Ты знаешь, почему ты не узнал своего отца?
Долгое молчание, затем – совсем тихо:
– Когда он сказал мне, что он – мой отец, мне показалось, я его знаю.
– Но когда ты увидел его в первый раз, его лицо показалось тебе знакомым?
– Нет.
– Совсем?
– Нет... не знаю.
– Но ведь ты узнал свою мать?
– Узнал.
– Потому что ее лицо показалось тебе знакомым?
– Нет, доктор.
Торрес поморщился.
– Тогда как же ты узнал ее?
С минуту Алекс молчал, затем заговорил, медленно подбирая слова, как будто в значении многих из них он все еще сомневался.
– Я... я подумал, что это, должно быть, моя мама, если тот человек – мой отец. Я просто решил, что если мой отец здесь, значит, и мама должна быть здесь с ним тоже. И когда я решил, что она – моя мама, то, по-моему, узнал ее.
– То есть ты все-таки не узнал никого из них, пока тебе не сказали, что они твои родители?
– Нет, доктор.
– Ну, хорошо... Сейчас я дам тебе лекарство, чтобы ты лучше спал, а завтра навещу тебя, когда ты проснешься. – Быстрым движением он ввел под кожу правого предплечья Алекса острие иглы шприца и надавил на поршень. Выдернув иглу и промокнув место укола смоченным спиртом тампоном, Торрес спросил Алекса, не было ли ему больно.
– Нет.
– А вообще ты чувствовал иглу?
– Чувствовал.
– А на что это было похоже?
– Я... я не знаю.
– Ладно. – Торрес кивнул. – Спокойной ночи, Алекс. Завтра увидимся.
Когда Алекс закрыл глаза, Торрес еще несколько минут стоял, пристально глядя на юношу. Затем, шагнув к приборам у изголовья кровати, нажал несколько клавиш на клавиатуре компьютера. Уже собравшись уходить, он обернулся и снова взглянул на Алекса.
Веки его закрытых глаз мелко и часто вздрагивали. Как бы хотел Торрес найти способ узнать, что творится в этом изуродованном мозгу сейчас!
Но некоторые тайны были неподвластны даже ему – доктору Раймонду Торресу.
Глава 8
Алекс взглянул на часы, стоявшие на столе Торреса. Торрес заметил это – он уже привык следить за каждым движением юноши.
– Осталось всего два часа, – сказал он. – Волнуешься?
– Да нет, – пожал плечами Алекс. – Скорее любопытно.
Отложив в сторону ручку, Торрес откинулся на спинку стула.
– А я на твоем месте, наверное, волновался бы. Ты же возвращаешься домой после трехмесячного отсутствия – по-моему, поводов для волнения достаточно.
– Я же возвращаюсь не совсем домой, верно? – голос Алекса был лишен какого бы то ни было выражения. – Ведь пока меня не было, родители переехали, и я этот дом раньше не видел.
– А ты бы хотел вернуться в дом, в котором родился и вырос?
После секундного колебания Алекс покачал головой.
– Да, по-моему, это не так уж важно – все равно я совсем не помню наш старый дом.
– И ничего по отношению к нему не чувствуешь?
– Нет. – Алекс все так же равнодушно смотрел на доктора.
Вот в этом, снова подумал Торрес, и есть проблема. Алекс утратил способность чувствовать. Испытывать эмоции. Переживать. Нет, безусловно, его исцеление – это почти чудо: к нему вернулась способность видеть, ходить, разговаривать и слышать. Но полностью исчезла способность чувствовать.
Даже известие о том, что его скоро выпишут из Института, не вызвало у него никаких эмоций реакции. Он воспринял его так же безучастно, как воспринимал теперь все. И вот это – Торрес досадливо поморщился – единственное, что мешало расценивать проведенную операцию как полный и несомненный успех.
– А тебе вообще хочется вернуться в Ла-Палому? – неожиданно задач он вопрос Алексу.
Потянувшись в кресле, Алекс закинул ногу на ногу. Со второй попытки ему удалось устроить лодыжку левой ноги на колене правой.
– Мне... наверное, просто интересно, как это все будет, – ответил он наконец. – Я все думаю – удастся ли мне узнать хоть кого-нибудь или что-нибудь... или все будет так, как тогда, когда я в первый раз очнулся.
– Ну, с тех пор ты ведь вспомнил многое.
