Что вы о них знаете?
— Ничего не знаю, господин Бомбарнак, кроме имен, проставленных на багажной квитанции.
— Назовите мне их, пожалуйста.
— Младшего зовут Пан Шао, а старшего — Тио Кин. Похоже, что они несколько лет путешествовали по Европе, но мне неизвестно, откуда они прибыли. Думаю, что Пан Шао из богатой семьи, раз его сопровождает личный врач.
— Тио Кин?
— Да, доктор Тио Кин.
— И оба они говорят только по-китайски?
— Вероятно, по крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы они изъяснялись на каком-нибудь другом языке.
Получив у Попова эту информацию, я заполнил N9 , предназначенный для молодого Пан Шао, и N10 , оставленный для доктора Тио Кина.
— Что касается американца… — продолжает Попов.
— То его зовут Фульк Эфринель, — подхватываю я, — а англичанку мисс Горация Блуэтт. Этих я уже знаю, и вряд ли сообщите мне о них что-нибудь новое.
— А хотите знать, господин Бомбарнак, что я думаю об этой парочке?
— Очень хочу!
— В Пекине мисс Горация Блуэтт легко могла бы превратиться в миссис Эфринель.
— И да благословит небо их союз, ибо они как будто созданы друг для друга.
— Я вижу, что наши мнения на этот счет не расходятся.
— А эти двое французов… эти нежные супруги, — спрашиваю я, — что они собой представляют?
— А разве они сами вам не сказали?
— Нет.
— Не беспокойтесь, они еще расскажут. Впрочем, если это вам интересно, их профессия указана на багаже.
— Так кто же они?
— Комические актеры, которые подрядились выступать в Китае.
— Комические актеры? Теперь мне понятны эти странные позы и движения, мимика и жестикуляция! Но откуда у господина Катерна морской жаргон?.. Надо будет выяснить.
А не знаете ли вы, господин Попов, амплуа этих артистов?
— Как же, муж — первый комик.
— А жена?
— Субретка.
— А в какой город едет эта нежная парочка?
— В Шанхай. Оба они приглашены в театр, созданный для французов, живущих в Китае.
Вот и чудесно! Я буду говорить с ними о театре, о закулисных толках, о провинциальных сплетнях и, если верить Попову, в два счета заведу знакомство с веселым комиком и его очаровательной партнершей. Но романтического героя, героя моих мечтаний, в их обществе мне не найти!
Что же касается надменного джентльмена, то начальник поезда ничего о нем не знает, кроме адреса, проставленного на его сундуках: сэр Фрэнсис Травельян из Травельян-Голла в Травельяншире.
— Этот господин не считает нужным отвечать, когда с ним заговаривают, — прибавляет Попов.
Ничего не поделаешь, значит, моему восьмому номеру придется исполнять немую роль.
— Ну, а немец? — спрашиваю я.
— Барон Вейсшнитцердерфер?
— Да. Он, кажется, тоже едет до Пекина?
— До Пекина и еще дальше, господин Бомбарнак.
— Еще дальше?
— Вот именно… Он совершает кругосветное путешествие.
— Кругосветное путешествие?
— За тридцать девять дней!
Итак, после миссис Бисленд, которая проделала свое удивительное путешествие вокруг света за семьдесят три дня, после мисс Нелли Блай, осуществившей его за семьдесят два дня, после почтенного Трена, сумевшего совершить то же самое за семьдесят дней, этот немец воображает, что ему хватит для кругосветного путешествия тридцати девяти дней!
Правда, скорость передвижения в наши дни значительно увеличилась, дороги усовершенствовались, рельсовые пути выпрямились. Воспользовавшись Великой Трансазиатской магистралью, которая позволяет за пятнадцать дней преодолеть расстояние от прусской столицы до Пекина, барон сможет вдвое сократить продолжительность переезда, минуя Суэцкий канал и Сингапур.
— Но он никогда не доедет! — восклицаю я.
— Почему вы так думаете?
— Потому, что он всегда опаздывает. В Тифлисе он едва не пропустил поезд, а в Баку чудом не опоздал на пароход…
— Но ведь в Узун-Ада он поспел как раз вовремя…
— Тем не менее, господин Попов, я буду крайне удивлен, если наш немец побьет американцев и американок в этих «кругосветных гонках»!
7
На станцию Кизыл-Арват — двести сорок вторая верста от Каспия — поезд прибыл в семь тридцать вечера вместо семи часов по расписанию. Эта неточность вызвала тридцать упреков барона, по одному в минуту.
