– Скольких сбили?
– Семерых. Лейда считала точно. И по-моему, даже не в Москве, а под Москвой.
– А скольких пропустили? – спросил капитан.
– Мы три взрыва видели. Кто успел сбросить бомбы, тех и сбили. Две фугаски – должно быть, на окраинах города, а одну где-то поблизости.
– Что-то твоего чекиста не видно в убежище, – сменил тему Клячкин.
– У него острый приступ радикулита, – пояснил я.
– Врагов настоящих надо искать, а не хватать первого, кто под руку попадется, – зло сказал Мельников. – Знаете, что у нас вчера в театре было? Проходим по служебному входу в оркестр. Ну а караульный вдруг спрашивает у альтиста: что, мол, у вас в футляре? Тот отвечает, в шутку, конечно: бомба. Тут же его и взяли.
– А что было в футляре? – спросил Сысоев.
– Скрипка. Он ее и показал. Все равно взяли.
– С чекистами шутить не рекомендуется, – усмехнулся Сысоев.
– На Лубянке ему форменный допрос учинили. Футляр от скрипки исследовали.
– А откуда вы это знаете? – поинтересовался я.
– Он вернулся ко второму акту.
Все засмеялись.
Я задумался. Для кого и зачем этот рассказ Мельникова? Для того, чтобы прощупать нас, или для того, чтобы нам открыться? С кем он в осажденном городе: против нас или с нами? Завербованный врагом антисоветчик или просто сплетничающий обыватель? Югов посмеялся бы надо мной и сказал бы, что я изучаю под лупой то, что видно простому глазу.
– Давай прощаться, – протянул мне руку капитан. – Через час уезжаю.
– Завидую, – сказал я. – Одним хорошим офицером в действующих войсках будет больше. До свидания.
– Если только оно состоится…
Он ошибся. Оно все-таки состоялось. Я нашел тело капитана в пустом подъезде, когда вернулся вечером домой. Нашел там же, где мы стояли: у дверей бездействовавшего лифта – в том же морском кителе, с кровавым пятном на груди.
Короче говоря, его убили.

5. Следствие

Я поднялся к себе и позвонил из комнаты сестры на Петровку, 38.
– У телефона Стрельцов.
Еще один знакомый у меня в Наркомате внутренних дел.
– Беспокоит вас, если помните, журналист Вадим Глотов… Я вам сигнализировал о подозрительных личностях в бомбоубежище на Кировской улице. Вы обещали их найти, если они вам попадутся.
– К сожалению, должен вас огорчить. Пока они еще не попались.
– А теперь я звоню, чтобы вас огорчить еще одним делом. Сейчас я нашел у себя в подъезде труп жильца нашей квартиры капитана Березина. Застрелен.
– Ваш адрес? – мгновенно спросил Стрельцов.
Я рассказал.
Кто-то тихонько постучал в дверь костяшками пальцев.
– Открыто! – крикнул я.
Дверь скрипнула, и в комнату заглянул Клячкин.
– Я тоже видел его, – проговорил он шепотом. – И это я положил его на спину. У него сквозная рана в области сердца. Так, кажется, говорят медики?
– А почему вы тут же не сообщили в угрозыск? – спросил я. – И как давно это было?
– Телефон в коридоре не работает, а березинская комната была уже заперта, – объяснил он. – Спустился вниз потому, что не мог заснуть после этой тревоги. Тут-то я его и нашел. Не понимаю, почему его убили. Хочу с вами посоветоваться…
– О чем?
– Приедет милиционер из уголовного розыска, будет допрашивать. Так ведь он и нас может заподозрить. Ведь капитан с чемоданом ушел, а чемодана рядом и не было.
– Откуда вам это известно?
– Так я же с ним и прощался. Через час после тревоги. В подъезде его, должно быть, и хлопнули.
– Вы никого не видели на лестнице?
– Никого.
– И выстрела не слыхали?
– Нет. Что же мне говорить следователю?
– Правду. Все как было, так и рассказывайте.
Клячкин ушел и минут через десять вернулся вместе с сотрудником уголовного розыска. Только лет на десять старше меня, но уже светится лысинка. Одет по форме. Аккуратист. Почему не на фронте? Вероятно, недостаток работников в аппарате.
Прошелся по комнате, сказал:
– Значит, ты и есть журналист Вадим Глотов. А я Стрельцов. Однако тебя, оказывается, не было здесь после воздушной тревоги. Кто это может подтвердить?
– Пятеро из архитектурных мастерских на втором этаже. Вместе были на раскопках засыпанного взрывом убежища.
Я назвал имена.
