Он поднял их самолюбие, убедив их, что они – избранный Господом народ, он предписал им святость [с.264] и обязал их сторониться других. Не то, чтобы другим народам не хватало самолюбия. Как сегодня, так и в те времена, каждая нация считала себя лучше любой другой. Но самолюбию евреев Моисей придал религиозную опору: оно стало частью их религиозной веры. Благодаря особенно близкой связи со своим Богом, они переняли часть его величия. И так как мы знаем, что за Богом, который избрал евреев и освободил их от египетского рабства, стоит фигура Моисея, который именно это и сделал, якобы по велению Бога, мы отважимся заявить, что именно этот человек Моисей создал евреев. Именно ему обязан этот народ своей жизненной стойкостью, но также и значительной толикой враждебности, которую им довелось испытать и которую они испытывают до сих пор.
Б. ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК
Каким образом один-единственный человек может достичь такого влияния, чтобы из случайных индивидов и семей создать народ, чтобы воспитать в нем особый характер и определить его судьбу на тысячу лет? Не является ли подобная гипотеза повторением образа мыслей, который привел к мифам о творце и почитанию героев, возвращением в те времена, когда письменная история была не более чем повествованием о свершениях и судьбах отдельных индивидов, правителей или завоевателей? Современная тенденция заключается, скорее, в прослеживании событий человеческой истории назад, к более скрытым общим и безличным факторам, к непреодолимому влиянию экономических условий, к изменению привычек питания, к прогрессу в использовании материалов и инструментов; к переселениям, вызванным ростом населения и климатическими изменениями. Индивиды не играют в этом никакой другой роли, кроме роли исполнителей или выразителей групповых тенденций, которые должны проявиться и делают это через этих конкретных индивидов, по большей части, случайно.
Это абсолютно оправданные подходы, но они предоставляют нам удобный случай привлечь внимание к значительному отличию позиции, которую занимает наш орган мышления, от реального положения дел, которое предполагается понять при помощи нашего мышления. Для наших нужд достаточно найти причины (и это, конечно же, нужно сделать безотлагательно), если каждое событие имеет одну очевидную причину [Фрейд поднимал этот вопрос прежде в третьей из своих Five Lectures, (1910a), Standard Ed., 11, 38. Он с самых ранних пор постоянно настаивал на факте множественной причинности. См., например, главу IV, раздел I Studies on Hysteria (1895d), Stand. Ed., 2, 263.
.
Но в окружающей реальности это едва ли возможно; напротив, каждое событие кажется избыточно обусловленным и оказывается следствием нескольких сходящихся в одной точке причин. Напуганные безмерной сложностью событий наши исследования предпочитают одну взаимосвязь другой и создают противоречия, которых на самом деле не существует, и которые возникают только благодаря разрыву более всеобъемлющих связей Однако я не хочу быть неправильно понятым, будто бы говорю, что мир настолько сложен, что любое сделанное утверждение должно каким-то образом подтвердиться в реальности. Нет. Наше мышление вольно открывать обусловленные отношения и связи, которым ничего не соответствует в реальности; и оно, несомненно, высоко ценит эту способность, так как широко использует ее как в науке, так и вне ее
. Соответственно, если исследование конкретного случая обнаруживает наличие превосходящего влияния одной личности, то наше сознание не должно упрекать нас, что этим самым мы пренебрегаем теорией значимости общих и безличных факторов. В принципе есть место и для одного, и для другого. В случае зарождения монотеизма, однако, мы не можем указать на какой-либо другой внешний фактор, кроме того, о котором уже упоминали – что это событие было связано с установлением более близких отношений между различными нациями и с генезисом великой империи.
