Повинуюсь. Сегодня вечером придут ее коллеги по работе. Марианна работает в рекламном агентстве. Я еще незнаком с ее сотрудниками, но представляю их этакими бесшабашными людьми, которые со всеми на ты. Сейчас они проводят большую рекламную кампанию для сети ресторанов, торгующих бургерами. Очень важное задание, которое, как считает Марианна, может спасти агентство от надвигающегося банкротства. Сегодня вечером, как вы сами понимаете, мы подадим гамбургеры.
Готовим фарш и булочки с сезамом, режем кружочками лук, огурцы и помидоры, получая удовольствие от обилия техники на нашей кухне. Я пытаюсь объяснить Марианне, что у бумаг есть своя собственная жизнь. Она смеется. Я тоже смеюсь. Признаюсь, что мне кажется, будто бумаги, подобно сказочным существам, оживают, когда остаются одни. Они переворачиваются и тут же начинают плести заговор за спиной одного из собратьев. Марианна гладит меня по голове, как будто я пациент, состояние которого внушает опасения, и говорит: «Не мели чепуху».
Еще рано, для вечера все готово, составляющие гамбургеров уже в холодильнике, разложенные по мискам и тарелкам. В гостиной мы поставили длинный стол, накрыли скатертью и установили электрогриль. Марианна самозабвенно украшала стол атрибутами кампании по гамбургерам, принесенными с работы. Все настолько изысканно, что сразу же портится настроение. Но тем не менее, когда я убеждаюсь, что делать больше ничего не нужно и с мучительным видом смотрю на Марианну, меня, подобно лучу света в темноте, пронизывает желание оказаться с ней в постели. Она как раз в спальне. Прислонясь к дверному косяку, спрашиваю, как она на это смотрит. «Неплохо», – отвечает она.
«Неплохо, – думаю я, расстегивая брюки, – что значит „неплохо"? Близость мужа и жены в воскресенье после обеда – это неплохо? Может быть, энтузиазма должно быть чуточку больше? Или, по крайней мере, чуть меньше равнодушия, чем в „неплохо"?» Мне нравится тело Марианны, нравится его запах. Я люблю его ласкать, но сегодня оно почти неподвижно. Дело не в том, что она не умеет двигаться, я знаю, что случилось: у нее в голове крутятся гамбургеры. Спрашиваю, думает ли она о кампании. Спрашиваю сочувственно и с пониманием. «Да», – отвечает она, и мы говорим о ее работе. О ее надеждах, страхах, об агентстве, деньгах, коллегах, о том, что никто не знает, как все будет, и так далее и тому подобное. Наконец пора одеваться, скоро придут гости. Размышляю, не пропустить ли стаканчик, пока Марианна в ванной. Но если это сделать, то осадок от неудачной послеобеденной любви останется надолго.
Вечером чувствую себя безвозвратно зрелым и настроен меланхолично. Пью тяжелое французское красное вино, гораздо больше соответствующее ситуации, чем пиво «Ами», которое хлещут остальные.
Вернер, шеф Марианны, молодчик далеко за тридцать, черные волосы до плеч, загорелая кожа, положительное выражение лица – или так не говорят? – хочет назначить меня своим другом, по крайней мере на этот вечер. Я восхищаюсь его хорошим настроением, которое кажется абсолютно не наигранным. Как он может так веселиться, ведь он же по уши в долгах! В шутку он флиртует с Марианной, но на самом деле этот флирт направлен на меня, потому что Вернер все время старается, чтобы я всё видел. К десяти часам он пьян, но в этом нет ничего неприятного. Он садится рядом со мной, кладет руку мне на плечо и начинает звать меня «Томми».
– Боже мой, Томми! Неужели у себя в банке ты не можешь раздобыть для нас пару миллионов? И тебе тоже перепадет тысчонка-другая!
Дикое ржание остальных. Объясняю, что я не вхожу в число тех сотрудников банка, которые выдают деньги. Я, скорее, тот, кто забирает их обратно. Вернер снимает руку с моего плеча, кажется, он протрезвел.
– Так чем же ты там занимаешься?
– Работа с проблемными клиентами. – Объясняю, хотя и без шокирующих подробностей. Не хочу отбирать у него надежду на благополучный исход, хотя бы ради Марианны. Замечаю, что он решил не позволять никаким обстоятельствам испортить себе настроение. Выпивает еще одно пиво, просит сделать еще один гамбургер. Он все время наталкивается на своих коллег и поднимает тосты за меня: «За хозяина!»
