Петр Александрович Муравьев
Полюс Лорда



Петр Александрович Муравьев

Полюс лорда

ГЛАВА 1

Он стоял на краю тротуара и пристально к чему-то приглядывался. Лицо его было спокойно и серьезно. Мимо, сплошным потоком, мчались машины, но он их не замечал.
Как и всегда, зимой ли, летом, одет он был в старое пальто, очень длинное, с длинными же рукавами, из которых едва приметно торчали кончики пальцев. Брюки тоже были не по росту и волочились по земле изношенной бахромой, почти целиком покрывая ветхие туфли с задранными носками. Зато на голове у него красовалась золотая корона, правда, из картона, но очень похожая на настоящую. А из-под нее, сливаясь с усами и бородой, спадали пакли нечесаных волос – цвета отсыревшего сена.
Все это растительное богатство не мешало, однако, разглядеть черты: тонкий горбатый нос, правильные губы, высокий как у волхва лоб. Глаза тоже не прятались, смотрели прямо и строго, как у человека, давно примирившегося с окружающим распорядком вещей, хотя и сознающего его внутреннюю непрочность.
Таким я помню его с давних пор. В районе, где я работаю, он не случайный гость; я встречаю его чуть ли не ежедневно, и каждый раз останавливаюсь, чтобы понаблюдать за его странными движениями.
Бродяга? Что ж, с этим, возможно, согласится всякий, кто с ним сталкивался. Но мне хотелось бы избежать этого слова в обычном его смысле. В глазах у этого чудака не прочесть ни равнодушия наркомана, ни высматривающего любопытства, характерного для попрошаек; внешний мир мало его затрагивает. Уличные сигналы, например, для него не существуют. Переходя улицу на красный свет, он только предупреждающе поднимает руку, и в этом его жесте чувствуется необъяснимый триумф над легкомысленной суетливостью, над оголтелой бестактностью всех этих людей…
Но я увлекся, я, кажется, рассказываю по памяти. Так обстояло дело раньше, еще неделю назад. С тех пор, однако, что-то изменилось: человек с короной утратил спокойствие. Его движения теперь стали пульсирующими и напоминают колебания магнитной стрелки. Вот и сегодня утром он был в смятении: нервно фланировал по западной стороне 7-й авеню, дважды останавливался на углу 52-й улицы, к чему-то прислушиваясь. Корона съехала набок, от его уверенности не осталось и следа, и пролетавшие мимо машины глушили его нетерпеливыми гудками. Он больше не поднимал руки и послушно дожидался зеленого света, чтобы перейти улицу.
Заморосил дождь, мне надо было поспеть на службу, и я неохотно его покинул.
Это утро я провел в состоянии рассеянности: вздрагивал от каждого телефонного звонка, волновался во время доклада начальнику. Из трех деловых писем, которые мне пришлось написать, два вышли из рук вон плохо. Уныло вертел я их перед глазами, недоумевая, откуда появился у меня такой неряшливый почерк. Так ничего и не исправив, я разорвал их и бросил в корзинку. Третье письмо я отнес секретарше, но через минуту она принесла его обратно.
– Мистер Беркли, – сказала она, – я здесь не поняла одной фразы…
По выражению ее лица я сразу догадался, что она там ничего не поняла. И, однако, я взял у нее письмо – правда, несколько нетерпеливо, так что тут же потерял место, на котором застыл ее палец, – и с возможной строгостью поднес бумагу к лицу. Первое, что бросилось мне в глаза, был маленький рисунок в верхнем углу слева. Такая у меня скверная привычка – малевать где попало этого незамысловатого головотяпа, сидящего верхом Бог знает на чем, но только не на лошади.
Я взял резинку и, тыча во всадника, спросил у Айрин – так зовут нашу секретаршу:
– Вы этого не могли понять?
Шутка удалась, Айрин рассмеялась, а я поспешно стер назойливого вторженца. Тогда я сказал:
– Занесу вам письмо позднее; мне тут придется кое-что подправить. – И я жестом отпустил бестолковую девушку.
Вскоре до меня донеслось сдержанное хихиканье: это, наверное, Айрин рассказывала своей подружке, с каким сумасшедшим ей приходится иметь дело.


