Но воровать!… – негодует белобрысый Маргарито.
Сначала столь убедительный довод ни у кого не вызывает возражений. Наступает короткая пауза. Затем, подумав, слово берет какой-то полковник:
– По правде сказать, все зависит от обстоятельств. Не скрою, я и сам воровал. И, сдается мне, что все, кто ни едет с нами, делали то же самое.
– Ух, какие швейные машины стащил я в Мехико! – вдохновенно подхватывает некий майор. – Заработал на них пятьсот песо: за каждую брал, самое малое, полсотни сентаво.
– А я в Сакатекасе угнал несколько лошадей, да таких, что сам себе сказал: «Ну, Паскуаль Мата, после этого дела ты уж обязательно деньжонками разживешься. До самой смерти нужды ни в чем знать не будешь», – возвысил голос беззубый, убеленный сединами капитан. – Да вот беда, приглянулись мои лошадки генералу Лимону, он их у меня и отобрал.
– Ладно, не буду врать. Я тоже воровал, – сознался белобрысый Маргарит – Но тут мои товарищи, пусть они скажут, много ли капитала я скопил. Такой уж я человек – люблю все подчистую с друзьями просаживать. Мне куда приятней самому выпить да за приятеля заплатить, чем каждое сентаво домой старухе посылать.
Разговор на тему «я украл» кажется неисчерпаемым, но сразу же идет на убыль, как только появляются карты, на которые генералы и офицеры слетаются, как мошкара на свет. Игра быстро всех захватывает, страсти накаляются, и вот уже вокруг воцаряется атмосфера казармы, тюрьмы, публичного дома и даже воровского притона.
Перекрывая шум, из соседнего вагона доносится: «Сеньоры, па станции Силао приличный на вид мужчина украл у меня чемодан…»
Улицы Агуаскальентес превратились в помойную яму. Словно пчелы у летки улья, люди в форме цвета хаки толпились у дверей ресторанов, харчевен и постоялых дворов, у выставленных на открытом воздухе столов и лотков с едой, на которых рядом с миской прогорклых шкварок высились горы грязных сыров.
Запах жареного пробудил аппетит у Деметрио и его" свиты. Все ввалились в харчевню. Растрепанная безобразная старуха подала им в глиняных мисках крепко наперченный жидкий бульон, где красовались свиные кости, и положила на стол три жесткие подгоревшие лепешки. Каждая порция обошлась в два песо, но тотчас после обеда Панкрасио заявил друзьям, что хочет есть еще пуще прежнего.
– А теперь, – скомандовал Деметрио, – идем за инструкциями к генералу Натере.
И они двинулись по улице к дому, где разместился командующий Северной армией.
На одном из перекрестков путь им преградила возбужденная толпа. В центре ее какой-то человек тонко и гнусаво выкрикивал нечто, похожее на молитву. Деметрио и его спутники протиснулись вперед и увидели мужчину в белых штанах и рубахе, без устали и без передышки твердившего, как пономарь: «Всех добрых католиков, которые смиренно вознесут эту молитву Иисусу Христу, господу нашему распятому, минуют беды, чума, война и голод».
– Это уж наверняка! – усмехнулся Деметрио.
Мужчина размахивал над головой пачкой листков, зажатой в руке, и вопил:
– Пятьдесят сентаво молитва Христу распятому; пятьдесят сентаво…
Потом он нагибался, скрываясь на миг из виду, и вновь распрямлялся, держа в руке змеиный зуб, сушеную морскую звезду или рыбий скелет. И так же монотонно принимался расхваливать целебные свойства и удивительные достоинства каждой из этих редкостей.
Перепел, не доверявший врачебным талантам Венансио, попросил продавца выдать ему зуб; белобрысый Маргарито купил черную косточку неизвестного плода, обладающую свойством охранять владельца от молнии и вообще от любой напасти; Анастасио Монтаньес обзавелся молитвой Христу распятому, которую аккуратно сложил и набожно спрятал за пазуху.
– Борьба продолжается, и это так же верно, друг, как то, что есть бог. Теперь Вилья против Каррансы! – сказал Натера.
Деметрио промолчал и лишь широко раскрыл глаза, словно ожидая дальнейших разъяснений.
– Это значит. – продолжал Натера, – что учредительное собрание не признает Каррансу верховным главнокомандующим и выберет временного президента республики. Понятно, друг?
Деметрио утвердительно кивнул.
– Что вы на это скажете? – спросил Натера.
Деметрио пожал плечами.
– Как я понимаю, речь идет о том, чтобы сражаться и дальше. Ладно, будем драться. Вы же знаете, генерал, за мной дело не станет.