К половине двенадцатого он снова пьян, но теперь уже это неприятно. Вытаскивает кошелек и швыряет его на стол. Заявляет, что не хочет иметь долгов в доме банкира. Это опасно, ведь я могу потребовать потраченное обратно, призвав судебного исполнителя. Сначала все смеются, но потом понимают, что он это серьезно. Его пытаются унять, но безрезультатно. Настроение падет, все пытаются вежливостью спасти то, что спасти уже невозможно. Вернер лопочет, что пошутить может каждый. Все засобирались домой. Вернер прощается с Марианной, изображая бурный восторг. В мою сторону он делает несколько движений, как боксер на ринге, качается, спотыкается об ящик с обувью. Растянулся во всю длину в прихожей. Сотрудники помогают ему встать, неприятный, обидный смех. Наконец все вышли.
Мы наводим порядок. Марианна борется со слезами. Во мне кипит злость, потому что я знаю, что она обвиняет во всем меня. Но я так ничего и не сказал, и позже мы тоже не проронили об этом ни слова.
11
Когда, например, я смотрю на своего друга Маркуса, то ощущаю беспокойство. В его положении я бы, наверное, крутился, как уж на сковородке, хотя, если находишься в трудной ситуации, обстоятельства, как правило, не кажутся безысходными. Во время описи имущества удивительно именно то, что люди в самом отчаянном положении испытывают настолько радужные надежды, что от них начинает кружиться голова.
С другой стороны, парой тысяч в месяц меньше или больше – кого это сильно задевает? Только тех, у кого в кармане ни гроша. Как, например, у моего друга Маркуса, который тоже является клиентом нашего банка. Маркус пишет сценарии, но до сих пор не продал ни одного. Мне нравится то, что он делает. Кроме того, он пытается подработать еще и как журналист, но безуспешно. Меня преследует кошмар, мне кажется, что однажды на моем столе окажется его дело и мне придется обрушиться на Маркуса со всей возможной жестокостью и всего-то из-за смешной суммы в десять или двадцать тысяч марок – о большем просто не может быть и речи. В действительности я, естественно, делаю все возможное, чтобы до этого ни в коем случае не дошло. Я постоянно одалживаю этой старой заднице деньги, которые он никогда не возвращает. Две недели назад тысячу, на прошлой неделе две тысячи, два месяца назад пять тысяч. И ни разу он не отдал мне даже марки. Несмотря на это, я никогда не сделаю ничего, что может ему повредить, ведь я его так давно знаю.
Шельмец это прекрасно понимает. Он ухмыляется и говорит: «Слушай, я хочу слетать с Петрой в Гонконг. У нее деньги есть, а я совсем на мели. Ты же про мои дела всё знаешь. Пять тысяч до осени? О'кей?» Ну и что мне делать? Логично! Даю ему пять тысяч. Бог с ним! Сегодня мы договорились вместе пообедать, но не точно, он не был уверен, что найдет время. Как раз сейчас он очень занят: разводится. Не с Петрой, это его подружка. С Бабс, это его жена. Я даже думать себе запрещаю, во что это для него – для меня – выльется. Иначе просто завоешь. Ведь она его уничтожит.
Встретиться мы с Маркусом договорились в «Караваджо», модном итальянском ресторане, в котором деловые люди обмывают свои сделки, а дамы (которые могут себе это позволить), купив что-нибудь от Гуччи, Ланга, Версаче и так далее, едят gamberoni aglio olio е peperoncino , запивая бокалом белого «Лакрима Кристи» или чем-нибудь в этом роде.
Когда я вхожу, Маркуса еще нет. Подхожу к нашему постоянному месту – столику на двоих. Наши с ним обеды – это ритуал, который мы совершаем с большими перерывами. Мы всегда говорим о высоких материях, о жизни как таковой, если можно так выразиться. Сейчас снова возникла потребность в такой встрече, из-за развода с Бабс, естественно. На прошлой неделе она с подругой вернулась из отпуска. Он встретил ее на вокзале, что нельзя было рассматривать как проявление заботы, и она это прекрасно понимала. Просто Маркус не выдержал, не стал дожидаться, пока она вернется домой, – так торопился сообщить, что изменил ей.