– Я отправил убитого в морг. Врач говорит, что убийство произошло ранним утром. Убили его, должно быть, на улице, а труп потом перенесли в подъезд. Вы его там и нашли? – обратился он к портному.
– Именно там, товарищ.
– А зачем перевернули тело?
– Думал, что еще жив.
– Говорите, что он ушел с чемоданом?
– Точно.
– Ни чемодана, ни документов при нем мы не нашли. Кто может подтвердить, что это Березин?
– Мы все, – сказал Мельников. Он только что проснулся и без стука вошел с накинутым на плечи пледом.
– Кто кроме вас разговаривал с ним возле лифта?
– Бухгалтер Сысоев.
– Дома он?
– Наверное, уже на работе, – сказал Клячкин.
– Где он работает?
Оказывается, никто этого не знал.
– Он переселился к нам дня два назад из разбитого фугаской дома. С женой, – ответил я. – Сегодня на рассвете я видел ее на улице. Проходила мимо наших раскопок. Я могу подтвердить ее алиби. Честно говоря, ни одного из присутствующих нельзя обвинить в краже документов и денег у покойного. Тем более в убийстве.
– А куда и зачем уезжал Березин?
– В Новороссийск. В Мурманске он был командиром бронекатера. О новом назначении я не спросил.
– Ну, пока достаточно, – задумался Стрельцов. – Бухгалтера я вызову к себе на Петровку, а с тобой, журналист, пройдемся еще в одну квартиру. Кажется, мы нашли одного из твоих приятелей. Пригодишься для опознания. И возьмем его вместе, если понадобится. Есть?
Нужный Стрельцову дом находился неподалеку – в Столешниковом переулке. Шли молча, только у самого дома Стрельцов спросил:
– Оружия, конечно, у тебя нет?
– Откуда?
– Может и понадобиться, – он вынул револьвер из кобуры и переложил в карман шинели. – Думаю, что вашего капитана убили, когда он с чемоданом выходил на улицу. Втащили в подъезд и обыскали. И пистолет, если он был при нем, и деньги, и чемодан с вещичками с собой увели. К одному из таких мы сейчас и заявимся.
В квартиру на третьем этаже мы позвонили. Долго ждали отклика, пока чей-то хриплый голос не спросил нас:
– Кто?
– Снегиря не узнал, сволочь? – несвойственным ему басом спросил Стрельцов.
Дверь чуточку приоткрылась. Я сильно рванул ее на себя и тотчас же узнал в стоявшем на пороге того человека в драповой куртке, что покушался в подвале на мои дешевенькие часы.
Стрельцов вошел, подтолкнул его револьвером и громко крикнул:
– Руки!
Человек поднял руки над головой.
– В чужой квартире устроился, гад, – сказал Стрельцов и, не глядя на меня, спросил: – Он?
– Он.
– За что? – спросил в свою очередь ворюга. – Я в этой квартире ничего не взял.
– А в квартире на Пушкинской тоже ничего не брал? – продолжал допрос Стрельцов.
– Там я только в долю вошел, а работал Снегирь.
– С нами пойдешь, – заключил Стрельцов и, не оборачиваясь ко мне, добавил: – Подойди к окну, Вадим, не пришла ли машина: я ее сюда вызвал. Водитель знает.
Я обошел взломщика чужих квартир и, войдя в комнату, приоткрыл шторы. Машины не было.
– Ну что ж, – вздохнул Стрельцов, – поговорим пока с Криворучкой. Он не оратор, конечно, но кое-что рассказать может.
– Разрешите хоть руки опустить, гражданин начальник, – сказал Криворучка.
– Ладно, – разрешил Стрельцов.
Стоя у окна позади Криворучки, я вдруг заметил, что рука его тянется в задний карман брюк.
– Стрельцов! – крикнул я. – Он с оружием!
Бандит действительно успел вынуть браунинг. Но поздно: Стрельцов выстрелил первым. И Криворучка грохнулся на пол. Стрельцов подошел и посмотрел на лежащего. Большое красное пятно расползалось по лбу.
– Готов, – сказал Стрельцов.
– Он мог бы рассказать и о других, – пожалел я. – Их трое было.
На письменном столе стоял телефон. Начальник отдела взял трубку.
– Работает, – удовлетворенно проговорил он и набрал номер. – Товарищ полковник, Криворучку нашли. Сожалею, что не мог взять живым, моя вина. А вот с другим делом хуже. Личность установлена свидетельскими показаниями соседей по квартире. Кое-кого уже допросил. Есть подозрение. Еду.
Потом он набрал другой номер и распорядился, чтобы увезли труп и опечатали комнату.
