И все это только дурацкие, известные всем клише. У каждого есть шанс даже после самого горького поражения встать на ноги и сказать: «Сегодня великолепный день!» Только так и можно себя вести. Если Румених меня уволила, то это всего-навсего старт в новую жизнь. Я счастлив, я свободен! Конечно, перед Марианной будет трудновато выдавать мое увольнение за начало успешной карьеры, но у меня все получится. Или она будет думать, что я ни на что не гожусь? Говорят, эта мысль не дает покоя любому безработному: я ни на что не гожусь. Буду лежать в постели рядом с Марианной, не реагируя на ее попытки меня соблазнить. Вместо этого буду, уставившись в потолок, курить одну сигарету за другой, а потом произнесу: «Ты заслуживаешь чего-нибудь получше меня».
Тоже чушь. Откуда у меня в голове подобные картины? Из телевизора? Из газет? Черт его знает! Собрано по крупицам за десятки лет. Все это глупость. Сейчас нужно набраться положительных эмоций, мыслить четко, стать гибким, понять свои шансы и использовать их. Когда я вхожу в свой кабинет и закрываю за собой дверь – запираю, в смысле поворачиваю ключ в замке, – к горлу подкатывает комок, на который я не рассчитывал. Он мучает меня, как будто не является порождением моего собственного организма, а возник откуда-то извне. Я плачу так, как плакал только в детстве, следя за тем, чтобы не производить шума. Мадам Фаруш ни в коем случае не должна ничего слышать. Я хочу уйти, оставаясь ее шефом, а не побитым неудачником.
Всхлипы. Ищу платок. Его нет. Шмыгаю носом, вызываю по селектору мадам Фаруш и прошу принести мне бумажные полотенца. Надеюсь, что она ничего не заметит. Я просто отвернусь в сторону. Вижу, как она нажимает на ручку, и почти в ту же секунду слышу, как она – неужели головой? – стучит в дверь. Ошарашенное молчание, а потом ее жалобный крик: «Господин Шварц, здесь заперто!»
В ее голосе слышится неуверенность. Я не закрывался ни разу за все четыре года, пока здесь работал.
– Ах, в самом деле. Совсем забыл, сейчас я вам открою.
Стараюсь, чтобы мой голос звучал легко и естественно, но если она не понимает, что случилось, значит, у нее не все в порядке с ушами.
Открываю дверь, она смотрит на меня и говорит:
– Господин Шварц, вы выглядите так, как будто вас…
– …только что вышвырнули вон?
– Нет, я имела в виду совсем не это. Что-нибудь случилось?
Она выглядит настолько мало удивленной, что я готов поспорить: она все знает, вполне возможно, что уже не один день.
– Ну что ж, я хотел вам все рассказать через четверть часа, но если уж вы меня спрашиваете сейчас, то да, случилось, фрау Румених освободила меня от всех обязанностей, решение вступает в силу немедленно.
– Освободила?
– Она меня вышвырнула!
Мадам Фаруш протягивает мне принесенный платок, из-за которого я ее и вызвал. Держу себя в руках, сморкаюсь. Она смотрит на меня, но вид у нее не слишком удивленный, наверняка она всё знала.
– До вас ведь доходили какие-то слухи?
– До меня? Почему до меня? Прошу вас…
– Как бы там ни было, это не важно. Подите прочь.
Удаляется с видом оскорбленного достоинства. За четыре года я не обидел ее ни разу, а теперь вот, пожалуйста. Все это ерунда, спокойно перебьюсь без этой лживой мрази.
А затем начинается классическая сцена, которая настолько хорошо известна по многочисленным сериалам, что я не до конца уверен, что участвую в ней на самом деле. Я собираю вещи, их немного, скорее даже мало. Удивительно, ведь я провел в этом кабинете четыре года. Значит, я не оставил никаких хоть сколько-нибудь заметных следов. Когда я беру в руки фотографию Марианны в маленькой рамке, у меня снова вырываются всхлипы. Она будет надо мной смеяться, это очевидно. Конечно, сначала, когда я буду рассказывать, она даст понять, что это ее очень волнует, она поддержит меня, когда я заговорю о Румених и о банке вообще, но у нее останется удовлетворение: ведь дела у меня идут нисколько не лучше, чем у нее. Это чувство мне слишком хорошо знакомо, и я ни за что не поверю, что кому-то оно неведомо. Я имею в виду то великолепное ощущение превосходства, которое испытывает каждый, стоящий перед предназначенным в жертву неудачником. Совсем не нужно быть садистом, чтобы радоваться поражению другого. Основополагающий принцип нашего бытия – отторжение ближнего. Каждый из нас – потенциальный соперник, имеющий возможность лишить соседа его доли пирога, поэтому мы радуемся чужому фиаско. Это же естественно. Потому и сочувствие Марианны будет наигранным.