Алекс с тем же безучастным видом пожал плечами.
– Да... но я все спрашиваю себя – действительно я вспомнил все это или мне просто приходится всему обучаться заново.
– Но это невозможно. Речь может идти только о восстановлении памяти – так быстро усвоить такой объем информации не может никто. И не забудь, что, когда ты очнулся, то сразу заговорил. Язык-то ты не забыл, а значит...
– Но тогда я не понимал значения очень многих слов, – напомнил Алекс доктору. – И многих – до сих пор не знаю. – Встав, он неуверенно шагнул, постоял, словно раздумывая, и шагнул снова.
– Все будет в порядке, Алекс, – Торрес внимательно наблюдал за юношей. – Сейчас тебе не стоит требовать слишком многого от себя. На все нужно время. Кстати, о времени. По-моему, пора начинать. – Он подождал, пока Алекс поставил кресло рядом с его стулом так, что оба они смотрели теперь на экран для слайдов, установленный в углу кабинета. Убедившись, что Алекс устроился в кресле, Торрес щелкнул выключателем. На экране появилась картинка.
– Что это? – спросил Торрес.
Алекс колебался не более секунды.
– Амеба.
– Верно. А когда ты изучал биологию?
– В прошлом году. Нам преподавала ее мисс Лэндри.
– А не помнишь, как эта мисс Лэндри выглядела?
Алекс задумался, затем сказал, мотнув головой:
– Нет.
– Ну хорошо. А отметку ты получил какую?
– Отлично. Но это было нетрудно – с точными науками у меня никогда не было проблем.
Ничего не сказав, Торрес поменял слайд.
– А, это картина да Винчи, – кивнул Алекс. – «Мона Лиза» – так, кажется?
– Так. А не помнишь ее второе название?
– "Джоконда".
Картинки сменяли одна другую, и каждый раз Алекс без труда узнавал изображение. Наконец Торрес выключил экран и повернулся к Алексу.
– А ты помнишь что-нибудь о других предметах?
– Нет. То есть мама мне кое-что рассказала... Но сам я не помню про них почти ничего. Имена учителей – некоторых... названия предметов... Но когда я думаю про них, я ничего не вижу – вы понимаете?
Торрес кивнул.
– То есть зрительных ассоциаций у тебя не возникает?
– Нет. Никаких.
– А все то, что ты видел уже после своего... пробуждения, ты можешь представить себе без труда?
– Да. Это как раз просто. И еще иногда я вижу что-нибудь и чувствую при этом – что-то знакомое... но до конца вспомнить не получается, хоть убейте. А когда мне наконец это называют, ощущение такое, будто я вспомнил... однако не совсем так... Очень трудно передать словами.
– Что-то вроде «дежа вю»?
Брови Алекса слегка сдвинулись.
– Это по-французски... означает, что тебе кажется, будто ты это уже видел раньше?
– Именно так.
– Нет, это совсем другое. – Алекс напрягся, мучительно подыскивая слова. – Знаете, как будто... половинчатые такие воспоминания. Будто я уже видел это и будто помню, что это... но на самом деле не помню.
– Это как раз понятно, – кивнул Торрес. – Я думаю, что ты именно помнишь, просто мозг твой еще не восстановился до конца. Он был очень сильно поврежден, Алекс. Мне удалось собрать его буквально по частям. Но, увы, сделал я это не так хорошо, как хотелось бы. Поэтому некоторые нейронные связи еще, так сказать, не подключены. Получается, что мозг твой как бы знает, в какой его части хранится нужная информация, но не всегда еще может ее достать. Но он будет пытаться снова и снова и постепенно найдет новые пути доступа к нужным отделам памяти. Поэтому в последующие месяцы у тебя будет появляться все больше этих «половинчатых воспоминаний». А потом, когда все связи в твоем мозгу будут восстановлены – или налажены заново, – таких воспоминаний будет все меньше. И тогда все что после аварии сохранилось в твоем мозгу, будет снова тебе доступно.
Заверещал телефон. Подняв трубку, Торрес что-то тихо сказал в нее, затем бросил на рычаг.
– Твои родители уже здесь, – обернулся он к Алексу. – Не хочешь пройти в лабораторию, а я пока побеседую с ними? А потом я еще раз осмотрю тебя, и с этого времени тебе нужно будет приходить ко мне каждый день на час или два – не больше.
