Неизвестно, за кого она меня принимала, но держалась со мной корректно и ласково, охотно брала за руку, дергала за волосы, подскакивала упругой попочкой на моих коленках. Но ничего никогда не выклянчивала.
- Хочешь шоколадку, Леночка?
- Спасибо, не хочу. Купите лучше маме цветов.
- А чего бы тебе хотелось, Леночка?
- Ничего.
- Совсем ничего?
В ее взгляде взрослое понимание и озорной вызов.
Может быть, ей больше всего хотелось, чтобы на моем месте оказался ее родной папа. По она не позволяла себе и отдаленных намеков в этом направлении.
Я так любил смотреть сбоку, исподтишка, на ее фарфоровое, смеющееся личико, излучавшее нежную солнечную энергию; с ней я убедился воочию, что ребенком можно любоваться часами, не уставая и не пресыщаясь. Лена была похожа на мать овалом лица, голубоватыми тенями на щеках, рисунком бровей, цветом глаз, а главное, какой-то неизъяснимой речной плавностью общих черт. В каждом ее движении таилась бездна очаровательной истомной неги: она не шла по земле, а струилась, не наклоняла головку, а посылала вам приглашение к соучастию в чем-то, не садилась на траву, а прижималась к ней. Это впечатление трудно объяснить, пожалуй, невозможно, но и мать и дочь я зрительно воспринимал не как совсем живых людей, женщину и девочку, а скорее, как облаченное в телесную оболочку наваждение, понятно, что я видел их глазами влюбленности, но ведь рассудка я не терял, и взгляд мой оставался зорок и критичен. По присущей мне склонности выискивать смешное в людях я находил недостатки и в Наталье Олеговне: она, к примеру, была полновата для своих лет, перебарщивала с косметикой, вызывающе ярко красила губы, и еще много было подобных мелочей, которые холодно отмечал мой ум, а сердце не воспринимало. Тем более что все это имело значение лишь на первом этапе знакомства, когда я еще относился к ней, как к случайной добыче, и радовался нашим встречам, как развлечению.
Когда и как она забрала меня в свои мягкие послушные объятия и нежными пальчиками намертво сдавила горло - я и не заметил.
Первые недели три мы были счастливы, как неразумные дети, вырвавшиеся после школьного звонка на зеленую лужайку. Ни в ком прежде я не находил столько гордой безгрешной податливости и такую безупречную готовность терять себя без оглядки. Эго ведь чудо. Я даже не знал, что так бывает. Три недели божественного опьянения, когда время вытянулось в ровную линию и потеряло всякий счет и смысл. Еще бы разок повторить, потом можно и собираться восвояси.
Ей-богу, стоит того. Но нельзя, нет. В одну реку не ступают дважды. Мы и наполовину не утолили жажды, как уже очутились на берегу и с удивлением обнаружили, что жизнь продолжается, часы тикают и вдобавок вернулся из командировки муж. Тут Наталья Олеговна первый раз дала мне ясно понять, что у нее с головой не в порядке.
- Ничего страшного, - сказала она беззаботно, сидя, поджав ноги, на тахте и попивая квасок из глиняной кружки. - Приехал и приехал. А я здесь останусь. Только по вызовам сбегаю быстренько и вернусь.
Я по вызовам, ты же знаешь, как метеор летаю. Скоро вернусь.
Было утро, и я тоже собирался на работу.
- А ему что скажешь?
- Подумаешь. Перебьется. Вообще, это не твое дело.
- Не мое разве?
- Милый, зачем тебе лишние заботы?
Поразило меня ее абсолютное неестественное равнодушие к тому, другому человеку, да и к себе тоже.
Но было в ее поведении то, что тешило мое самолюбие. Как же - умная, взрослая женщина, врач, до такой- степени потеряла голову. Из-за меня, любимого.
Приятно.
- Талка, ты что, мужа совсем не любишь?
- Не твое дело.
- Что ты заладила, как сорока, - не твое дело, не твое дело. Раз спрашиваю, значит, мое. Любишь или не любишь?