Складываю свои вещи в портфель. Оглядываюсь, пытаясь найти что-то, что помешает мне уйти прямо сейчас, но зацепиться не за что, я на самом деле уже всё сделал. Выхожу за дверь, в приемной вижу мадам Фаруш, на ее лице отражаются радость от причастности к сенсации и ужас. Обмениваемся взглядами, принимаю решение не говорить ничего, никаких прощальных слов, – они все равно оказались бы глупыми и, наверное, странными.
Время обеда, банковские служащие отправляются есть; передвигаюсь среди них по коридорам, в лифте, в фойе, на улице. Для них мое присутствие естественно, они относятся ко мне как к своему. За это я им благодарен, да еще как. К ним я испытываю нежность, потому что они не знают, что я уже снаружи. Мне приходит в голову, что если бы они знали, то, наверное, набросились бы на меня прямо тут, сорвали бы с меня одежду и растащили бы по лоскутку.
Выйти из банка, войти в метро – и это в полдень. Никто из тех, кого не уволили без отработки, не едет сейчас домой. Вхожу в нашу квартиру. Ощущение такое, как будто ворвался сюда без всяких на то прав. Хожу из угла в угол и всё разглядываю. Задаю себе вопрос, что бы мог забрать судебный исполнитель. Здесь есть что взять.

19

Мы с Марианной сидим на кухне. Никакие разговоры не нужны, все понятно без слов. Теплая атмосфера напоминает о том, что общечеловеческие отношения существуют. Союз двух проигравших, которые знают, что по крайней мере сегодня вечером никто не помешает их единству.
Марианна во всех подробностях передает мне сегодняшний разговор с Вернером. Сначала она не говорит, чем все закончилось, но мне и так ясно. Она старается не пропустить ни одной, даже самой мелкой детали: как, например, у Вернера во время разговора двигался кончик носа или как ее начальник старался найти наиболее безобидные формулировки и при этом буквально утопал в поту.
Марианна готовит свиные медальоны в белом вине, а я делаю салат из кукурузы, авокадо, огурцов, помидоров и моркови. В конце концов она заливается слезами и признается, что с завтрашнего дня, как и я, не работает. Уволена. Быстро берет себя в руки. Мы смеемся – ну что за совпадение! – и продолжаем готовить.
Теперь обстановка действительно становится романтичной. Обсуждаем сложившуюся ситуацию так, как будто являемся членами некой конспиративной секты. Двое, которые уже связаны между собой, но не знают, что принадлежат к одной и той же организации. Говорим о том, что оба стали «отбросами», и нам нравится произносить это особенно обидное слово. Подсчитываем, что вдвоем можем претендовать на сумму около пяти тысяч чистыми, это достаточно для того, чтобы первое время жить, как и раньше. Правда, без работы, с ней покончено, но зато все эти могут катиться к черту!
Отправляемся в постель и окунаемся – уже лежа – в ссору, наполненную уничижительной ненавистью. Предмет спора – выяснение вопроса, кто выключит свет.
На следующее утро Марианна сообщает мне о своем решении съездить на неделю к тете Оливии. Об этом она говорит за завтраком, деловым, благоразумным тоном, понизив голос. Она хочет дать понять, что дискуссии в данном случае ни к чему. Иду ей навстречу. В каком-то смысле мне становится легче при мысли о том, что на некоторое время я от Марианны избавлюсь.
– Ты увидишь, что сейчас это лучше и для тебя, и для меня, – говорит она. Значит, ей нужно не только поставить меня в известность. Она хочет получить мое согласие, дать которое, по ее мнению, мне будет нелегко.
– Если ты на самом деле думаешь, что при сложившейся ситуации нам лучше всего оставить друг друга в беде… – Мои слова доносятся до меня как-будто издалека, кажется, что я обижен. На самом деле я не чувствую никакой обиды. Буду рад, если она уедет.
– Сейчас мы только будем тянуть друг друга вниз.
– Ах, вот как, значит, я все-таки тяну тебя вниз.