Поднявшись, Алекс медленно пошел к двери. Шаги его были еще неуверенными, и преодолеть лестницу без посторонней помощи было для него еще трудным делом; путь длиною более нескольких ярдов он мог совершить только с костылем-тростью, но было понятно, что восстановление способности свободно двигаться не займет много времени.
Когда Алексу оставалось до двери всего несколько шагов – она распахнулась и в кабинет вошли его родители. Алекс резко остановился и, опершись на трость, наклонил голову и поцеловал мать в щеку, Эллен обняла его. Марш, подойдя, похлопал его по плечу. Дотронувшись в знак приветствия до руки отца, Алекс снова заковылял к выходу.
– Алекс? – позвала Эллен. – Куда ты, сынок?
– Мне еще надо пройти тесты, мама, – голос Алекса был по-прежнему лишен какой бы то ни было интонации. – А потом, я думаю, мы поедем домой. – Повернувшись, он шагнул в раскрытую дверь. Эллен, прикусив губу, следила за ним. Когда Алекс вышел, она некоторое время смотрела ему вслед, затем тяжело вздохнула.
– Мне, наверное, будет непросто выдержать это, Раймонд, – произнесла она, словно раздумывая. – Ведь он... он совсем не меняется... или нет? По-моему, ему совершенно все равно, поедем мы сейчас домой или не поедем...
– Сядь, Эллен, – Торрес указал ей и Маршу на стоявший у стены диван, сам, однако, остался стоять у стола – очевидно, желчно подумал Марш, желая видеть «аудиторию». И действительно – лекция об успехах, достигнутых Алексом с того момента, когда он впервые очнулся, заняла по меньшей мере сорок минут.
– Вот так, – закончил Торрес, кивнув, словно в знак подтверждения. – В плане интеллектуальном и физическом процесс развивается куда успешнее, чем я мог предполагать.
– Но до сих пор никаких эмоций, – с горечью заметила Эллен. Снова вздохнув, она попыталась улыбнуться. – Прости, Раймонд. Нам, обычным людям, не так-то просто привыкнуть к чудесам.
– Чудо все равно уже произошло, – пожал плечами Торрес. – Но еще не завершилось. Однако, думаю, вам следует подготовить себя к тому, что Алекс вряд ли сможет стать совершенно таким, каким был до аварии.
– Мы и не надеялись на это, – спокойно ответил Марш. Утром он решил, что больше не позволит себе демонстрировать неприязнь к этому человеку. – Скажу вам честно – я и мечтать не смел о подобном результате.
В ответ Торрес покачал головой.
– Ваши впечатления могут подвести вас. В его памяти все еще масса пробелов, и когда он выйдет из клиники, то не сможет ориентироваться в городе. Он не помнит, как выглядит Ла-Палома, не помнит и дороги домой.
– Домой мы его довезем, – заверил Марш. – То есть для него это не дом, конечно... Я, знаете, и сам до сих пор раз-два в неделю навещаю наше прежнее жилье, – добавил он с невеселой усмешкой. – Но привыкнем и к новому.
Торрес словно не заметил усмешки Марша.
– В принципе, Алекс и сам мог бы довезти вас туда – я как-то дал ему карту, и после того, как он изучил ее, попросил показать дорогу отсюда домой. Он показал все – до последнего поворота. Но зрительно вспомнить, как выглядит эта дорога, он не в состоянии. То есть у него до сих пор не возникает мысленных образов многих вещей, казалось бы, хорошо знакомых ему до аварии.
– А вообще такое бывает? – спросила Эллен.
– Да, но крайне редко, – покачал головой Торрес. – И это вплотную подводит нас к проблеме... мм... цельности его личности – или отсутствия этой цельности, к несчастью.
Марш и Эллен быстро переглянулись – именно эта проблема больше всего тревожила их в последние недели. Обоих настораживал изменившийся характер Алекса, но Эллен настаивала на том, что это временно, что с тех пор, как Алекс окреп физически, Раймонд Торрес неустанно трудится над тем, чтобы вернуть ему и душевное здоровье; Марш, настроенный более скептически, пытался приучить супругу к мысли о том, что личность Алекса может и не восстановиться, и, возможно, повреждения, нанесенные эмоциональным отделам его мозга, оказались слишком велики.
