проходят
через [4] непроизвольную одержимость минувшим: затем сквозь
[7] борьбу и боль произвольного отделения от образа любимого,
н завершаются [8] "согласованием времен" возможностью, стоя
на берегу настоящего, вглядываться в ноток прошедшего, не
соскальзывая туда, наблюдая себя там со стороны и потому
уже не испытывая боли.
Замечательно, что опущенные фрагменты [2-3] и [5-6] описывают
уже знакомые нам по предыдущим фазам горя процессы, бывшие
там доминирующими, а теперь входящие в целостный акт на правах
подчиненных функциональных частей этого акта. Фрагмент [2]
- это типичный образчик фазы "поиска": фокус произвольного
восприятия удерживается на реальных делах и вещах, но глубинный,
еще полный жизни поток былого вводит в область представлений
лицо погибшего человека. Оно видится расплывчато, но вскоре
[3] внимание непроизвольно притягивается к нему, становится
трудно противостоять искушению прямо взглянуть на любимое
лицо, и уже, наоборот, внешняя реальность начинает двоиться
[прим.1], и сознание полностью оказывается в [4] силовом
поле образа ушедшего, в психически полновесном бытии со своим
пространством и предметами ("ты здесь"), ощущениями и чувствами
("слышу", "чувствую").
Фрагменты [5-6] репрезентируют процессы шоковой фазы, но,
конечно, уже не в том чистом виде, когда они являются единственными
и определяют собой все состояние человека. Сказать и почувствовать
"я теряю власть над собой" - это значит ощущать, как слабеют
силы, но все же - и это главное - не впадать в абсолютную
погруженность, одержимость прошлым: это бессильная рефлексия,
еще нет "власти над собой", не хватает воли, чтобы управлять
собой, но уже находятся силы, чтобы хотя бы "внутренне сжаться
и ждать", то есть удерживаться краешком сознания в настоящем
и осознавать, что "это пройдет". "Сжаться" - это удержать
себя от действования внутри воображаемой, но кажущейся такой
действительной реальности. Если не "сжаться", может возникнуть
состояние, как у девочки П. Жане. Состояние [6] "оцепенения"
- это отчаянное удерживание себя здесь, одними мышцами и
мыслями, потому что чувства - там, для них там - здесь.
Именно здесь, на этом шаге острого горя, начинается отделение,
отрыв от образа любимого, готовится пусть пока зыбкая опора
в "здесь-и-теперь", которая позволит на Следующем шаге [7]
сказать: "тебя здесь нет, ты там...".
Именно в этой точке и появляется острая душевная боль, перед
объяснением которой остановился Фрейд. Как это ни парадоксально,
боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе
острого горя не умерший уходит ОТ нас, а мы сами уходим от
него, отрываемся от него или отталкиваем его от себя. И вот
этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный
уход, это изгнание любимого: "Уходи, я хочу избавиться от
тебя..." и наблюдение за тем, как его образ действительно
отдаляется, претворяется и исчезает, и вызывают, собственно,
душевную боль [прим.2].
Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя:
не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В
этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение
старой связи, как полагают все современные теории, но рождается
новая связь. Боль острого горя - это боль не только распада,
разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего
же именно? Двух новых "я" и новой связи между ними, двух
новых времен, даже - миров, и согласования между ними.
"Я вижу нас в прошлом..." - замечает А. Филип. Это уже новое
"я". Прежнее могло либо отвлекаться от утраты - "думать,
говорить, работать", либо быть полностью поглощенным "тобой".
Новое "я" способно видеть не "тебя", когда это видение переживается
как видение в психологическом времени, которое мы назвали
"настоящее в прошедшем", а видеть "нас в прошлом". "Нас"
- стало быть, его и себя, со стороны, так сказать, в грамматически
третьем лице. "Мой двойник отделяется от меня и повторяет
все то, что я тогда делала". Прежнее "я" разделилось на наблюдателя
и действующего двойника, на автора и героя. В этот момент
впервые за время переживания утраты появляется частичка настоящей
памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое,
только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на
восприятие ("я вижу нас"), но в нем уже есть главное -- разделение
и согласование времен ("вижу нас в прошлом"), когда "я" полностью
ощущает себя в настоящем и картины прошлого воспринимаются
именно как картины уже случившегося, помеченные той или другой
датой.
Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается
связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за
двойником, действующим в прошлом, не больно [прим.3].
Мы не случайно назвали появившиеся в сознании фигуры "автором"
и "героем". Здесь действительно происходит рождение первичного
эстетического феномена, появление автора и героя, способности
человека смотреть на прожитую, уже свершившуюся жизнь с эстетической
установкой.