– Хорошо. А на чьей все-таки вы стороне?
Деметрио, растерявшись, оторопело теребил волосы.
– Знаете, лучше не задавайте мне вопросов – я ведь не школьник. Орленка, что у меня на шляпе, вы сами мне дали. Значит, вам нужно только сказать: «Деметрио, делай то-то и то-то». И кончен разговор!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
«Эль Пасо, Техас, 16 мая 1015 г.
Многоуважаемый Венансио!
Наконец-то у меня появилась возможность ответить на ваше любезное письмо от января сего года. Я не сделал этого раньше лишь потому, что был целиком поглощен своими профессиональными обязанностями: как вам известно, в декабре минувшего года я получил диплом. Искренне скорблю о гибели Панкрасио и Сала, хотя и не удивляюсь, что они взялись за ножи и прикончили друг друга, – во всем виноваты карты. А жаль: это были настоящие храбрецы! От души досадую, что не могу написать белобрысому Маргарито и выразить ему мои самые горячие поздравления по случаю наиблагороднейшего и наипрекраснейшего поступка всей его жизни, то бишь самоубийства.
Мне кажется, друг мой Венансио, что здесь, в Соединенных Штатах, вам вряд ли удастся получить столь желанный для вас диплом врача, даже если вы скопили достаточно золота и серебра, чтобы купить его. Я питаю к вам, Венансио, неподдельное уважение и убежден, что вы достойны лучшей участи. Поэтому мне пришла мысль, которая, насколько я понимаю, отвечает нашим взаимным интересам и вашему законному стремлению изменить свое общественное положение. Став компаньонами, мы с вами могли бы взяться за одно весьма выгодное дело. Правда, в настоящий момент я не располагаю свободными средствами: все, что у меня было, ушло на учение и диплом. Зато у меня есть кое-что поважнее денег: я отлично знаю местные условия, потребности и возможности. Мы могли бы открыть ресторан с мексиканской кухней. Хозяином его числились бы вы, а прибыль мы делили бы между собой в конце каждого месяца. Это позволило бы осуществить то, что выгодно нам обоим – изменить ваше социальное положение. Мне помнится, вы недурно владеете гитарой; поэтому полагаю, что с помощью моих рекомендаций и ваших музыкальных способностей мы добьемся принятия вас в члены «Salvation Army» Армия спасения (англ.).
, весьма солидной организации, принадлежность к которой придала бы вам вес в обществе.
Отбросьте колебания, дорогой Венансио, приезжайте сюда с вашими капиталами, и мы с вами разбогатеем в самый короткий срок. Передайте, пожалуйста, сердечный привет от меня генералу, Анастасио и остальным друзьям.
С уважением
Ваш друг
Луис Сервантес».
В сотый раз перечитав письмо, Венансио со вздохом повторил:
– Ишь, барчук! Сумел-таки устроиться.
– А вот у меня никак в голове не укладывается, почему мы все еще должны драться, – отозвался Анастасио Монтаньес. – Разве с федералистами не покончено?
Генерал и Венансио ничего не ответили, но слова эти крепко запали в их неповоротливый мозг и, казалось, стучали там, словно молот о наковальню.
Понурые и задумчивые, ехали они на своих мулах, широким шагом поднимавшихся в гору. Взволнованный Анастасио настойчиво обращал свой вопрос к другим солдатам, но те лишь потешались над его наивностью. К чему тогда винтовка в руках да набитые патронами подсумки, как не для того, чтобы драться? С кем? За кого? А вот это – дело десятое.
Тучи пыли, взбитой копытами, плыли по обе стороны дороги над вереницей похожих на муравьев повстанцев в шляпах из пальмовых листьев, в истрепанных плащах цвета хаки, в засаленных одеялах, над темной массой лошадей и мулов.
Люди изнывали от жажды: на всем пути ни канавы, ни колодца, ни ручейка. Нагретые, как в печи, потоки воздуха поднимались из серого каменистого ущелья и дрожали над кудрявыми кронами уисаче и светло-зелеными мясистыми стеблями нопаля. И словно в насмешку, на кактусах раскрывались огромные свежие цветы, пунцовые, светло-желтые, прозрачные.
В полдень повстанцы добрались до одинокой хижины, затерянной среди скал; а вскоре, на берегу пересохшей речки с раскаленным песчаным руслом, увидели еще три домика. Однако повсюду царили тишина и безлюдье. Узнав о приближении войск, крестьяне заблаговременно попрятались в горных расселинах.
Деметрио негодовал.