– Heт, – таков был немедленный и однозначный ответ Эллен. – Это – лишь вопрос времени. Раймонд ему поможет. Мы только должны верить ему – и все.
Марш напрасно доказывал ей, что Торрес – хирург, а не психиатр. Закончилась весна, пришло особенно долгое и жаркое в этих краях лето – и все это время вера Эллен в магические возможности Торреса неуклонно росла. Сообразно ей росла и неприязнь к нему Марша. Внешне Марш пытался свести ее лишь к неприятию высокомерия Торреса, но самому себе он уже сознался, что просто-напросто ревнует. С каждым днем Торрес значил все больше и больше в жизни их сына, тем самым сближаясь с его женой. И Марш понимал, что ничего не может с этим поделать – ведь чудом возвращения сына в эту жизнь они были обязаны Торресу.
– Боюсь, в данный момент мы имеем дело, как это называется в нашей практике, с синдромом эмоционального притупления личности, – голос Торреса наконец пробился сквозь невеселые мысли Марша.
– Термин известный, – кивнул он, стараясь по возможности не дать прорваться сарказму.
– Не сомневаюсь, – Торрес сухо кивнул. – Но разъяснить его все же, полагаю, не помешает. – Он повернулся к Эллен. – Случай, в общем, вполне обыденный. Часто при повреждениях мозговой коры – даже не столь обширных, как у Алекса, – медленнее всего восстанавливается эмоциональная структура пациента. Иногда эти повреждения приводят к так называемому синдрому лабильной личности, когда пациент, наоборот, демонстрирует неадекватно сильные эмоции, – например, начинает смеяться над тем, что остальным смешным вовсе не кажется, или вдруг заливается без видимой причины слезами. Случай же Алекса обратный – эмоциональная структура сильно ослаблена. То есть практически никакой эмоциональной реакции ни на что. Через определенный промежуток времени эмоциональная структура может частично восстановиться, но, боюсь, на полное восстановление рассчитывать не приходится. Так что в случае с Алексом личность ему, скажем так, заменит отсутствие таковой.
Воцарилось молчание.
– Впрочем, – нарушил вновь его Торрес, – я с самого начала предупреждал, что шансы на полное выздоровление минимальны.
– И тем не менее он поправится, – голос Эллен звучал твердо. Перехватив ее взгляд, Марш невольно вздрогнул – в глазах Эллен светилась лишь вера, слепая вера в магию Торреса. – Ведь ты поможешь ему.
Торрес кивнул, но ничего не ответил.
– Мне нужно знать лишь одно, – продолжала она, – как и чем можем помочь ему мы с Маршем. Должны ли мы как-то... попробовать пробудить в нем эмоции? Или, наоборот, этого лучше не делать?
Торрес снова кивнул.
– Разумеется, стоит попытаться. Да и, откровенно говоря, сомневаюсь, что вы смогли бы удержаться от искушения. Я работал с Алексом все летние месяцы. Возможно, он просто еще не научился выражать свои эмоции. В любом случае нам остается только ждать и надеяться.
Эллен кивнула, посмотрев на Марша торжествующим взглядом.
– Чего нам нужно опасаться и чего можно ждать? – спросила она у Торреса.
Тот пожал плечами.
– И ничего, и всего. Ничему не удивляться – вот, пожалуй, первая заповедь. Мозг Алекса еще только в процессе выздоровления, и в ходе этого процесса может произойти что угодно. Самое же для вас главное – полный контроль за всем. Позволю себе просить вас делать заметки и регулярно предоставлять их мне для прочтения. Их стиль и информативность мало волнуют меня – мне важно знать, когда его поведение кажется нормальным, а когда – патологией. В особенности – что заставляет его плакать или смеяться. Или даже просто вызывает улыбку – понимаете?
– Не беспокойся, – заверила его Эллен. – Улыбаться я его научу.
– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.
Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.
* * *
В нескольких сотнях метров от кабинета, в лаборатории, Алекс приходил в себя после наркоза – непременного спутника ежедневных тестов по программе, разработанной Торресом. И в который раз он безуспешно пытался хоть на мгновение удержать хотя бы один из странных образов, которые в эти зыбкие минуты на грани сознания снова наполнили его мозг – смутные очертания, странные, еле различимые звуки...
Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.
– Как себя чувствуешь?
Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.
– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?
Питер удивленно вскинул брови.
