Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.
Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.
Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.
Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.
Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.
Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира. Легкое белое платье прекрасно подчеркивало узкую талию, большую грудь и длинную шею женщины. Заметив краем глаза мой интерес к ее персоне, незнакомка не ушла с балкона, как это сделала бы англичанка, и не принялась строить глазки, как непременно бы поступила француженка, а продолжала следить за гонкой, уже практически приблизившейся к своему финишу – водному заливу перед ратушей. Уже через секунду она совершенно забыла о моем присутствии и с жаром принялась аплодировать и подбадривать гонщиков вместе с остальными.
Гонка закончилась явно не в пользу гондольера, за которого столь горячо болела очаровательная незнакомка. Как только одетый в костюм придворного шестнадцатого века глашатай объявил победителя, женщина выругалась по-итальянски, повернулась ко мне и в упор на меня посмотрела. Я счел должным поклониться и извиниться перед ней за то, что так бесцеремонно разглядывал ее все это время. Высокомерно оглядев меня с ног до головы, незнакомка разжала свои полные губки и томно произнесла:
– Англичанин!
Я счел должным еще раз извиниться и уйти с балкона, но едва лишь моя нога ступила на ступеньку, ведущую вниз, как незнакомка легонько хлопнула меня по плечу своим изящным веером.
– Сэр англичанин, – со смешным акцентом, коверкая слова, произнесла она. – Не так-то вежливо с вашей стороны бросить меня, унеся мое сердце.
Честно говоря, я не совсем понял, что подразумевала прелестная незнакомка, говоря об унесенном сердце, однако догадался, что сумел ее заинтересовать. Опершись о подставленную мной руку, она сошла с балкона и проследовала в большой зал первого этажа, где играл оркестр и стояли во множестве небольшие столики. Едва мы уселись за один из них, как к нам подскочил официант и с услужливым выражением на лице обратился к моей спутнице с некоей итальянской скороговоркой, более походившей на тарабарщину, нежели на человеческую речь. Помню, в тот момент я подумал: «Неужели на этом языке говорил великий Данте?» Несмотря на то, что официант тараторил без устали, я сумел разобрать, что обращался он к незнакомке исключительно «синьора графиня». Что ж, хотя бы моя спутница не была одной из падких до денег продажных женщин, коих в Италии оказалось даже больше, чем во Франции. Хотя, насколько я наслышан, в Италии титулы раздаются направо и налево, а потому доверять такому обращению было непростительно. Правда, при упоминании официантом слова «графиня» женщина шикнула на него, скосив глаза в мою сторону, что говорило в пользу ее высокородности.
Вскоре убежавший прочь официант вернулся и поставил на столик заказанный графиней лимонад в большом стеклянном кувшине и большую плетеную корзину с фруктами. Я, с позволения незнакомки, уселся подле нее, и мы принялись оживленно болтать, наслаждаясь прохладным лимонадом и спелыми сочными фруктами. Графиня оказалась прекрасной собеседницей, умевшей и желавшей поддерживать разговор в легком непринужденном тоне, ни к чему не обязывающем и приятном. Похоже, решил я, у меня назревал увлекательный роман.
И точно, синьора графиня, несмотря на все мои настойчивые уговоры, наотрез отказалась назвать свое имя.
– Если тебе так угодно называть меня как-то, то пускай мое имя будет Коломбина, – весело смеясь и показывая мне ровные белые зубки, заявила она. – Надеюсь, ты понимаешь, что я – замужняя дама, которая не хотела бы запятнать свою репутацию?
Я счел этот довод убедительным.
– Итак, графиня Коломбина, – обратился я к ней, – каковы же ваши планы на сегодняшний вечер?
– О! – воскликнула незнакомка, услышав, что я обращаюсь к ней с приставкой титула. Какая еще графиня? Нет-нет, ты что-то путаешь, дружок. Мои планы? Веселиться! Ведь сегодня ночь карнавала. Боже, Иисус Мария! – тут же всплеснула она руками. – У тебя же нет костюма.
И, оставив на столе недопитый лимонад и фрукты, графиня с присущей южанкам импульсивностью схватила меня под руку и чуть не силком поволокла в большое ателье напротив. Только после многочисленных примерок и уговоров я выбрал себе подходящий костюм. Если быть откровенным, каким я и хочу выглядеть в этих записках, я предпочел бы костюм Пьеро. Мне казалось, что мой характер и моя английская флегма лучше всего подходят для этого образа. Однако графиня настояла, чтобы я натянул на себя клетчатый костюм неизменного спутника и постоянного соперника Пьеро – веселого Арлекина. Костюм был чрезвычайно тесен, обтягивал мои чресла, но незнакомка утверждала, что он мне очень идет, к тому же хорошо подчеркивает прекрасную юношескую фигуру. Графиня так увивалась вокруг меня, когда я мерил костюм, постоянно поправляя его, что я без конца чувствовал ее пальцы, скользящие по телу. Через изящные подушечки этих пальцев иной раз проскальзывали искры желания. Клянусь, я это чувствовал. Коломбина напомнила мне Долорес, отчего мой член внезапно встал прямо в примерочной. Графиня, как я ни старался спрятаться, все-таки увидела этот инцидент и прореагировала на него.
– Ого! – сказала она. – А мне казалось, что все англичане такие холодные и невозмутимые.
Через некоторое время незнакомка сама облачилась в костюм, отражавший избранный ею псевдоним, так что вместе мы смотрелись неплохо – Арлекин и Коломбина. Оставив у владельца ателье одежду, мы отправились кататься по вечерней Венеции на гондоле. Плывя по многочисленным каналам, мы изредка останавливались прямо у дверей, около которых сидели старые матроны, продававшие козий сыр, фрукты, вино и свежий, только что испеченный пшеничный хлеб.
