Кажется, знаю этого человека, говорит. Я в ответ: что в том особенного? А то, говорит, что он меня тоже знает. Ну и что, спрашиваю. А то, говорит, что таких я в живых не оставляю. Мало ли что про меня он скажет, если власть переменится. Вскинет пистолет, хрясь! И нет человека. Раз десять при мне так было. И Колосков это тоже видал. Потому и грохнул он Колоскова. За то, что мог Ефим о нем Советской власти сказать. Не зная, кто убил, прямо вам скажу: Лобуда.
Саблин молчал, как бы подталкивая Закиряна: продолжай, не тяни, все интересно. И старик продолжал:
– Не все полицаи, конечно, работали на гестапо. Мы с Колосковым немецкого начальства побаивались. Хватало румынского. Городской голова Пынтя нас по лицу лупил, ежели низкого поклона от нас при встречах не видел. Но той лютости, как в гауптштурмфюрере из гестапо жила, у Пынти не было. А гауптштурмфюрер в каждой фельдкомендатуре своих людей имел, вроде Лобуды. Потому и на суде при Советской власти не только мы с Колосковым, но и кое-кто в зале о Лобуде промолчал, как только узнали, что он сбежал. Вот вам и характер его. А о делах что ж? О них на суде говорилось. Арестовывали, с обысками по квартирам ходили, людей в Германию высылали. Хорошо, что суд вышку не дал, десяткой ограничился. Да и по амнистии срок скостили. Потому и Лобуды не страшусь.
– А вы сумеете опознать Лобуду, если мы его вам покажем живехоньким?
Замолчал Закирян, опустил глаза, вспоминая.
– А вы поезжайте в Одессу, дело мое найдите и на карточку посмотрите. Может, смотрели?
– Смотрел, – сказал Саблин.
– Узнали, когда стариком увидели?
– Не сразу, – признался Саблин.
– Вот то-то и оно. Меняет нас возраст. Таким, как я его помню, Лобуды уже нет. А как он выглядит сейчас, не знаю. А если он еще и пластическую операцию сделал?
– Поглядим. Проверим, где ему могли такую операцию сделать.
– Как проверишь? За хорошие деньги нашел частника. Поди, узнай.
– Это не просто операция, отец. Нужно не кромсать лицо, а создать несхожесть, – пояснил Саблин. – Без хирурга-косметолога не обойтись. Был нос прямой – станет с горбинкой. Были пухлые губы – утоньшатся. Был острый подбородок – округлится. В Америке за такую операцию сотни тысяч долларов платят.
Саблин импровизировал. Он понятия не имел о пластических операциях. Но мысль, брошенная Закиряном, дошла. А если Лобуда нашел такого косметолога, понадобится другой косметолог, чтобы опознать следы операции.
– Не будем гадать, отец, – закончил он свой диалог с Закиряном, – возьмем Лобуду – тебе по обоим адресам телеграммы пошлем. Приедешь?
– Не побоюсь, – твердо сказал старик.

