Нет, не из-за того, что он действительно мог быть вчера задушен, а из-за Кузьминских прудов. "Похоже, там всех подряд хоронят, – подумал он. – Начну Пашу закапывать и нарвусь на чей-нибудь полуразложившийся труп. На свой труп, ха-ха!"
И повел рукой по шее. Вспомнил индийских тугов-душителей. "Жизнь, вообще, весьма взаимосвязанная во всех своих проявлениях штука, – закрутился в его мозгу поток сознания. – Десятилетним мальчиком читал жуткие повествования об индийских тугах-душителях, читал и не понимал, почему люди убивают друг друга. И вот, дожил, самого "задушили" туговским шнурком...
Ведь точно задушили. Образно выражаясь, задушили. Того, кто любил ходить по горам, обожал структурную геологию с эллипсоидом Гзовского и модулем Юнга, пописывал статейки об очаговых структурах рудных полей.
И эти Кузьминские пруды. Только вчера осматривал их берега мысленным взором, искал место для тайной могилы. И вот, звонок. Меня уже, оказывается, там похоронили. Нет, действительно в мире все каким-то чудесным образом взаимосвязано, все друг из друга проистекает. А если так, то значит, все уже решено, все предопределено, все развивается так, как надо. Мир катится туда, где он должен лежать. В свою могилку на Кузьминских прудах.
* * *
Еще Шура сказал, заметно волнуясь, сказал, что кончать с Пашей нужно в ближайшую пятницу. Именно в ближайшую пятницу, потому что бандит собрался на Канарские острова праздновать свое пятидесяти пятилетие на вершине вулкана.
– Так в пятницу все и сделаем, – уверил его Смирнов спокойным голосом. – Я уже все придумал. Чулок на голову и баллончик с газом ты, надеюсь, еще не выкинул?
– Ты хочешь с чулком и баллончиком на Пашу идти? – сделав паузу, тихо спросил Шура.
– Знаешь, давай завтра встретимся в Кузьминском парке. Подходи в двенадцать к главному входу. Прогуляемся, посмотрим, где ты меня похоронил, а заодно обговорим все детали.
Шура согласился. И пришел ровно в двенадцать. Смирнов поинтересовался его здоровьем и, получив неразборчивый ответ, усадил гостя на ближайшей скамейке. Шура осторожно сел. Выслушав план, задумался. Что-то его не устраивало.
– Ты чего скис? – спросил Евгений Александрович. Чувство, что кто-то водит его за нос, вновь возникло в нем.
– Ты не знаешь этого человека... – проговорил Шура весь съежившись. – Он жуткий. Про него такое рассказывают. Он из таких положений выпутывался! Его взрывали, стреляли в упор, травили, а ему хоть бы хны... Всегда в последнюю секунду вырывался, всегда чудом. Если ты начнешь с ним шуры-муры разводить, он точно выползет. У него в подошве ботинка ножи запрятаны...
– А в пупке пистолет-пулемет...
– Может быть, и пистолет-пулемет. В общем, ты его сразу кончай, без ля-ля.
– Сдается мне, что ваше благородие боится, что он перед смертью мне кое-что интересное про тебя сообщит... – не стал таиться Смирнов.
– Конечно, скажет... Он непременно захочет нас поссорить. Это как пить дать.
– Ну и замечательно. Он поссорит, ты меня замочишь втихаря и слиняешь с миллионом долларов.
– Нет у меня резона тебя мочить. Если дело выгорит, мы с тобой что-нибудь еще придумаем. По глазам вижу, нравится тебе на свежем воздухе с живым материалом работать. Это ведь не в чистеньких библиотеках под зелеными абажурами сидеть или статьи научные писать, в ушах задумчиво ковыряясь...
– Ты хочешь сказать, что мне понравиться убивать людей? – сузил глаза Смирнов.
– Всем нравится. И тебе понравится. Совсем другим человеком себя почувствуешь.
– Вряд ли. Убивать нравится недоразвитым личностям. Зверям. Недочеловекам. Ведь зверю что надо? Завладеть телом ближнего, мясом его, плотью, самкой, наконец. Или, на худой конец, его жизненным пространством, что в принципе одно и тоже. А развитый человек старается завладеть душой ближнего. Самая сладкая власть – это власть над душами... Уметь заставить людей плакать, смеяться, любить что-то или кого-то ненавидеть, добровольно отказываться, ликуя, отдавать, уметь толкнуть на самоубийство или подвиг – вот к чему стремиться всесторонне развитая личность...
– Ты тоже к этому стремишься?
