал принять участие в поездке на санях, но мне приходится долго ждать, пока няне докладывают, что сани поданы. Наконец я одеваюсь – надеваю шубу – и сажусь в сани. Но мы все еще не едем. Наконец вожжи натягиваются, и бубенчики начинают свою знакомую музыку. Но она раздается с такой силой, что мгновенно разрывает паутину сна. На самом деле это опять-таки звон будильника».
«Третий пример! Я вижу, как кухарка по коридору идет в столовую с целой грудой тарелок. Фарфоровая колонна в ее руках пугает меня; мне кажется, что она сейчас рухнет. „Осторожней“, предостерегаю я ее, „ты сейчас все уронишь“. Она, конечно, меня успокаивает: она уже привыкла и так далее. Я, однако, все же озабоченным взглядом слежу за ней. И, конечно, на пороге двери она спотыкается, посуда падает со звоном и грохотом и разбивается вдребезги. Но грохот длится чересчур долго и переходит почему-то в продолжительный звон; звон этот, как показало мне пробуждение, исходил по-прежнему от будильника».
Вопрос, почему душа в сновидении искажает природу объективного чувственного раздражения, был разработан Штрюмпелем, а также Вундтом. В. М. Вундт (1832–1920) – немецкий психолог и философ, один из основоположников современной экспериментальной психологии. Автор многотомной «Психологии народов». В его лаборатории впервые был предложен «ассоциативный эксперимент»: испытуемый должен был назвать первое пришедшее ему в голову слово в ответ на слово-раздражитель. Этот эксперимент был теоретически переосмыслен К. Г. Юнгом в духе психоанализа. Излюбленный метод Фрейда – свободные ассоциации – имеет несомненную генетическую связь с ассоциативным экспериментом.
Они полагают, что душа по отношению к таким раздражениям находится в условиях образования иллюзий, чувственное раздражение правильно распознается, истолковывается нами, то есть включается в группу воспоминаний, к которой относится на основании всех предшествующих переживаний, если впечатление сильно, ярко и достаточно прочно и если в нашем распоряжении имеется достаточно для этого времени. Если же этих условий нет, то мы искажаем в нашем представлении объект, от которого проистекает впечатление и на основании его строим иллюзию. «Когда кто-нибудь гуляет по широкому полю и смутно видит издали какой-либо предмет, может случиться, что он примет его вначале за лошадь». Приблизившись немного, он может подумать, что это лежащая корова, а подойдя еще ближе, увидит, что это лишь группа лежащих людей. Столь же неопределенны и впечатления, получаемые нашей душою во сне от внешних раздражении; на основании их она строит иллюзии, вызывая благодаря впечатлению большее или меньшее число воспоминаний, от которых впечатление получает свою психическую ценность. Из каких областей воспоминания вызываются образы и какие ассоциации вступают при этом в силу, это, по мнению Штрюмпеля, неопределенно и зависит всецело от произвола душевной жизни.
Перед нами альтернатива: мы можем согласиться, что закономерность в образовании сновидения действительно не может быть прослежена далее, и мы должны будем в таком случае отказаться от вопроса, не подлежит ли толкование иллюзии, вызванной чувственными впечатлениями, еще и другим условиям. Или же мы можем предположить, что объективное чувственное раздражение, получаемое нами во сне, играет в качестве источника сновидений лишь скромную роль и что другие моменты обусловливают подбор вызываемых воспоминаний. И действительно, если вглядеться в экспериментально вызываемые сновидения Мори, которые с этой целью я привел здесь с такими подробностями, то появится искушение заявить, что произведенный опыт разъясняет происхождение лишь одного элемента сновидения, а что все остальное содержание последнего является чересчур самостоятельным, чтобы оно могло быть истолковано одним лишь требованием согласования с экспериментально введенным элементом. Начинаешь сомневаться даже в теории иллюзий и в способности объективного раздражения образовать сновидения, когда узнаешь, что это впечатление претерпевает иногда самые причудливые и странные преобразования в сновидении. Так, например, М. Симон сообщает об одном сновидении, в котором он видел сидевших за столом исполинов и ясно слышал шум, производимый их челюстями при жевании. Проснувшись, он услышал стук копыт мчавшейся под его окнами лошади. Если здесь шум лошадиных копыт вызвал представление из области путешествия Гулливера, пребывания у великанов Бробдиньянгов, то неужели же выбор этих столь необычайных представлений не был вызван кроме того и другими мотивами? Исполины в сновидении дают возможность полагать, что речь идет, очевидно, о каком-либо эпизоде из детства спящего.