Таким образом, мы оставляем место для «великого человека» в цепи или, скорее, сети причин. Но, вероятно, будет совсем не бесполезно, выяснить, при каких условиях мы даем кому-либо этот почетный титул. Мы будем удивлены, обнаружив, что всегда трудно ответить на этот вопрос. Первая формулировка – «мы поступаем так, если человек обладает качествами, которые мы весьма ценим, в особенно высокой степени – несомненно, совершенно не подходит. Красота, например, и физическая сила, несмотря на ту зависть, которую они способны вызвать, не представляют собой никакой заявки на «величие». Тогда, кажется, искомые качества должны относиться к умственным характеристикам – психическим и интеллектуальным отличиям. В отношении этого нас останавливает то соображение, что тем не менее, мы не должны, не колеблясь, характеризовать кого-то как великого человека просто потому, что он был чрезвычайно продуктивен в некой конкретной области. Мы безусловно не делаем этого в отношении мастера шахматной игры или виртуоза-музыканта, не так это просто и в отношении выдающегося художника или ученого. В таких случаях мы, естественно, должны говорить о великом поэте, художнике, математике или физике, или о пионере в той или иной области; но мы воздерживаемся от титула великого человека. Если мы, например, не колеблясь, провозглашаем Гете, Леонардо да Винчи и Бетховена великими людьми, то нас должно было привести к этому что-то другое, а не восхищение их прекрасными творениями. Если бы подобные примеры не стояли на нашем пути, то, вероятно, у нас бы возникла мысль, что слова «великий человек» предпочтительнее относить к людям действия – завоевателям, генералам, правителям – в качестве признания величия их побед и значения плодов их деятельности. Но и это не удовлетворяет нас и совершенно противоречит нашему осуждению столь многих никчемных фигур, влияние которых на современный им мир и на последующие поколения, тем не менее, отрицать нельзя. Не сможем мы выбрать в качестве признака величия и успех, когда вспомним, что вместо того, чтобы достичь успеха, большинство великих людей погибли в несчастьи.
Поэтому на данный момент мы склонны считать, что не имеет смысла искать четко определенное значение понятия «великий человек». По-видимому, это понятие представляет собой вольно трактуемое и несколько произвольное признание очень сильного развития определенных человеческих качеств, несколько приближенное к первоначальному буквальному значению «величия». Мы также должны вспомнить, что нас интересует не столько сущность великих людей, сколько вопрос средств, при помощи которых они оказывают воздействие на своих ближних. Однако мы постараемся, чтобы это изыскание было насколько это возможно кратким, иначе мы можем уйти далеко в сторону от нашей цели.
Поэтому давайте примем как аксиому, что великий человек влияет на своих ближних двумя путями: посредством своей личности и через выдвигаемую им идею. Эта идея может подчеркивать какое-то древнее желанное для масс представление, или указывать новую притягательную цель, или может овладеть ими каким-либо иным образом. Иногда–и это, несомненно, является более простым случаем – личность оказывает воздействие сама по себе, а идея играет довольно тривиальную роль. Мы ни на секунду не остаемся в неведении относительно того, почему великий человек всегда становится таким значительным. Мы знаем, что у большей части человечества существует сильная потребность в авторитете, которым можно восхищаться, которому можно поклоняться, который руководит и, возможно, даже жестоко обращается с людьми. Каково происхождение этой потребности масс, мы узнали из психологии отдельных людей. Это сильная тоска по отцу, которую ощущает каждый с самого детства и далее, по тому самому отцу, победой над которым похваляется герой легенды. И теперь мы можем понять, что все черты, которыми мы наделили великого человека, являются чертами отца, и сущность человеческого величия, которую мы тщетно искали, лежит в этом соответствии. Решительность мысли, сила воли, энергичность действия – вот составляющие образа отца. Но прежде всего – автономность и независимость великого человека, его богоподобное равнодушие, которое может перерасти в безжалостность. Им необходимо восхищаться, ему можно доверять, но также нельзя его не бояться. Мы должны были бы понять это из самого слова: кто же, кроме отца, мог быть в детстве «большим человеком» [На немецком «der gross Mann» означает не только «великий человек», но и «высокий человек» и «большой человек».]
?
Нет никакого сомнения в том, что именно могучий прототип отца снизошел в лице Моисея к бедным еврейским рабам, чтобы уверить их в том, что они являются его дорогими детьми. Не менее ошеломляющим должно было оказаться и влияние идеи единого, вечного, всемогущего бога, для которого они не были слишком презренными, чтобы заключить с ними соглашение, и который обещал заботиться о них, если они будут преданно поклоняться ему. Вероятно, им было нелегко отличить образ человека Моисея от образа его Бога; и их чувства их не обманывали, так как Моисей в характере своего Бога мог запечатлеть черты своей собственной личности – такие как вспыльчивый нрав и непреклонность. И если они действительно однажды убили своего великого человека, то они лишь повторяли преступление, совершенное в древние времена и направленное, вопреки закону, против божественного царя, и которое, как мы знаем, уходит корнями еще глубже, к более древнему прототипу См. Фрэзер, в цит. месте. [Смотри с.229, сноска 3.]