– Хватайте всех, кто удирает, и волоките ко мне, – раздраженно приказал он.
– Да вы что? – воскликнул пораженный Вальдеррама. – Кого хватать? Горцев? Зачем вы равняете этих храбрецов с мокрыми курицами, прозябающими в Сакатекасе и Агуаскальентес? Это же наши братья, они приросли к своим скалам и бросают вызов любым бурям. Я протестую! Протестую!
Он вонзил шпоры в тощие бока клячи и подскакал к генералу.
– Горцы, – торжественно и напыщенно обратился он к Деметрио, – это наша плоть и кровь. Os ex asibus meis et саго de carne mea Вы – кость от кости моей и плоть от плоти моей… (лат.)
… Они той же породы, что и мы, крепкой породы, из которой делают героев.
И по-панибратски, с нагловатой смелостью ткнул генерала кулаком в грудь. Масиас лишь снисходительно улыбнулся. Разве этот Вальдеррама, бродяга, безумец и немного поэт, понимает, что говорит?
В самом деле, когда солдаты добрались до деревушки и в отчаянии столпились вокруг пустых лачуг, так и не отыскав ни куска черствой лепешки, ни гнилого стручка перца, ни крупицы соли, чтобы посолить осточертевшую убоину, их мирные братья горцы, одни бесстрастно, словно каменные ацтекские идолы, другие, кто посердобольнее, с ехидной улыбочкой на толстогубых безбородых лицах, следили из своих убежищ за суровыми пришельцами, которые всего лишь месяц назад повергали в трепет перепуганных обитателей убогих горных хижин, а теперь, встретив лишь потухшие очаги да найдя пустые тинахи, выскакивали на улицу, как собака, выброшенная за дверь пинком хозяина.
Поэтому генерал не отменил своего приказа, и вскоре солдаты привели к нему четырех крепко связанных беглецов.
– Почему прячетесь? – спросил Деметрио у пленников.
– Мы не прячемся, начальник. Мы идем своей дорогой.
– Куда?
– В родные места, в Дуранго. Ей-богу!
– Разве это дорога в Дуранго?
– Сами знаете, начальник, мирные жители теперь не ходят по дорогам.
– Вы не мирные жители, а дезертиры. Откуда вы? – продолжал Деметрио, не спуская с них. проницательных глаз.
Пленники растерялись и, не зная, что сказать, в замешательстве переглянулись.
– Да это же холуи Каррансы! – взорвался один из солдат. От этих слов пленники немедленно успокоились. Страшной загадки больше не существовало – теперь они знали, кто перед ними.
– Это мы – холуи Каррансы? – гордо бросил один из них. – Уж лучше бы ты свиньями нас назвал!
– Что правда, то правда. Мы дезертиры, – признался другой. – Служили у Вильи, а когда его разгромили за Селайей, мы и отстали от своих.
– Генерала Вилью разгромили? Ха-ха-ха!
Солдаты покатились со смеху.
Деметрио наморщил лоб, словно глаза ему застлала черная пелена.
– Не родился еще такой сукин сын, который Вилью разгромит! – заносчиво рявкнул ветеран, бронзовое загорелое лицо которого от лба до подбородка перерезал шрам.
Один из дезертиров, не растерявшись, пристально посмотрел на него и сказал:
– А я вас знаю. Когда мы брали Торреон, вы служили у генерала Урбины, под Сакатекасом оказались у генерала Натеры, а теперь присоединились к отряду из Халиско. Или, может, я вру?
Слова эти возымели внезапное и положительное действие: пленникам сразу же предоставили возможность подробно рассказать о сокрушительном поражении Вильи под Селайей. Ошеломленные солдаты молча слушали.
Прежде чем сняться с привала, повстанцы развели костры и принялись жарить бычье мясо. Анастасио Монтанъес, бродивший среди уисаче, собирая сучья, заметил вдали, между скал, подстриженную гриву лошаденки Вальдеррамы.
– Поворачивай назад, сумасшедший! Обошлось без крови, – крикнул он.
Когда дело доходило до расстрелов, поэт и романтик Валдеррама обычно исчезал на весь день.
Вальдеррама услышал Анастасио и, очевидно, поверив, что пленников освободили, вскоре оказался рядом с Венансио и Деметрио.
– Новость слыхали? – мрачно осведомился Венансио.
– Ничего не знаю.
– Очень важная. Беда! Обрегон разгромил Вилью под Селайей. Карранса побеждает повсюду. Мы пропали!
Вальдеррама принял позу, достойную императора – так она была высокомерна и торжественна.