2. Внутреннее (субъективное) чувственное раздражение.
Вопреки всем возражениям нужно признать, что объективные чувственные раздражения во время сна играют видную роль в качестве возбудителей сновидений, и если раздражения эти по природе своей и редкости кажутся, может быть, не существенными для толкования сновидений, то, с другой стороны, приходится отыскивать еще и другие источники сновидений, действующие, однако, аналогично им. Я не знаю, у кого впервые возникла мысль поставить наряду с внешними чувственными раздражениями внутреннее (субъективное) возбуждение органов чувств; несомненно, однако, что ему отводится более или менее видное место во всех новейших исследованиях этиологии сновидений. «Немаловажную роль играют, как я думаю, – говорит Вундт (с. 363), – в сновидениях субъективные зрительные и слуховые ощущения, знакомые нам в бодрственном состоянии в форме смутного ощущения света при закрытых глазах, шума и звона в ушах и так далее, особенно же субъективные раздражения сетчатой оболочки. Этим и объясняется изумительная склонность сновидения вызывать перед взглядом спящего множество аналогичных или вполне совпадающих между собою объектов. Мы видим перед собою бесчисленных птиц, бабочек, рыб, пестрые камни, цветы и т. п. Световая пыль темного круга зрения принимает фантастические формы, а многочисленные световые точки, из которых состоит она, воплощаются сновидением в столь же многочисленные предметы, которые вследствие подвижности светового хаоса кажутся движущимися вещами. Здесь коренится также сильная склонность сновидения к самым разнообразным фигурам животных, богатство форм которых легко приноравливается к особой форме субъективных световых картин».
Субъективные чувственные раздражения в качестве источников сновидений имеют, по-видимому, те преимущества, что они в противоположность объективным не зависят от внешних случайностей. Они пригодны, так сказать, для толкования всякий раз, когда в них чувствуется необходимость. Но они уступают объективным чувственным раздражениям в том отношении, что почти или совсем недоступны наблюдению и опыту в их значении возбудителей сновидений. Главным аргументом в пользу сновызывающей силы субъективных чувственных раздражении служат так называемые гипнагогическне галлюцинации, называемые Иоганном Мюллером «фантастическими зрительными явлениями». Сегодня термин «гипнагогические галлюцинации» имеет несколько иной смысл. Описываемые И. Мюллером феномены присущи психически здоровым людям и в действительности являются фрагментами сновидений. Сегодня под гипнагогическими галлюцинациями понимается «рудиментарная форма» истинных зрительных галлюцинаций, возникающих при засыпании. Гипнагогические галлюцинации часты в клинике алкогольного абстинентного синдрома и обычно предвещают развитие белой горячки.
