Радость была и духовной – все же легче, когда ты за несколько миль от дома, который с твоей помощью покинула молодая беглянка, – и плотской, из-за тепла. Как только они покинули сад, погода испортилась, подул резкий восточный ветер, и пришлось продрожать не меньше мили, пока не нашлось такси. Теперь они дома, камин пылает, все хорошо.
Он посмотрел на Флик. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, а Боб, селихемский терьер, дремал у нее на коленях. Почему-то радость уменьшилась, но, как ни странно, углубилась, словно в каждое ухо кто-то пылко говорил: 1) «Идиот, во что ты вляпался?» и 2) «Уютно, когда в кресле – девушка, а у нее на коленях – собачка!»
Он сопоставил эти высказывания. Первое было явно весомей. Не юридически, конечно, и даже не нравственно, а, скажем так, романтически он отвечает за эту девушку. Боги приключений не дозволяют уводить девушек из дома, да еще ночью, а потом отпускать их на все четыре стороны. Как мы уже знаем, Билл навечно отдал свое сердце Алисе Кокер, чьи фотографии не без суровости смотрели сейчас на него. Но вот – Флик, и он просто обязан оградить ее от бед.
Через некоторое время ему удалось подусмирить первый голос, предположив, что из дома не бегут, если нет хорошего плана. Мало того, заметил он, у тех, кто живет в таких роскошных домах, обычно есть деньги. В общем, она не пропадет. Можно послушать и второй голос.
В нем тоже что-то было. И впрямь, здесь стало гораздо уютней. Конечно, Флик – не Алиса, но в данный момент почему-то это его не мучило. Ну, хорошо, ты отдал Алисе сердце, но только дурак не согласится с тем, что в декоративном, эстетическом смысле она тут очень уместна. С этой комнатой как раз гармонирует нежная, цветочная прелесть, а не та царственная красота, которую робкий человек назвал бы и грозной. Прекрасная Алиса затмевала или, лучше сказать, взрывала любую комнату, да еще при звуках фанфар.
Прежде чем Билл успел проникнуть в самые глубины анализа, Флик коротко вздохнула и выпрямилась. Кроме того, она огляделась.
– Не сразу поняла, где я, – призналась она. – Я спала?
– Вздремнули на минутку.
– Как невежливо!
– Ничего, ничего! Вам лучше?
– Конечно, только я с двух часов не ела.
– Он, Боже мой!
– Да и тогда… Разве можно набиваться едой, если люди три дня голодают? Кстати, вы говорили, что тут живет ваш приятель. Где же он?
Билл просто ахнул.
– Господи! – воскликнул он. – Я совершенно о нем забыл. Он где-то бегает.
– Когда вы его видели?
– Когда этот Пайк меня стукнул, я сказал, чтобы он посидел в такси. Может, еще сидит?
– Это очень дорого. Наверное, счетчик отщелкивает по три пенса?
– Вряд ли. Но вообще-то он, скорее всего, ушел. Бог его знает, где он.
Флик, здоровую девушку с очень здоровым аппетитом, проблема эта занимала все-таки меньше, чем еда.
– У вас нет печеньица? – спросила она. – Или баранины, или сыра, или еще чего-нибудь?
– Ох, простите! – всполошился Билл, припомнив о том, что он хозяин. – Что ж я сам не предложил? Пойду, пошарю в кладовке.
Он убежал, но вскоре вернулся с уставленным подносом, который чуть не уронил, заслышав негромкий плач. Вилки и ножик все-таки упали, и Флик обратила к ним заплаканное лицо.
– Ничего, это я так, – сказала она. Билл поставил поднос на столик.
– В чем дело? – спросил он, как все мужчины, теряясь от женских слез. – Как вам помочь?
Флик отерла слезы и слабо улыбнулась.
– Отрежьте мне ветчины. Ужасно есть хочу!
– Нет, вы скажите…
Флик впилась в ветчину. Видимо, как все женщины, она легко меняла настроение.