В Кизыл-Арвате поезд стоит целых два часа. Хотя день уже клонился к закату, я решил употребить время на осмотр городка, насчитывающего более двух тысяч жителей — русских, персов и туркмен. Впрочем, и смотреть тут особенно не на что: ни в самом городе, ни в окрестностях нет никакой растительности, даже ни единой пальмы. Кругом только пастбища и хлебные поля, орошаемые жалкой речонкой.
Судьба улыбнулась мне, предоставив в качестве попутчика или, вернее сказать, проводника майора Нольтица. Знакомство наше состоялось очень просто. Как только мы вышли на платформу, майор сразу направился ко мне, а я к нему.
— Сударь, — сказал я, — позвольте представиться, Клодиус Бомбарнак, француз, корреспондент газеты «XX век», а вы — майор русской армии Нольтиц. Вы едете в Пекин и я тоже. Я знаю ваш язык, а вы, по всей вероятности, знаете мой.
Майор утвердительно кивнул головой.
— Так вот, майор Нольтиц, вместо того, чтобы оставаться чужими во время долгого переезда через Центральную Азию, не лучше ли нам будет поближе познакомиться? Быть может, мы станем добрыми друзьями, а не только попутчиками. Вы так хорошо знаете здешние края, что я с радостью мог бы у вас многому поучиться…
— К вашим услугам, господин Бомбарнак, — ответил мне майор на чистейшем французском языке.
И с улыбкой прибавил:
— Что же касается вашего «обучения», то если память мне не изменяет, один из ваших известных критиков сказал: французы любят учиться только тому, что сами уже знают.
— Я вижу, майор, что вы читали Сент-Бева. Охотно допускаю, что этот скептически настроенный академик в общем был прав. Но я, вопреки этой традиции, жажду узнать то, чего не знаю. Так, например, я совсем не сведущ во всем, что имеет отношение к русскому Туркестану.
— Я весь в вашем распоряжении, — отвечает мне майор, — и, как очевидец, буду счастлив рассказать вам о великих делах генерала Анненкова.
— Благодарю вас, майор Нольтиц. Я — француз — и не ожидал от русского меньшей любезности.
— Если вы позволите, — отвечает майор, — я напомню вам знаменитую фразу из «Данишева»: «И так будет всегда, пока существуют французы и русские».
— То Сент-Бев, а теперь Дюма-сын! note 32 — воскликнул я. — Оказывается, майор, я имею дело с настоящим парижанином…
— Парижанином из Петербурга, господин Бомбарнак.
И мы обмениваемся дружеским рукопожатием. Минутой позже мы уже гуляли вместе по городу, и вот что я узнал от майора Нольтица.
В конце 1885 года генерал Анненков довел до Кизыл-Арвата первый участок железной дороги протяженностью в двести двадцать пять километров. Из них сто шестьдесят пять километров пришлось на голую степь, где не было ни капли воды. Но прежде чем рассказать, каким образом удалось выполнить эти необыкновенные работы, майор Нольтиц напомнил мне о некоторых событиях, подготовивших завоевание Туркестана и его окончательное присоединение к России.
Уже в 1854 году русские вынудили хивинского хана заключить союзный договор. А затем, продолжая стремительно продвигаться на Восток, в 1860 и 1864 годах они завоевали Кокандское и Бухарское ханства. А еще через два года, после сражений при Ирджаре и Зирабулаке, под их власть перешло и Самаркандское ханство.
Оставалось завладеть южной частью Туркестана, в особенности оазисом Геок-Тепе, граничащим с Персией. Генералы Ломакин и Лазарев предприняли с этой целью походы в 1878 и 1879 году, но текинцы нанесли им поражение. Тогда завоевание оазиса было поручено генералу Скобелеву, герою Плевны note 33.
Скобелев высадился в Михайловском заливе — порта Узун-Ада тогда еще не было — и, чтобы облегчить ему продвижение через пустыню, его помощник, генерал Анненков, построил стратегическую железную дорогу, которая за десять месяцев была доведена до станции Кизыл-Арват. По замыслу строителей, эта дорога должна была иметь не только военное, но и экономическое значение.
Вот как прокладывали ее русские инженеры, превзошедшие, как я уже говорил, быстротою работ американцев на Дальнем Западе.