* * *

С аэродрома Саблин помчался к Гридневу. О Паршине он уже говорил Корецкому, значит, Гриднев тоже знает. А на доклад полковнику хватило материала о Закиряне.
– На опознание приедет, – резюмировал капитан свое сообщение о поездке в Армению. – Только боится, что опознать не сможет из-за возрастных изменений. Предположил, что Лобуда мог сделать пластическую операцию.
– Где? – перебил Гриднев. – В Измаиле или в Одессе? Вы, конечно, проверите. Другие места пребывания Лобуды в Советском Союзе нам не известны. Закирян тоже ничего о них не знает. С чего же вы начнете розыск?
– Мне думается, – замялся Саблин, – что все-таки с Паршина.
– Я видел его. К сожалению, вы правы. «Что-то похожее» – еще не сходство.
Вошел Корецкий.
– Сядь, – продолжал Гриднев. – Разговор пойдет о Паршине. О Закиряне советоваться незачем. Все ясно. Лобуда действительно был связан с гестапо и лично уничтожил все доказательства этой связи при отступлении немецко-фашистских войск из Одессы. Тогда же было, вероятно, согласовано и его пребывание в СССР в качестве абверовского или гестаповского разведчика. Может быть, рассчитывалось и длительное оседание его у нас. Для опознания Закирян приедет, хотя и не уверен, что сможет его опознать. Боится, что помешает пластическая операция. Мог ее сделать Паршин?
Корецкий ответил сразу же:
– За двадцать лет его работы главным бухгалтером у Боголепова никаких изменений в его лице, кроме чисто возрастных, не произошло. Меня в этом уверил начальник отдела кадров, который тоже работает двадцать лет. Такую операцию Паршин мог сделать и раньше, но мог и не делать совсем. Та же причина, что останавливает и нас: возраст и отсутствие ранней фотодокументации. Если бы мы сделали у него обыск, то, вероятно, тоже ее не нашли бы. И никакой умышленности в этом заподозрить не сможем: многие люди не хранят старых снимков. Есть и еще одно у него укрытие – профессия. По немецким анкетам был слесарь, причем обманывать оккупантов он не посмел. А у нас двадцать лет уже работает главным бухгалтером. Главным! Для этого специальные знания нужны, слесарь так легко в главного бухгалтера не превратится. Значит, более двадцати лет назад Паршин где-то на специальных курсах учился, вуз мы уже не предполагаем. Но что все это нам дает? Нуль. И это – если допустить, что Паршин – Лобуда. А если нет?
– Что мы знаем о нем за вчерашний день? – спросил Саблин.
– Немногое. Идя утром на работу, купил в булочной кекс за восемьдесят копеек. В соседней аптеке получил заказанные накануне порошки. Никуда не заезжая и ни с кем не общаясь по дороге, приехал в институт на автобусе № 116. На работе пробыл весь день. Ушел в восемнадцать ноль-ноль после звонка. Домой прибыл на том же автобусе, так же ни с кем не общаясь. Из дома не выходил. Что мы вообще о нем узнали? Тоже не густо. Одинок. В анкете записано: холост. Женских связей не установлено. Друзей нет. В гостя не ходит и к себе не зовет. Выписывает только «Правду». Книги берет из библиотеки. Мы просмотрели его библиотечный формуляр. В основном приключенческая литература и детективы. Не играет ни в домино, ни в карты. Раз в неделю ходит в кино. Преимущественно на дневной сеанс по субботам. Кинотеатр у него напротив, только перебежать дорогу. Лечится в той же поликлинике, к которой прикреплены работники института. Лечащий врач – Земскова. Никаких серьезных заболеваний у него за годы ее работы в поликлинике она не наблюдала. Мы заглянули и в его больничную карточку: грипп, легкий катар желудка, глаукома тоже в легкой форме, частые жалобы на бессонницу. Примерно все.
Саблин слушал и запоминал. Он подивился точности этой характеристики, раскрывающей личность. Сумма обобщенных мелочей создавала духовный облик человека. Если б он, Саблин, был актером, то перед ним, в сущности, намечался характер, которому не хватало только слов, чтобы получился сценический образ.
– А как зовут Паршина? – спросил Гриднев с потаенным подтекстом, словно это имя для него имело свое значение.
– Серафим Петрович, – сказал Корецкий.
– А вы помните отзыв к паролю абверовского агента в Измаиле: «Мне отдашь. Меня Серафимом кличут»?
– Так ведь это отзыв для самого агента.
– Его мог заимствовать и Лобуда. Конечно, Паршиных с таким именем и отчеством в Москве не меньше десятка. Думаю, придется проверять каждого. Кроме того, капитан, вы забыли о кличке «Юркий». Вот и проверяйте. Корецкий займется Паршиным с его однофамильцами, а вы, Саблин, по своим каналам поищите Юркого. Наблюдение за нашим Паршиным продолжать.