– Конечно, – соврал Евгений Александрович. – Ты не поверишь, как мне хочется, чтобы ты от моих речей слюни распускал, чтобы передавал мои бессмертные мысли и выражения друзьям и любовницам, чтобы давление у тебя поднималось от одного моего вида...
– Смеешься...
– Конечно, смеюсь. И вообще хватит трепаться. Пошли, могилку Паше присмотрим. Место должно быть такое, чтобы на машине можно было подъехать. Ну, и без всевидящих дамочек с собаками и собачками.
Через час они нашли подходящее место в заросшей мелколесьем пойме Пономарки. И не только место, но и готовую могилу – обстоятельную песчаную яму. Глубиной около полутора метров и соответствующего профиля, она открывалась под обрывом надпойменной террасы.
– Часов в десять сюда приедем, – сказал Шура, звучно харкнув в яму. – Не поздно будет? Менты в это время наверняка тут ошиваются. Место самое то для экстренного погребения нежелательных социальных элементов. И эту могилку наверняка персонально готовили, но сорвалось...
– Боишься, что застукают?
– Боюсь, – закивал Шура. – Он больше ста килограммов весит, пока тащить будем с перекурами, точно кто-нибудь увидит.
– Паша придет сюда на своих ногах, – усмехнулся Смирнов. – Сам ляжет в могилу, и сам же себя погребет, на сколько сможет, погребет. Нам останется только помочь ему получше от собак бродячих схорониться – не дай бог, разроют его на наши головы.
– А почему он на своих ногах придет? Что, у тебя отрава какая есть?
– Да, есть... Порошочек от одной малоизвестной тибетской колдуньи.
– Врешь!
– Я всегда вру. "Мысль изреченная – есть ложь", – сказал Тютчев. Ну, если не ляжет, что, мы ему не поможем?
– Поможем, – покивал Шура, бегая глазами по непроницаемому лицу Смирнова.
10. Это было нечто
С Вероникой Антоновной и ее сыном Шура обошелся ювелирно. Они без разговоров впустили "сантехника" в свою квартиру. Гипнотическую роль, видимо, сыграли простое русское лицо Шуры и водяной счетчик, принесенный им для убедительности.
После того, как хозяева (включая тойтерьера, облаявшегося до хрипоты) были усыплены, связаны и уложены на полу спальной, из своей квартиры пришел Смирнов. Через пятнадцать минут (ровно в девятнадцать ноль-ноль) проход в одиннадцатую квартиру был проделан. Первым в нее прошел Евгений Александрович. Убедившись, что входная дверь не закрыта на внутренний засов и что прохода в обитель Марьи Ивановны нет, он принялся изучать таинственную квартиру.
Это было нечто.
Окна ее – и в комнате, и на кухне – были завешены тяжелыми двойными шторами, такими тяжелыми, что раздвинул их Смирнов не без труда. Стены, в том числе, и внутренние, покрывали звукопоглощающие пластиковые панели, полы – внушительной толщины ковровое покрытие.
Обстановку в комнате представляли большой и высокий двухкамерный сейф, выкрашенный светло-синей краской; обшитое зеленой тканью кресло с гнутыми подлокотниками, старый письменный стол (облупившийся дерматин, незамысловатые ключики в замочных скважинах, точеные ножки и тому подобное), а такжескрипучий венский стул.
Сейф был открыт. В нижнем его отделении пылились кипы пожелтелых бумаг, в верхнем – рядками лежали инструменты – пила, плоскогубцы, молоток и тому подобное.
В единственном выдвижном ящике письменного стола Евгений Александрович нашел старую газету с наполовину разгаданными кроссвордами и три конторские книги.
Одна из них – синяя, с обклеенными коленкором уголками – на мгновенье ошеломила Смирнова. Ее страницы покрывали списки устраненных соперников и недоброжелателей. Они были сделаны в табличной форме с указанием возраста, должности, квалификации, причины, времени и способа устранения. Должности несчастных были преимущественно высокими, фамилии – в основном нерусскими. Способы устранения варьировали от "разорен в дым" и "закрыт в крытой" до "бвМ.-р." ("брошен в Москву-реку" расшифровал Смирнов) и странного "збтрн".
Во второй книге – серой, изрядно потертой и практически заполненной – протоколировалось движение денежных средств (от кого получены, куда направлены, сколько и как утаено). Она сняла неприятное ощущение, полученное от первой – "Есть денежки, есть", – подумал Евгений Александрович, ее листая.
Третья книга была чиста. Она, видимо, готовилась принять эстафету от предыдущей.