.
Таким образом, если мы видим, что с одной стороны, фигура великого человека выросла до божественных размеров, то с другой мы должны вспомнить, что отец тоже когда-то был ребенком. Мы считаем, что великая религиозная идея, которую выражал Моисей, не была его собственной: он позаимствовал ее у царя Эхнатона. А он, чье величие как основателя религии установлено несомненно, возможно, следовал намекам, дошедшим до него – из близлежащих или отдаленных частей Азии – через посредничество его матери [Существовавшая в одно время теория, что мать Эхнатона, царица Тиу, была чужеземного происхождения, была отвергнута ввиду открытия гробницы ее родителей в Фивах.]
, или другими путями.
Мы не можем проследить цепь событий дальше, но если мы правильно видим эти первые шаги, то идея монотеизма возвращается, подобно бумерангу, на землю, где она зародилась. Таким образом, кажутся напрасными попытки приписать заслугу новой идеи отдельной личности. Ясно, что в ее развитии принимали участие и внесли свой вклад в него многие. И снова, очевидно, было бы неверно прерывать цепь причин на Моисее и пренебрегать тем, что было сделано теми, кто сменил его и продолжил его идеи, еврейскими пророками. Семени монотеизма не удалось созреть в Египте. То же самое могло случиться и в Израиле, после того как народ избавился от обременительной и требовательной религии. Но из еврейского народа постоянно выходили люди, которые оживляли увядающее предание, которые возрождали предостережения и требования, сделанные Моисеем, и которые не успокоились до тех пор, пока снова не было восстановлено то, что было утеряно. В ходе постоянных усилий на протяжении столетий, и в конце концов благодаря двум великим реформам: одной перед, а другой – после вавилонского пленения – была завершена трансформация общепринятого бога Яхве в Бога, поклонение которому было навязано евреям Моисеем. И доказательством существования особой психической склонности масс, которые образовали еврейский народ, является то, что они смогли дать так много людей, готовых принять ношу религии Моисея в обмен на награду избранничества и возможно, на некоторые другие вознаграждения такого же ранга.
В. РОСТ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОСТИ [Этот раздел, как упоминалось в примечании редактора, на с. 134, впервые появился отдельно в Int. Z. Psychoan. Imago, 24 (1939), 6-9. Ниже обращается внимание на два варианта окончательной версии. В отношении обсуждения английского перевода названия смотрите сноску на с. 225.]
Для того, чтобы добиться стойких изменений в психике людей, несомненно, недостаточно уверять их, что они были избраны божеством. Кроме того, этот факт необходимо им каким-то образом доказать, чтобы они в него поверили и сделали выводы из этой веры. В религии Моисея в качестве доказательства служил Исход из Египта; Бог, или Моисей от его имени, непрестанно взывал к этому свидетельству благоволения. Для того, чтобы поддерживать память об этом событии, был учрежден праздник еврейской Пасхи, или, скорее, давно укоренившееся празднество было наделено значением сохранения этой памяти. И все же это была только память: Исход относился к туманному прошлому. В настоящем признаки Божьей благосклонности были определенно скудны; история народа указывала, скорее, на его неблагосклонность. Примитивные народы часто свергали своих богов или даже жестоко наказывали их, если те оказывались не в состоянии справиться со своими обязанностями, обеспечивать им победу, счастье и покой. Во все времена отношение к царям не отличалось от отношения к богам; таким образом раскрывается древнее тождество: происхождение от общего корня. Так и современные народы имеют обыкновение изгонять своих королей, если слава их правления запятнана поражениями и сопутствующими потерями в деньгах и территории. Почему, однако, народ Израиля, чем хуже его Бог обращался с ним, тем с большим и большим смирением оставался верен ему – является проблемой, которую на данный момент мы должны оставить в стороне.