Первым делом генерал Анненков сформировал строительный поезд, насчитывавший тридцать девять вагонов, куда входили: четыре двухэтажных для офицеров, двадцать двухэтажных для рабочих и солдат, вагон-столовая, четыре вагона-кухни, санитарный вагон, вагон-телеграф, вагон-кузница, вагон-кладовая и один запасный. Это были одновременно и мастерские на колесах и казармы, где помещались и получали довольствие полторы тысячи человек — военизированных рабочих и чиновников. Строительный поезд продвигался вперед, по мере того, как укладывались рельсы. Работы велись в две смены, каждая по шесть часов. В помощь строителям были привлечены пятнадцать тысяч рабочих из местных жителей, которые ютились в палатках. Место работ было соединено телеграфной линией с фортом Михайловским, откуда по узкоколейной железной дороге доставлялись рельсы и шпалы.
При таких условиях, а также благодаря горизонтальности почвы, ежедневно удавалось прокладывать по восемь километров пути, тогда как на равнинах Соединенных Штатов прокладывали не более четырех. К тому же и рабочая сила стоила недорого: жителям оазисов платили по сорок пять франков в месяц, а пришедшим на заработки из Бухары и того меньше — по пятьдесят сантимов в день note 34.
Таким образом, солдаты Скобелева были переправлены в Кизыл-Арват, а потом еще на полтораста километров к юго-востоку, в Геок-Тепе. Этот город сдался лишь после того, как были разрушены его укрепления и убито двадцать тысяч защитников; но оазис Ахал-Теке к тому времени был уже во власти русских войск. Вслед за тем не замедлили покориться и жители оазиса Атек, которые еще раньше искали помощи у русского царя в их борьбе против Мервского предводителя Кули-хана. Вскоре их примеру последовали двести пятьдесят тысяч мервских туркмен, в июле 1886 года на станции Мерв остановился первый локомотив.
— А англичане, — спросил я майора Нольтица, — какими глазами смотрели они на успехи России в Центральной Азии?
— Конечно, завистливыми, — ответил майор. — Подумайте только, русские рельсовые пути сомкнулись с китайскими, а не с индийскими. Закаспийская железная дорога конкурирует теперь с железнодорожной линией Герат — Дели. К тому же англичанам далеко не так посчастливилось в Афганистане, как нам в Туркестане note 35. Кстати, обратили вы внимание на джентльмена, который едет в нашем вагоне?
— Конечно, обратил. Это сэр Фрэнсис Травельян из Травельян-Голла в Травельяншире.
— Да, но не заметили ли вы, с каким презрением сэр Фрэнсис Травельян пожимает плечами при виде того, что мы здесь совершили? Он как бы воплощает в себе беспредельную зависть своей нации. Ведь Англия никогда не примирится с тем, что наши железные дороги пройдут от Европы до Тихого океана, тогда как британские пути останавливаются у Индийского!
Так беседовали мы около полутора часов, пробегая по улицам Кизыл-Арвата. Но время уже истекало, и мы с майором поспешили вернуться на вокзал.
Разумеется, мы не могли ограничиться одной этой встречей и условились, что майор Нольтиц откажется от своего места в третьем вагоне и перейдет ко мне в первый. Раньше мы жили с ним в одном городе, а теперь будем соседями по дому, вернее даже, — друзьями, живущими в одной комнате.
В девять часов дается сигнал к отправлению. Покинув Кизыл-Арват, поезд направляется на юго-восток, к Ашхабаду, — вдоль персидской границы.
В течение получаса мы еще беседуем с майором о разных разностях. По его словам, я мог бы увидеть вдали, если бы солнце не скрылось за горизонтом, последние вершины больших и малых «азиатских Балкан», возвышающихся над Красноводской бухтой.
Большинство наших спутников уже устроилось на ночь, превратив с помощью хитроумного механизма свои сиденья в спальные места. На них можно вытянуться, положив голову на подушку, завернуться в одеяло, не испытывая никаких неудобств. Заснуть здесь было бы трудно только человеку с неспокойной совестью.
Как видно, майору Нольтицу не в чем было себя упрекнуть. Он пожелал мне спокойной ночи и через несколько минут уже спал сном праведника.
А я и не думаю ложиться. Мне не дает покоя мысль о таинственном ящике и его обитателе. В эту же ночь я непременно должен завязать с ним отношения. И тут я вспоминаю, что были и другие чудаки, которые путешествовали столь же оригинальным способом. В 1889, 1891 и 1892 годах австрийский портной по имени Герман Цейтунг трижды проехался в ящике: из Вены в Париж, из Амстердама в Брюссель и из Антверпена в Христианию, а двое барселонцев, Эррес и Флора Англора, совершили свадебное путешествие по Испании и Франции в ящике… из-под консервов.