Сюрпризом этот факт не оказался. Уже несколько недель назад он познакомился с некой киношной дамой, с которой собирался снимать документальный фильм, уж не знаю о чем. Она ему понравилась. Это я понял по тому, каким тоном он рассказывал, что из этого ничего не получится. Я тут же уверился, что получится все, но только в том случае, если он примет окончательное решение расторгнуть свой брак. На прошлой неделе, когда Бабс была в отъезде, я не слышал его всего три дня. А потом он позвонил. Я спросил:
– Ну и что из этого вышло?
– А что должно было выйти?
– И все-таки?
– Дикие ночи с фрау Бергер.
Он это сделал, и поскольку у него все получилось, то он бросился на вокзал к своей дорогой супруге, чтобы рассказать как можно скорее. В своем повествовании он все время употреблял выражения типа «очистить помещение», «не путать Божий дар с яичницей», «расставить все точки над i» и так далее.
Бабс отреагировала без сцен. Маркус был удивлен: «Дело одной минуты. Я рассказал, что по уши влюблен в Петру, а она сказала, что тогда нужно развестись».
Но на этом дело не закончилось. Именно поэтому мы и встречаемся сегодня. Оказалось, что следующую ночь Бабс провела у своего любовника, существование которого до сих пор отрицала, а Маркус пошел к Петре, при этом оба, и Маркус и Бабс, покидая семейное гнездышко, вели себя как влюбленные супруги, отправляющиеся на работу: «Ты не видела мой ключ?» – «Не забудь надеть пиджак». – «Когда вернешься?» – «Целую». – «Пока».
Но, видимо, что-то у Бабс с ее любимым не заладилось, потому что уже на следующий день она позвонила Маркусу и заявила: «Теперь ты пожалеешь, что вообще родился на свет. Будь к этому готов».
Угроза касалась машины, фиата «Панда», принадлежащего им обоим. Маркус говорил, что как-нибудь они с этим разберутся.
– Она отберет у тебя всё . Ты ее унизил, – говорю я, как только Маркус пришел и сел рядом со мной.
– Тра-ля-ля, – отвечает он.
С отсутствующим видом он водит пальцем по краю своего пока еще пустого бокала. Похоже, что уже достаточно принял.
– Томас, мне нужен твой совет. Что мне теперь делать?
Он начинает рассказывать о себе и Бабс. В постели с ней больше ничего не получается. Недавно они попытались переспать после многочасовой ссоры. Раньше после диких свар у них был самый хороший секс, а в этот раз он даже не смог занять боевую позицию. Ситуация оказалась крайне неприятной. Он все время думал о Петре. Тело Бабс его нисколько не волновало. Конечно, для брака это не главное, но он задумался: и вот так состариться? Именно так ?
С Петрой же все было по-другому. Он даже не мог поверить, что с ним могло произойти такое. Он думал, что подобные вещи уже не для него. Прошло целых четыре года с тех пор, как он был влюблен по-настоящему.
– Почему я не могу быть действительно счастлив?
Периодически я вставляю «мгм», «ясное дело» и «логично», но не очень понимаю, о чем он говорит. Во-первых, я не понимаю, чего он хочет от меня . Естественно, я его друг, поэтому обязан слушать. Но вот что он пытается мне сказать? Сконцентрироваться сложно. В конце концов, у нас с Марианной немногим лучше. Интересно то, что Бабс не устраивала сцен. Боюсь, что с Марианной бы так не вышло.
12
В доме Шварцев приподнятое настроение. Марианна принесла с работы «Пипер Хайдзик» с красной этикеткой. Она получила повышение и теперь является менеджером проекта великого наступления гамбургеров. Мы принимаем горячую ванну, запивая ее шампанским. А потом занимаемся любовью. Дьявольски хорошо!
Марианна с раскрасневшимися щеками рассказывает, как Вернер, шеф, вызвал ее к себе и сообщил, что извиняться не в его правилах, но она должна знать, что эта история никоим образом не отразится на рабочих отношениях. А потом спросил, не хочет ли она взять на себя обязанности руководителя проекта по гамбургерам.
Марианна согласилась сразу. Какой успех! Всего год назад она начала работать в агентстве в качестве ассистентки, тогда она занималась кофеварками и телефонами, а теперь руководит проектом, да еще настолько важным для фирмы.
Говорю, что это на самом деле очень удивительно, потому что, как она сама рассказывала, от успеха этого проекта зависит, выживет ли агентство.
– Удивительно? Почему удивительно?
Марианна чуть ли не кричит. Сразу же понимаю, что совершил фатальную, непоправимую ошибку. Мои сомнения (так она считает) доказывают мою уверенность в том, что она не доросла до такого задания.