– А что именно?
– Сам не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Долгое молчание, затем – совсем тихо:
– Когда он сказал мне, что он – мой отец, мне показалось, я его знаю.
– Но когда ты увидел его в первый раз, его лицо показалось тебе знакомым?
– Нет.
– Совсем?
– Нет... не знаю.
– Но ведь ты узнал свою мать?
– Узнал.
– Потому что ее лицо показалось тебе знакомым?
– Нет, доктор.
Торрес поморщился.
– Тогда как же ты узнал ее?
С минуту Алекс молчал, затем заговорил, медленно подбирая слова, как будто в значении многих из них он все еще сомневался.
– Я... я подумал, что это, должно быть, моя мама, если тот человек – мой отец. Я просто решил, что если мой отец здесь, значит, и мама должна быть здесь с ним тоже. И когда я решил, что она – моя мама, то, по-моему, узнал ее.
– То есть ты все-таки не узнал никого из них, пока тебе не сказали, что они твои родители?
– Нет, доктор.
– Ну, хорошо... Сейчас я дам тебе лекарство, чтобы ты лучше спал, а завтра навещу тебя, когда ты проснешься. – Быстрым движением он ввел под кожу правого предплечья Алекса острие иглы шприца и надавил на поршень. Выдернув иглу и промокнув место укола смоченным спиртом тампоном, Торрес спросил Алекса, не было ли ему больно.
– Нет.
– А вообще ты чувствовал иглу?
– Чувствовал.
– А на что это было похоже?
– Я... я не знаю.
– Ладно. – Торрес кивнул. – Спокойной ночи, Алекс. Завтра увидимся.
Когда Алекс закрыл глаза, Торрес еще несколько минут стоял, пристально глядя на юношу. Затем, шагнув к приборам у изголовья кровати, нажал несколько клавиш на клавиатуре компьютера. Уже собравшись уходить, он обернулся и снова взглянул на Алекса.
Веки его закрытых глаз мелко и часто вздрагивали. Как бы хотел Торрес найти способ узнать, что творится в этом изуродованном мозгу сейчас!
Но некоторые тайны были неподвластны даже ему – доктору Раймонду Торресу.
Глава 8
Алекс взглянул на часы, стоявшие на столе Торреса. Торрес заметил это – он уже привык следить за каждым движением юноши.
– Осталось всего два часа, – сказал он. – Волнуешься?
– Да нет, – пожал плечами Алекс. – Скорее любопытно.
Отложив в сторону ручку, Торрес откинулся на спинку стула.
– А я на твоем месте, наверное, волновался бы. Ты же возвращаешься домой после трехмесячного отсутствия – по-моему, поводов для волнения достаточно.
– Я же возвращаюсь не совсем домой, верно? – голос Алекса был лишен какого бы то ни было выражения. – Ведь пока меня не было, родители переехали, и я этот дом раньше не видел.
– А ты бы хотел вернуться в дом, в котором родился и вырос?
После секундного колебания Алекс покачал головой.
– Да, по-моему, это не так уж важно – все равно я совсем не помню наш старый дом.
– И ничего по отношению к нему не чувствуешь?
– Нет. – Алекс все так же равнодушно смотрел на доктора.
Вот в этом, снова подумал Торрес, и есть проблема. Алекс утратил способность чувствовать. Испытывать эмоции. Переживать. Нет, безусловно, его исцеление – это почти чудо: к нему вернулась способность видеть, ходить, разговаривать и слышать. Но полностью исчезла способность чувствовать.
Даже известие о том, что его скоро выпишут из Института, не вызвало у него никаких эмоций реакции. Он воспринял его так же безучастно, как воспринимал теперь все. И вот это – Торрес досадливо поморщился – единственное, что мешало расценивать проведенную операцию как полный и несомненный успех.
– А тебе вообще хочется вернуться в Ла-Палому? – неожиданно задач он вопрос Алексу.
Потянувшись в кресле, Алекс закинул ногу на ногу. Со второй попытки ему удалось устроить лодыжку левой ноги на колене правой.
– Мне... наверное, просто интересно, как это все будет, – ответил он наконец. – Я все думаю – удастся ли мне узнать хоть кого-нибудь или что-нибудь... или все будет так, как тогда, когда я в первый раз очнулся.
– Ну, с тех пор ты ведь вспомнил многое.