Веду себя по-детски.
– Этого я не сказала.
– Неправда, именно это ты и сказала. Катись к своей умудренной жизненным опытом Оливии. Она тоже не сможет тебе ничем помочь.
– А я и не говорю, что она сможет помочь. Всё совсем не так, как ты думаешь. По крайней мере, у нее я смогу отвлечься и не думать все время об одном и том же.
– Отвлечься! Как будто от твоих отвлечений будет какой-то прок!
– Для меня от них будет большой прок!
И так далее и тому подобное. Этот идиотский диалог нам удается вести в течение часа, продолжение такое же дурацкое, как и начало. При этом ни один из нас не встал и не вышел из комнаты, хлопнув дверью. Потом беседа иссякла сама по себе. Марианна заявила, что ей еще нужно упаковать вещи, а я в ответ сказал, что теперь мне придется в одиночку управляться на кухне. Начинаю укладывать грязную посуду в машину.
Проводим в постели нашу последнюю ночь, а утром отвожу Марианну на вокзал. Она говорит, что любит вокзалы и вообще любит уезжать. Я же заявляю, что путешествия – это самая бессмысленная в мире трата времени. Входит в поезд, мы не дарим друг другу даже прощального поцелуя, только пожимаем руки. За тонированными стеклами мне ее не видно, я не могу разглядеть, как она садится, смотрит ли на меня или совсем не обращает внимания. Таким образом, получаю право уйти сразу, не дожидаясь отправления. Это похоже на прощание навсегда, на разрыв полный и окончательный. Уверен, что через неделю я Марианну не увижу, может быть, не увижу и через две, и через три недели. Может быть, мы встретимся только через несколько лет в присутствии судьи, ведущего дело о разводе.
Войдя в здание вокзала, оборачиваюсь еще раз, меня знобит, хотя на улице тепло. Уверен – это последнее расставание с Марианной, отчаянно пытаюсь ощутить большие чувства. Но их нет, нет ничего кроме невнятного облегчения и некоторого страха за будущее. За ближайшие четверть часа, которые я проведу на улице, чтобы убедиться, что весь без остатка нахожусь в своем собственном распоряжении.
Весь без остатка в своем собственном распоряжении. Не медленно и не быстро иду по улице красных фонарей, начинающейся сразу же за главным выходом с вокзала. Видимо, день будет мягким, дует легкий теплый ветер, не холодно, но и не жарко, погода совершенно безобидная. Навряд ли в такое время суток в этом квартале хоть кто-то шляется по улице. Шлюхи отсыпаются, бары давно закрыты и начнут принимать посетителей явно не скоро, работает только пара киосков, тротуары загажены – следы прошедшей ночи.
Я решил навестить Маркуса, сценариста. В тот раз, когда он рассказывал о своем разрыве с Бабс, я несколько расслабился, узнав, как легко ему это удалось, – он казался тогда таким спокойным. Только теперь я понимаю, что он хотел сказать. Иду пешком, мне хочется быть в пути как можно дольше.
В уме прокручиваю некоторые этапы своего брака с Марианной – так, шаг за шагом, проходят крестный путь. Досрочный конец, распятие – вот что мы себе уготовили. До этого мы добросовестно прошли весь путь страданий. Но что прикажете в нашей ситуации понимать под словом «страдание»? Ведь на самом деле между нами не было ничего, кроме пары ссор из-за ерунды. Именно поэтому каждый из нас может спокойно строить свою жизнь по-новому. Трудного в этом ничего нет. Мы немного поспорим о деньгах, мебели, о предметах, представляющих определенную ценность, но только из-за привычного стремления к справедливости, а не от жадности. Мы потеряем немного денег, но это не страшно. Единственное, что действительно имеет значение, так это то, что мы лишились работы, причем одновременно. Мне кажется совершенно очевидным, что теперь у нас нет ни одной мало-мальски серьезной причины продолжать жить вместе.
Маркус открывает дверь, его брови ползут вверх, когда он видит меня:
– Что ты тут делаешь?
– От меня ушла Марианна.
– Но почему ты не в банке?
– Уволили.
– А-а-а. Я думал, ты насчет бабок.
– Не волнуйся.
– Тогда проходи. Но времени у меня немного, я пишу.
– Могу я рассчитывать на кофе?
– Мне очень жаль, но его нет.
– Приглашаю тебя на кофе. Пойдем, сходим куда-нибудь.