– Да ты что! Конечно доросла!
– Это могло прийти в голову только мужчине! Такому, как ты!
– Да ты сама подумай! Твой Вернер вел себя в у нас в квартире как пьяная горилла! Он отдает тебе в руки проект, потому что знает, что он провалится. Вернер-то выкарабкается, а вот ты со своей гамбургеровой атакой – в глубокую лужу!
– Ты болен. У тебя мания преследования. Я на полном серьезе задаю себе вопрос, как ты еще справляешься с работой. Наверное, тебя мучает совесть, ведь ты сталкиваешь всех этих людей в пропасть.
– Я никого не сталкиваю в пропасть. Люди, против которых я действую, давно уже в пропасти. Я не имею к этому никакого отношения. Я только выполняю принятые другими решения. А вот Вернер – это настоящий отстой. Сама же видела, как он себя вел. Не думаешь же ты, что он настолько лоялен?
– Понятия не имею, о чем ты говоришь!
Боже мой! И как я сразу не додумался!
– У тебя с ним что-то есть!
Смотрит ошарашенно. Не говорит ни слова.
– Признайся, что у тебя с ним что-то есть! Говори!
– У тебя не все дома!
– То-то он тут весь вечер от тебя не отлипал, я ведь не слепой!
– Но ведь еще несколько дней назад ты сам говорил, что это он делал из-за тебя!
– Твой дурацкий смех доказывает, что я прав!
– Ты несешь чушь! У тебя приступ!
Она начинает выть, вскакивает, заворачивается в простыню, как будто я больше не имею права видеть ее голой, хотя мы только что были близки. Несется в ванную и закрывается на задвижку.
О, как я это ненавижу! Вытаскиваю из-под кровати свою книгу «Сегодня великолепный день» и ищу что-нибудь подходящее. «Прими твердое, окончательное решение вдвое увеличить воодушевление, с которым ты относишься к жизни. Сделай это прямо сегодня».
Подступает жалость. Я уверен, что Вернер оставит Марианну с носом. Сначала она из чувства благодарности прыгнет к нему в постель, если до сих пор еще этого не сделала, а потом провалит свой идиотский проект, потому что у нее нет ни одного шанса его не провалить.
Позже пьяная Марианна сидит с ногами на диване в гостиной, в руках у нее почти пустая бутылка из-под шампанского. Я сижу за столом и изучаю состояние своего банковского счета.
– У меня ничего нет с Вернером.
Тяну время, а потом все-таки произношу:
– Я тебе верю.
У меня серьезные сомнения в том, что ей можно верить. Странно, но никогда еще меня не занимал вопрос о том, что Марианна может мне изменять. А теперь вот она, эта проблема.
– Просто я за тебя переживаю.
– Напрасно, Том. Не стоит.
13
Входит Бельман и спрашивает, не пойду ли я с ним в «Леманс». Если быть точным, он распахивает дверь и кричит: «Заканчивай работу, Шварц! Сегодня был такой длинный день! Пойдем пропустим пару стаканчиков „Гиннесса", приглашаю!»
Не понимаю причин его хорошего настроения. Это же Бельман, который постоянно ходит по коридорам с озабоченным видом. Получил повышение? Приглашает меня на пиво, чтобы отпраздновать получение моего места? Нет, настолько непорядочным я его не считаю. Он, скорее, из тех, кто в подобной ситуации будет носиться со своим чувством вины, похудеет. Он бы бросил пить, но уж ни в коем случае не начал бы. В его приглашении столько энтузиазма, что я не могу отказаться. Ведь испорчу ему всю игру. Кроме того, мысль о том, что я смогу постоять у стойки в «Лемансе» и надраться, совсем не кажется неприятной. Бросаю на стол калькулятор, с помощью которого изводил себя, сидя над бумагами Козика, хватаю пиджак и мы уходим. Пять часов. Мадам Фаруш еще на месте. Говорю быстро, чтобы она не успела задать вопросов: «Уезжаю на встречу. Сегодня больше не вернусь».
Какой воздух на свободе! Что за погода на улице! Обо всем этом и не помнишь, торча целый день в кабинете. Чувствую себя абсолютно раскрепощенным, сильно ударяю Бельмана ладонью между лопаток, так что ему, старому иуде, становится больно. Ему же первому будет выгодно, если со мной что-нибудь, скажем так, произойдет.