Алекс с тем же безучастным видом пожал плечами.
– Да... но я все спрашиваю себя – действительно я вспомнил все это или мне просто приходится всему обучаться заново.
– Но это невозможно. Речь может идти только о восстановлении памяти – так быстро усвоить такой объем информации не может никто. И не забудь, что, когда ты очнулся, то сразу заговорил. Язык-то ты не забыл, а значит...
– Но тогда я не понимал значения очень многих слов, – напомнил Алекс доктору. – И многих – до сих пор не знаю. – Встав, он неуверенно шагнул, постоял, словно раздумывая, и шагнул снова.
– Все будет в порядке, Алекс, – Торрес внимательно наблюдал за юношей. – Сейчас тебе не стоит требовать слишком многого от себя. На все нужно время. Кстати, о времени. По-моему, пора начинать. – Он подождал, пока Алекс поставил кресло рядом с его стулом так, что оба они смотрели теперь на экран для слайдов, установленный в углу кабинета. Убедившись, что Алекс устроился в кресле, Торрес щелкнул выключателем. На экране появилась картинка.
– Что это? – спросил Торрес.
Алекс колебался не более секунды.
– Амеба.
– Верно. А когда ты изучал биологию?
– В прошлом году. Нам преподавала ее мисс Лэндри.
– А не помнишь, как эта мисс Лэндри выглядела?
Алекс задумался, затем сказал, мотнув головой:
– Нет.
– Ну хорошо. А отметку ты получил какую?
– Отлично. Но это было нетрудно – с точными науками у меня никогда не было проблем.
Ничего не сказав, Торрес поменял слайд.
– А, это картина да Винчи, – кивнул Алекс. – «Мона Лиза» – так, кажется?
– Так. А не помнишь ее второе название?
– "Джоконда".
Картинки сменяли одна другую, и каждый раз Алекс без труда узнавал изображение. Наконец Торрес выключил экран и повернулся к Алексу.
– А ты помнишь что-нибудь о других предметах?
– Нет. То есть мама мне кое-что рассказала... Но сам я не помню про них почти ничего. Имена учителей – некоторых... названия предметов... Но когда я думаю про них, я ничего не вижу – вы понимаете?
Торрес кивнул.
– То есть зрительных ассоциаций у тебя не возникает?
– Нет. Никаких.
– А все то, что ты видел уже после своего... пробуждения, ты можешь представить себе без труда?
– Да. Это как раз просто. И еще иногда я вижу что-нибудь и чувствую при этом – что-то знакомое... но до конца вспомнить не получается, хоть убейте. А когда мне наконец это называют, ощущение такое, будто я вспомнил... однако не совсем так... Очень трудно передать словами.
– Что-то вроде «дежа вю»?
Брови Алекса слегка сдвинулись.
– Это по-французски... означает, что тебе кажется, будто ты это уже видел раньше?
– Именно так.
– Нет, это совсем другое. – Алекс напрягся, мучительно подыскивая слова. – Знаете, как будто... половинчатые такие воспоминания. Будто я уже видел это и будто помню, что это... но на самом деле не помню.
– Это как раз понятно, – кивнул Торрес. – Я думаю, что ты именно помнишь, просто мозг твой еще не восстановился до конца. Он был очень сильно поврежден, Алекс. Мне удалось собрать его буквально по частям. Но, увы, сделал я это не так хорошо, как хотелось бы. Поэтому некоторые нейронные связи еще, так сказать, не подключены. Получается, что мозг твой как бы знает, в какой его части хранится нужная информация, но не всегда еще может ее достать. Но он будет пытаться снова и снова и постепенно найдет новые пути доступа к нужным отделам памяти. Поэтому в последующие месяцы у тебя будет появляться все больше этих «половинчатых воспоминаний». А потом, когда все связи в твоем мозгу будут восстановлены – или налажены заново, – таких воспоминаний будет все меньше. И тогда все что после аварии сохранилось в твоем мозгу, будет снова тебе доступно.
Заверещал телефон. Подняв трубку, Торрес что-то тихо сказал в нее, затем бросил на рычаг.
– Твои родители уже здесь, – обернулся он к Алексу. – Не хочешь пройти в лабораторию, а я пока побеседую с ними? А потом я еще раз осмотрю тебя, и с этого времени тебе нужно будет приходить ко мне каждый день на час или два – не больше.