Это может заставить нас поинтересоваться: не принесла ли народу религия Моисея чего-то еще, кроме усиления чувства собственного достоинства, обусловленного осознанием того, что он избран. И действительно, легко можно обнаружить другой фактор. Эта религия принесла евреям еще и намного более величественную концепцию Бога или, если выразиться более скромно, концепцию более величественного Бога. Любой, кто верил в этого Бога, разделял с ним какую-то часть его величия, мог ощущать себя возвышенным. Для неверующего это не совсем очевидно; но мы сможем, возможно, упросить понимание этого, если укажем на чувство превосходства, свойственное англичанину в чужой стране, пребывание в которой стало опасным в результате восстания – чувства, совершенно отсутствующего у жителей любого небольшого континентального государства. Ибо англичанин рассчитывает на то, что его правительство [На английском в оригинале.]
отправит военный корабль, если хоть один волос упадет с его головы, и что восставшие очень хорошо понимают это, тогда как небольшое государство вообще не имеет военных кораблей. Таким образом, чувство гордости за величие Британской империи [Также на английском.]
основывается также и на осознании большей безопасности – защиты – которой пользуется отдельный англичанин. Это напоминает концепцию величественного Бога. И так как едва ли можно претендовать на помощь Богу в деле управления миром, то гордость Божьим величием сливается с гордостью своего избранничества.
Среди заповедей религии Моисея есть одна, имеющая большее значение, чем это кажется на первый взгляд. Это запрет на создание образа Бога – принуждение поклоняться Богу, которого нельзя увидеть [См. с.с. 157–158 выше.]
.
Я подозреваю, что в этом пункте Моисей превзошел строгость религии Атона. Возможно, он просто хотел быть последовательным: в этом случае его Бог не имел бы ни имени, ни облика. Возможно, это была новая мера против злоупотребления магией [Смотрите в отношении этого примечание в Тотем и Табу.]
. Но если этот запрет был принят, то он должен был иметь мощное влияние. Ибо он означал, что сенсорное восприятие ставилось на второе место после того, что можно было назвать абстрактной идеей – триумф интеллектуальности над чувственностью или, строго говоря, отречение от инстинктов, со всеми неизбежно вытекающими психологическими последствиями.
На первый взгляд это не кажется очевидным, и для большей убедительности, мы должны припомнить другие подобные процессы в развитии человеческой цивилизации. Самый ранний из них и, наверное, самый значительный покрыт мраком первобытных времен. Его удивительные последствия вынуждают признать, что он действительно имел место. У наших детей, невротических взрослых, а также у примитивных народов мы встречаемся с ментальным явлением, которое описываем как веру во «всемогущество мыслей». По нашему мнению, оно заключается в переоценке влияния, которое наши умственные (в этом случае интеллектуальные) действия могут оказывать на изменение окружающего мира. В сущности вся магия, предшественник нашей техники, основана на этой предпосылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Б. ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК
Каким образом один-единственный человек может достичь такого влияния, чтобы из случайных индивидов и семей создать народ, чтобы воспитать в нем особый характер и определить его судьбу на тысячу лет? Не является ли подобная гипотеза повторением образа мыслей, который привел к мифам о творце и почитанию героев, возвращением в те времена, когда письменная история была не более чем повествованием о свершениях и судьбах отдельных индивидов, правителей или завоевателей? Современная тенденция заключается, скорее, в прослеживании событий человеческой истории назад, к более скрытым общим и безличным факторам, к непреодолимому влиянию экономических условий, к изменению привычек питания, к прогрессу в использовании материалов и инструментов; к переселениям, вызванным ростом населения и климатическими изменениями. Индивиды не играют в этом никакой другой роли, кроме роли исполнителей или выразителей групповых тенденций, которые должны проявиться и делают это через этих конкретных индивидов, по большей части, случайно.
Это абсолютно оправданные подходы, но они предоставляют нам удобный случай привлечь внимание к значительному отличию позиции, которую занимает наш орган мышления, от реального положения дел, которое предполагается понять при помощи нашего мышления. Для наших нужд достаточно найти причины (и это, конечно же, нужно сделать безотлагательно), если каждое событие имеет одну очевидную причину [Фрейд поднимал этот вопрос прежде в третьей из своих Five Lectures, (1910a), Standard Ed., 11, 38. Он с самых ранних пор постоянно настаивал на факте множественной причинности. См., например, главу IV, раздел I Studies on Hysteria (1895d), Stand. Ed., 2, 263.
.