В прихожей на верхней полке встроенного шкафа лежал черный кожаный дипломат. Новенький. В нем были доллары. Около трехсот пятидесяти тысяч. Преимущественно в старых сто долларовых купюрах.
Находка Смирнова не обрадовала. Возможно, причиной тому было то, что пока у него не было никаких оснований назвать деньги своими. А может быть, из-за того, что, открывая шкаф, он увидел на дверке пятна засохшей крови.
Вернув дипломат с деньгами на место, Смирнов вновь прошелся по квартире. И обнаружил, что незамеченные им при первом осмотре пятна крови представляют основную ее достопримечательность. Небрежно или вовсе не замытые, они бурели на полу и на стенах комнаты, ванной, туалета и кухни. И на инструментах.
В тот момент, когда Смирнов, закончив обследование пространства под ванной, поднимался на ноги, в проломе, появилась голова Шуры.
– Ну, чего? Есть деньги? – спросил он, с беспокойством вглядываясь в озабоченное лицо напарника.
– Есть. Тысяч триста пятьдесят.
– Долларов?
– Конечно.
– А что ищешь? – спросил Шура, перебравшись к Смирнову.
– Похоже, тут не одного беднягу замочили... Смотрел, нет ли чего под ванной.
– Через пятнадцать минут Паша придет, а ты мента киношного из себя изображаешь! Ты еще отпечатки пальцев с унитаза сними.
– Черт, я забыл совсем! Знаешь, похоже, что квартира никак не сообщается с квартирой Марьи Ивановны!
– Не может быть! Должна сообщаться! – не поверил Шура и пошел в комнату. Несколько минут он осматривал и простукивал стену.
Безрезультатно.
– Ты зря мучаешься, – сказал Смирнов, когда Шура опустил руки. – В письменном столе я нашел конторскую книгу, так там записи сделаны исключительно по пятницам. И почти в каждую из них. Значит, Паша непременно явится пред наши ясные очи.
– Я знаю это лучше тебя. Через десять минут мы его точно увидим, – посмотрел на часы Шура. – Что будем делать?
– А ничего! Клади свой ствол на стол и садись кроссворды разгадывать. Ручка есть?
– Есть, – озадаченно посмотрел Шура.
– Вот садись и гадай. Когда этот тип образуется, спросишь у меня, знаю ли я млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается. Понял?
– Понял. А вдруг он с Марией Ивановной войдет?
– Ну и что?
– Она может тебя узнать.
– Ничего страшного. С ней мы разберемся. Вот тебе кроссворд, валяй, разгадывай.
11. Млекопитающее семейства волчих
В семь сорок пять в квартире Марии Ивановны послышались глухие звуки. Спустя полминуты центральная панель стены бесшумно ушла внутрь, тут же отодвинулась в сторону, и Паша Центнер предстал перед глазами Евгения Александровича.
"Портрет Дориана Грея", – подумал он на третьей секунде встречи. И не без оснований подумал – бригадир гангстеров старел на глазах, на глазах Смирнова он превратился из пышущего здоровьем и уважающего себя человека в смертельно уставшего безвольного старика.
– Млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается, – спросил Шурик Смирнова, не отрывая глаз от газеты.
– Песец, – ответил Смирнов. И, вдавившись тяжелым взглядом в обезличенные уже глаза Паши, добавил: – Котенку.
Внизу, в седьмой квартире застучали молотком. Над осевшим плечом бывшего гангстера, да, да бывшего – не было сомнений, что король криминального мира умер – появилось перепуганное лицо Марьи Ивановны. Увидев непроницаемого Смирнова, Шуру с газетой и пистолетом, она неестественно для женщины ее склада запричитала:
– Знала, я знала, что этим все кончится! Сколько веревочке не виться – кончику быть!
И отстранив любовника, бросилась на колени перед Смирновым:
– Не убивайте меня! Я ни в чем не виновата! Я ему, говорила, что у своих красть нельзя! А он не слушал, не мог остановиться, он алчный!
– Да... Жадность фраера губит, – согласился Шура, занося в кроссворд очередное слово.
Смирнов смотрел в глаза Марии Ивановны, весьма примечательной женщины лет под тридцать семь и думал, что она, пожалуй, первый раз в жизни видит Шуру. Увидев его, своего соседа, признала мгновенно, а Шуру нет. И ее лох-любовник не признал. А из этого следовало, что Паша Центнер, не нанимал Шуру для изнасилования Юлии. Обернувшись к столу, Смирнов взял пистолет и вперился в напарника вопрошающим взглядом. Тот занервничал, забегал глазами, и, кое-как укротив их, сказал, недовольно морща лицо:
– Потом все объясню. Не здесь же базар разводить, в натуре.