– Вилья, Обрегон, Карранса… Икс, Игрек, Пот… Какое мне до них дело? Я люблю революцию, как люблю извержение вулкана. Вулкан дорог мне тем, что он вулкан, революция – тем, что она революция! И мне нет дела, куда полетят изверженные камни – вверх или вниз.
Тут Вальдеррама заметил, как впереди, перед его глазами, в лучах полуденного солнца сверкнула прозрачная бутылка текилы, и, возликовав душой, вскачь погнал лошадь вслед за владельцем этого чуда.
– По сердцу мне этот сумасшедший, – улыбаясь, сказал Деметрио. – Иногда он такое отмочит, что поневоле призадумаешься.
И опять начался марш. Люди шли мрачно и молча: всех охватило тревожное предчувствие новой катастрофы, еще неведомой, но неотвратимой. Вилья разгромлен, божество повержено. А поверженное божество уже не божество, а ничто.
Наконец Перепел заговорил, и слова его выразили то, что было на уме у каждого.
– Вот и пробил час, ребята… Но все паучку веселиться, пора и в щель забиться.
III
Жители этой деревушки, подобно обитателям других селений, хуторов и ранчо, перебрались в Сакатекас и Агуаскальентес; поэтому находка одного из офицеров – бочка текилы – показалась настоящим чудом. Анастасио Монтаньес и Венансио строго-настрого приказали держать это событие в тайне от солдат: на рассвете предстояло выступать.
Деметрио разбудила музыка. Офицеры его штаба, состоявшего теперь главным образом из молодых людей, бывших федералистов, доложили ему о находке, и Перепел, выражая мысли своих товарищей, уверенно заявил:
– Времена настали трудные, и грех упускать случай. Недаром говорят: «Порою утка в воде резвится, а порой ей негде напиться».
Гитары звучали весь день, и бочке были возданы должные почести. Однако Деметрио оставался по-прежнему мрачен и, словно объясняя причину своей тоски, негромко мурлыкал навязчивый припев:
Я не знаю почему, за какой такой навет.
Под вечер был устроен петушиный бой. Деметрио со старшими офицерами уселся под навесом у входа в сельскую управу, на краю обширной, заросшей травой площади; на другой стороне ее стояли ветхая прогнившая уборная и одинокие домишки из необожженного кирпича.
– Вальдеррама! – окликнул Деметрио, угрюмо отвернувшись от петушиной арены. – Поди сюда, спой «Могильщика».
Вальдеррама не расслышал: он не следил за боем петухов, а глядел на солнце, садившееся за холмами, и торжественным голосом говорил сам с собой, сопровождая этот странный монолог величавыми жестами.
– Господи, господи, как хорошо бы нам остаться здесь! Я воздвигну три шатра: один для тебя, другой для Моисея, третий – для Илии.
– Вальдеррама! – снова позвал Деметрио. – Спой мне «Могильщика».
– Эй, сумасшедший, с тобой генерал говорит! – окликнул поэта офицер, сидевший ближе всего к нему.
Вальдеррама с неизменной снисходительной улыбкой на губах подошел к Деметрио, попросил у музыкантов гитару и стал ее настраивать.
– Тихо! – заорали петушатники.
Вальдеррама отложил гитару. Перепел и Паленый уже выпустили на арену двух петухов, к шпорам которых были прикреплены стальные лезвия. Один из петухов был темно-коричневый, с красивым зеленоватым отливом; другой – желтый, и перья его походили на медные, сверкающие огнем чешуйки.
Бой длился недолго, но отличался почти человеческой свирепостью. Петухи, словно подброшенные пружиной, ринулись навстречу друг другу. Они изогнули шеи и нахохлились, глаза У них стали коралловыми, гребни налились кровью, ноги напряглись, и внезапно оба бойца на миг взлетели над землей. Перья, клювы, лапы – казалось, все слилось воедино, но темно-коричневый петух тут же оторвался от клубка и упал за чертей ногами вверх. Его киноварно-красные зрачки потускнели, жесткие веки сомкнулись, взъерошенные перья задрожали в предсмертной судороге, и он издох в луже крови.
Вальдеррама, с негодованием отвернувшись от жестокого зрелища, заиграл на гитаре. Не успел он взять первые аккорды, как гнев его прошел и глаза заблестели. Окинув блуждающем взглядом унылую площадь, развалившуюся уборную, ветхие домики и видневшиеся за ними горы, над которыми нависало раскаленное небо, он запел.