Это был прекрасный вечер. Где-то недалеко играли оркестры, нанятые богатыми туристами, всюду звучали смех и оживленные разговоры, которые нисколько не нарушали уединенности нашей прогулки. Я возлежал подле Коломбины на подушках, раскиданных по полу гондолы, накрытому ворсистым ковром, любовался закатом, который, к моему величайшему сожалению, слишком быстро исчез с горизонта, и поедал нехитрое угощение, купленное у одной из матрон, запивая его легким домашним вином. На небе зажглись первые звезды, составившие компанию уже давно гулявшему по небу месяцу, и я, ощутив внезапный порыв чувств, потянулся к моей прелестной незнакомке. Она потянулась ко мне в ответ, и только наши уста сомкнулись в сладостном поцелуе, как гондольер, оглядевшись вокруг и убедившись, что никто за нами не наблюдает, подло ударил меня сзади по голове припасенной заранее дубинкой. Я тут же потерял сознание.
* * *
Я конечно же, как и многие просвещенные люди моего времени, читал роман французского писателя Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». И естественно, что я не мог не помнить знаменитое похищение юного виконта Альберта де Морсера римскими разбойниками. Хотя литературные достоинства французского романиста оставляли желать лучшего, я все же не мог отказать себе в удовольствии думать, что где-то в цивилизованной Европе сохранились шайки головорезов, промышлявших разбоем и грабежом в темных лесах и около заброшенных старинных руин. Мне казалось, что это должно быть где-нибудь в далекой и загадочной Трансильвании. Но мне и в голову не могло прийти, что их жертвой станет моя скромная персона.
Я медленно приходил в себя. Какая все-таки низость нападать на человека, да еще сзади, в тот самый момент, когда он, в ожидании нежных ласк, целует обворожительную женщину. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что нахожусь в небольшой комнате с плотно закрытым ставнями единственным окном, за которым, что естественно для Венеции, слышался мерный плеск воды. Я попытался встать, но обнаружил, что мои руки крепко Связаны за спиной. Еще раз оглядев комнату в поисках чего-нибудь, способного помочь мне освободиться от пут, я обнаружил – какая удача! – сваленные в углу рядом со столом те немногие вещи, что были со мной: шутовскую треуголку Арлекина, в костюме которого я до сих пор пребывал, и неизменную трость с круглым массивным набалдашником из слоновой кости, весьма увесистым и явно приспособленным для того, чтобы проламывать им головы противников. Таковые трости рекомендуют в Англии путешественникам-джентльменам, отправляющимся в далекие страны. Трость была сделана мастером Питером Блакстоуном и имела внутри секрет, из-за которого, собственно говоря, она мне и приглянулась. Подползши к вещам, я повернулся к трости спиной, схватил ее в руки и стал быстро отвинчивать массивный набалдашник. На лбу мгновенно выступили капли пота, так как в комнате было очень влажно. После некоторых усилий набалдашник отвинтился и, соскользнув с рук вниз, наполовину освободил из трости скрытое узкое лезвие, чрезвычайно острое и упругое, выкованное, закаленное и заточенное лучшими мастерами холодного оружия. Я тут же поднес узлы на моих руках к лезвию и, крепко упершись, принялся старательно перетирать веревку. Прислушавшись, я обнаружил за дверью приближающиеся голоса. Один из голосов явно принадлежал графине Коломбине, второй и третий были мужскими, грубыми и немного возбужденными. Из всей тарабарщины, на которой изъяснялись мои тюремщики, я смог явственно расслышать лишь постоянные обращения к Коломбине «графиня» и несколько раз недовольно повторяемое разбойниками «сэр». Видимо, речь шла обо мне.
Наконец веревки, опутывавшие мои руки, ослабли, в тот же миг дверь в комнату распахнулась, и на пороге показалась давешняя прелестная незнакомка в сопровождении двух мужчин грубого вида, одного из которых я сразу же признал. Это был гондольер. Второй, по-видимому, главарь шайки, держал в руках старинный кремниевый пистолет, скорее всего, единственное оружие, которое смогли достать мои похитители.
Конечно, я мог сразу же вскочить и броситься на мужчин, тем более что самого крепкого, с виду главаря, я был выше на полголовы и без сомнения тренированнее. Однако мне захотелось узнать о представителях профессии-анахронизма побольше, и я предпочел сделать вид, что все еще нахожусь во власти разбойников. Поэтому я изобразил на лице испуг, чем немало порадовал похитителей. Главарь бросил на меня полный напускной свирепости взгляд, покрутил перед носом старинным пистолетом и прорычал что-то на непонятном языке. Затем он отошел и кивнул головой Коломбине. Та перевела:
– Ты находишься в нашей власти. Мы хотим получить за тебя выкуп. Надеюсь, твои родители не откажут нам в этой любезности?
– Я сирота, графиня, – сказал я незнакомке.
Женщина засмеялась, блеснув в полутемной комнате своими белоснежными прелестными зубками, и что-то сказала мужчинам. Те дружно изобразили нечто вроде лошадиного ржания, называемого у низших классов веселым смехом.
– С чего ты решил, что я графиня? – вновь обратилась ко мне с вопросом Коломбина. – Меня зовут Графья!
Тут-то я вспомнил, что слышал недавно от одного знакомого, что в Италии действует опасная шайка, похищающая богатых иностранцев и возглавляемая отъявленной негодяйкой Графьей, женщиной, по слухам, весьма недурной наружности, на которую-то и клюют незадачливые путешественники. Правда, красивая наружность не мешает Графье посылать родственникам похищенных части их тела в доказательство серьезности своих намерений в случае невыполнения требований.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24