– Отведи его в машину, – сделав паузу, кивнул Смирнов на Пашу. – Приду через десять минут.
Шура увел бандита в ванную. Паша Центнер по-прежнему выглядел, как смертельно уставший каторжник.
Оставшись наедине с хозяином положения, Мария Ивановна расстегнула верхнюю пуговицу китайского халатика. Затем – следующую. Смирнов смотрел с вялым интересом, хотя обнажившаяся грудь была хороша по всем параметрам. Высокая, упругая, невыносимо шелковая, с призывной алой родинкой; сосок из тех, которые нравились Евгению Александровичу – аккуратный, небольшой и нежно-коричневый.
– Даже и не знаю, что с тобой делать, – сказал он, поигрывая пистолетом. – Меня, а тем более то, чем я занимаюсь, никто знать не должен...
– Ты его убьешь? – глаза Мария Ивановна сделала томными. Она и думать не хотела о своей смерти.
– Он умрет. Уже умер, – Смирнову не хотелось тотчас ехать на топкие берега Пономарки. Он медлил. Он был тонким ценителем женской красоты, изощренности и коварства.
– Вы их киллер?
– Чистильщик.
– Вы – старший научный сотрудник, ученый – чистильщик?
– Удобная крыша по нынешним временам. – "Черт, может, и в самом деле переквалифицироваться в киллеры? Столько, оказывается, приятных граней в этом занятии! Острые ощущения, встречи с интересными людьми. Это тебе не очаговые структуры систематизировать".
– А можно мне воспользоваться вашими услугами? – Мария Ивановна постаралась вплотную приблизиться к Смирнову. Тот сделал шаг назад и, покачав указательным пальцем из стороны в сторону, проговорил шутливо:
– Я, милочка, жених, счастливый жених.
– А... Эта ваша девица... Видимо, очень интересный для науки человек.
– Да, вы правы, очень интересный.
Решив, что лирическое отступление затянулось, Смирнов сделал зверское лицо. Марья Ивановна, впрочем, не придала ему никакого значения.
– Поздравляю вас с предстоящим изменением семейного положения, – сказала она ангельским голоском. – Но, видите ли, когда я просила вас об услуге, я имела в виду не это, – алый коготок Марьи Ивановны указал на просыпающийся пенис Смирнова, – а это.
Пальчик ее коснулся пистолетного ствола. Евгений Александрович почувствовал, что теряет инициативу, и разозлился.
– Исключено, – выцедил он, зло прищурив глаза. – Я подневольный служащий, а не свободный поэт. И слышишь, чмо, если мне вдруг покажется, слышишь, покажется, что ты хоть слово кому сказала, я попрошу Викешу Изольдина, заведующего нашей химической лабораторией, выдать мне по дружбе пол-литра импортной серной кислоты высшего качества. Сечешь масть, сахарная киса?
Мария Ивановна масть секла. Глазницы ее распирало уважение к Смирнову. Бесподобно нежные пальчики застегивали китайский халатик на все пуговицы.
– А этот человек, который был со мной... – Смирнов решил все-таки расставить точки над i. – Ты его хоть раз видела?
– Нет, – твердо ответила женщина.
– Ну ладно, мне пора, – покивав, проговорил Смирнов. – Да, не могли бы вы мне сделать небольшое одолжение?
– Я слушаю.
– Эти соседи... Мне не хотелось бы их убивать. Ассоциации, понимаете ли. У меня друг детства – горбун.
– Я все улажу. Скажу, что это меня хотели ограбить через две квартиры.
– И без ментов уладите?
– Обижаете. Вы заходите как-нибудь на коньячок, без серной, естественно, кислоты... Соседи все-таки. Поговорим о том, о сем.
– Хорошо. Зайду как-нибудь на часок, – кивнул Смирнов, окидывая комнату прощальным взглядом.
Взгляд остановился на буром пятне, сидевшем на дверке сейфа.
– Да, я хотел спросить... Эти пятна... – рука Смирнова прочертила полуокружность. – Понимаете, недавно мой напарник пропал, Камазом звали... Вы его случайно здесь не видели? Маленький такой татарин с голубыми глазами?
– Нет, маленького татарина здесь не было...
Лицо женщины погрустнело и стало по-русски прекрасным. "Нет, она определенно лапушка, – подумал Смирнов, чувствуя, как предательски теплеют его глаза. – Такое хорошее лицо..."