– Это кофе? – восхитилась она. – Красота какая! И согревает, – она отхлебнула глоток, – и подбодряет. А плакала я… Ну, расстроилась… и вспомнила дядю Синклера.
– Дядю Синклера?
– Вы его забыли? Он тоже у вас гостил, когда вы меня спасли. Они с тетей Фрэнси еще не были женаты, мы с ним совершенно не расставались, – она как будто поперхнулась и пискнула. – Ой, какой кофе горячий!
– Конечно, я его помню, – сказал Билл. – Господи, прямо, как сейчас! Он мне очень нравился.
– И мне, – признала Флик, – Я его люблю. Они помолчали.
– Еще ветчины? – спросил Билл.
– Спасибо,хватит. Флик смотрела на огонь.
– Очень трудно с ним расстаться, – сказала она. – А что поделаешь?
Билл вдумчиво кивнул.
– Надо было бежать.
Билл кашлянул, прикидывая, как бы поделикатней осведомиться о планах на будущее.
– Вот, вы говорите, бежать, – осторожно начал он. – А куда, об этом вы думали?
– Нет. Куда угодно, только бы уйти.
– Ага, ага…
– Вы хотите спросить, что я собиралась делать?
– Вообще, хотел бы… Флик подумала.
– Сейчас мне кажется, – сказала она, – что тогда я понятия не имела. А теперь… Надо бы им написать. Я приколола записку к подушечке для булавок, что я не хочу выходить за Родерика.
– Правильно, – твердо сказал Билл. – Выходить за него нельзя ни в коем случае.
– Я и не выйду, я твердо решила. А письмо написать надо, что я вернусь, если они от меня отстанут.
– Почему вы вдруг догадались, – спросил Билл, – что вам этого не потянуть?
– Понимаете, мы шли по набережной, к нам подбежал какой-то тип, а Родерик испугался и сбежал, бросив меня одну.
– Господи! – воскликнул Билл, наливая ей еще кофе. – Наверное, это был Джадсон. Пишите это письмо. Согласятся на ваши условия – пусть сообщат в «Дэйли Мэйл». У вас деньги есть?
– Спасибо, есть. Просто куча!
– Тогда сидите и ждите. Я думаю, сдадутся через неделю.
– Не знаю, – усомнилась Флик. – Дядя Джордж и тетя Фрэнси очень упрямые. Дядя – из этих коротышек с бульдожьей челюстью, в жизни никому не уступил. Это он упал в пруд, – с удовольствием прибавила она.
– Правда? – обрадовался Билл. – Какой был всплеск, приятно вспомнить!
– Жаль, что он свалился вечером. Хотела бы я это увидеть!
– Днем он бы не свалился.
– Да, правда. – Флик встала. – Теперь мне гораздо лучше. Когда уходишь, комната особенно уютна, вы не замечали?
– Уходишь? В каком смысле?
– Надо же где-то жить! – Она взглянула на терьера, который догрызал косточку – Куда я Боба пристрою? Вряд ли хозяйка его примет. У них всегда кошки, а он так волнуется…
– Какие хозяйки? – решительно начал Билл. – Никуда вы не уйдете. Это мы с Джадсоном уйдем. Вы останетесь здесь.
– Куда же вам уйти?
– Да в сотню мест. Флик заколебалась.
– Спасибо большое…
– Не за что. К нам ходит уборщица, она и стряпает. Придет с утра -скажите, чтобы дала вам завтрак.
– Она испугается.
– О, нет! Она – тетка крепкая. Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, мистер Вест. Теперь заколебался Билл.
– Не называйте меня так, – сказал он. – Когда вы у нас гостили, вы называли меня Биллом.
– Да, наверное. – Она погладила терьера, тот покосился на нее, не отрываясь от еды. – А вы меня – Флик.
– Флик! – вскричал Билл. – Правда. Как я все забываю!
– А я вот помню.
– Ну, спокойной ночи, Флик.
– Спокойной ночи, Билл.