Это зачастую чрезвычайно яркие изменчивые образы, представляющиеся в период засыпания перед взглядом многих людей и на некоторое время продолжающиеся и после пробуждения. Мори, в высокой степени подверженный им, обратил на них особое внимание и установил их связь, вернее их тождество, со сновидениями (как, впрочем, и раньше Иоганн Мюллер). Для возникновения их, говорит Мори, необходимы известная душевная пассивность, ослабление внимания (с. 59 и сл.). Достаточно, однако, повергнуться на мгновение в такую летаргию, чтобы при известном предрасположении испытать гипнагогическую галлюцинацию, после которой, может быть, снова просыпаешься до тех пор, пока такая повторяющаяся несколько раз игра не заканчивается с наступлением сна. Если затем спустя короткое время субъект пробуждается, то, по словам Мори, удается проследить в сновидении те же образы, которые витали перед ним при засыпании в форме гипнагогических галлюцинаций (с. 134). Так, Мори видел однажды целый ряд причудливых фигур, с искаженными лицами и странными прическами, которые, как казалось ему по пробуждении, он видел во сне. В другой раз, когда он был голоден благодаря предписанной ему строгой диете, он гипнагогически видел блюдо и руку, вооруженную вилкой и бравшую себе что-то с блюда. В сновидении же он сидел за богато убранным столом и слышал шум, производимый вилками и ножами. В другой раз, заснув с утомленными больными глазами, он испытал гипнагогическую галлюцинацию и увидел микроскопически крохотные знаки, которые старался с огромными усилиями разобрать; проснувшись через час, он вспомнил сновидение, в котором видел раскрытую книгу, напечатанную чрезвычайно мелким шрифтом; книгу эту он читал с большим трудом.
Аналогично этим образам могут гипнагогически появляться и слуховые галлюцинации различных слов, имен и так далее и повторяться затем в сновидении, точно увертюра, возвещающая лейтмотив начинающейся оперы.
По тому же пути, что Иоганн Мюллер и Мори, идет и новый исследователь гипнагогических галлюцинаций Г. Трембелль Лэдд. Путем упражнений ему удалось спустя две-три минуты после постепенного засыпания сразу пробуждаться от сна, не открывая глаз; благодаря этому он имел возможность сравнивать исчезающие восприятия сетчатой оболочки с остающимися в памяти сновидениями. Он утверждает, что можно установить каждый раз чрезвычайно тесную связь между тем и другим таким образом, что светящиеся точки и линии, предстающие перед сетчатой оболочкой, представляют своего рода контуры, схему для психически воспринимаемых сновидений. Одно сновидение, например, в котором он ясно видел перед собою печатные строки, читал их, изучал, соответствовало расположению световых точек перед сетчатой оболочкой в виде параллельных линий. Лэдд полагает, не умаляя, впрочем, значения центрального пункта явления, что едва ли существует зрительное восприятие, которое бы не зависело от внутренних возбуждений сетчатой оболочки. Особенно относится это к сновидениям, испытываемым вскоре после засыпания в темной комнате, между тем как для сновидений ближе к утру и к пробуждению источником раздражения служит объективный свет, проникающий в глаза. Изменчивый характер внутреннего зрительного возбуждения в точности соответствует веренице образов, проходящих перед нами к сновидениям, испытываемым вскоре после засыпания в темной комнате. Придется признать за субъективными источниками раздражения весьма крупную роль, так как зрительные восприятия образуют, как известно, главную составную часть наших сновидений. Участие других органов чувств, не исключая слуха, гораздо менее значительно и непостоянно.
3. Внутреннее (органическое) физическое раздраженне.
Если мы хотим искать источников сновидений не вне, а внутри организма, то мы должны вспомнить о том, что почти все наши внутренние органы, в здоровом состоянии почти не дающие о себе знать, в состоянии раздражения и во время болезни становятся источниками в большинстве случаев крайне неприятных ощущений, которые должны быть поставлены наравне с возбудителями болевых ощущений, получаемых извне. Довольно старые, всем известные истины заставляют Штрюмпеля говорить (с. 107): «Душа во сне обладает значительно более глубокими и пространными ощущениями своего физического бытия, нежели в бодрственном состоянии; она принуждена испытывать известные раздражения, проистекающие из различных частей и изменений ее тела, о которых она в бодрственном состоянии ничего не знает». Уже Аристотель считает вполне вероятным, что в сновидении человек предупреждается о начинающейся болезни, которой совершенно не замечает в бодрственном состоянии (благодаря усилению впечатлений со стороны сновидений, см.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Я приведу еще с другою целью три аналогичных примера.