Размышляю, не сообщить ли ему это без обиняков, но все-таки молчу, потому что он не из тех, кого можно вызвать на откровенность. Он будет толочь воду в ступе – «да никогда в жизни» и тому подобное, – а потом мне самому будет противно. Он же отнесется к моим словам как к разрешению подставить мне подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Готовим фарш и булочки с сезамом, режем кружочками лук, огурцы и помидоры, получая удовольствие от обилия техники на нашей кухне. Я пытаюсь объяснить Марианне, что у бумаг есть своя собственная жизнь. Она смеется. Я тоже смеюсь. Признаюсь, что мне кажется, будто бумаги, подобно сказочным существам, оживают, когда остаются одни. Они переворачиваются и тут же начинают плести заговор за спиной одного из собратьев. Марианна гладит меня по голове, как будто я пациент, состояние которого внушает опасения, и говорит: «Не мели чепуху».
Еще рано, для вечера все готово, составляющие гамбургеров уже в холодильнике, разложенные по мискам и тарелкам. В гостиной мы поставили длинный стол, накрыли скатертью и установили электрогриль. Марианна самозабвенно украшала стол атрибутами кампании по гамбургерам, принесенными с работы. Все настолько изысканно, что сразу же портится настроение. Но тем не менее, когда я убеждаюсь, что делать больше ничего не нужно и с мучительным видом смотрю на Марианну, меня, подобно лучу света в темноте, пронизывает желание оказаться с ней в постели. Она как раз в спальне. Прислонясь к дверному косяку, спрашиваю, как она на это смотрит. «Неплохо», – отвечает она.
«Неплохо, – думаю я, расстегивая брюки, – что значит „неплохо"? Близость мужа и жены в воскресенье после обеда – это неплохо? Может быть, энтузиазма должно быть чуточку больше? Или, по крайней мере, чуть меньше равнодушия, чем в „неплохо"?» Мне нравится тело Марианны, нравится его запах. Я люблю его ласкать, но сегодня оно почти неподвижно. Дело не в том, что она не умеет двигаться, я знаю, что случилось: у нее в голове крутятся гамбургеры. Спрашиваю, думает ли она о кампании. Спрашиваю сочувственно и с пониманием. «Да», – отвечает она, и мы говорим о ее работе. О ее надеждах, страхах, об агентстве, деньгах, коллегах, о том, что никто не знает, как все будет, и так далее и тому подобное. Наконец пора одеваться, скоро придут гости. Размышляю, не пропустить ли стаканчик, пока Марианна в ванной. Но если это сделать, то осадок от неудачной послеобеденной любви останется надолго.
Вечером чувствую себя безвозвратно зрелым и настроен меланхолично. Пью тяжелое французское красное вино, гораздо больше соответствующее ситуации, чем пиво «Ами», которое хлещут остальные.
Вернер, шеф Марианны, молодчик далеко за тридцать, черные волосы до плеч, загорелая кожа, положительное выражение лица – или так не говорят? – хочет назначить меня своим другом, по крайней мере на этот вечер. Я восхищаюсь его хорошим настроением, которое кажется абсолютно не наигранным. Как он может так веселиться, ведь он же по уши в долгах! В шутку он флиртует с Марианной, но на самом деле этот флирт направлен на меня, потому что Вернер все время старается, чтобы я всё видел. К десяти часам он пьян, но в этом нет ничего неприятного. Он садится рядом со мной, кладет руку мне на плечо и начинает звать меня «Томми».
– Боже мой, Томми! Неужели у себя в банке ты не можешь раздобыть для нас пару миллионов? И тебе тоже перепадет тысчонка-другая!
Дикое ржание остальных. Объясняю, что я не вхожу в число тех сотрудников банка, которые выдают деньги. Я, скорее, тот, кто забирает их обратно. Вернер снимает руку с моего плеча, кажется, он протрезвел.
– Так чем же ты там занимаешься?
– Работа с проблемными клиентами. – Объясняю, хотя и без шокирующих подробностей. Не хочу отбирать у него надежду на благополучный исход, хотя бы ради Марианны. Замечаю, что он решил не позволять никаким обстоятельствам испортить себе настроение. Выпивает еще одно пиво, просит сделать еще один гамбургер. Он все время наталкивается на своих коллег и поднимает тосты за меня: «За хозяина!»