***

Было около двух, когда позвонил мой отец.
– Алекс, – сказах он, – приезжай к нам в воскресенье!
Признаюсь, я был озадачен: с отцом мы не видались больше двух месяцев, а последняя наша встреча была не особенно сердечной. Поэтому я сухо осведомился:
– Какая-нибудь оказия?
– Ничего особенного. Это Салли, она просила передать. У нее ведь день рождения.
Салли – его молодая жена, моя мачеха… Нет, меньше всего мне хотелось начинать эту комедию сначала. Я молчал.
– Алекс, – робко продолжал отец, – ты не бойся, это не повторится.
– О чем ты, что не повторится?
– Ну, то самое. Я тогда зря поволновался; нервы, ты знаешь…
– При чем здесь нервы, – перебил я моего родителя. – Это просто мнительность, совсем неуместная в твоем возрасте!
Здесь я определенно дал маху: именно в его возрасте мнительность и уместна, особенно если женишься на молоденькой. Так или иначе, но мое замечание задело отца за живое.
– Ты напрасно горячишься, – недовольно сказал он. – Я думал все уладить по-хорошему, а ты начинаешь…
– Ничего я не начинаю. И, конечно, приеду. Отец был доволен.
– Вот и хорошо, вот и отлично, – закудахтал он. – Сейчас же позвоню Салли, она будет рада; – в последних его словах послышалась знакомая насмешливая нотка.
На том и покончили; все уладилось, как он того хотел. А я оставался сидеть, наблюдая в окно голубей, которые, чем-то напуганные, оголтело носились над крышами. Стал было обдумывать, как бы их еще больше напугать, но, ничего не придумав, повернулся к столу и увидел перед собой Фреда.
Проник он ко мне неслышно – когда я сидел спиной к двери – и теперь стоял, чему-то улыбаясь. Мысль, что он, возможно, наблюдал меня точно так, как я наблюдал голубей, испортила мне настроение.
– Was ist los? Очень большая (англ. разг. ).

– недовольно спросил я, израсходовав при этом половину своего немецкого словарного запаса, и затем, с небрежным великодушием, перевел: – Что случилось?
Фред сделал таинственный жест, приглашая меня подняться.
– Новый администратор… – зашептал он, – такая девчонка, что ой-ой! – Он задрал голову и смотрел поверх стеклянной перегородки. – Идите сюда, скорее!
Или он был глуп, или просто смеялся надо мной! Ну, как я мог смотреть через перегородку, когда я и макушкой не достаю до верха! Да, я мал, во мне пять футов два инча росту, и прозвище Коротыш давно укрепилось за мной.
И все же я подошел к двери и выглянул в коридор.
… Если бы я там увидел стадо зебр, авианосец «Энтерпрайз» или Юлия Цезаря, то не был бы так потрясен, как увидев ее! Да, это была Дорис, моя мечта последних месяцев.
У меня в жизни только и было две мечты: первая – о карусельной лошадке, на которой я прокатился в юном возрасте – мне тогда не исполнилось и семи. Сколько радостей она доставила мне потом, сколько приснилось чудных снов – с погонями, бегством, сражениями; да и в мечтаниях она оставалась моим неразлучным другом. Теперь, задним числом, припоминаю, что была она сделана грубовато, с толстой шеей, неумной мордой, аляповато раскрашенная… Пусть так, но да простятся ей эти изъяны хотя бы за то, что она помогла семилетнему мальчугану почувствовать себя мужчиной – отважным и решительным.
Слов нет, сейчас я таким не выглядел. Я стоял, расставив ноги, покачиваясь как на волне и бессмысленно уставясь вперед. Подозреваю, что и лицо мое не отражало глубоких мыслей.
Фред заметил мое смятение и, довольный, сказал:
– King-size красотка, не правда?
Болван! Что он понимал в красоте, и очень мне понадобились его комментарии! Я продолжал стоять неподвижно, торопясь прийти в себя, освоиться с чем-то новым, важным. Но это было не так просто, да и мешало присутствие постороннего человека.
– Кажется… ваш телефон! – сказал я.
Он был доверчив, Фред, он никогда не замечал, когда его разыгрывают; вот и сейчас он выпучил глаза и с видом потревоженной курицы кинулся за дверь.
А я вернулся к столу… Но постойте, Бог с ним, со столом! Прежде чем окончательно решите, что имеете дело с болтуном, я должен объясниться. Я буду краток.
Дорис поступила к нам в фирму – на какой-то административный пост – месяца два тому назад. Впервые я встретил ее в лифте. Я, помнится, вошел первым; двери стали закрываться, когда я услышал спешащие женские шаги. Я придержал дверь и в тот же момент увидел ее. Нет, давно я не встречал девушки такой красоты. Я не художник и затрудняюсь при описании женского лица, а ее лицо и совсем мне не дается; встречаю ее с тех пор не раз, сижу с ней, говорю и… не могу себе чего-то уяснить, будто каждый раз вижу ее впервые.
Я уже упомянул, что я коротыш, во мне нет и пяти с половиной футов, а в ней… в ней было шесть футов семь с половиной инчей. Да, не улыбайтесь, с половиной, уж я-то знаю, глаз у меня наметанный, ведь я постоянно этим занят, все примеряюсь, насколько ниже того-то или той-то. Такая привычка, думаю, свойственна всем нам, малорослым.
А теперь о главном: всю свою сознательную жизнь я обожал высоких женщин. И не просто высоких, а очень высоких. Я, конечно, сознавал вздорность моих претензий, но ничего не мог поделать со своей страстью. Когда встречал на улице высокую красавицу, я незаметно поворачивал и долго следовал за ней восхищенный.
Вот почему, когда я впервые встретил Дорис, я растерялся. В один миг меня покинуло все, что могло бы прийти на выручку: и мое умение владеть собой, и мое желчное остроумие, и та актерская напористость, какой я обычно прикрываю свою неуверенность. Я стоял и молчал.
Когда лифт проскочил мой 6-й этаж, я вспомнил, что не надавил на нужную кнопку; я рванулся к двери и, увидев светящийся номер 38, надавил на 40. При этом я, кажется, страшно смутился и даже пробормотал:
– Чуть не забыл! – Все это совершенно напрасно, потому что спутница моя не обращала на меня ни малейшего внимания. Только когда лифт остановился на 38-м этаже, она воспроизвела в уголках губ подобие улыбки и, не взглянув на меня, вышла.
Так и началось, с того самого дня.
Поначалу я встречал ее редко. Работала Дорис в другом отделе, и обеденные часы у нас не совпадали.
И все же случилось раз, что я застал ее в кафетерии. Она сидела одна, заканчивая обед. Свободные места были и за соседними столиками, но я решился. Я подошел и спросил позволения подсесть. Дорис кивнула и тут же забыла обо мне. Через минуту я о чем-то заговорил. Я неплохой собеседник и умею говорить с увлечением о предметах самых разнообразных. Вскоре я почувствовал, что зажег в ней огонек интереса. Она уже не скользила по мне равнодушным взглядом, скорее даже присматривалась с любопытством.
Но времени оставалось немного, пора было подниматься. Она выжидала, видимо боясь, что я последую за ней. Я встал и, сказав что-то незначительное, пошел к выходу. Я чувствовал, что она смотрит мне вслед, наверное поражаясь моему росту…