И пел он с такой душой, и гитара его звенела с таким чувством, что, когда песня отзвучала, Деметрио отвернулся, чтобы никто не видел его слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Сначала столь убедительный довод ни у кого не вызывает возражений. Наступает короткая пауза. Затем, подумав, слово берет какой-то полковник:
– По правде сказать, все зависит от обстоятельств. Не скрою, я и сам воровал. И, сдается мне, что все, кто ни едет с нами, делали то же самое.
– Ух, какие швейные машины стащил я в Мехико! – вдохновенно подхватывает некий майор. – Заработал на них пятьсот песо: за каждую брал, самое малое, полсотни сентаво.
– А я в Сакатекасе угнал несколько лошадей, да таких, что сам себе сказал: «Ну, Паскуаль Мата, после этого дела ты уж обязательно деньжонками разживешься. До самой смерти нужды ни в чем знать не будешь», – возвысил голос беззубый, убеленный сединами капитан. – Да вот беда, приглянулись мои лошадки генералу Лимону, он их у меня и отобрал.
– Ладно, не буду врать. Я тоже воровал, – сознался белобрысый Маргарит – Но тут мои товарищи, пусть они скажут, много ли капитала я скопил. Такой уж я человек – люблю все подчистую с друзьями просаживать. Мне куда приятней самому выпить да за приятеля заплатить, чем каждое сентаво домой старухе посылать.
Разговор на тему «я украл» кажется неисчерпаемым, но сразу же идет на убыль, как только появляются карты, на которые генералы и офицеры слетаются, как мошкара на свет. Игра быстро всех захватывает, страсти накаляются, и вот уже вокруг воцаряется атмосфера казармы, тюрьмы, публичного дома и даже воровского притона.
Перекрывая шум, из соседнего вагона доносится: «Сеньоры, па станции Силао приличный на вид мужчина украл у меня чемодан…»
Улицы Агуаскальентес превратились в помойную яму. Словно пчелы у летки улья, люди в форме цвета хаки толпились у дверей ресторанов, харчевен и постоялых дворов, у выставленных на открытом воздухе столов и лотков с едой, на которых рядом с миской прогорклых шкварок высились горы грязных сыров.
Запах жареного пробудил аппетит у Деметрио и его" свиты. Все ввалились в харчевню. Растрепанная безобразная старуха подала им в глиняных мисках крепко наперченный жидкий бульон, где красовались свиные кости, и положила на стол три жесткие подгоревшие лепешки. Каждая порция обошлась в два песо, но тотчас после обеда Панкрасио заявил друзьям, что хочет есть еще пуще прежнего.
– А теперь, – скомандовал Деметрио, – идем за инструкциями к генералу Натере.
И они двинулись по улице к дому, где разместился командующий Северной армией.
На одном из перекрестков путь им преградила возбужденная толпа. В центре ее какой-то человек тонко и гнусаво выкрикивал нечто, похожее на молитву. Деметрио и его спутники протиснулись вперед и увидели мужчину в белых штанах и рубахе, без устали и без передышки твердившего, как пономарь: «Всех добрых католиков, которые смиренно вознесут эту молитву Иисусу Христу, господу нашему распятому, минуют беды, чума, война и голод».
– Это уж наверняка! – усмехнулся Деметрио.
Мужчина размахивал над головой пачкой листков, зажатой в руке, и вопил:
– Пятьдесят сентаво молитва Христу распятому; пятьдесят сентаво…
Потом он нагибался, скрываясь на миг из виду, и вновь распрямлялся, держа в руке змеиный зуб, сушеную морскую звезду или рыбий скелет. И так же монотонно принимался расхваливать целебные свойства и удивительные достоинства каждой из этих редкостей.
Перепел, не доверявший врачебным талантам Венансио, попросил продавца выдать ему зуб; белобрысый Маргарито купил черную косточку неизвестного плода, обладающую свойством охранять владельца от молнии и вообще от любой напасти; Анастасио Монтаньес обзавелся молитвой Христу распятому, которую аккуратно сложил и набожно спрятал за пазуху.
– Борьба продолжается, и это так же верно, друг, как то, что есть бог. Теперь Вилья против Каррансы! – сказал Натера.
Деметрио промолчал и лишь широко раскрыл глаза, словно ожидая дальнейших разъяснений.
– Это значит. – продолжал Натера, – что учредительное собрание не признает Каррансу верховным главнокомандующим и выберет временного президента республики. Понятно, друг?
Деметрио утвердительно кивнул.
– Что вы на это скажете? – спросил Натера.
Деметрио пожал плечами.
– Как я понимаю, речь идет о том, чтобы сражаться и дальше. Ладно, будем драться. Вы же знаете, генерал, за мной дело не станет.