Поднявшись, Алекс медленно пошел к двери. Шаги его были еще неуверенными, и преодолеть лестницу без посторонней помощи было для него еще трудным делом; путь длиною более нескольких ярдов он мог совершить только с костылем-тростью, но было понятно, что восстановление способности свободно двигаться не займет много времени.
Когда Алексу оставалось до двери всего несколько шагов – она распахнулась и в кабинет вошли его родители. Алекс резко остановился и, опершись на трость, наклонил голову и поцеловал мать в щеку, Эллен обняла его. Марш, подойдя, похлопал его по плечу. Дотронувшись в знак приветствия до руки отца, Алекс снова заковылял к выходу.
– Алекс? – позвала Эллен. – Куда ты, сынок?
– Мне еще надо пройти тесты, мама, – голос Алекса был по-прежнему лишен какой бы то ни было интонации. – А потом, я думаю, мы поедем домой. – Повернувшись, он шагнул в раскрытую дверь. Эллен, прикусив губу, следила за ним. Когда Алекс вышел, она некоторое время смотрела ему вслед, затем тяжело вздохнула.
– Мне, наверное, будет непросто выдержать это, Раймонд, – произнесла она, словно раздумывая. – Ведь он... он совсем не меняется... или нет? По-моему, ему совершенно все равно, поедем мы сейчас домой или не поедем...
– Сядь, Эллен, – Торрес указал ей и Маршу на стоявший у стены диван, сам, однако, остался стоять у стола – очевидно, желчно подумал Марш, желая видеть «аудиторию». И действительно – лекция об успехах, достигнутых Алексом с того момента, когда он впервые очнулся, заняла по меньшей мере сорок минут.
– Вот так, – закончил Торрес, кивнув, словно в знак подтверждения. – В плане интеллектуальном и физическом процесс развивается куда успешнее, чем я мог предполагать.
– Но до сих пор никаких эмоций, – с горечью заметила Эллен. Снова вздохнув, она попыталась улыбнуться. – Прости, Раймонд. Нам, обычным людям, не так-то просто привыкнуть к чудесам.
– Чудо все равно уже произошло, – пожал плечами Торрес. – Но еще не завершилось. Однако, думаю, вам следует подготовить себя к тому, что Алекс вряд ли сможет стать совершенно таким, каким был до аварии.
– Мы и не надеялись на это, – спокойно ответил Марш. Утром он решил, что больше не позволит себе демонстрировать неприязнь к этому человеку. – Скажу вам честно – я и мечтать не смел о подобном результате.
В ответ Торрес покачал головой.
– Ваши впечатления могут подвести вас. В его памяти все еще масса пробелов, и когда он выйдет из клиники, то не сможет ориентироваться в городе. Он не помнит, как выглядит Ла-Палома, не помнит и дороги домой.
– Домой мы его довезем, – заверил Марш. – То есть для него это не дом, конечно... Я, знаете, и сам до сих пор раз-два в неделю навещаю наше прежнее жилье, – добавил он с невеселой усмешкой. – Но привыкнем и к новому.
Торрес словно не заметил усмешки Марша.
– В принципе, Алекс и сам мог бы довезти вас туда – я как-то дал ему карту, и после того, как он изучил ее, попросил показать дорогу отсюда домой. Он показал все – до последнего поворота. Но зрительно вспомнить, как выглядит эта дорога, он не в состоянии. То есть у него до сих пор не возникает мысленных образов многих вещей, казалось бы, хорошо знакомых ему до аварии.
– А вообще такое бывает? – спросила Эллен.
– Да, но крайне редко, – покачал головой Торрес. – И это вплотную подводит нас к проблеме... мм... цельности его личности – или отсутствия этой цельности, к несчастью.
Марш и Эллен быстро переглянулись – именно эта проблема больше всего тревожила их в последние недели. Обоих настораживал изменившийся характер Алекса, но Эллен настаивала на том, что это временно, что с тех пор, как Алекс окреп физически, Раймонд Торрес неустанно трудится над тем, чтобы вернуть ему и душевное здоровье; Марш, настроенный более скептически, пытался приучить супругу к мысли о том, что личность Алекса может и не восстановиться, и, возможно, повреждения, нанесенные эмоциональным отделам его мозга, оказались слишком велики.