С тех пор мы встречались чаще. Иногда мне даже казалось, что Дорис поджидает меня. Она всегда была одна. Мужчины явно ее избегали, вероятно опасаясь показаться смешными рядом с такой высокой женщиной. Ее красота не только не облегчала ее положения, а скорее усугубляла затруднения, делая ее более заметной. Там, где она проходила, воцарялось молчание. Мужчины переглядывались, шепотом отпускали двусмысленные замечания. Каждый раз, наблюдая это, я чувствовал, как кровь у меня приливает к вискам. Как ненавидел я их в эти минуты!
Однажды, стоя в очереди перед кассой, я услышал рядом сдержанный смех, а затем приглушенный говорок:
– Интересно, как ее дружок достает до нее, когда целует.
– Наверное, пользуется стулом.
– И напрасно. По-моему – целуй уж то, до чего можешь дотянуться.
Послышалось хихиканье, затем второй голос прибавил:
– А вот интереснее, как… – дальше последовало что-то непристойное.
Я резко обернулся и увидел за собой двух молодых субъектов с раскрасневшимися физиономиями. Они поглядывали в сторону. Проследив их взгляды, я увидел Дорис; она продвигалась в соседней очереди, шагах в десяти от нас. Она, конечно, ничего этого не слыхала, но одна только мысль, что такое могло случиться, привела меня в бешенство. Я схватил обоих молодчиков мертвой хваткой повыше локтя и прокричал сдавленным шепотом:
– Если вы сейчас же не заткнете своих глоток, я сам их вам заткну… я… я… – Дальше продолжать я не мог. Я почувствовал, что мое лицо искажено, я сам испугался своего шепота.
Но еще больше испугались те двое. Как ни мал я, а в нужную минуту умею действовать решительно. Эти молодцы даже не попытались высвободиться. Растерянные, они виновато улыбались.
– Мы не хотели никого обидеть! – промямлил более высокий.
– Это была шутка! – вторил другой.
Но никогда не следует перетягивать струну; в этом и разница между решительностью и опрометчивостью. Я отпустил их и отвернулся.
В тот раз я не подошел к Дорис. Воздержался от встреч и в последующие дни. Зато когда я подсел к ней как-то позднее, она не скрыла своего удовлетворения:
– Давно вас не видать, – сказала она, – вы не болели?
Она сидела, как и большей частью, в одиночестве. В тот день была особенно хороша: волосы ее были зачесаны назад и выгодно открывали нежный овал лица и небольшие тонкие уши. Темное платье подчеркивало нежную белизну кожи.
Я с трудом оторвал от нее взгляд и ответил:
– Я ходил в библиотеку.
– Что же вы читали?
Сама она мало читала, но охотно слушала, когда я говорил о книгах. Вот и сейчас я рассказал о прочитанном. Дорис молчала, о чем-то задумавшись. Потом сказала:
– Я не люблю книг.
– Почему?
– Не знаю… Там все придумано; в жизни все иначе.
– . Но вот вы меня слушаете.
– У вас по-другому, у вас лучше выходит.
– Это потому, что вы не умеете читать, – отвечал я. – Даже те, кто любят книги, зачастую не умеют читать.
Но Дорис уже стала подниматься.
– Прощайте!
Теперь она меня не боялась и, полагаясь на мой такт, могла уходить первой.
А я, как всегда, смотрел ей вслед, обволакивая и лаская ее затуманенным взглядом.
Вот и все! Теперь вы понимаете, почему я был взволнован неожиданным открытием. Ведь нам предстояло вместе работать, встречаться по служебным делам… Где ее офис?
Я встал и направился к секретарше. Айрин ела шоколад, пока механик возился над ее машинкой. Я обратился к девушке:
– Слыхать, у нас новая служащая?
Шоколад вкусная штука. Когда человек ест шоколад, не следует его беспокоить. Айрин, жмурясь от удовольствия, отвечала:
– Да, это так.
– Что же она будет делать?
– Что будет делать? Она заменит Боба Лакуса.
– Значит, она займет его офис?
– Нет, она получит комнату рядом. – Айрин, расправившись с шоколадом, заметно оживилась. – Вы видели ее?
– Нет, – соврал я.
– О, она высокая-высокая! Она наклоняется, чтобы пройти в дверь.
– Айрин! – Я укоризненно покачал головой.
– Не верите? Спросите у Мэриан, вот она, спросите!
Но у меня не было надобности в дополнительных лжесвидетельствах. Я щелкнул пальцами, давая понять, что разговор окончен, и отошел от болтуньи. Вдогонку себе услышал:
– Мистер Беркли, где же ваше письмо?
Но я уже думал о другом. Я лишь передернул плечом и вернулся к себе. Здесь я остановился. «И как мне это раньше не пришло в голову? – подумал я. – Ведь она знала, что я работаю на шестом этаже! Почему же ничего не сказала?…»
Так и не найдя ответа, я мысленно обратился к собственной особе и изрек:
– Алекс Беркли, в двадцать семь лет можно стать государственным деятелем, гениальным писателем или миллионером. Но в двадцать семь лет преждевременно судить о движениях женской души. Об этом мы не имеем надежных свидетельств даже от тех, кто до старости занимался этим вопросом…