Фолькельт (с. 68) сообщает: «Одному композитору снилось однажды, что он дает урок в школе и что-то объясняет ученикам. Он кончил говорить и обращается к одному из мальчиков с вопросом: „Ты меня понял?“ Тот кричит, как помешанный: „О, ja!“ Рассердившись, он запрещает ему кричать. Но вдруг весь класс кричит:
«Orja!» А потом: «Eurjo!» И наконец: «Feuerjo!» Он просыпается от крика: «Пожар» («Feuer!») на улице.
Гарнье (Traite des facultes de Fame, 1865) сообщает, что Наполеон проснулся однажды от взрыва адской машины: он спал в карете, и ему приснился переход через Таглиаменто и канонада австрийцев. Его разбудил крик: «Мы минированы!»
Большой известности достигло сновидение, испытанное Мори (с. 161). Он был болен и лежал в своей комнате на постели; рядом с ним сидела мать. Ему снилось господство террора в эпоху революции; он присутствовал при страшных убийствах и предстал сам наконец пред трибуналом. Там он увидел Робеспьера, Марата, Функье-Тенвиля и всех других печальных героев этой страшной эпохи, отвечал на их вопросы, был осужден и в сопровождении огромной толпы отправился на место казни. Он входит на эшафот, палачи связывают ему руки; нож гильотины падает, он чувствует, как голова отделяется от туловища, пробуждается в неописуемом ужасе – и видит, что валик дивана, на котором он спал, откинулся назад и что он опирается затылком о край дивана.
С этим сновиденим связана интересная дискуссия Ле Лоррена и Эггера в «Revue philosophique» по поводу того, может ли спящий, и если может, то каким образом, пережить такой обильный материал сновидений в такое короткое время, которое протекает между восприятием раздражения и пробуждением.
Эти примеры заставляют считать объективные чувственные раздражения во время сна наиболее определенными и резко выраженными источниками сновидений. К тому же они играют и крупную роль в представлениях и понятиях профанов. Если спросить интеллигентного человека, в общем незнакомого с литературой вопроса, как образуется сновидение, он несомненно ответит, сославшись на какой-нибудь известный ему сон, что сновидение объясняется объективным чувственным раздражением, испытанным при пробуждении. Научное исследование не может остановиться, однако, на этом. Повод к дальнейшим вопросам оно черпает из того наблюдения, что раздражение, действующее на органы чувств во время сна, проявляется в сновидении не в своем действительном виде, а заменяется каким-либо другим представлением, находящимся с ним в каком-либо отношении. Отношением этим, связующим раздражение с окончанием сна, по словам Мори, является «любая связь, но которая не является ни единственной, ни исключительной» (с. 72). Взять хотя бы три сновидения Гиль-дебрандта. Именно эти сновидения священник Павел Флоренский использует для обоснования своей теории в статье «Иконостас». Действительно, время в приводимых сновидениях течет как бы в обратном направлении по отношению к реальному: то, что в реальности является побудителем сновидения, в самом сновидении является «конечным пунктом», «целью» сновидения.
Здесь возникает вопрос, почему одно и то же самое раздражение вызывает столь различные сновидения, и почему именно такие, а не другие (с. 37):
«Я гуляю ранним весенним утром и иду по зеленому лугу до соседней деревни; там я вижу поселян в праздничных одеждах, с молитвенниками в руках, идущих в церковь. Так и есть. Воскресенье, скоро начнется богослужение. Я решаю принять в нем участие, но так как мне очень жарко, то я хочу освежиться немного на кладбище возле церкви. Читая различные надписи на могилах, я слышу, как звонарь входит на колокольню и вижу на ней небольшой колокол, который возвестит о начале богослужения. Несколько минут он висит неподвижно, потом вдруг слышится звон, – настолько громкий, что он прекращает мой сон. На самом же деле колокольный звон оказался звоном моего будильника».