Но в окружающей реальности это едва ли возможно; напротив, каждое событие кажется избыточно обусловленным и оказывается следствием нескольких сходящихся в одной точке причин. Напуганные безмерной сложностью событий наши исследования предпочитают одну взаимосвязь другой и создают противоречия, которых на самом деле не существует, и которые возникают только благодаря разрыву более всеобъемлющих связей Однако я не хочу быть неправильно понятым, будто бы говорю, что мир настолько сложен, что любое сделанное утверждение должно каким-то образом подтвердиться в реальности. Нет. Наше мышление вольно открывать обусловленные отношения и связи, которым ничего не соответствует в реальности; и оно, несомненно, высоко ценит эту способность, так как широко использует ее как в науке, так и вне ее
. Соответственно, если исследование конкретного случая обнаруживает наличие превосходящего влияния одной личности, то наше сознание не должно упрекать нас, что этим самым мы пренебрегаем теорией значимости общих и безличных факторов. В принципе есть место и для одного, и для другого. В случае зарождения монотеизма, однако, мы не можем указать на какой-либо другой внешний фактор, кроме того, о котором уже упоминали – что это событие было связано с установлением более близких отношений между различными нациями и с генезисом великой империи.
Таким образом, мы оставляем место для «великого человека» в цепи или, скорее, сети причин. Но, вероятно, будет совсем не бесполезно, выяснить, при каких условиях мы даем кому-либо этот почетный титул. Мы будем удивлены, обнаружив, что всегда трудно ответить на этот вопрос. Первая формулировка – «мы поступаем так, если человек обладает качествами, которые мы весьма ценим, в особенно высокой степени – несомненно, совершенно не подходит. Красота, например, и физическая сила, несмотря на ту зависть, которую они способны вызвать, не представляют собой никакой заявки на «величие». Тогда, кажется, искомые качества должны относиться к умственным характеристикам – психическим и интеллектуальным отличиям. В отношении этого нас останавливает то соображение, что тем не менее, мы не должны, не колеблясь, характеризовать кого-то как великого человека просто потому, что он был чрезвычайно продуктивен в некой конкретной области. Мы безусловно не делаем этого в отношении мастера шахматной игры или виртуоза-музыканта, не так это просто и в отношении выдающегося художника или ученого. В таких случаях мы, естественно, должны говорить о великом поэте, художнике, математике или физике, или о пионере в той или иной области; но мы воздерживаемся от титула великого человека. Если мы, например, не колеблясь, провозглашаем Гете, Леонардо да Винчи и Бетховена великими людьми, то нас должно было привести к этому что-то другое, а не восхищение их прекрасными творениями. Если бы подобные примеры не стояли на нашем пути, то, вероятно, у нас бы возникла мысль, что слова «великий человек» предпочтительнее относить к людям действия – завоевателям, генералам, правителям – в качестве признания величия их побед и значения плодов их деятельности. Но и это не удовлетворяет нас и совершенно противоречит нашему осуждению столь многих никчемных фигур, влияние которых на современный им мир и на последующие поколения, тем не менее, отрицать нельзя. Не сможем мы выбрать в качестве признака величия и успех, когда вспомним, что вместо того, чтобы достичь успеха, большинство великих людей погибли в несчастьи.
Поэтому на данный момент мы склонны считать, что не имеет смысла искать четко определенное значение понятия «великий человек». По-видимому, это понятие представляет собой вольно трактуемое и несколько произвольное признание очень сильного развития определенных человеческих качеств, несколько приближенное к первоначальному буквальному значению «величия». Мы также должны вспомнить, что нас интересует не столько сущность великих людей, сколько вопрос средств, при помощи которых они оказывают воздействие на своих ближних. Однако мы постараемся, чтобы это изыскание было насколько это возможно кратким, иначе мы можем уйти далеко в сторону от нашей цели.