К половине двенадцатого он снова пьян, но теперь уже это неприятно. Вытаскивает кошелек и швыряет его на стол. Заявляет, что не хочет иметь долгов в доме банкира. Это опасно, ведь я могу потребовать потраченное обратно, призвав судебного исполнителя. Сначала все смеются, но потом понимают, что он это серьезно. Его пытаются унять, но безрезультатно. Настроение падет, все пытаются вежливостью спасти то, что спасти уже невозможно. Вернер лопочет, что пошутить может каждый. Все засобирались домой. Вернер прощается с Марианной, изображая бурный восторг. В мою сторону он делает несколько движений, как боксер на ринге, качается, спотыкается об ящик с обувью. Растянулся во всю длину в прихожей. Сотрудники помогают ему встать, неприятный, обидный смех. Наконец все вышли.
Мы наводим порядок. Марианна борется со слезами. Во мне кипит злость, потому что я знаю, что она обвиняет во всем меня. Но я так ничего и не сказал, и позже мы тоже не проронили об этом ни слова.
11
Когда, например, я смотрю на своего друга Маркуса, то ощущаю беспокойство. В его положении я бы, наверное, крутился, как уж на сковородке, хотя, если находишься в трудной ситуации, обстоятельства, как правило, не кажутся безысходными. Во время описи имущества удивительно именно то, что люди в самом отчаянном положении испытывают настолько радужные надежды, что от них начинает кружиться голова.
С другой стороны, парой тысяч в месяц меньше или больше – кого это сильно задевает? Только тех, у кого в кармане ни гроша. Как, например, у моего друга Маркуса, который тоже является клиентом нашего банка. Маркус пишет сценарии, но до сих пор не продал ни одного. Мне нравится то, что он делает. Кроме того, он пытается подработать еще и как журналист, но безуспешно. Меня преследует кошмар, мне кажется, что однажды на моем столе окажется его дело и мне придется обрушиться на Маркуса со всей возможной жестокостью и всего-то из-за смешной суммы в десять или двадцать тысяч марок – о большем просто не может быть и речи. В действительности я, естественно, делаю все возможное, чтобы до этого ни в коем случае не дошло. Я постоянно одалживаю этой старой заднице деньги, которые он никогда не возвращает. Две недели назад тысячу, на прошлой неделе две тысячи, два месяца назад пять тысяч. И ни разу он не отдал мне даже марки. Несмотря на это, я никогда не сделаю ничего, что может ему повредить, ведь я его так давно знаю.
Шельмец это прекрасно понимает. Он ухмыляется и говорит: «Слушай, я хочу слетать с Петрой в Гонконг. У нее деньги есть, а я совсем на мели. Ты же про мои дела всё знаешь. Пять тысяч до осени? О'кей?» Ну и что мне делать? Логично! Даю ему пять тысяч. Бог с ним! Сегодня мы договорились вместе пообедать, но не точно, он не был уверен, что найдет время. Как раз сейчас он очень занят: разводится. Не с Петрой, это его подружка. С Бабс, это его жена. Я даже думать себе запрещаю, во что это для него – для меня – выльется. Иначе просто завоешь. Ведь она его уничтожит.
Встретиться мы с Маркусом договорились в «Караваджо», модном итальянском ресторане, в котором деловые люди обмывают свои сделки, а дамы (которые могут себе это позволить), купив что-нибудь от Гуччи, Ланга, Версаче и так далее, едят gamberoni aglio olio е peperoncino , запивая бокалом белого «Лакрима Кристи» или чем-нибудь в этом роде.
Когда я вхожу, Маркуса еще нет. Подхожу к нашему постоянному месту – столику на двоих. Наши с ним обеды – это ритуал, который мы совершаем с большими перерывами. Мы всегда говорим о высоких материях, о жизни как таковой, если можно так выразиться. Сейчас снова возникла потребность в такой встрече, из-за развода с Бабс, естественно. На прошлой неделе она с подругой вернулась из отпуска. Он встретил ее на вокзале, что нельзя было рассматривать как проявление заботы, и она это прекрасно понимала. Просто Маркус не выдержал, не стал дожидаться, пока она вернется домой, – так торопился сообщить, что изменил ей.
Сюрпризом этот факт не оказался. Уже несколько недель назад он познакомился с некой киношной дамой, с которой собирался снимать документальный фильм, уж не знаю о чем. Она ему понравилась. Это я понял по тому, каким тоном он рассказывал, что из этого ничего не получится. Я тут же уверился, что получится все, но только в том случае, если он примет окончательное решение расторгнуть свой брак. На прошлой неделе, когда Бабс была в отъезде, я не слышал его всего три дня. А потом он позвонил. Я спросил:
– Ну и что из этого вышло?