– А кто был?
– Да так...
– Говори, времени мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
И повел рукой по шее. Вспомнил индийских тугов-душителей. "Жизнь, вообще, весьма взаимосвязанная во всех своих проявлениях штука, – закрутился в его мозгу поток сознания. – Десятилетним мальчиком читал жуткие повествования об индийских тугах-душителях, читал и не понимал, почему люди убивают друг друга. И вот, дожил, самого "задушили" туговским шнурком...
Ведь точно задушили. Образно выражаясь, задушили. Того, кто любил ходить по горам, обожал структурную геологию с эллипсоидом Гзовского и модулем Юнга, пописывал статейки об очаговых структурах рудных полей.
И эти Кузьминские пруды. Только вчера осматривал их берега мысленным взором, искал место для тайной могилы. И вот, звонок. Меня уже, оказывается, там похоронили. Нет, действительно в мире все каким-то чудесным образом взаимосвязано, все друг из друга проистекает. А если так, то значит, все уже решено, все предопределено, все развивается так, как надо. Мир катится туда, где он должен лежать. В свою могилку на Кузьминских прудах.
* * *
Еще Шура сказал, заметно волнуясь, сказал, что кончать с Пашей нужно в ближайшую пятницу. Именно в ближайшую пятницу, потому что бандит собрался на Канарские острова праздновать свое пятидесяти пятилетие на вершине вулкана.
– Так в пятницу все и сделаем, – уверил его Смирнов спокойным голосом. – Я уже все придумал. Чулок на голову и баллончик с газом ты, надеюсь, еще не выкинул?
– Ты хочешь с чулком и баллончиком на Пашу идти? – сделав паузу, тихо спросил Шура.
– Знаешь, давай завтра встретимся в Кузьминском парке. Подходи в двенадцать к главному входу. Прогуляемся, посмотрим, где ты меня похоронил, а заодно обговорим все детали.
Шура согласился. И пришел ровно в двенадцать. Смирнов поинтересовался его здоровьем и, получив неразборчивый ответ, усадил гостя на ближайшей скамейке. Шура осторожно сел. Выслушав план, задумался. Что-то его не устраивало.
– Ты чего скис? – спросил Евгений Александрович. Чувство, что кто-то водит его за нос, вновь возникло в нем.
– Ты не знаешь этого человека... – проговорил Шура весь съежившись. – Он жуткий. Про него такое рассказывают. Он из таких положений выпутывался! Его взрывали, стреляли в упор, травили, а ему хоть бы хны... Всегда в последнюю секунду вырывался, всегда чудом. Если ты начнешь с ним шуры-муры разводить, он точно выползет. У него в подошве ботинка ножи запрятаны...
– А в пупке пистолет-пулемет...
– Может быть, и пистолет-пулемет. В общем, ты его сразу кончай, без ля-ля.
– Сдается мне, что ваше благородие боится, что он перед смертью мне кое-что интересное про тебя сообщит... – не стал таиться Смирнов.
– Конечно, скажет... Он непременно захочет нас поссорить. Это как пить дать.
– Ну и замечательно. Он поссорит, ты меня замочишь втихаря и слиняешь с миллионом долларов.
– Нет у меня резона тебя мочить. Если дело выгорит, мы с тобой что-нибудь еще придумаем. По глазам вижу, нравится тебе на свежем воздухе с живым материалом работать. Это ведь не в чистеньких библиотеках под зелеными абажурами сидеть или статьи научные писать, в ушах задумчиво ковыряясь...
– Ты хочешь сказать, что мне понравиться убивать людей? – сузил глаза Смирнов.
– Всем нравится. И тебе понравится. Совсем другим человеком себя почувствуешь.
– Вряд ли. Убивать нравится недоразвитым личностям. Зверям. Недочеловекам. Ведь зверю что надо? Завладеть телом ближнего, мясом его, плотью, самкой, наконец. Или, на худой конец, его жизненным пространством, что в принципе одно и тоже. А развитый человек старается завладеть душой ближнего. Самая сладкая власть – это власть над душами... Уметь заставить людей плакать, смеяться, любить что-то или кого-то ненавидеть, добровольно отказываться, ликуя, отдавать, уметь толкнуть на самоубийство или подвиг – вот к чему стремиться всесторонне развитая личность...
– Ты тоже к этому стремишься?