Глава VI
Гораций передумал
1
Уютные владения мистера Парадена (Уэстбсри, Лонг-Айленд) дремали на апрельском солнце. Стоял один из тех дней, когда обычные люди так и рвутся на воздух, но собиратели книг предпочитают библиотеку
Мистер Параден сидел за письменным столом, на котором лежали новейшие приобретения. Поскольку их надо созерцать, изучать, обдувать от дерзкой пылинки, особенно не распишешься. Вообще-то он писал письмо в Англию, старому другу, но в тот момент, какой мы застали, не двинулся дальше слов «Дорогой Хэммонд».
Однако, собравшись, решительно обмакнул перо и продолжил:
"Спасибо Bам за письмо, оно пришло на прошлой неделе, спасибо и за приглашение. К счастью, принять я его могу. Если ничего не случится, надеюсь отплыть к Вам в середине следующего месяца, и радостно предвкушаю нашу встречу.
Есть у меня и что показать Вам. Когда распродавали библиотеку Мортимера, мне посчастливилось купить всего за 8000 долларов экземпляр «Полины», принадлежавший Браунингу (Сандерс и Отли, 1833), его же экземпляры «Парацельса» (Э. Уилсон, 1835) и «Страффорда» (Лонгманс, 1837). Я уверен, что Вы оцените другую мою находку, рукопись девятой песни «Дон Жуана», почерк, несомненно, Байрона. Именно этой песни недостает в коллекции Пирпонта Моргана, но я бы ее не продал и за 20000! Есть и еще кое-что, менее ценное,
Может быть, Вам будет интересно узнать, что в недавнее время у меня появился приемный сын, превосходный мальчик…".
На этом самом месте в дверь постучали.
– Войдите, – сказал мистер Параден, отрываясь от письма.
Английский язык так тонко передает оттенки смысла, что просто грех употреблять для недавних звуков слово «постучали». Больше подошло бы «заколотили»; и мистер Параден нахмурился. Он не привык, чтобы колотили в дверь его кельи. Как же удивился он, когда увидел дворецкого!
Именно дворецкие из всех смертных возвели стук в дверь на высоты искусства. До сей поры деликатный звук, производимый Робертсом, скорее ласкал, чем тревожил душу. Мистер Параден решил, что дворецкий совершенно забылся, и, взглянув на него, понял, что прав. Из Робертса просто била пена.
Выражение это обычно употребляют в переносном смысле, однако в данном случае все было не так. Нижнюю часть лица окутала пузыристая желто-белая масса. Как только он стирал ее платком, появлялась новая. Если бы дворецким служила собака, мистер Параден имел бы право ее застрелить. Поскольку это был человек, мало того – верный слуга, пришлось на него уставиться.
– Что такое… – начал хозяин.
– Разрешите спросить, сэр, – выговорил Робертc.
– Да?
– Я хотел бы знать, останется ли в доме мастер Гораций. Слова эти показались хозяину опасными, что там – зловещими, как крохотная, но темная тучка на горизонте. Посудите сами: дворецкий явно не одобрял превосходного мальчика.
– Да, – твердо отвечал он, ибо отличался упрямством.
– Тогда, – заметил дворецкий, пуская пузыри, – прошу вас принять мою отставку.
К чести мистера Парадена, такие заявления были редкостью. Слуги, как правило, не уходили от него. За четырнадцать лет он только раз сменил кухарку, дворецкий же пришел восемь лет назад и казался прочным, как колонны у входа. Если уж он, изрыгая пену, просит отставки, это, видимо, страшное сновидение.
– Что? – едва произнес хозяин.
Дворецкий был явно огорчен разлукой. Тон его стал мягче.
– Мне очень жаль, сэр, – сказал он не без трепета. – На вашей службе я был исключительно счастлив. Но оставаться в одном доме с ним я не могу и не хочу.