– Слушай, Стрельцов, – сказал я, – ты доложил, что кого-то подозреваешь в убийстве капитана Березина. Кого, если не секрет?
– Вообще-то секрет, но тебе, думаю, сказать можно. Подозрителен мне ваш военный закройщик Клячкин. Он провожал капитана до двери и видел, что у того чемодан. Кстати, и деньги ему могут пригодиться.
– Не согласен, – возмутился я. – Честнейший человек. Он работал в ателье, имел и частный приработок. Никогда не занимал даже пятачка у соседей. Тем более не обвинишь его и в убийстве. Он трус и паникер, верно, но не убийца.
– А может быть, у Березина была с собой крупная сумма денег и ваш Клячкин узнал о ней?
– Он все лишние деньги переводил из Мурманска жене и теще. Какие суммы у капитана бронекатера? Убийцами его могли быть такие же субъекты, как этот бандит.
– Ладно, проверим, может, ты и прав. Пощупаем и бухгалтера, который тогда не ночевал дома. Узнаем, где он сейчас работает. Проверим его ночной пропуск. Боюсь только, что и его виновность сомнительна.
– Пришла машина, – сказал я.
На этом и кончился наш разговор с начальником отдела с Петровки.

6. Бухгалтер и его наган

Еще одна ночь, и еще одна воздушная тревога. Еще один налет вражеских «хейнкелей» и «мессершмиттов». Враг бросает на Москву тысячи истребителей и бомбардировщиков. И странное дело, Москва уже привыкла к тому, что она – это фронт. Люди работали и жили, не считая часов и ожидая только одного: разгрома гитлеровских полчищ у стен Москвы. Названия знакомых подмосковных железнодорожных станций, упоминаемых в сводках Совинформбюро, повторялись в разговорах без страха. И к воздушным тревогам даже привыкли: были уверены, что из сотни вражеских самолетов к городу прорвутся лишь единицы. Паники не было, хотя сомнения и множество вопросов возникали постоянно.
– Что-то в сводках уже не упоминается Жуков, – говорил Мельников.
Я принес из своей ближайшей к передней комнаты номер «Правды».
– Вот послушайте, если не читали. Это из постановления Государственного Комитета Обороны.
И я прочел:
– «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии тов. Жукову». И дальше о введении в городе и примыкающих к нему районах осадного положения. Слушайте: «Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте…» Одного такого пособника врага мы вчера расстреляли.
– Кто это мы? – спросил Сысоев.
– Начальник отдела из МУРа. И я при этом присутствовал, – не удержался, похвастался.
– Значит, это вы на меня накапали: завтра на Петровку вызывают.
– Я сказал только, что ничего о вас не знаю. Даже где вы работаете…
– Я же пояснил вам, что работаю бухгалтером в промысловой кооперации.
– Это не учреждение.
– Тогда конкретнее: группа управления Центросоюза Правление эвакуировано, небольшая группа осталась. А об убитом здесь в подъезде я ничего не знаю, так же как и о вас. Кстати, кого это вы кокнули?
– Не я, а оперативник. Я ездил с ним для опознания. Это бандит из грабительской шайки. Я видел троих в бомбоубежище на Кировской.
– И сразу решили, что это бандиты?
– По некоторым признакам. Не хочется рассказывать.
– Кстати, воздушная тревога уже началась, а мы в подвал не спускаемся, – вмешался в разговор Клячкин.
– Стоит ли? – усомнился я. – Может быть, в подъезд спустимся?
– А может, в картишки перекинемся? – предложил Мельников. – В подкидного, а?
Мы согласились. Надоело в сырой подвал спускаться, а стоять в подъезде управдом не позволяет… Вот мы и усаживаемся иногда за карточный стол. Хочется хоть немного отвлечься от фронтовых тем. Я, как журналист, информирован лучше моих соседей по квартире. Часть наших газетчиков – военкоры. Приезжая в редакцию, они порой рассказывают больше и картиннее, чем сводки ТАСС и Советского информбюро. Поэтому, когда я ночую дома, меня обычно спрашивают, а я отвечаю. Сейчас же мне хочется не отвечать, а спрашивать.
– А почему вас, – спрашиваю я Сысоева, – так тревожит повестка из уголовного розыска?
– С чего вы взяли, что тревожит? Спросят – отвечу. Как наш дом разбомбили – пожалуйста. Как к вам вселили – извольте. С капитаном же я и двух слов не сказал, почему и кем он убит – понятия не имею. И эта повестка, по-моему, лишь проявление служебного рвения вашего оперативника. Ничего нового он не узнает. А убит капитан, думаю, какими-нибудь дезертирами или ворами в законе. Вы не рассказали нам, как встретились с ними, а работнику угрозыска, вероятно, дали, как это называется, детальный словесный портрет?