– Конечно, – соврал Евгений Александрович. – Ты не поверишь, как мне хочется, чтобы ты от моих речей слюни распускал, чтобы передавал мои бессмертные мысли и выражения друзьям и любовницам, чтобы давление у тебя поднималось от одного моего вида...
– Смеешься...
– Конечно, смеюсь. И вообще хватит трепаться. Пошли, могилку Паше присмотрим. Место должно быть такое, чтобы на машине можно было подъехать. Ну, и без всевидящих дамочек с собаками и собачками.
Через час они нашли подходящее место в заросшей мелколесьем пойме Пономарки. И не только место, но и готовую могилу – обстоятельную песчаную яму. Глубиной около полутора метров и соответствующего профиля, она открывалась под обрывом надпойменной террасы.
– Часов в десять сюда приедем, – сказал Шура, звучно харкнув в яму. – Не поздно будет? Менты в это время наверняка тут ошиваются. Место самое то для экстренного погребения нежелательных социальных элементов. И эту могилку наверняка персонально готовили, но сорвалось...
– Боишься, что застукают?
– Боюсь, – закивал Шура. – Он больше ста килограммов весит, пока тащить будем с перекурами, точно кто-нибудь увидит.
– Паша придет сюда на своих ногах, – усмехнулся Смирнов. – Сам ляжет в могилу, и сам же себя погребет, на сколько сможет, погребет. Нам останется только помочь ему получше от собак бродячих схорониться – не дай бог, разроют его на наши головы.
– А почему он на своих ногах придет? Что, у тебя отрава какая есть?
– Да, есть... Порошочек от одной малоизвестной тибетской колдуньи.
– Врешь!
– Я всегда вру. "Мысль изреченная – есть ложь", – сказал Тютчев. Ну, если не ляжет, что, мы ему не поможем?
– Поможем, – покивал Шура, бегая глазами по непроницаемому лицу Смирнова.
10. Это было нечто
С Вероникой Антоновной и ее сыном Шура обошелся ювелирно. Они без разговоров впустили "сантехника" в свою квартиру. Гипнотическую роль, видимо, сыграли простое русское лицо Шуры и водяной счетчик, принесенный им для убедительности.
После того, как хозяева (включая тойтерьера, облаявшегося до хрипоты) были усыплены, связаны и уложены на полу спальной, из своей квартиры пришел Смирнов. Через пятнадцать минут (ровно в девятнадцать ноль-ноль) проход в одиннадцатую квартиру был проделан. Первым в нее прошел Евгений Александрович. Убедившись, что входная дверь не закрыта на внутренний засов и что прохода в обитель Марьи Ивановны нет, он принялся изучать таинственную квартиру.
Это было нечто.
Окна ее – и в комнате, и на кухне – были завешены тяжелыми двойными шторами, такими тяжелыми, что раздвинул их Смирнов не без труда. Стены, в том числе, и внутренние, покрывали звукопоглощающие пластиковые панели, полы – внушительной толщины ковровое покрытие.
Обстановку в комнате представляли большой и высокий двухкамерный сейф, выкрашенный светло-синей краской; обшитое зеленой тканью кресло с гнутыми подлокотниками, старый письменный стол (облупившийся дерматин, незамысловатые ключики в замочных скважинах, точеные ножки и тому подобное), а такжескрипучий венский стул.
Сейф был открыт. В нижнем его отделении пылились кипы пожелтелых бумаг, в верхнем – рядками лежали инструменты – пила, плоскогубцы, молоток и тому подобное.
В единственном выдвижном ящике письменного стола Евгений Александрович нашел старую газету с наполовину разгаданными кроссвордами и три конторские книги.
Одна из них – синяя, с обклеенными коленкором уголками – на мгновенье ошеломила Смирнова. Ее страницы покрывали списки устраненных соперников и недоброжелателей. Они были сделаны в табличной форме с указанием возраста, должности, квалификации, причины, времени и способа устранения. Должности несчастных были преимущественно высокими, фамилии – в основном нерусскими. Способы устранения варьировали от "разорен в дым" и "закрыт в крытой" до "бвМ.-р." ("брошен в Москву-реку" расшифровал Смирнов) и странного "збтрн".
Во второй книге – серой, изрядно потертой и практически заполненной – протоколировалось движение денежных средств (от кого получены, куда направлены, сколько и как утаено). Она сняла неприятное ощущение, полученное от первой – "Есть денежки, есть", – подумал Евгений Александрович, ее листая.
Третья книга была чиста. Она, видимо, готовилась принять эстафету от предыдущей.