Поэтому давайте примем как аксиому, что великий человек влияет на своих ближних двумя путями: посредством своей личности и через выдвигаемую им идею. Эта идея может подчеркивать какое-то древнее желанное для масс представление, или указывать новую притягательную цель, или может овладеть ими каким-либо иным образом. Иногда–и это, несомненно, является более простым случаем – личность оказывает воздействие сама по себе, а идея играет довольно тривиальную роль. Мы ни на секунду не остаемся в неведении относительно того, почему великий человек всегда становится таким значительным. Мы знаем, что у большей части человечества существует сильная потребность в авторитете, которым можно восхищаться, которому можно поклоняться, который руководит и, возможно, даже жестоко обращается с людьми. Каково происхождение этой потребности масс, мы узнали из психологии отдельных людей. Это сильная тоска по отцу, которую ощущает каждый с самого детства и далее, по тому самому отцу, победой над которым похваляется герой легенды. И теперь мы можем понять, что все черты, которыми мы наделили великого человека, являются чертами отца, и сущность человеческого величия, которую мы тщетно искали, лежит в этом соответствии. Решительность мысли, сила воли, энергичность действия – вот составляющие образа отца. Но прежде всего – автономность и независимость великого человека, его богоподобное равнодушие, которое может перерасти в безжалостность. Им необходимо восхищаться, ему можно доверять, но также нельзя его не бояться. Мы должны были бы понять это из самого слова: кто же, кроме отца, мог быть в детстве «большим человеком» [На немецком «der gross Mann» означает не только «великий человек», но и «высокий человек» и «большой человек».]
?
Нет никакого сомнения в том, что именно могучий прототип отца снизошел в лице Моисея к бедным еврейским рабам, чтобы уверить их в том, что они являются его дорогими детьми. Не менее ошеломляющим должно было оказаться и влияние идеи единого, вечного, всемогущего бога, для которого они не были слишком презренными, чтобы заключить с ними соглашение, и который обещал заботиться о них, если они будут преданно поклоняться ему. Вероятно, им было нелегко отличить образ человека Моисея от образа его Бога; и их чувства их не обманывали, так как Моисей в характере своего Бога мог запечатлеть черты своей собственной личности – такие как вспыльчивый нрав и непреклонность. И если они действительно однажды убили своего великого человека, то они лишь повторяли преступление, совершенное в древние времена и направленное, вопреки закону, против божественного царя, и которое, как мы знаем, уходит корнями еще глубже, к более древнему прототипу См. Фрэзер, в цит. месте. [Смотри с.229, сноска 3.]
.
Таким образом, если мы видим, что с одной стороны, фигура великого человека выросла до божественных размеров, то с другой мы должны вспомнить, что отец тоже когда-то был ребенком. Мы считаем, что великая религиозная идея, которую выражал Моисей, не была его собственной: он позаимствовал ее у царя Эхнатона. А он, чье величие как основателя религии установлено несомненно, возможно, следовал намекам, дошедшим до него – из близлежащих или отдаленных частей Азии – через посредничество его матери [Существовавшая в одно время теория, что мать Эхнатона, царица Тиу, была чужеземного происхождения, была отвергнута ввиду открытия гробницы ее родителей в Фивах.]
, или другими путями.
Мы не можем проследить цепь событий дальше, но если мы правильно видим эти первые шаги, то идея монотеизма возвращается, подобно бумерангу, на землю, где она зародилась. Таким образом, кажутся напрасными попытки приписать заслугу новой идеи отдельной личности. Ясно, что в ее развитии принимали участие и внесли свой вклад в него многие. И снова, очевидно, было бы неверно прерывать цепь причин на Моисее и пренебрегать тем, что было сделано теми, кто сменил его и продолжил его идеи, еврейскими пророками. Семени монотеизма не удалось созреть в Египте. То же самое могло случиться и в Израиле, после того как народ избавился от обременительной и требовательной религии. Но из еврейского народа постоянно выходили люди, которые оживляли увядающее предание, которые возрождали предостережения и требования, сделанные Моисеем, и которые не успокоились до тех пор, пока снова не было восстановлено то, что было утеряно. В ходе постоянных усилий на протяжении столетий, и в конце концов благодаря двум великим реформам: одной перед, а другой – после вавилонского пленения – была завершена трансформация общепринятого бога Яхве в Бога, поклонение которому было навязано евреям Моисеем. И доказательством существования особой психической склонности масс, которые образовали еврейский народ, является то, что они смогли дать так много людей, готовых принять ношу религии Моисея в обмен на награду избранничества и возможно, на некоторые другие вознаграждения такого же ранга.
В. РОСТ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОСТИ [Этот раздел, как упоминалось в примечании редактора, на с. 134, впервые появился отдельно в Int. Z. Psychoan. Imago, 24 (1939), 6-9. Ниже обращается внимание на два варианта окончательной версии. В отношении обсуждения английского перевода названия смотрите сноску на с. 225.]