Казалось бы, пресеки такие дерзкие речи, но любопытство сильнее строгости. Мистер Параден знал: если он отпустит Робертса, не выяснив, почему тот пенился, тайна его истерзает. Возникнет, строго говоря, что-то вроде тех исторических загадок, которые веками мучают людей.
– Чем он вам не угодил? – спросил мистер Параден. Робертс какое-то время складывал и даже комкал платок.
– Мои возражения, – сказал он, – имеют и частный, и общий характер.
– Что это значит?
– Разрешите объяснить…
– Да, да!
– Нам, слугам, неприятна его манера. Один из лакеев выразил это на днях удачным словом «нахал». Мы так преданы вам, сэр, что решили терпеть. Но сегодня…
Мистер Параден подался вперед. Любопытство вытеснило все другие чувства и страсти. Сейчас, понял он, откроется тайна пены.
– Несколько дней назад я запретил мастеру Горацию лазать в кладовую.
– Правильно, – одобрил хозяин. – Он и так толстеет.
– Он принял это дурно, обозвав меня… нет, забыл. Но сегодня перед прогулкой он попросил прощения, замечу – с исключительной теплотой, и протянул пирожное. Я его взял, люблю сладкое, но отведал не сразу, и потому, что был сыт, и потому, что мастер Гораций посоветовал отложить удовольствие. Когда же…
Мистер Параден, человек немолодой, был некогда и мальчишкой.
– Господи! – вскричал он. – Мыло.
– Вот именно, сэр, – подтвердил дворецкий, извергнув пузырь-другой.
Они многозначительно помолчали. Мгновенье-другое мистера Парадена томило, как ни странно, не возмущение, а то печальное чувство, которое древние римляне именовали desiderium (тоска по утраченному (лат.)).
– Лет пятьдесят я так не делал… – тихо прошептал он.
– Я, – сообщил дворецкий, – не поступал так никогда. И со мною так не поступали.
– Какой ужас, – сказал хозяин, с трудом подавляя смех. – Нет, какой ужас. Вот мерзавец! Я с ним поговорю. Конечно, если посмотреть с его точки зрения…
– На это я не способен, сэр, – сухо вставил Робертс.
– Знаете, мальчик – мальчик и есть…
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
– Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за…
– Поверьте, сэр, мне очень жаль.
– Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
– Спасибо, сэр.
– Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим. Хорошо?
– Э… хм, сэр…
– Только не уходите.
– Если вы желаете, сэр…
– Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте вина.
– Спасибо, сэр.
– Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим подхалимам! И все же, все же… Он пытался отвлечься от таких мыслей, вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
– Мистер Параден! – кричал он. – Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
– Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись – понял, что так удивляет в его внешности. Здесь,.в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл не снял шляпу!
– Хва-атит! – кричал он.
– Снимите шляпу! – закричал и мистер Параден. Казалось бы, одумайся, смутись – но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
– Интересно! – воскликнул он. – Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
– Вы пьяны! – возмутился хозяин, багровея.
– Ничего подобного!
– Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе…
– Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал ее клеем. И вот что я вам скажу…
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя лишь последние фразы.
– С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек воздух – и вышел из комнаты.
2
Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге, положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам, но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать «конгломерат кое-как сляпанных черт». Нос, к примеру, подошел бы человеку поменьше, тогда как подбородок привлек бы внимание, будь он у гиганта. Узкая полоска лба не гармонировала с ушами непомерной величины, да еще под прямым углом.
Такое сборное рагу удивило бы многих, но Гораций не дрогнул, только зевнул.
– Привет, Джо, – сказал он. – Ты, что ли?
– А то! – отозвался гость. – Пришел поглядеть, чего делаешь. Так я и знал, ни фига.
– Я раз-мы-ши-ляю, – сообщил Гораций.