– Хорошо. А на чьей все-таки вы стороне?
Деметрио, растерявшись, оторопело теребил волосы.
– Знаете, лучше не задавайте мне вопросов – я ведь не школьник. Орленка, что у меня на шляпе, вы сами мне дали. Значит, вам нужно только сказать: «Деметрио, делай то-то и то-то». И кончен разговор!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
«Эль Пасо, Техас, 16 мая 1015 г.
Многоуважаемый Венансио!
Наконец-то у меня появилась возможность ответить на ваше любезное письмо от января сего года. Я не сделал этого раньше лишь потому, что был целиком поглощен своими профессиональными обязанностями: как вам известно, в декабре минувшего года я получил диплом. Искренне скорблю о гибели Панкрасио и Сала, хотя и не удивляюсь, что они взялись за ножи и прикончили друг друга, – во всем виноваты карты. А жаль: это были настоящие храбрецы! От души досадую, что не могу написать белобрысому Маргарито и выразить ему мои самые горячие поздравления по случаю наиблагороднейшего и наипрекраснейшего поступка всей его жизни, то бишь самоубийства.
Мне кажется, друг мой Венансио, что здесь, в Соединенных Штатах, вам вряд ли удастся получить столь желанный для вас диплом врача, даже если вы скопили достаточно золота и серебра, чтобы купить его. Я питаю к вам, Венансио, неподдельное уважение и убежден, что вы достойны лучшей участи. Поэтому мне пришла мысль, которая, насколько я понимаю, отвечает нашим взаимным интересам и вашему законному стремлению изменить свое общественное положение. Став компаньонами, мы с вами могли бы взяться за одно весьма выгодное дело. Правда, в настоящий момент я не располагаю свободными средствами: все, что у меня было, ушло на учение и диплом. Зато у меня есть кое-что поважнее денег: я отлично знаю местные условия, потребности и возможности. Мы могли бы открыть ресторан с мексиканской кухней. Хозяином его числились бы вы, а прибыль мы делили бы между собой в конце каждого месяца. Это позволило бы осуществить то, что выгодно нам обоим – изменить ваше социальное положение. Мне помнится, вы недурно владеете гитарой; поэтому полагаю, что с помощью моих рекомендаций и ваших музыкальных способностей мы добьемся принятия вас в члены «Salvation Army» Армия спасения (англ.).
, весьма солидной организации, принадлежность к которой придала бы вам вес в обществе.
Отбросьте колебания, дорогой Венансио, приезжайте сюда с вашими капиталами, и мы с вами разбогатеем в самый короткий срок. Передайте, пожалуйста, сердечный привет от меня генералу, Анастасио и остальным друзьям.
С уважением
Ваш друг
Луис Сервантес».
В сотый раз перечитав письмо, Венансио со вздохом повторил:
– Ишь, барчук! Сумел-таки устроиться.
– А вот у меня никак в голове не укладывается, почему мы все еще должны драться, – отозвался Анастасио Монтаньес. – Разве с федералистами не покончено?
Генерал и Венансио ничего не ответили, но слова эти крепко запали в их неповоротливый мозг и, казалось, стучали там, словно молот о наковальню.
Понурые и задумчивые, ехали они на своих мулах, широким шагом поднимавшихся в гору. Взволнованный Анастасио настойчиво обращал свой вопрос к другим солдатам, но те лишь потешались над его наивностью. К чему тогда винтовка в руках да набитые патронами подсумки, как не для того, чтобы драться? С кем? За кого? А вот это – дело десятое.
Тучи пыли, взбитой копытами, плыли по обе стороны дороги над вереницей похожих на муравьев повстанцев в шляпах из пальмовых листьев, в истрепанных плащах цвета хаки, в засаленных одеялах, над темной массой лошадей и мулов.
Люди изнывали от жажды: на всем пути ни канавы, ни колодца, ни ручейка. Нагретые, как в печи, потоки воздуха поднимались из серого каменистого ущелья и дрожали над кудрявыми кронами уисаче и светло-зелеными мясистыми стеблями нопаля. И словно в насмешку, на кактусах раскрывались огромные свежие цветы, пунцовые, светло-желтые, прозрачные.
В полдень повстанцы добрались до одинокой хижины, затерянной среди скал; а вскоре, на берегу пересохшей речки с раскаленным песчаным руслом, увидели еще три домика. Однако повсюду царили тишина и безлюдье. Узнав о приближении войск, крестьяне заблаговременно попрятались в горных расселинах.
Деметрио негодовал.