***

В десять минут шестого я вышел из офиса. Я нарочно дождался, когда все разойдутся, и теперь, в одиночестве, спустился вниз.
Небо хмурилось, тучи беспорядочно громоздились над городом, оставляя там и здесь голубые просветы; еще неокрепший ветерок порывисто, как ребенок, кидался из стороны в сторону, явно негодуя на то, что не в меру короткие юбки лишают его шалости былой остроты.
Я медленно шел, оглядываясь по сторонам. Нет, я не забыл «его», события дня не заслонили его в памяти. Более того, где-то исподволь возникала уверенность, что я непременно его увижу.
Небо темнело, а вместе темнели улицы, стены, темнели лица у прохожих, панически стремившихся к сабвейным станциям. Ветер крепчал.
Первые капли, крупные и пахучие, стали падать на город, когда я увидел его. Он там и стоял – на противоположном углу 7-й авеню и 52-й улицы. Голова его была обнажена, и ветер развевал седеющие волосы.
Под градом капель я перебежал на другую сторону и, укрывшись под навесом, стал наблюдать.
Вот человек сошел с тротуара, наклонился над чем-то, что-то передвинул, затем, не спеша, пересек улицу и снова вернулся к лежащему предмету. Теперь я рассмотрел: это была корона. Он передвинул ее еще и ступил на тротуар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23