Это чрезвычайно важный момент в продуктивном переживании
горя. Наше восприятие другого человека, в особенности близкого,
с которым нас соединяли многие жизненные связи, насквозь
пронизано прагматическими и этическими отношениями; его образ
пропитан незавершенными совместными делами, неисполнившимися
надеждами, неосуществленными желаниями, нереализованными
замыслами, непрощенными обидами, невыполненными обещаниями.
Многие из них уже почти изжиты, другие в самом разгаре,
третьи отложены на неопределенное будущее, но все они не
закончены, все они - как заданные вопросы, ждущие каких-то
ответов, требующие каких-то действий. Каждое из этих отношений
заряжено целью, окончательная недостижимость которой ощущается
теперь особенно остро и болезненно.
Эстетическая же установка способна видеть мир, не разлагая
его на цели и средства, вне и без целей, без нужды моего
вмешательства. Когда я любуюсь закатом, я не хочу в нем ничего
менять, не сравниваю его с должным, не стремлюсь ничего достичь.

Поэтому, когда в акте острого горя человеку удается сначала
полно погрузиться в частичку его прежней жизни с ушедшим,
а затем выйти из нее, отделив в себе "героя", остающегося
в прошлом, и "автора", эстетически наблюдающего из настоящего
за жизнью героя, то эта частичка оказывается отвоеванной
у боли, цели, долга и времени для памяти.
В фазе острого горя скорбящий обнаруживает, что тысячи и
тысячи мелочей связаны в его жизни с умершим ("он купил эту
книгу", "ему нравился этот вид из окна", "мы вместе смотрели
этот фильм") и каждая из них увлекает его сознание в "там-и-тогда",
в глубину потока минувшего, и ему приходится пройти через
боль, чтобы вернуться на поверхность. Боль уходит, если ему
удается вынести из глубины песчинку, камешек, ракушку воспоминания
и рассмотреть их на свету настоящего, в "здесь-и-теперь".
Психологическое время погруженности, "настоящее в прошедшем"
ему нужно преобразовать в "прошедшее в настоящем".
В период острого горя его переживание становится ведущей
деятельностью человека. Напомним, что ведущей в психологии
называется та деятельность, которая занимает доминирующее
положение в жизни человека и через которую осуществляется
его личностное развитие. Например, дошкольник и трудится,
помогая матери, и учится, запоминая буквы, но не труд и
учеба, а игра - его ведущая деятельность, в ней и через нее
он может и больше сделать, лучше научиться. Она - сфера его
личностного роста. Для скорбящего горе в этот период становится
ведущей деятельностью в обоих смыслах: оно составляет основное
содержание всей его активности и становится сферой развития
его личности. Поэтому фазу острого горя можно считать критической
в отношении дальнейшего переживания горя, а порой она приобретает
особое значение и для всего жизненного пути.
Четвертая фаза горя называется фазой "остаточных толчков
и реорганизации" (Дж. Тейтельбаум). На этой фазе жизнь входит
в свою колею, восстанавливаются сон, аппетит, профессиональная
деятельность, умерший перестает быть главным средоточением
жизни. Переживание горя теперь не ведущая деятельность, оно
протекает в виде сначала частых, а потом все более редких
отдельных толчков, какие бывают после основного землетрясения.
Такие остаточные приступы горя могут быть столь же острыми,
как и в предыдущей фазе, а на фоне нормального существования
субъективно восприниматься как еще более острые. Поводом
для них чаще всего служат какие-то даты, традиционные события
("Новый год впервые без него", "весна впервые без него",
"день рождения") или события повседневной жизни ("обидели,
некому пожаловаться", "на его имя пришло письмо"). Четвертая
фаза, как правило, длится в течение года: за это время происходят
практически все обычные жизненные события и в дальнейшем
начинают повторяться. Годовщина смерти является последней
датой в этом ряду. Может быть, не случайно поэтому большинство
культур и религий отводят на траур один год.
За этот период утрата постепенно входит в жизнь. Человеку
приходится решать множество новых задач, связанных с материальными
и социальными изменениями, и эти практические задачи переплетаются
с самим переживанием. Он очень часто сверяет свои поступки
с нравственными нормами умершего, с его ожиданиями, с тем,
"что бы он сказал". Мать считает, что не имеет права следить
за своим внешним видом, как раньше, до смерти дочери, поскольку
умершая дочь не может делать то же самое. Но постепенно появляется
все больше воспоминаний, освобожденных от боли, чувства вины,
обиды, оставленности. Некоторые из этих воспоминаний становятся
особенно ценными, дорогими, они сплетаются порой в целые
рассказы, которыми обмениваются с близкими, друзьями, часто
входят в семейную "мифологию". Словом, высвобождаемый актами
горя материал образа умершего подвергается здесь своего рода
эстетической переработке. В моем отношении к умершему, писал
М. М. Бахтин, "эстетические моменты начинают преобладать.