– Хватайте всех, кто удирает, и волоките ко мне, – раздраженно приказал он.
– Да вы что? – воскликнул пораженный Вальдеррама. – Кого хватать? Горцев? Зачем вы равняете этих храбрецов с мокрыми курицами, прозябающими в Сакатекасе и Агуаскальентес? Это же наши братья, они приросли к своим скалам и бросают вызов любым бурям. Я протестую! Протестую!
Он вонзил шпоры в тощие бока клячи и подскакал к генералу.
– Горцы, – торжественно и напыщенно обратился он к Деметрио, – это наша плоть и кровь. Os ex asibus meis et саго de carne mea Вы – кость от кости моей и плоть от плоти моей… (лат.)
… Они той же породы, что и мы, крепкой породы, из которой делают героев.
И по-панибратски, с нагловатой смелостью ткнул генерала кулаком в грудь. Масиас лишь снисходительно улыбнулся. Разве этот Вальдеррама, бродяга, безумец и немного поэт, понимает, что говорит?
В самом деле, когда солдаты добрались до деревушки и в отчаянии столпились вокруг пустых лачуг, так и не отыскав ни куска черствой лепешки, ни гнилого стручка перца, ни крупицы соли, чтобы посолить осточертевшую убоину, их мирные братья горцы, одни бесстрастно, словно каменные ацтекские идолы, другие, кто посердобольнее, с ехидной улыбочкой на толстогубых безбородых лицах, следили из своих убежищ за суровыми пришельцами, которые всего лишь месяц назад повергали в трепет перепуганных обитателей убогих горных хижин, а теперь, встретив лишь потухшие очаги да найдя пустые тинахи, выскакивали на улицу, как собака, выброшенная за дверь пинком хозяина.
Поэтому генерал не отменил своего приказа, и вскоре солдаты привели к нему четырех крепко связанных беглецов.
– Почему прячетесь? – спросил Деметрио у пленников.
– Мы не прячемся, начальник. Мы идем своей дорогой.
– Куда?
– В родные места, в Дуранго. Ей-богу!
– Разве это дорога в Дуранго?
– Сами знаете, начальник, мирные жители теперь не ходят по дорогам.
– Вы не мирные жители, а дезертиры. Откуда вы? – продолжал Деметрио, не спуская с них. проницательных глаз.
Пленники растерялись и, не зная, что сказать, в замешательстве переглянулись.
– Да это же холуи Каррансы! – взорвался один из солдат. От этих слов пленники немедленно успокоились. Страшной загадки больше не существовало – теперь они знали, кто перед ними.
– Это мы – холуи Каррансы? – гордо бросил один из них. – Уж лучше бы ты свиньями нас назвал!
– Что правда, то правда. Мы дезертиры, – признался другой. – Служили у Вильи, а когда его разгромили за Селайей, мы и отстали от своих.
– Генерала Вилью разгромили? Ха-ха-ха!
Солдаты покатились со смеху.
Деметрио наморщил лоб, словно глаза ему застлала черная пелена.
– Не родился еще такой сукин сын, который Вилью разгромит! – заносчиво рявкнул ветеран, бронзовое загорелое лицо которого от лба до подбородка перерезал шрам.
Один из дезертиров, не растерявшись, пристально посмотрел на него и сказал:
– А я вас знаю. Когда мы брали Торреон, вы служили у генерала Урбины, под Сакатекасом оказались у генерала Натеры, а теперь присоединились к отряду из Халиско. Или, может, я вру?
Слова эти возымели внезапное и положительное действие: пленникам сразу же предоставили возможность подробно рассказать о сокрушительном поражении Вильи под Селайей. Ошеломленные солдаты молча слушали.
Прежде чем сняться с привала, повстанцы развели костры и принялись жарить бычье мясо. Анастасио Монтанъес, бродивший среди уисаче, собирая сучья, заметил вдали, между скал, подстриженную гриву лошаденки Вальдеррамы.
– Поворачивай назад, сумасшедший! Обошлось без крови, – крикнул он.
Когда дело доходило до расстрелов, поэт и романтик Валдеррама обычно исчезал на весь день.
Вальдеррама услышал Анастасио и, очевидно, поверив, что пленников освободили, вскоре оказался рядом с Венансио и Деметрио.
– Новость слыхали? – мрачно осведомился Венансио.
– Ничего не знаю.
– Очень важная. Беда! Обрегон разгромил Вилью под Селайей. Карранса побеждает повсюду. Мы пропали!
Вальдеррама принял позу, достойную императора – так она была высокомерна и торжественна.