Джо (ибо это был он) оглядел тихий садик и, убедившие!", что он пуст, вылез из кустов. Тем самым прояснился его профессиональный статус: преступник, спора нет, но не из руководящих, а. скажем так, из исполняющих. Если вам нужны тонкие замыслы, он вам ни к чему. Если надо кого-то стукнуть – просим, кричите «Эврика!» Сам по себе он был невысок, коренаст, сутуловат, но с широкими плечами, словно набычился раз и навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он посмотрел на Флик. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, а Боб, селихемский терьер, дремал у нее на коленях. Почему-то радость уменьшилась, но, как ни странно, углубилась, словно в каждое ухо кто-то пылко говорил: 1) «Идиот, во что ты вляпался?» и 2) «Уютно, когда в кресле – девушка, а у нее на коленях – собачка!»
Он сопоставил эти высказывания. Первое было явно весомей. Не юридически, конечно, и даже не нравственно, а, скажем так, романтически он отвечает за эту девушку. Боги приключений не дозволяют уводить девушек из дома, да еще ночью, а потом отпускать их на все четыре стороны. Как мы уже знаем, Билл навечно отдал свое сердце Алисе Кокер, чьи фотографии не без суровости смотрели сейчас на него. Но вот – Флик, и он просто обязан оградить ее от бед.
Через некоторое время ему удалось подусмирить первый голос, предположив, что из дома не бегут, если нет хорошего плана. Мало того, заметил он, у тех, кто живет в таких роскошных домах, обычно есть деньги. В общем, она не пропадет. Можно послушать и второй голос.
В нем тоже что-то было. И впрямь, здесь стало гораздо уютней. Конечно, Флик – не Алиса, но в данный момент почему-то это его не мучило. Ну, хорошо, ты отдал Алисе сердце, но только дурак не согласится с тем, что в декоративном, эстетическом смысле она тут очень уместна. С этой комнатой как раз гармонирует нежная, цветочная прелесть, а не та царственная красота, которую робкий человек назвал бы и грозной. Прекрасная Алиса затмевала или, лучше сказать, взрывала любую комнату, да еще при звуках фанфар.
Прежде чем Билл успел проникнуть в самые глубины анализа, Флик коротко вздохнула и выпрямилась. Кроме того, она огляделась.
– Не сразу поняла, где я, – призналась она. – Я спала?
– Вздремнули на минутку.
– Как невежливо!
– Ничего, ничего! Вам лучше?
– Конечно, только я с двух часов не ела.
– Он, Боже мой!
– Да и тогда… Разве можно набиваться едой, если люди три дня голодают? Кстати, вы говорили, что тут живет ваш приятель. Где же он?
Билл просто ахнул.
– Господи! – воскликнул он. – Я совершенно о нем забыл. Он где-то бегает.
– Когда вы его видели?
– Когда этот Пайк меня стукнул, я сказал, чтобы он посидел в такси. Может, еще сидит?
– Это очень дорого. Наверное, счетчик отщелкивает по три пенса?
– Вряд ли. Но вообще-то он, скорее всего, ушел. Бог его знает, где он.
Флик, здоровую девушку с очень здоровым аппетитом, проблема эта занимала все-таки меньше, чем еда.
– У вас нет печеньица? – спросила она. – Или баранины, или сыра, или еще чего-нибудь?
– Ох, простите! – всполошился Билл, припомнив о том, что он хозяин. – Что ж я сам не предложил? Пойду, пошарю в кладовке.
Он убежал, но вскоре вернулся с уставленным подносом, который чуть не уронил, заслышав негромкий плач. Вилки и ножик все-таки упали, и Флик обратила к ним заплаканное лицо.
– Ничего, это я так, – сказала она. Билл поставил поднос на столик.
– В чем дело? – спросил он, как все мужчины, теряясь от женских слез. – Как вам помочь?
Флик отерла слезы и слабо улыбнулась.
– Отрежьте мне ветчины. Ужасно есть хочу!
– Нет, вы скажите…
Флик впилась в ветчину. Видимо, как все женщины, она легко меняла настроение.
– Это кофе? – восхитилась она. – Красота какая! И согревает, – она отхлебнула глоток, – и подбодряет. А плакала я… Ну, расстроилась… и вспомнила дядю Синклера.