Для того, чтобы добиться стойких изменений в психике людей, несомненно, недостаточно уверять их, что они были избраны божеством. Кроме того, этот факт необходимо им каким-то образом доказать, чтобы они в него поверили и сделали выводы из этой веры. В религии Моисея в качестве доказательства служил Исход из Египта; Бог, или Моисей от его имени, непрестанно взывал к этому свидетельству благоволения. Для того, чтобы поддерживать память об этом событии, был учрежден праздник еврейской Пасхи, или, скорее, давно укоренившееся празднество было наделено значением сохранения этой памяти. И все же это была только память: Исход относился к туманному прошлому. В настоящем признаки Божьей благосклонности были определенно скудны; история народа указывала, скорее, на его неблагосклонность. Примитивные народы часто свергали своих богов или даже жестоко наказывали их, если те оказывались не в состоянии справиться со своими обязанностями, обеспечивать им победу, счастье и покой. Во все времена отношение к царям не отличалось от отношения к богам; таким образом раскрывается древнее тождество: происхождение от общего корня. Так и современные народы имеют обыкновение изгонять своих королей, если слава их правления запятнана поражениями и сопутствующими потерями в деньгах и территории. Почему, однако, народ Израиля, чем хуже его Бог обращался с ним, тем с большим и большим смирением оставался верен ему – является проблемой, которую на данный момент мы должны оставить в стороне.
Это может заставить нас поинтересоваться: не принесла ли народу религия Моисея чего-то еще, кроме усиления чувства собственного достоинства, обусловленного осознанием того, что он избран. И действительно, легко можно обнаружить другой фактор. Эта религия принесла евреям еще и намного более величественную концепцию Бога или, если выразиться более скромно, концепцию более величественного Бога. Любой, кто верил в этого Бога, разделял с ним какую-то часть его величия, мог ощущать себя возвышенным. Для неверующего это не совсем очевидно; но мы сможем, возможно, упросить понимание этого, если укажем на чувство превосходства, свойственное англичанину в чужой стране, пребывание в которой стало опасным в результате восстания – чувства, совершенно отсутствующего у жителей любого небольшого континентального государства. Ибо англичанин рассчитывает на то, что его правительство [На английском в оригинале.]
отправит военный корабль, если хоть один волос упадет с его головы, и что восставшие очень хорошо понимают это, тогда как небольшое государство вообще не имеет военных кораблей. Таким образом, чувство гордости за величие Британской империи [Также на английском.]
основывается также и на осознании большей безопасности – защиты – которой пользуется отдельный англичанин. Это напоминает концепцию величественного Бога. И так как едва ли можно претендовать на помощь Богу в деле управления миром, то гордость Божьим величием сливается с гордостью своего избранничества.
Среди заповедей религии Моисея есть одна, имеющая большее значение, чем это кажется на первый взгляд. Это запрет на создание образа Бога – принуждение поклоняться Богу, которого нельзя увидеть [См. с.с. 157–158 выше.]
.
Я подозреваю, что в этом пункте Моисей превзошел строгость религии Атона. Возможно, он просто хотел быть последовательным: в этом случае его Бог не имел бы ни имени, ни облика. Возможно, это была новая мера против злоупотребления магией [Смотрите в отношении этого примечание в Тотем и Табу.]
. Но если этот запрет был принят, то он должен был иметь мощное влияние. Ибо он означал, что сенсорное восприятие ставилось на второе место после того, что можно было назвать абстрактной идеей – триумф интеллектуальности над чувственностью или, строго говоря, отречение от инстинктов, со всеми неизбежно вытекающими психологическими последствиями.
На первый взгляд это не кажется очевидным, и для большей убедительности, мы должны припомнить другие подобные процессы в развитии человеческой цивилизации. Самый ранний из них и, наверное, самый значительный покрыт мраком первобытных времен. Его удивительные последствия вынуждают признать, что он действительно имел место. У наших детей, невротических взрослых, а также у примитивных народов мы встречаемся с ментальным явлением, которое описываем как веру во «всемогущество мыслей». По нашему мнению, оно заключается в переоценке влияния, которое наши умственные (в этом случае интеллектуальные) действия могут оказывать на изменение окружающего мира. В сущности вся магия, предшественник нашей техники, основана на этой предпосылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19