– Вилья, Обрегон, Карранса… Икс, Игрек, Пот… Какое мне до них дело? Я люблю революцию, как люблю извержение вулкана. Вулкан дорог мне тем, что он вулкан, революция – тем, что она революция! И мне нет дела, куда полетят изверженные камни – вверх или вниз.
Тут Вальдеррама заметил, как впереди, перед его глазами, в лучах полуденного солнца сверкнула прозрачная бутылка текилы, и, возликовав душой, вскачь погнал лошадь вслед за владельцем этого чуда.
– По сердцу мне этот сумасшедший, – улыбаясь, сказал Деметрио. – Иногда он такое отмочит, что поневоле призадумаешься.
И опять начался марш. Люди шли мрачно и молча: всех охватило тревожное предчувствие новой катастрофы, еще неведомой, но неотвратимой. Вилья разгромлен, божество повержено. А поверженное божество уже не божество, а ничто.
Наконец Перепел заговорил, и слова его выразили то, что было на уме у каждого.
– Вот и пробил час, ребята… Но все паучку веселиться, пора и в щель забиться.
III
Жители этой деревушки, подобно обитателям других селений, хуторов и ранчо, перебрались в Сакатекас и Агуаскальентес; поэтому находка одного из офицеров – бочка текилы – показалась настоящим чудом. Анастасио Монтаньес и Венансио строго-настрого приказали держать это событие в тайне от солдат: на рассвете предстояло выступать.
Деметрио разбудила музыка. Офицеры его штаба, состоявшего теперь главным образом из молодых людей, бывших федералистов, доложили ему о находке, и Перепел, выражая мысли своих товарищей, уверенно заявил:
– Времена настали трудные, и грех упускать случай. Недаром говорят: «Порою утка в воде резвится, а порой ей негде напиться».
Гитары звучали весь день, и бочке были возданы должные почести. Однако Деметрио оставался по-прежнему мрачен и, словно объясняя причину своей тоски, негромко мурлыкал навязчивый припев:
Я не знаю почему, за какой такой навет.
Под вечер был устроен петушиный бой. Деметрио со старшими офицерами уселся под навесом у входа в сельскую управу, на краю обширной, заросшей травой площади; на другой стороне ее стояли ветхая прогнившая уборная и одинокие домишки из необожженного кирпича.
– Вальдеррама! – окликнул Деметрио, угрюмо отвернувшись от петушиной арены. – Поди сюда, спой «Могильщика».
Вальдеррама не расслышал: он не следил за боем петухов, а глядел на солнце, садившееся за холмами, и торжественным голосом говорил сам с собой, сопровождая этот странный монолог величавыми жестами.
– Господи, господи, как хорошо бы нам остаться здесь! Я воздвигну три шатра: один для тебя, другой для Моисея, третий – для Илии.
– Вальдеррама! – снова позвал Деметрио. – Спой мне «Могильщика».
– Эй, сумасшедший, с тобой генерал говорит! – окликнул поэта офицер, сидевший ближе всего к нему.
Вальдеррама с неизменной снисходительной улыбкой на губах подошел к Деметрио, попросил у музыкантов гитару и стал ее настраивать.
– Тихо! – заорали петушатники.
Вальдеррама отложил гитару. Перепел и Паленый уже выпустили на арену двух петухов, к шпорам которых были прикреплены стальные лезвия. Один из петухов был темно-коричневый, с красивым зеленоватым отливом; другой – желтый, и перья его походили на медные, сверкающие огнем чешуйки.
Бой длился недолго, но отличался почти человеческой свирепостью. Петухи, словно подброшенные пружиной, ринулись навстречу друг другу. Они изогнули шеи и нахохлились, глаза У них стали коралловыми, гребни налились кровью, ноги напряглись, и внезапно оба бойца на миг взлетели над землей. Перья, клювы, лапы – казалось, все слилось воедино, но темно-коричневый петух тут же оторвался от клубка и упал за чертей ногами вверх. Его киноварно-красные зрачки потускнели, жесткие веки сомкнулись, взъерошенные перья задрожали в предсмертной судороге, и он издох в луже крови.
Вальдеррама, с негодованием отвернувшись от жестокого зрелища, заиграл на гитаре. Не успел он взять первые аккорды, как гнев его прошел и глаза заблестели. Окинув блуждающем взглядом унылую площадь, развалившуюся уборную, ветхие домики и видневшиеся за ними горы, над которыми нависало раскаленное небо, он запел.
И пел он с такой душой, и гитара его звенела с таким чувством, что, когда песня отзвучала, Деметрио отвернулся, чтобы никто не видел его слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12