В прихожей на верхней полке встроенного шкафа лежал черный кожаный дипломат. Новенький. В нем были доллары. Около трехсот пятидесяти тысяч. Преимущественно в старых сто долларовых купюрах.
Находка Смирнова не обрадовала. Возможно, причиной тому было то, что пока у него не было никаких оснований назвать деньги своими. А может быть, из-за того, что, открывая шкаф, он увидел на дверке пятна засохшей крови.
Вернув дипломат с деньгами на место, Смирнов вновь прошелся по квартире. И обнаружил, что незамеченные им при первом осмотре пятна крови представляют основную ее достопримечательность. Небрежно или вовсе не замытые, они бурели на полу и на стенах комнаты, ванной, туалета и кухни. И на инструментах.
В тот момент, когда Смирнов, закончив обследование пространства под ванной, поднимался на ноги, в проломе, появилась голова Шуры.
– Ну, чего? Есть деньги? – спросил он, с беспокойством вглядываясь в озабоченное лицо напарника.
– Есть. Тысяч триста пятьдесят.
– Долларов?
– Конечно.
– А что ищешь? – спросил Шура, перебравшись к Смирнову.
– Похоже, тут не одного беднягу замочили... Смотрел, нет ли чего под ванной.
– Через пятнадцать минут Паша придет, а ты мента киношного из себя изображаешь! Ты еще отпечатки пальцев с унитаза сними.
– Черт, я забыл совсем! Знаешь, похоже, что квартира никак не сообщается с квартирой Марьи Ивановны!
– Не может быть! Должна сообщаться! – не поверил Шура и пошел в комнату. Несколько минут он осматривал и простукивал стену.
Безрезультатно.
– Ты зря мучаешься, – сказал Смирнов, когда Шура опустил руки. – В письменном столе я нашел конторскую книгу, так там записи сделаны исключительно по пятницам. И почти в каждую из них. Значит, Паша непременно явится пред наши ясные очи.
– Я знаю это лучше тебя. Через десять минут мы его точно увидим, – посмотрел на часы Шура. – Что будем делать?
– А ничего! Клади свой ствол на стол и садись кроссворды разгадывать. Ручка есть?
– Есть, – озадаченно посмотрел Шура.
– Вот садись и гадай. Когда этот тип образуется, спросишь у меня, знаю ли я млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается. Понял?
– Понял. А вдруг он с Марией Ивановной войдет?
– Ну и что?
– Она может тебя узнать.
– Ничего страшного. С ней мы разберемся. Вот тебе кроссворд, валяй, разгадывай.
11. Млекопитающее семейства волчих
В семь сорок пять в квартире Марии Ивановны послышались глухие звуки. Спустя полминуты центральная панель стены бесшумно ушла внутрь, тут же отодвинулась в сторону, и Паша Центнер предстал перед глазами Евгения Александровича.
"Портрет Дориана Грея", – подумал он на третьей секунде встречи. И не без оснований подумал – бригадир гангстеров старел на глазах, на глазах Смирнова он превратился из пышущего здоровьем и уважающего себя человека в смертельно уставшего безвольного старика.
– Млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается, – спросил Шурик Смирнова, не отрывая глаз от газеты.
– Песец, – ответил Смирнов. И, вдавившись тяжелым взглядом в обезличенные уже глаза Паши, добавил: – Котенку.
Внизу, в седьмой квартире застучали молотком. Над осевшим плечом бывшего гангстера, да, да бывшего – не было сомнений, что король криминального мира умер – появилось перепуганное лицо Марьи Ивановны. Увидев непроницаемого Смирнова, Шуру с газетой и пистолетом, она неестественно для женщины ее склада запричитала:
– Знала, я знала, что этим все кончится! Сколько веревочке не виться – кончику быть!
И отстранив любовника, бросилась на колени перед Смирновым:
– Не убивайте меня! Я ни в чем не виновата! Я ему, говорила, что у своих красть нельзя! А он не слушал, не мог остановиться, он алчный!
– Да... Жадность фраера губит, – согласился Шура, занося в кроссворд очередное слово.
Смирнов смотрел в глаза Марии Ивановны, весьма примечательной женщины лет под тридцать семь и думал, что она, пожалуй, первый раз в жизни видит Шуру. Увидев его, своего соседа, признала мгновенно, а Шуру нет. И ее лох-любовник не признал. А из этого следовало, что Паша Центнер, не нанимал Шуру для изнасилования Юлии. Обернувшись к столу, Смирнов взял пистолет и вперился в напарника вопрошающим взглядом. Тот занервничал, забегал глазами, и, кое-как укротив их, сказал, недовольно морща лицо:
– Потом все объясню. Не здесь же базар разводить, в натуре.