– Нет времени. Честно. Я должен выполнить заказ сегодня до обеда. Может быть, пересечемся завтра или послезавтра. Давай созвонимся.
– Вот как, а я думал, что у друга всегда найдется время для человека, вылетевшего с работы да еще и брошенного собственной женой.
– Ты все шутишь.
– Я нисколько не шучу.
– О'кей, о'кей. Но сейчас я на самом деле не могу. У меня есть время, дружище, без вопросов, но не сейчас. Созвонимся.
Понимаю, что здесь ловить нечего. Проблема подождет до завтра или послезавтра или до когда-нибудь еще. Да и что бы сказал мне Маркус? Что все банковские – свиньи, а я скоро найду работу получше. Что Марианна все равно не то, что мне нужно, что скоро появится другая, которая подойдет мне гораздо больше. Вешать себе на уши такую лапшу я могу и сам. Могу купить мужской журнал и проштудировать советы, касающиеся отношений полов. Могу смотреть по телевизору мыльные оперы, наверняка там найдется герой с такими же, как у меня, проблемами.
Говорю:
– Мне жаль, что я на тебя так наехал. Ты, наверное, подумал, что действительно что-то произошло. У меня просто тараканы в голове, а так ничего.
– Тараканы уползут. Выше голову.
– Все нормально. Увидимся.
– Увидимся. Просто позвони, если что-нибудь понадобится.
Когда я уходил, на лестнице на меня вдруг накатило хорошее настроение. Бессмысленность нашего разговора показалось мне настолько великолепной, что я начинаю громко хохотать. Нет ничего лучше верных друзей. Домой иду пешком, чтобы дорога была подлиннее.

20

Недалеко от нашего дома находится площадь. Я о ней знал, но сам никогда не видел. Мои ежедневные маршруты проходили в другом месте, там мне было нечего делать. И сейчас мне там нечего делать, но тем не менее я пришел, потому что внезапно появилось много времени. Вопрос с одеждой (как не бросаться в глаза, гуляя по городу в деловом костюме после полудня, когда весь мир занят службой?) я разрешил, как смог. Ношу костюм-тройку с галстуком.
Площадь расположена вокруг автобусного вокзала. По краям множество магазинов: оптика, мясные продукты, фототовары, вина, супермаркеты – банки тоже. Я удивлен, но у моего бывшего работодателя здесь тоже есть филиал, о существовании которого до сегодняшнего дня я и не знал. Старые и новые дома стоят бок о бок без всякой системы. Это одна из тех площадей, количество которых в любом большом городе исчисляется десятками. Ее значение исчерпывается ее функциями. Сказать о ней было бы нечего, если бы не народ, по ней передвигающийся. В рабочее время здесь много людей, да еще каких! Может быть, где-то поблизости заведение для инвалидов? Как я уяснил себе, днем на улице большое количество людей с физическими недостатками. У некоторых из них удивительные деформации, которые я разглядываю с тайным интересом. Эти люди наверняка не работают. Банк, например, как и любое крупное учреждение, по закону обязан иметь определенный процент физически неполноценных сотрудников. Людям, имеющим физические или психические недостатки, предоставляют работу, справиться с которой им по силам. Но, естественно, на всех инвалидов работы не хватает. Многих приходится поддерживать за счет благотворительности нашего общества. Они получают финансовую поддержку, ничего для этого не делая, и в одиннадцать часов утра могут разгуливать здесь, по этой площади.
Безусловно, не все, кого я вижу, инвалиды, далеко не все; наоборот, они образуют самую маленькую группу, просто они бросаются в глаза. Есть так же молодчики из ночлежки и бомжи, пьянчужки и психи, они тоже толкутся на этом пятачке и, конечно, тоже привлекают к себе внимание. Но самой интересной можно назвать наиболее многочисленную группу: это люди определенного сорта, которых, наверное, и назвали бы «нормальными», хотя это совсем не так. У них нет настоящих недостатков – ни физических, ни психических, и тем не менее они навсегда исключены из обычных общественных отношений. Их дефекты можно распознать только со второго взгляда. У некоторых они совсем не видны, но зато явно чувствуются. В большинстве случаев речь идет о сниженном, не дотягивающем до среднестатистического интеллекте и полном отсутствии социальной адаптации. Совокупность этих особенностей обеспечивает невозможность задействовать таких особей. В этой группе есть экземпляры, у которых внешне имеются все необходимые задатки, и все-таки они за бортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17