«Вторая комбинация. Ясный зимний день; улица засыпана снегом. Я обещал принять участие в поездке на санях, но мне приходится долго ждать, пока няне докладывают, что сани поданы. Наконец я одеваюсь – надеваю шубу – и сажусь в сани. Но мы все еще не едем. Наконец вожжи натягиваются, и бубенчики начинают свою знакомую музыку. Но она раздается с такой силой, что мгновенно разрывает паутину сна. На самом деле это опять-таки звон будильника».
«Третий пример! Я вижу, как кухарка по коридору идет в столовую с целой грудой тарелок. Фарфоровая колонна в ее руках пугает меня; мне кажется, что она сейчас рухнет. „Осторожней“, предостерегаю я ее, „ты сейчас все уронишь“. Она, конечно, меня успокаивает: она уже привыкла и так далее. Я, однако, все же озабоченным взглядом слежу за ней. И, конечно, на пороге двери она спотыкается, посуда падает со звоном и грохотом и разбивается вдребезги. Но грохот длится чересчур долго и переходит почему-то в продолжительный звон; звон этот, как показало мне пробуждение, исходил по-прежнему от будильника».
Вопрос, почему душа в сновидении искажает природу объективного чувственного раздражения, был разработан Штрюмпелем, а также Вундтом. В. М. Вундт (1832–1920) – немецкий психолог и философ, один из основоположников современной экспериментальной психологии. Автор многотомной «Психологии народов». В его лаборатории впервые был предложен «ассоциативный эксперимент»: испытуемый должен был назвать первое пришедшее ему в голову слово в ответ на слово-раздражитель. Этот эксперимент был теоретически переосмыслен К. Г. Юнгом в духе психоанализа. Излюбленный метод Фрейда – свободные ассоциации – имеет несомненную генетическую связь с ассоциативным экспериментом.
Они полагают, что душа по отношению к таким раздражениям находится в условиях образования иллюзий, чувственное раздражение правильно распознается, истолковывается нами, то есть включается в группу воспоминаний, к которой относится на основании всех предшествующих переживаний, если впечатление сильно, ярко и достаточно прочно и если в нашем распоряжении имеется достаточно для этого времени. Если же этих условий нет, то мы искажаем в нашем представлении объект, от которого проистекает впечатление и на основании его строим иллюзию. «Когда кто-нибудь гуляет по широкому полю и смутно видит издали какой-либо предмет, может случиться, что он примет его вначале за лошадь». Приблизившись немного, он может подумать, что это лежащая корова, а подойдя еще ближе, увидит, что это лишь группа лежащих людей. Столь же неопределенны и впечатления, получаемые нашей душою во сне от внешних раздражении; на основании их она строит иллюзии, вызывая благодаря впечатлению большее или меньшее число воспоминаний, от которых впечатление получает свою психическую ценность. Из каких областей воспоминания вызываются образы и какие ассоциации вступают при этом в силу, это, по мнению Штрюмпеля, неопределенно и зависит всецело от произвола душевной жизни.
Перед нами альтернатива: мы можем согласиться, что закономерность в образовании сновидения действительно не может быть прослежена далее, и мы должны будем в таком случае отказаться от вопроса, не подлежит ли толкование иллюзии, вызванной чувственными впечатлениями, еще и другим условиям. Или же мы можем предположить, что объективное чувственное раздражение, получаемое нами во сне, играет в качестве источника сновидений лишь скромную роль и что другие моменты обусловливают подбор вызываемых воспоминаний. И действительно, если вглядеться в экспериментально вызываемые сновидения Мори, которые с этой целью я привел здесь с такими подробностями, то появится искушение заявить, что произведенный опыт разъясняет происхождение лишь одного элемента сновидения, а что все остальное содержание последнего является чересчур самостоятельным, чтобы оно могло быть истолковано одним лишь требованием согласования с экспериментально введенным элементом. Начинаешь сомневаться даже в теории иллюзий и в способности объективного раздражения образовать сновидения, когда узнаешь, что это впечатление претерпевает иногда самые причудливые и странные преобразования в сновидении. Так, например, М. Симон сообщает об одном сновидении, в котором он видел сидевших за столом исполинов и ясно слышал шум, производимый их челюстями при жевании. Проснувшись, он услышал стук копыт мчавшейся под его окнами лошади. Если здесь шум лошадиных копыт вызвал представление из области путешествия Гулливера, пребывания у великанов Бробдиньянгов, то неужели же выбор этих столь необычайных представлений не был вызван кроме того и другими мотивами? Исполины в сновидении дают возможность полагать, что речь идет, очевидно, о каком-либо эпизоде из детства спящего.