Глава десятая

Гриднев один. Галка ушла на просмотр французского фильма, который он уже видел. Читать не хочется. Мешают раздумья, бегут обгоняющие друг друга мысли, связанные с задачами, поставленными ему работой. Их две. Уберечь Максима от возможных происков способного на грязное дело врага. И вторая: найти заброшенного резидента, десятки лет таившегося под маской честного советского работника, но каждую минуту готового действовать по приказу хозяев. Является ли таким резидентом бывший гестаповец Лобуда, может быть укрывшийся под личиной Паршина? Есть и третья задача, которая может стать первой. Связаны ли два имени: Хэммет и Лобуда или, возможно, Хэммет и Паршин? Если поступит приказ хозяев, то Хэммету обязательно потребуется агент для связи с Максимом, если тот поддастся на шантаж или посулы. Но Максим – чистый, честный и порядочный человек, что уже известно. Не зря он, Гриднев, ездил в Туркмению, проследив всю линию жизни Максима Каринцева с детских лет, когда формируется и воспитывается характер. Только одно непросветленное пятно в этой жизни: отец. Где он жил и где доживает, кем стал и как умер, если скончался, никому не известно. Но, может быть, эту тайну купил или получил от своих хозяев Хэммет? Иначе чем же объяснить его настырную пляску вокруг Максима? Не каждый научный талант интересует чужого разведчика, а только тот, кого можно напугать иль купить. Максим не из тех, кто продается, но если отнять у него науку, как он поступит? И есть ли такая сила у Хэммета, чтобы эту науку отнять?
Прожурчал звонок: телефон у Гриднева звучал чуть-чуть приглушенно. Звонил Корецкий.
– Работаешь? – спросил он. – Не оторвал?
– Так, от раздумий. Есть новости?
– Никаких. Максим днюет и ночует в институте. Даже койку в кабинете оборудовал. В буфете всегда кто-нибудь из его мальчиков дежурит. Кофе всю ночь горячий. С Хэмметом пусто. Вчера засекли его встречу с Зоей Фрязиной. Почему-то днем, когда он еще на работу не выходил. Часа полтора просидели в кафе «Хрустальном» на Кутузовском вблизи его дома. Должно быть, у него ночевала. А потом он из посольства до ночи не вылезал. С Паршиным то же, что и вчера. До прихода на работу и до возвращения домой по дороге ни с кем не общался. Заходил в булочную и в гастроном. Постоял в очереди за сосисками. Домработницы у него нет, завтрак и ужин готовит себе сам. Ты что молчишь?
– Думаю. Не ошибаемся ли мы с Паршиным?
– Вполне возможно. Двадцать лет почти добровольного одиночного заключения – это своеобразный героизм навыворот. Без приятелей, без собутыльников, без женщин. Единственная дань одиночеству – выпивка без партнера. В гастрономе сегодня он три бутылки армянского коньяку купил. Или о нем забыли в хозяйском доме, или списали со счета. Или он – честный человек, только бирюк по характеру.
– Меня не образ жизни его смущает, – сказал Гриднев. – Затаишься, изменишься, баб бросишь, запьешь с тоски, если в любой судебной инстанции тебе высшая мера давным-давно обеспечена. А если мы ошибаемся, то что в этой жизни удивить может? Многие так живут. Нет, меня имечко смущает, Корецкий. Из пароля оно или не из пароля, случайно или преднамеренно? Не зря мне хотелось проверить: искомый ли этот Серафим или нет.
– Сегодня я пытался сделать это. Сначала искал только Паршиных Серафимов Петровичей. В девятимиллионном московском муравейнике их оказалось довольно много. Не десяток и не два, а поболе. Конечно, их можно проверить, потребуются только люди и время. А зачем? Ведь фамилию-то мы взяли с бухты-барахты, только потому, что абрис его фигуры и черты лица «чем-то» напоминают убийцу конюха. Но можем ли мы предъявить это обвинение главному бухгалтеру Института новых физических проблем?
– В этом институте, Корецкий, как в уравнении, слишком много неизвестных. – Гриднев сводил к формуле их задачу. – Неизвестен замысел Хэммета в связи с открытием Каринцева. Неизвестно, как будет он осуществлять этот замысел. Неизвестно поведение Максима в этой дуэли. Неизвестно, почему его карточка оказалась в кармане убитого конюха. Неизвестно, связано ли это убийство с личностью бывшего гестаповца Лобуды. Неизвестно, возродился ли он в облике институтского бухгалтера Паршина. И неизвестна заэкранная роль Паршина в институте.
– Может быть, Саблин проверит Юркого?
– Еще одна неизвестность, – резюмировал Гриднев. – Где Лобуда получил эту кличку? В одесской тюрьме, откуда его освободили румыны, или в осведомительном отделе гестапо, где не хотели демаскировать румынского полицая?