– Отведи его в машину, – сделав паузу, кивнул Смирнов на Пашу. – Приду через десять минут.
Шура увел бандита в ванную. Паша Центнер по-прежнему выглядел, как смертельно уставший каторжник.
Оставшись наедине с хозяином положения, Мария Ивановна расстегнула верхнюю пуговицу китайского халатика. Затем – следующую. Смирнов смотрел с вялым интересом, хотя обнажившаяся грудь была хороша по всем параметрам. Высокая, упругая, невыносимо шелковая, с призывной алой родинкой; сосок из тех, которые нравились Евгению Александровичу – аккуратный, небольшой и нежно-коричневый.
– Даже и не знаю, что с тобой делать, – сказал он, поигрывая пистолетом. – Меня, а тем более то, чем я занимаюсь, никто знать не должен...
– Ты его убьешь? – глаза Мария Ивановна сделала томными. Она и думать не хотела о своей смерти.
– Он умрет. Уже умер, – Смирнову не хотелось тотчас ехать на топкие берега Пономарки. Он медлил. Он был тонким ценителем женской красоты, изощренности и коварства.
– Вы их киллер?
– Чистильщик.
– Вы – старший научный сотрудник, ученый – чистильщик?
– Удобная крыша по нынешним временам. – "Черт, может, и в самом деле переквалифицироваться в киллеры? Столько, оказывается, приятных граней в этом занятии! Острые ощущения, встречи с интересными людьми. Это тебе не очаговые структуры систематизировать".
– А можно мне воспользоваться вашими услугами? – Мария Ивановна постаралась вплотную приблизиться к Смирнову. Тот сделал шаг назад и, покачав указательным пальцем из стороны в сторону, проговорил шутливо:
– Я, милочка, жених, счастливый жених.
– А... Эта ваша девица... Видимо, очень интересный для науки человек.
– Да, вы правы, очень интересный.
Решив, что лирическое отступление затянулось, Смирнов сделал зверское лицо. Марья Ивановна, впрочем, не придала ему никакого значения.
– Поздравляю вас с предстоящим изменением семейного положения, – сказала она ангельским голоском. – Но, видите ли, когда я просила вас об услуге, я имела в виду не это, – алый коготок Марьи Ивановны указал на просыпающийся пенис Смирнова, – а это.
Пальчик ее коснулся пистолетного ствола. Евгений Александрович почувствовал, что теряет инициативу, и разозлился.
– Исключено, – выцедил он, зло прищурив глаза. – Я подневольный служащий, а не свободный поэт. И слышишь, чмо, если мне вдруг покажется, слышишь, покажется, что ты хоть слово кому сказала, я попрошу Викешу Изольдина, заведующего нашей химической лабораторией, выдать мне по дружбе пол-литра импортной серной кислоты высшего качества. Сечешь масть, сахарная киса?
Мария Ивановна масть секла. Глазницы ее распирало уважение к Смирнову. Бесподобно нежные пальчики застегивали китайский халатик на все пуговицы.
– А этот человек, который был со мной... – Смирнов решил все-таки расставить точки над i. – Ты его хоть раз видела?
– Нет, – твердо ответила женщина.
– Ну ладно, мне пора, – покивав, проговорил Смирнов. – Да, не могли бы вы мне сделать небольшое одолжение?
– Я слушаю.
– Эти соседи... Мне не хотелось бы их убивать. Ассоциации, понимаете ли. У меня друг детства – горбун.
– Я все улажу. Скажу, что это меня хотели ограбить через две квартиры.
– И без ментов уладите?
– Обижаете. Вы заходите как-нибудь на коньячок, без серной, естественно, кислоты... Соседи все-таки. Поговорим о том, о сем.
– Хорошо. Зайду как-нибудь на часок, – кивнул Смирнов, окидывая комнату прощальным взглядом.
Взгляд остановился на буром пятне, сидевшем на дверке сейфа.
– Да, я хотел спросить... Эти пятна... – рука Смирнова прочертила полуокружность. – Понимаете, недавно мой напарник пропал, Камазом звали... Вы его случайно здесь не видели? Маленький такой татарин с голубыми глазами?
– Нет, маленького татарина здесь не было...
Лицо женщины погрустнело и стало по-русски прекрасным. "Нет, она определенно лапушка, – подумал Смирнов, чувствуя, как предательски теплеют его глаза. – Такое хорошее лицо..."
– А кто был?
– Да так...
– Говори, времени мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21