2. Внутреннее (субъективное) чувственное раздражение.
Вопреки всем возражениям нужно признать, что объективные чувственные раздражения во время сна играют видную роль в качестве возбудителей сновидений, и если раздражения эти по природе своей и редкости кажутся, может быть, не существенными для толкования сновидений, то, с другой стороны, приходится отыскивать еще и другие источники сновидений, действующие, однако, аналогично им. Я не знаю, у кого впервые возникла мысль поставить наряду с внешними чувственными раздражениями внутреннее (субъективное) возбуждение органов чувств; несомненно, однако, что ему отводится более или менее видное место во всех новейших исследованиях этиологии сновидений. «Немаловажную роль играют, как я думаю, – говорит Вундт (с. 363), – в сновидениях субъективные зрительные и слуховые ощущения, знакомые нам в бодрственном состоянии в форме смутного ощущения света при закрытых глазах, шума и звона в ушах и так далее, особенно же субъективные раздражения сетчатой оболочки. Этим и объясняется изумительная склонность сновидения вызывать перед взглядом спящего множество аналогичных или вполне совпадающих между собою объектов. Мы видим перед собою бесчисленных птиц, бабочек, рыб, пестрые камни, цветы и т. п. Световая пыль темного круга зрения принимает фантастические формы, а многочисленные световые точки, из которых состоит она, воплощаются сновидением в столь же многочисленные предметы, которые вследствие подвижности светового хаоса кажутся движущимися вещами. Здесь коренится также сильная склонность сновидения к самым разнообразным фигурам животных, богатство форм которых легко приноравливается к особой форме субъективных световых картин».
Субъективные чувственные раздражения в качестве источников сновидений имеют, по-видимому, те преимущества, что они в противоположность объективным не зависят от внешних случайностей. Они пригодны, так сказать, для толкования всякий раз, когда в них чувствуется необходимость. Но они уступают объективным чувственным раздражениям в том отношении, что почти или совсем недоступны наблюдению и опыту в их значении возбудителей сновидений. Главным аргументом в пользу сновызывающей силы субъективных чувственных раздражении служат так называемые гипнагогическне галлюцинации, называемые Иоганном Мюллером «фантастическими зрительными явлениями». Сегодня термин «гипнагогические галлюцинации» имеет несколько иной смысл. Описываемые И. Мюллером феномены присущи психически здоровым людям и в действительности являются фрагментами сновидений. Сегодня под гипнагогическими галлюцинациями понимается «рудиментарная форма» истинных зрительных галлюцинаций, возникающих при засыпании. Гипнагогические галлюцинации часты в клинике алкогольного абстинентного синдрома и обычно предвещают развитие белой горячки.