– А что должно было выйти?
– И все-таки?
– Дикие ночи с фрау Бергер.
Он это сделал, и поскольку у него все получилось, то он бросился на вокзал к своей дорогой супруге, чтобы рассказать как можно скорее. В своем повествовании он все время употреблял выражения типа «очистить помещение», «не путать Божий дар с яичницей», «расставить все точки над i» и так далее.
Бабс отреагировала без сцен. Маркус был удивлен: «Дело одной минуты. Я рассказал, что по уши влюблен в Петру, а она сказала, что тогда нужно развестись».
Но на этом дело не закончилось. Именно поэтому мы и встречаемся сегодня. Оказалось, что следующую ночь Бабс провела у своего любовника, существование которого до сих пор отрицала, а Маркус пошел к Петре, при этом оба, и Маркус и Бабс, покидая семейное гнездышко, вели себя как влюбленные супруги, отправляющиеся на работу: «Ты не видела мой ключ?» – «Не забудь надеть пиджак». – «Когда вернешься?» – «Целую». – «Пока».
Но, видимо, что-то у Бабс с ее любимым не заладилось, потому что уже на следующий день она позвонила Маркусу и заявила: «Теперь ты пожалеешь, что вообще родился на свет. Будь к этому готов».
Угроза касалась машины, фиата «Панда», принадлежащего им обоим. Маркус говорил, что как-нибудь они с этим разберутся.
– Она отберет у тебя всё . Ты ее унизил, – говорю я, как только Маркус пришел и сел рядом со мной.
– Тра-ля-ля, – отвечает он.
С отсутствующим видом он водит пальцем по краю своего пока еще пустого бокала. Похоже, что уже достаточно принял.
– Томас, мне нужен твой совет. Что мне теперь делать?
Он начинает рассказывать о себе и Бабс. В постели с ней больше ничего не получается. Недавно они попытались переспать после многочасовой ссоры. Раньше после диких свар у них был самый хороший секс, а в этот раз он даже не смог занять боевую позицию. Ситуация оказалась крайне неприятной. Он все время думал о Петре. Тело Бабс его нисколько не волновало. Конечно, для брака это не главное, но он задумался: и вот так состариться? Именно так ?
С Петрой же все было по-другому. Он даже не мог поверить, что с ним могло произойти такое. Он думал, что подобные вещи уже не для него. Прошло целых четыре года с тех пор, как он был влюблен по-настоящему.
– Почему я не могу быть действительно счастлив?
Периодически я вставляю «мгм», «ясное дело» и «логично», но не очень понимаю, о чем он говорит. Во-первых, я не понимаю, чего он хочет от меня . Естественно, я его друг, поэтому обязан слушать. Но вот что он пытается мне сказать? Сконцентрироваться сложно. В конце концов, у нас с Марианной немногим лучше. Интересно то, что Бабс не устраивала сцен. Боюсь, что с Марианной бы так не вышло.
12
В доме Шварцев приподнятое настроение. Марианна принесла с работы «Пипер Хайдзик» с красной этикеткой. Она получила повышение и теперь является менеджером проекта великого наступления гамбургеров. Мы принимаем горячую ванну, запивая ее шампанским. А потом занимаемся любовью. Дьявольски хорошо!
Марианна с раскрасневшимися щеками рассказывает, как Вернер, шеф, вызвал ее к себе и сообщил, что извиняться не в его правилах, но она должна знать, что эта история никоим образом не отразится на рабочих отношениях. А потом спросил, не хочет ли она взять на себя обязанности руководителя проекта по гамбургерам.
Марианна согласилась сразу. Какой успех! Всего год назад она начала работать в агентстве в качестве ассистентки, тогда она занималась кофеварками и телефонами, а теперь руководит проектом, да еще настолько важным для фирмы.
Говорю, что это на самом деле очень удивительно, потому что, как она сама рассказывала, от успеха этого проекта зависит, выживет ли агентство.
– Удивительно? Почему удивительно?
Марианна чуть ли не кричит. Сразу же понимаю, что совершил фатальную, непоправимую ошибку. Мои сомнения (так она считает) доказывают мою уверенность в том, что она не доросла до такого задания.
– Да ты что! Конечно доросла!
– Это могло прийти в голову только мужчине! Такому, как ты!