– Дядю Синклера?
– Вы его забыли? Он тоже у вас гостил, когда вы меня спасли. Они с тетей Фрэнси еще не были женаты, мы с ним совершенно не расставались, – она как будто поперхнулась и пискнула. – Ой, какой кофе горячий!
– Конечно, я его помню, – сказал Билл. – Господи, прямо, как сейчас! Он мне очень нравился.
– И мне, – признала Флик, – Я его люблю. Они помолчали.
– Еще ветчины? – спросил Билл.
– Спасибо,хватит. Флик смотрела на огонь.
– Очень трудно с ним расстаться, – сказала она. – А что поделаешь?
Билл вдумчиво кивнул.
– Надо было бежать.
Билл кашлянул, прикидывая, как бы поделикатней осведомиться о планах на будущее.
– Вот, вы говорите, бежать, – осторожно начал он. – А куда, об этом вы думали?
– Нет. Куда угодно, только бы уйти.
– Ага, ага…
– Вы хотите спросить, что я собиралась делать?
– Вообще, хотел бы… Флик подумала.
– Сейчас мне кажется, – сказала она, – что тогда я понятия не имела. А теперь… Надо бы им написать. Я приколола записку к подушечке для булавок, что я не хочу выходить за Родерика.
– Правильно, – твердо сказал Билл. – Выходить за него нельзя ни в коем случае.
– Я и не выйду, я твердо решила. А письмо написать надо, что я вернусь, если они от меня отстанут.
– Почему вы вдруг догадались, – спросил Билл, – что вам этого не потянуть?
– Понимаете, мы шли по набережной, к нам подбежал какой-то тип, а Родерик испугался и сбежал, бросив меня одну.
– Господи! – воскликнул Билл, наливая ей еще кофе. – Наверное, это был Джадсон. Пишите это письмо. Согласятся на ваши условия – пусть сообщат в «Дэйли Мэйл». У вас деньги есть?
– Спасибо, есть. Просто куча!
– Тогда сидите и ждите. Я думаю, сдадутся через неделю.
– Не знаю, – усомнилась Флик. – Дядя Джордж и тетя Фрэнси очень упрямые. Дядя – из этих коротышек с бульдожьей челюстью, в жизни никому не уступил. Это он упал в пруд, – с удовольствием прибавила она.
– Правда? – обрадовался Билл. – Какой был всплеск, приятно вспомнить!
– Жаль, что он свалился вечером. Хотела бы я это увидеть!
– Днем он бы не свалился.
– Да, правда. – Флик встала. – Теперь мне гораздо лучше. Когда уходишь, комната особенно уютна, вы не замечали?
– Уходишь? В каком смысле?
– Надо же где-то жить! – Она взглянула на терьера, который догрызал косточку – Куда я Боба пристрою? Вряд ли хозяйка его примет. У них всегда кошки, а он так волнуется…
– Какие хозяйки? – решительно начал Билл. – Никуда вы не уйдете. Это мы с Джадсоном уйдем. Вы останетесь здесь.
– Куда же вам уйти?
– Да в сотню мест. Флик заколебалась.
– Спасибо большое…
– Не за что. К нам ходит уборщица, она и стряпает. Придет с утра -скажите, чтобы дала вам завтрак.
– Она испугается.
– О, нет! Она – тетка крепкая. Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, мистер Вест. Теперь заколебался Билл.
– Не называйте меня так, – сказал он. – Когда вы у нас гостили, вы называли меня Биллом.
– Да, наверное. – Она погладила терьера, тот покосился на нее, не отрываясь от еды. – А вы меня – Флик.
– Флик! – вскричал Билл. – Правда. Как я все забываю!
– А я вот помню.
– Ну, спокойной ночи, Флик.
– Спокойной ночи, Билл.