Но из осторожности следует подождать, пока Попов не запрется на ночь в своем отделении. Теперь остановка будет только в Геок-Тепе, не раньше часа ночи. Я рассчитываю на то, что Попов не упустит возможности хорошенько вздремнуть на перегоне между Кизыл-Арватом и Геок-Тепе, а я тем временем смогу привести в исполнение свой план. Теперь или никогда!
И вдруг меня осенило. А что, если в ящике сидит этот пресловутый Цейтунг, сделавший подобный способ передвижения своим вторым ремеслом, чтобы выманивать деньги у великодушной публики? Должно быть, так и есть… Да, черт возьми, это он!.. Но он меня нисколько не интересует. Впрочем, там видно будет, я знаю его по фотографиям и на худой конец извлеку из него какую-нибудь пользу…
Через полчаса дверь на передней площадке захлопнулась. Значит, начальник поезда вошел в свое купе… Меня так и подмывает сразу же отправиться в багажный вагон. Но я запасаюсь терпением. Пусть Попов покрепче уснет.
В едва освещенных вагонах царит тишина. За окнами непроглядный мрак. Грохот поезда сливается со свистом свежего ветра.
Я встаю, отдергиваю шторку на одной из ламп и смотрю на часы…
Одиннадцать с минутами. До станции Геок-Тепе остается еще два часа.
Настало время действовать. Проскользнув между диванами к двери вагона, я тихонько отворяю ее, не будучи услышанным и никого не разбудив.
И вот я на площадке перед тамбуром, вздрагивающим при каждом толчке. Над пустыней нависла такая темная ночь, что мне начинает казаться, будто я нахожусь на корабле, скользящем в сплошном мраке по безбрежному океану.
Из купе начальника поезда пробивается сквозь занавески слабый свет. Подождать, пока он погаснет? Нет, скорее всего, он будет гореть до утра.
Во всяком случае, Попов не спит — я слышу, как он ворочается.
Стою на площадке, держась за поручни. Наклонившись вперед, я вижу светлую полосу, которую отбрасывает ламповый прожектор на локомотиве. Создается впечатление, что перед нами расстилается огненный путь. Надо мною быстро и беспорядочно проносятся клочковатые тучи, а в разрывах туч мерцает несколько созвездий. Вот Кассиопея, на севере — Малая Медведица, в зените — Вега из созвездия Лиры.
Выждав некоторое время и убедившись в полной безопасности, я прохожу через тамбур прямо к багажному вагону. Дверь закрыта только на засов.
Я отворяю ее и вхожу в вагон. Делаю я это очень тихо, чтобы не привлечь внимания Попова и тем более моего «добровольного узника».
В багажнике нет окон, тьма кромешная, ориентироваться можно только ощупью. И все же мне удается выбрать правильное направление. Я помню, что таинственный ящик находится в левом углу от входа. Главное, не натолкнуться бы на какой-нибудь сундук, особенно на багаж Фулька Эфринеля. Представляю, какой бы он поднял шум, если бы опрокинулся один из его ящиков и рассыпались пакетики с искусственными зубами…
Осторожно прокрадываюсь к ящику. Муха прошлась бы по нему не легче, чем это сделали мои руки, скользя по его краям.
Прикладываюсь ухом к передней стенке.
Ничего не слышно, даже дыхания.
Продукция торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo» в Нью-Йорке, расфасованная в бумажных пакетиках и уложенная в ящики, не могла бы быть более молчаливой.
И тут меня охватил страх, страх, как бы не потерпели крушение мои репортерские надежды. Не ошибся ли я тогда на борту «Астры»? Не во сне ли мне почудилось это дыхание и чихание? Неужели в ящике никого нет, даже Цейтунга? А может быть, и в самом деле там запакованы зеркала, выписанные мадемуазель Зинкой Клорк, улица Ша-Хуа, Пекин, Китай?
Нет! Как ни слабо оно было, но через несколько минут я уловил движение внутри ящика. И вот оно усиливается. Я начинаю ждать, не раздвинется ли стенка и не выйдет ли узник из своей тюрьмы подышать свежим воздухом.
Лучшее, что я могу сделать, чтобы не быть замеченным, — забиться в глубину вагона, между двумя тюками. Благодаря темноте, бояться нечего.
Вдруг раздается слабый сухой треск. Тут уже не может быть никакой ошибки: только что чиркнули спичкой…
Вслед за тем, сквозь дырочки, просверленные в ящике, начинает пробиваться слабый свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24