– Да ты сама подумай! Твой Вернер вел себя в у нас в квартире как пьяная горилла! Он отдает тебе в руки проект, потому что знает, что он провалится. Вернер-то выкарабкается, а вот ты со своей гамбургеровой атакой – в глубокую лужу!
– Ты болен. У тебя мания преследования. Я на полном серьезе задаю себе вопрос, как ты еще справляешься с работой. Наверное, тебя мучает совесть, ведь ты сталкиваешь всех этих людей в пропасть.
– Я никого не сталкиваю в пропасть. Люди, против которых я действую, давно уже в пропасти. Я не имею к этому никакого отношения. Я только выполняю принятые другими решения. А вот Вернер – это настоящий отстой. Сама же видела, как он себя вел. Не думаешь же ты, что он настолько лоялен?
– Понятия не имею, о чем ты говоришь!
Боже мой! И как я сразу не додумался!
– У тебя с ним что-то есть!
Смотрит ошарашенно. Не говорит ни слова.
– Признайся, что у тебя с ним что-то есть! Говори!
– У тебя не все дома!
– То-то он тут весь вечер от тебя не отлипал, я ведь не слепой!
– Но ведь еще несколько дней назад ты сам говорил, что это он делал из-за тебя!
– Твой дурацкий смех доказывает, что я прав!
– Ты несешь чушь! У тебя приступ!
Она начинает выть, вскакивает, заворачивается в простыню, как будто я больше не имею права видеть ее голой, хотя мы только что были близки. Несется в ванную и закрывается на задвижку.
О, как я это ненавижу! Вытаскиваю из-под кровати свою книгу «Сегодня великолепный день» и ищу что-нибудь подходящее. «Прими твердое, окончательное решение вдвое увеличить воодушевление, с которым ты относишься к жизни. Сделай это прямо сегодня».
Подступает жалость. Я уверен, что Вернер оставит Марианну с носом. Сначала она из чувства благодарности прыгнет к нему в постель, если до сих пор еще этого не сделала, а потом провалит свой идиотский проект, потому что у нее нет ни одного шанса его не провалить.
Позже пьяная Марианна сидит с ногами на диване в гостиной, в руках у нее почти пустая бутылка из-под шампанского. Я сижу за столом и изучаю состояние своего банковского счета.
– У меня ничего нет с Вернером.
Тяну время, а потом все-таки произношу:
– Я тебе верю.
У меня серьезные сомнения в том, что ей можно верить. Странно, но никогда еще меня не занимал вопрос о том, что Марианна может мне изменять. А теперь вот она, эта проблема.
– Просто я за тебя переживаю.
– Напрасно, Том. Не стоит.
13
Входит Бельман и спрашивает, не пойду ли я с ним в «Леманс». Если быть точным, он распахивает дверь и кричит: «Заканчивай работу, Шварц! Сегодня был такой длинный день! Пойдем пропустим пару стаканчиков „Гиннесса", приглашаю!»
Не понимаю причин его хорошего настроения. Это же Бельман, который постоянно ходит по коридорам с озабоченным видом. Получил повышение? Приглашает меня на пиво, чтобы отпраздновать получение моего места? Нет, настолько непорядочным я его не считаю. Он, скорее, из тех, кто в подобной ситуации будет носиться со своим чувством вины, похудеет. Он бы бросил пить, но уж ни в коем случае не начал бы. В его приглашении столько энтузиазма, что я не могу отказаться. Ведь испорчу ему всю игру. Кроме того, мысль о том, что я смогу постоять у стойки в «Лемансе» и надраться, совсем не кажется неприятной. Бросаю на стол калькулятор, с помощью которого изводил себя, сидя над бумагами Козика, хватаю пиджак и мы уходим. Пять часов. Мадам Фаруш еще на месте. Говорю быстро, чтобы она не успела задать вопросов: «Уезжаю на встречу. Сегодня больше не вернусь».
Какой воздух на свободе! Что за погода на улице! Обо всем этом и не помнишь, торча целый день в кабинете. Чувствую себя абсолютно раскрепощенным, сильно ударяю Бельмана ладонью между лопаток, так что ему, старому иуде, становится больно. Ему же первому будет выгодно, если со мной что-нибудь, скажем так, произойдет.
Размышляю, не сообщить ли ему это без обиняков, но все-таки молчу, потому что он не из тех, кого можно вызвать на откровенность. Он будет толочь воду в ступе – «да никогда в жизни» и тому подобное, – а потом мне самому будет противно. Он же отнесется к моим словам как к разрешению подставить мне подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17