* * *

Саблин с утра поехал к себе на Петровку, 38. К Лиховцу он дошел не сразу. Помешали старые друзья-приятели, коллеги и сослуживцы: расспросы, приветствия, просьбы позвонить, приглашения.
– Почему пропал? – встретил его Лиховец. – Надо докладывать. Дело-то ведь и за нами числится.
– Сложное дело, товарищ майор, – опустил глаза Саблин. – Боком проходит по госбезопасности. Да и не я один им занимаюсь.
– А как работается с Александром Романовичем?
– С умным человеком и работать интересно, товарищ майор.
– Наслышан. Убийцу-то хоть нашли?
– Почти что, товарищ майор.
– «Почти что» не термин для прокураторы.
– В прокуратуру рано. Пока вот к вам пришел.
– Возвращаешься или докладываешь?
– Ни то, ни другое. Хочу узнать, кто у нас в курсе старых, довоенных дел?
– В архив иди. К твоему счастью, Кочергин еще не на пенсии.
Подполковник Кочергин помнил еще Шейнина. Помнил он не только старых криминалистов, но и их поднадзорных, помнил многие нашумевшие в прошлом «дела», громкие клички, уже исчезнувшие давние уголовные специальности. К нему и обратился, представившись, Саблин.
– Что вас интересует, товарищ капитан? – осведомился подполковник.
Саблин вкратце объяснил ему суть розыска, порученного ему в органах безопасности.
– Уголовник, может, и не крупный, потому что еще молодой, лет двадцати с небольшим, а может быть, и в «законе» с нажитой уже репутацией, потому что был отмечен одесским гестапо. Кличка «Юркий». Дана, возможно, в одесской тюрьме, где находился в заключении в начале войны, а быть может, и в других тюрьмах, ибо есть предположение, что одесская тюрьма далеко не первое его заключение. Есть и другое предположение, частично уже проверенное. В конце войны его забрасывает к нам гитлеровская разведка и для получения законного права жительства он под кличкой «Юркий» возвращается к своему уголовному прошлому, преднамеренно попадается на каком-нибудь незначительном преступлении, отбывает свой срок заключения в колонии и по выходе завязывает легально и надолго.
Так уточнил Саблин свое объяснение.
– Давно завязал? – спросил подполковник.
– Скажем, четверть века назад.
– Где?
– Предположительно в Москве или в Подмосковье. Но только предположительно.
– Крупных уголовников с такой кличкой я что-то не припоминаю. Но ваш случай, так сказать, уникальный и требует специального розыска. Думаю так, – Кочергин полузакрыл глаза, как бы пытаясь извлечь продолжение из своей многогранной памяти, – искать надо двумя путями. Или крупных уголовников, завязавших в конце пятидесятых годов в Москве или Подмосковье: если таких было несколько, он – в их числе. Или, допустим, другой путь: найти «крупнача» – а ваш ведь не из «мелочи» – под кличкой «Юркий», неожиданно появившегося в уголовном мире в конце войны или в первые послевоенные годы. Появиться он мог не только в Москве, но, возможно, и в Ленинграде или в другом крупном городе страны. Искать придется не только у нас, но и на Огарева, 6. Однако вы не беспокойтесь, я это сделаю. Давно у меня не было таких интересных заданий. Вы с кем связаны в органах?
– С полковником Гридневым.
– Вот так. Пусть он мне денька через два позвонит. Мне по этому розыску тоже звонить придется. И в Ленинград, и в Ростов, и Украину потревожить. Везде такие же памятливые старики есть.

* * *

Гриднев позвонил Кочергину через два дня. Кочергин доложил сразу же:
– Поручение органов безопасности, данное мне через находящегося в вашем распоряжении капитана милиции Саблина, выполнено, к сожалению, не полностью. Отсутствует фотодокументация. Излагаю. В пятьдесят первом году военкоматом города Верея Московской области был снят с учета демобилизованный из армии старшина Чернушин Н. В., кавалер медалей «За боевые заслуги» и «За оборону Одессы», тридцати четырех лет от роду. Вскоре, однако, личное дело Чернушина в военкомате было украдено вместе с двумя фотокарточками и, за отсутствием его в городе, не могло быть восстановлено. В пятьдесят втором году тот же Чернушин был задержан при попытке ограбления товарного вагона с медикаментами на станции Очаково Московско-Киевской железной дороги, был судим и приговорен к четырем годам заключения в исправительно-трудовой колонии обычного режима. Суд учел при этом участие подсудимого в Великой Отечественной войне и полученные им боевые награды. Однако у следствия были документы, позволявшие подозревать участие подсудимого в других преступлениях, в частности в ограблении брошенных квартир в Ленинграде в сорок восьмом году. Впрочем, суд не счел достаточными эти документы, и прокурор обвинения не поддержал. Н. В. Чернушин отбыл срок заключения в колонии, сокращенный ему до трех лет за хорошее поведение. По рекомендации же Управления уголовного розыска Московской области он был зачислен на штатную работу в райсовете города Руза, откуда через два года уволился, выехав в неизвестном направлении. У меня все, товарищ полковник.
– Простите, – остановил собеседника Гриднев, – а в судебном деле или в райсовете остались его фотокарточки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13