– Допустим.
– Или разговор их подслушали?
– Может быть.
– Ну и пусть ищет убийцу среди таких вот подонков. Чемодан ведь они сперли? Сперли. И документы тоже. Все ясней ясного.
Я промолчал. Прав был бухгалтер: ничего нового Стрельцов не узнает. Бывших воров, дезертировавших из армии, он найдет в Москве предостаточно. Ищи в пустых квартирах, допрашивай управдомов. Может быть, и найдешь среди новых жильцов убийцу нашего капитана.
– А как ты встретился с ними в убежище? – спросил Клячкин.
– Стояли рядом. Слышал их болтовню. Блатные словечки, разговор о пустых квартирах, – нехотя сказал я.
Перекидываемся картами. Помалкиваем. Сысоев на минуту выходит в уборную В комнате тепло от рефлектора, и пиджак Сысоева висит на спинке стула. Чуть-чуть сползает, и я поправляю его. Он необычно тяжел, что-то оттягивает его правый карман. Клячкин заинтересованно ощупывает его.
– Наган, – говорит он. – На ощупь, по крайней мере.
В эту минуту входит Сысоев. Заметил сразу клячкинский маневр с пиджаком.
– Наган, – повторяет он. – Вы не ошиблись. – Сысоев вынимает его из бокового кармана.
– А почему не сдали?
– Скорее: почему на службе не оставил… Верно, виноват… А вообще-то, мне оружие по должности положено: с деньгами дело имею.
– Как новенький выглядит, – говорю я только для того, чтобы заполнить паузу.
Револьвер вновь погружен в карман пиджака. Бухгалтер сдает карты. Я молчу. Ох и не нравится мне Сысоев. Где-то в подсознании у меня все еще тлеют угольки неприязни и недоверия. Наблюдателен и высокомерен, привык иметь дело не с людьми, а с цифрами. И почему он остался во фронтовой Москве, хотя по возрасту могли и его эвакуировать? Неужели только потому, что в городе есть еще промысловые артели? Трусоват? Да и Клячкин не мушкетер. Но почему я Клячкину доверяю, а Сысоеву нет? Видимо, я в чем-то несправедлив, ведь и в редакции есть люди, неприязнь к которым сильнее доверия.
Но Стрельцову в угрозыск я все-таки позвонил на другой день.
– Был у тебя Сысоев?
– Был, ну и что? – отвечает он почему-то равнодушно.
– У него есть наган. Он всегда его носит.
– Потому что он не только бухгалтер, но и кассир. Разносит по артелям зарплату. И потом дело об убийстве капитана Березина теперь не у меня, а в органах безопасности.
Тогда я позвонил Югову. Называю себя, напоминаю о нашем разговоре и говорю:
– Я по поводу убийства капитана Березина.
– Знаю. Слышал… Кстати, ты почему не уведомил меня об этом?
Я объяснил, что позвонил в угрозыск. Обыкновенное убийство с кражей документов и чемодана.
– Ты сам так думаешь?
– Так все думали.
– Зайди-ка вечерком ко мне. Пропуск я закажу. Разговор у нас долгий будет.
Я не спросил его о чем. Просто удивился, не зная, что удивление мое вечером обернется радостью, и не малой.

7. Югов

Кабинет у Югова генеральский. К письменному столу приставлен длинный стол под красным сукном в окружении стульев с прямыми спинками.
Югов начал не с убийства капитана.
– Я все знаю о тебе как о человеке, – сказал он. – Тебе двадцать семь лет, ты кандидат партии. От военной службы освобожден. Почему, я тоже знаю. Два раза просился на фронт, но не пропускала медкомиссия. Один раз даже пытался ее обмануть, проскочив в ополчение. Но опять не вышло. А попасть на фронт хочется. Правда?
– Точно.
– Вот я и могу помочь тебе в этом. – Югов хитренько улыбался. – Хочешь перейти на работу к нам, на борьбу с врагом внутренним, с его агентурой? Многие на фронт ушли. Сейчас новичков набираем. Ты нам подходишь. У тебя высшее юридическое образование. Я добывал его заочно и знаю, как оно важно. Ты вроде сообразителен и не трус. Наслышан о твоих подвигах.
– Ну, каких там… – засмущался я.
– Ладно, не скромничай. Давай решай.
– Но я еще не в партии, только кандидат.
– Кончится кандидатский стаж, примем тебя у нас Кстати, с вашей партийной организацией все уже согласовано. А беда с твоей ногой нам не помеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10