Глава VI
Гораций передумал
1
Уютные владения мистера Парадена (Уэстбсри, Лонг-Айленд) дремали на апрельском солнце. Стоял один из тех дней, когда обычные люди так и рвутся на воздух, но собиратели книг предпочитают библиотеку
Мистер Параден сидел за письменным столом, на котором лежали новейшие приобретения. Поскольку их надо созерцать, изучать, обдувать от дерзкой пылинки, особенно не распишешься. Вообще-то он писал письмо в Англию, старому другу, но в тот момент, какой мы застали, не двинулся дальше слов «Дорогой Хэммонд».
Однако, собравшись, решительно обмакнул перо и продолжил:
"Спасибо Bам за письмо, оно пришло на прошлой неделе, спасибо и за приглашение. К счастью, принять я его могу. Если ничего не случится, надеюсь отплыть к Вам в середине следующего месяца, и радостно предвкушаю нашу встречу.
Есть у меня и что показать Вам. Когда распродавали библиотеку Мортимера, мне посчастливилось купить всего за 8000 долларов экземпляр «Полины», принадлежавший Браунингу (Сандерс и Отли, 1833), его же экземпляры «Парацельса» (Э. Уилсон, 1835) и «Страффорда» (Лонгманс, 1837). Я уверен, что Вы оцените другую мою находку, рукопись девятой песни «Дон Жуана», почерк, несомненно, Байрона. Именно этой песни недостает в коллекции Пирпонта Моргана, но я бы ее не продал и за 20000! Есть и еще кое-что, менее ценное,
Может быть, Вам будет интересно узнать, что в недавнее время у меня появился приемный сын, превосходный мальчик…".
На этом самом месте в дверь постучали.
– Войдите, – сказал мистер Параден, отрываясь от письма.
Английский язык так тонко передает оттенки смысла, что просто грех употреблять для недавних звуков слово «постучали». Больше подошло бы «заколотили»; и мистер Параден нахмурился. Он не привык, чтобы колотили в дверь его кельи. Как же удивился он, когда увидел дворецкого!
Именно дворецкие из всех смертных возвели стук в дверь на высоты искусства. До сей поры деликатный звук, производимый Робертсом, скорее ласкал, чем тревожил душу. Мистер Параден решил, что дворецкий совершенно забылся, и, взглянув на него, понял, что прав. Из Робертса просто била пена.
Выражение это обычно употребляют в переносном смысле, однако в данном случае все было не так. Нижнюю часть лица окутала пузыристая желто-белая масса. Как только он стирал ее платком, появлялась новая. Если бы дворецким служила собака, мистер Параден имел бы право ее застрелить. Поскольку это был человек, мало того – верный слуга, пришлось на него уставиться.
– Что такое… – начал хозяин.
– Разрешите спросить, сэр, – выговорил Робертc.
– Да?
– Я хотел бы знать, останется ли в доме мастер Гораций. Слова эти показались хозяину опасными, что там – зловещими, как крохотная, но темная тучка на горизонте. Посудите сами: дворецкий явно не одобрял превосходного мальчика.
– Да, – твердо отвечал он, ибо отличался упрямством.
– Тогда, – заметил дворецкий, пуская пузыри, – прошу вас принять мою отставку.
К чести мистера Парадена, такие заявления были редкостью. Слуги, как правило, не уходили от него. За четырнадцать лет он только раз сменил кухарку, дворецкий же пришел восемь лет назад и казался прочным, как колонны у входа. Если уж он, изрыгая пену, просит отставки, это, видимо, страшное сновидение.
– Что? – едва произнес хозяин.
Дворецкий был явно огорчен разлукой. Тон его стал мягче.
– Мне очень жаль, сэр, – сказал он не без трепета. – На вашей службе я был исключительно счастлив. Но оставаться в одном доме с ним я не могу и не хочу.
Казалось бы, пресеки такие дерзкие речи, но любопытство сильнее строгости. Мистер Параден знал: если он отпустит Робертса, не выяснив, почему тот пенился, тайна его истерзает. Возникнет, строго говоря, что-то вроде тех исторических загадок, которые веками мучают людей.