– Heт, – таков был немедленный и однозначный ответ Эллен. – Это – лишь вопрос времени. Раймонд ему поможет. Мы только должны верить ему – и все.
Марш напрасно доказывал ей, что Торрес – хирург, а не психиатр. Закончилась весна, пришло особенно долгое и жаркое в этих краях лето – и все это время вера Эллен в магические возможности Торреса неуклонно росла. Сообразно ей росла и неприязнь к нему Марша. Внешне Марш пытался свести ее лишь к неприятию высокомерия Торреса, но самому себе он уже сознался, что просто-напросто ревнует. С каждым днем Торрес значил все больше и больше в жизни их сына, тем самым сближаясь с его женой. И Марш понимал, что ничего не может с этим поделать – ведь чудом возвращения сына в эту жизнь они были обязаны Торресу.
– Боюсь, в данный момент мы имеем дело, как это называется в нашей практике, с синдромом эмоционального притупления личности, – голос Торреса наконец пробился сквозь невеселые мысли Марша.
– Термин известный, – кивнул он, стараясь по возможности не дать прорваться сарказму.
– Не сомневаюсь, – Торрес сухо кивнул. – Но разъяснить его все же, полагаю, не помешает. – Он повернулся к Эллен. – Случай, в общем, вполне обыденный. Часто при повреждениях мозговой коры – даже не столь обширных, как у Алекса, – медленнее всего восстанавливается эмоциональная структура пациента. Иногда эти повреждения приводят к так называемому синдрому лабильной личности, когда пациент, наоборот, демонстрирует неадекватно сильные эмоции, – например, начинает смеяться над тем, что остальным смешным вовсе не кажется, или вдруг заливается без видимой причины слезами. Случай же Алекса обратный – эмоциональная структура сильно ослаблена. То есть практически никакой эмоциональной реакции ни на что. Через определенный промежуток времени эмоциональная структура может частично восстановиться, но, боюсь, на полное восстановление рассчитывать не приходится. Так что в случае с Алексом личность ему, скажем так, заменит отсутствие таковой.
Воцарилось молчание.
– Впрочем, – нарушил вновь его Торрес, – я с самого начала предупреждал, что шансы на полное выздоровление минимальны.
– И тем не менее он поправится, – голос Эллен звучал твердо. Перехватив ее взгляд, Марш невольно вздрогнул – в глазах Эллен светилась лишь вера, слепая вера в магию Торреса. – Ведь ты поможешь ему.
Торрес кивнул, но ничего не ответил.
– Мне нужно знать лишь одно, – продолжала она, – как и чем можем помочь ему мы с Маршем. Должны ли мы как-то... попробовать пробудить в нем эмоции? Или, наоборот, этого лучше не делать?
Торрес снова кивнул.
– Разумеется, стоит попытаться. Да и, откровенно говоря, сомневаюсь, что вы смогли бы удержаться от искушения. Я работал с Алексом все летние месяцы. Возможно, он просто еще не научился выражать свои эмоции. В любом случае нам остается только ждать и надеяться.
Эллен кивнула, посмотрев на Марша торжествующим взглядом.
– Чего нам нужно опасаться и чего можно ждать? – спросила она у Торреса.
Тот пожал плечами.
– И ничего, и всего. Ничему не удивляться – вот, пожалуй, первая заповедь. Мозг Алекса еще только в процессе выздоровления, и в ходе этого процесса может произойти что угодно. Самое же для вас главное – полный контроль за всем. Позволю себе просить вас делать заметки и регулярно предоставлять их мне для прочтения. Их стиль и информативность мало волнуют меня – мне важно знать, когда его поведение кажется нормальным, а когда – патологией. В особенности – что заставляет его плакать или смеяться. Или даже просто вызывает улыбку – понимаете?
– Не беспокойся, – заверила его Эллен. – Улыбаться я его научу.
– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.
Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.
* * *
В нескольких сотнях метров от кабинета, в лаборатории, Алекс приходил в себя после наркоза – непременного спутника ежедневных тестов по программе, разработанной Торресом. И в который раз он безуспешно пытался хоть на мгновение удержать хотя бы один из странных образов, которые в эти зыбкие минуты на грани сознания снова наполнили его мозг – смутные очертания, странные, еле различимые звуки...
Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.
– Как себя чувствуешь?
Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.
– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?
Питер удивленно вскинул брови.
– А что именно?
– Сам не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36