.. (сравнительно с нравственными и практическими): мне предлежит
целое его жизни, освобожденное от моментов временного будущего,
целей и долженствования. За погребением и памятником следует
память. Я имею всю жизнь другого вне себя, и здесь начинается
эстетизация его личности: закрепление и завершение ее в эстетически
значимом образе. Из эмоционально-волевой установки поминовения
отошедшего существенно рождаются эстетические категории оформления
внутреннего человека (да и внешнего), ибо только эта установка
по отношению к другому владеет ценностным подходом к временному
и уже законченному целому внешней и внутренней жизни человека.
.. Память есть подход точки зрения ценностной завершенности;
в известном смысле память безнадежна, но зато только она
умеет ценить помимо цели и смысла уже законченную, сплошь
наличную жизнь" (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества.
С. 94-95).
Описываемое нами нормальное переживание горя приблизительно
через год вступает в свою последнюю фазу - "завершения".
Здесь горюющему приходится порой преодолевать некоторые культурные
барьеры, затрудняющие акт завершения (например, представление
о том, что длительность скорби является мерой нашей любви
к умершему).
Смысл и задача работы горя в этой фазе состоит в том, чтобы
образ умершего занял свое постоянное место в продолжающемся
смысловом целом моей жизни (он может, например, стать символом
доброты) и был закреплен во вневременном, ценностном измерении
бытия
Позвольте мне в заключение привести эпизод из психотерапевтической
практики. Мне пришлось однажды работать с молодым маляром,
потерявшим дочь во время армянского землетрясения. Когда
наша беседа подходила к концу, я попросил его прикрыть глаза,
вообразить перед собой мольберт с белым листом бумаги и
подождать, пока на нем появится какой-то образ.
Возник образ дома и погребального камня с зажженной свечой.
Вместе мы начинаем дорисовывать мысленную картину, и за
домом появились горы, синее небо и яркое солнце. Я прошу
сосредоточиться на солнце, рассмотреть, как падают его лучи.
И вот в вызванной воображением картине один из лучей солнца
соединяется с пламенем погребальной свечи: символ умершей
дочери соединяется с символом вечности. Теперь нужно найти
средство отстраниться от этих образов. Таким средством служит
рама, в которую отец мысленно помещает образ. Рама деревянная.
Живой образ окончательно становится картиной памяти, и я
прошу отца сжать эту воображаемую картину руками, присвоить,
вобрать в себя и поместить ее в свое сердце. Образ умершей
дочери становится памятью - единственным средством примирить
прошлое с настоящим.
СНОСКИ
Здесь анализ доходит уже до той степени конкретности, которая
позволяет намерение воспроизводить анализируемые процессы.
Если читатель позволит себе маленький эксперимент, он может
направить свой взгляд на какой-нибудь объект и в это время
мысленно сконцентрироваться на отсутствующем сейчас привлекательном
образе. Этот образ будет вначале представляться нечетко,
но если удается удерживать на нем внимание, то вскоре начнет
двоиться внешний объект и вы почувствуете несколько странное,
напоминающее просоночное состояние. Решите сами, стоит ли
вам глубоко погружаться в это состояние. Учтите, что если
ваш выбор образа для концентрации пал па бывшего вам близким
человека, с которым судьба разлучила вас, то при выходе из
такой погруженности, когда его лицо будет удаляться или таять,
вы можете получить вряд ли большую, но вполне реальную по
своей болезненности дозу ощущения горя. [назад в текст]
Читатель, отважившийся дойти до конца опыта, описанного
предыдущей сноске, мог убедиться, что именно так возникает
боль утраты. [назад в текст]
Читатель, участвующий в нашем эксперименте, может проверить
эту формулу, снова окунувшись в ощущения контакта с близким
человеком, увидев перед собой его лицо, услышав голос, вдохнув
всю атмосферу тепла и близости, а затем при выходе из этого
состояния в настоящее мысленно оставив на своем месте своего
двойника. Как вы выглядели со стороны, что на вас было надето?
Видите ли вы себя в профиль? Или немного сверху? На каком
расстоянии? Когда убедитесь, что смогли хорошенько рассмотреть
себя со стороны, отметьте, помогает ли что вам чувствовать
себя более спокойно и уравновешенно? [назад в текст]


1 2