Это зачастую чрезвычайно яркие изменчивые образы, представляющиеся в период засыпания перед взглядом многих людей и на некоторое время продолжающиеся и после пробуждения. Мори, в высокой степени подверженный им, обратил на них особое внимание и установил их связь, вернее их тождество, со сновидениями (как, впрочем, и раньше Иоганн Мюллер). Для возникновения их, говорит Мори, необходимы известная душевная пассивность, ослабление внимания (с. 59 и сл.). Достаточно, однако, повергнуться на мгновение в такую летаргию, чтобы при известном предрасположении испытать гипнагогическую галлюцинацию, после которой, может быть, снова просыпаешься до тех пор, пока такая повторяющаяся несколько раз игра не заканчивается с наступлением сна. Если затем спустя короткое время субъект пробуждается, то, по словам Мори, удается проследить в сновидении те же образы, которые витали перед ним при засыпании в форме гипнагогических галлюцинаций (с. 134). Так, Мори видел однажды целый ряд причудливых фигур, с искаженными лицами и странными прическами, которые, как казалось ему по пробуждении, он видел во сне. В другой раз, когда он был голоден благодаря предписанной ему строгой диете, он гипнагогически видел блюдо и руку, вооруженную вилкой и бравшую себе что-то с блюда. В сновидении же он сидел за богато убранным столом и слышал шум, производимый вилками и ножами. В другой раз, заснув с утомленными больными глазами, он испытал гипнагогическую галлюцинацию и увидел микроскопически крохотные знаки, которые старался с огромными усилиями разобрать; проснувшись через час, он вспомнил сновидение, в котором видел раскрытую книгу, напечатанную чрезвычайно мелким шрифтом; книгу эту он читал с большим трудом.
Аналогично этим образам могут гипнагогически появляться и слуховые галлюцинации различных слов, имен и так далее и повторяться затем в сновидении, точно увертюра, возвещающая лейтмотив начинающейся оперы.
По тому же пути, что Иоганн Мюллер и Мори, идет и новый исследователь гипнагогических галлюцинаций Г. Трембелль Лэдд. Путем упражнений ему удалось спустя две-три минуты после постепенного засыпания сразу пробуждаться от сна, не открывая глаз; благодаря этому он имел возможность сравнивать исчезающие восприятия сетчатой оболочки с остающимися в памяти сновидениями. Он утверждает, что можно установить каждый раз чрезвычайно тесную связь между тем и другим таким образом, что светящиеся точки и линии, предстающие перед сетчатой оболочкой, представляют своего рода контуры, схему для психически воспринимаемых сновидений. Одно сновидение, например, в котором он ясно видел перед собою печатные строки, читал их, изучал, соответствовало расположению световых точек перед сетчатой оболочкой в виде параллельных линий. Лэдд полагает, не умаляя, впрочем, значения центрального пункта явления, что едва ли существует зрительное восприятие, которое бы не зависело от внутренних возбуждений сетчатой оболочки. Особенно относится это к сновидениям, испытываемым вскоре после засыпания в темной комнате, между тем как для сновидений ближе к утру и к пробуждению источником раздражения служит объективный свет, проникающий в глаза. Изменчивый характер внутреннего зрительного возбуждения в точности соответствует веренице образов, проходящих перед нами к сновидениям, испытываемым вскоре после засыпания в темной комнате. Придется признать за субъективными источниками раздражения весьма крупную роль, так как зрительные восприятия образуют, как известно, главную составную часть наших сновидений. Участие других органов чувств, не исключая слуха, гораздо менее значительно и непостоянно.
3. Внутреннее (органическое) физическое раздраженне.
Если мы хотим искать источников сновидений не вне, а внутри организма, то мы должны вспомнить о том, что почти все наши внутренние органы, в здоровом состоянии почти не дающие о себе знать, в состоянии раздражения и во время болезни становятся источниками в большинстве случаев крайне неприятных ощущений, которые должны быть поставлены наравне с возбудителями болевых ощущений, получаемых извне. Довольно старые, всем известные истины заставляют Штрюмпеля говорить (с. 107): «Душа во сне обладает значительно более глубокими и пространными ощущениями своего физического бытия, нежели в бодрственном состоянии; она принуждена испытывать известные раздражения, проистекающие из различных частей и изменений ее тела, о которых она в бодрственном состоянии ничего не знает». Уже Аристотель считает вполне вероятным, что в сновидении человек предупреждается о начинающейся болезни, которой совершенно не замечает в бодрственном состоянии (благодаря усилению впечатлений со стороны сновидений, см.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11