– Чем он вам не угодил? – спросил мистер Параден. Робертс какое-то время складывал и даже комкал платок.
– Мои возражения, – сказал он, – имеют и частный, и общий характер.
– Что это значит?
– Разрешите объяснить…
– Да, да!
– Нам, слугам, неприятна его манера. Один из лакеев выразил это на днях удачным словом «нахал». Мы так преданы вам, сэр, что решили терпеть. Но сегодня…
Мистер Параден подался вперед. Любопытство вытеснило все другие чувства и страсти. Сейчас, понял он, откроется тайна пены.
– Несколько дней назад я запретил мастеру Горацию лазать в кладовую.
– Правильно, – одобрил хозяин. – Он и так толстеет.
– Он принял это дурно, обозвав меня… нет, забыл. Но сегодня перед прогулкой он попросил прощения, замечу – с исключительной теплотой, и протянул пирожное. Я его взял, люблю сладкое, но отведал не сразу, и потому, что был сыт, и потому, что мастер Гораций посоветовал отложить удовольствие. Когда же…
Мистер Параден, человек немолодой, был некогда и мальчишкой.
– Господи! – вскричал он. – Мыло.
– Вот именно, сэр, – подтвердил дворецкий, извергнув пузырь-другой.
Они многозначительно помолчали. Мгновенье-другое мистера Парадена томило, как ни странно, не возмущение, а то печальное чувство, которое древние римляне именовали desiderium (тоска по утраченному (лат.)).
– Лет пятьдесят я так не делал… – тихо прошептал он.
– Я, – сообщил дворецкий, – не поступал так никогда. И со мною так не поступали.
– Какой ужас, – сказал хозяин, с трудом подавляя смех. – Нет, какой ужас. Вот мерзавец! Я с ним поговорю. Конечно, если посмотреть с его точки зрения…
– На это я не способен, сэр, – сухо вставил Робертс.
– Знаете, мальчик – мальчик и есть…
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
– Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за…
– Поверьте, сэр, мне очень жаль.
– Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
– Спасибо, сэр.
– Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим. Хорошо?
– Э… хм, сэр…
– Только не уходите.
– Если вы желаете, сэр…
– Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте вина.
– Спасибо, сэр.
– Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим подхалимам! И все же, все же… Он пытался отвлечься от таких мыслей, вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
– Мистер Параден! – кричал он. – Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
– Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись – понял, что так удивляет в его внешности. Здесь,.в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл не снял шляпу!
– Хва-атит! – кричал он.
– Снимите шляпу! – закричал и мистер Параден. Казалось бы, одумайся, смутись – но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
– Интересно! – воскликнул он. – Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
– Вы пьяны! – возмутился хозяин, багровея.
– Ничего подобного!
– Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе…
– Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал ее клеем. И вот что я вам скажу…
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя лишь последние фразы.
– С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек воздух – и вышел из комнаты.
2
Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге, положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам, но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать «конгломерат кое-как сляпанных черт». Нос, к примеру, подошел бы человеку поменьше, тогда как подбородок привлек бы внимание, будь он у гиганта. Узкая полоска лба не гармонировала с ушами непомерной величины, да еще под прямым углом.
Такое сборное рагу удивило бы многих, но Гораций не дрогнул, только зевнул.
– Привет, Джо, – сказал он. – Ты, что ли?
– А то! – отозвался гость. – Пришел поглядеть, чего делаешь. Так я и знал, ни фига.
– Я раз-мы-ши-ляю, – сообщил Гораций.
Джо (ибо это был он) оглядел тихий садик и, убедившие!", что он пуст, вылез из кустов. Тем самым прояснился его профессиональный статус: преступник, спора нет, но не из руководящих, а. скажем так, из исполняющих. Если вам нужны тонкие замыслы, он вам ни к чему. Если надо кого-то стукнуть – просим, кричите «Эврика!» Сам по себе он был невысок, коренаст, сутуловат, но с широкими плечами, словно набычился раз и навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25