Молчит, смеется, корчит шутовские рожицы. Лениво протягивает мне руки: иди сюда.
- Ты можешь мне ответить, Наталья?
- На что?
- Любишь ты мужа или нет?
- Не твое дело, мой бесценный.
- Тогда одевайся и марш к нему... Давай, давай, не рассиживайся.
Послушно оделась, со вздохом прижалась ко мне на прощание, ушла.
Неделю мы не виделись. Легкая, пустая неделя порхнула, как перышко, в вечность. Я капризничал, не звонил, она звонила каждый день и спрашивала, нельзя ли ей прийти. Я отвечал, что занят, дел по горло - деловые встречи, то да се - она грустно бурчала: "Ой как жалко! Ну, я завтра опять позвоню", и все.
И я еще не понимал, что Наталья Олеговна сумасшедшая.
Через несколько дней вечером (около девяти) звонок в дверь. Открываю Наталья, счастливая, улыбка до ушей. Улыбка у нее особая, непохожая на нее саму, как у проказливого мальчишки.
Я ее молча впустил, спросил с недовольным видом:
- Чего пришла?
- Уехал. Витя, он уехал! Ты очень рад? Тебе хорошо?
Приволокла с собой полную сумку продуктов - фрукты, ветчина и бутылку шампанского. Еще бы, разлука кончилась - праздник.
- Не знаю, как я эти дни протерпела, - щебетала с набитым ртом безмятежная моя птичка. - Прямо с ума чуть не сошла. Даже больные мои заметили. Похудела, ой! Посмотри.
- Надолго ли уехал?
- Не знаю. А-а! - пренебрежительный жест рукой.
- Наташа, давай поговорим серьезно. Мы же почти соседи. Тебя здесь все знают. Как так можно?
- Я тебе надоела?
После этого оставалось только обнять ее, расцеловать смеющиеся щеки, испить жадный рот, и тут уж не до разговоров было. Но и самые исступленные ласки не давали мне прежнего забытья. Она оставалась мне непонятной, чужой, это мучило. Проклятый рассудок.
- Наталья, ты давно замужем?
- Зачем тебе, милый?
- У тебя ребенок от этого мужа?
- Не надо, любимый, не надо.
Она не пускала меня в свою жизнь, в свое прошлое- и это бы полбеды. Точно так же Наталья совершенно не интересовалась и моим существованием на белом свете. Она знала, где я работаю, и то потому, что я сам сказал, а больше ничего. Кто я, где мои родители, почему живу один в двухкомнатной квартире- ни одного подобного вопроса. Думаю, что если бы она не прочитала в медицинской карточке, как меня зовут, то и этого бы не спросила. Зачем ей. Прошло столько времени, а я все не мог сообразить - умна ли она, хороший ли специалист, вообще, что она такое.
Но мы же люди - не звери. Интеллигентные, черт возьми, люди, образца научно-технической революции.
Однажды она вдруг спросила:
- Витя, а тебе очень больно было, когда делали операцию? (Два года назад мне удалили камень из почки.)
Я возликовал как мальчишка. Думает обо мне, думает.
Сказал веско:
- Не твое дело, - ее голосом.
Хохотали, целовались.
В другой раз:
- Витя, давай я тебе постираю, - это со странным прищуром, почти умоляюще.
- Мужу своему стирай.
- Он в командировке.
- Вернется, постираешь...
- Ты меня к нему ревнуешь?
Я взорвался:
- Дура ты, Натка, полная дура! А еще врач. Диплом, наверное, фальшивый? Как же ты думаешь? Ревную ли? Нет, рад. Рад, что у тебя муж, что были любовники. Много у тебя было любовников, дорогая? Десять, сто? Судя по всему - хватало.
Не обиделась ничуть, на мгновение задумалась, отвернулась, сказала негромко:
- Нервы у тебя, Витя.
- У меня - нервы?
- Видимо. Хочешь, я выпишу кое-что и сама буду колоть?
Смотрела серьезно и с нежной жалостью.
- Вот что, Наталья Олеговна, не пора ли вам домой? Нет? В любой момент муж позвонит, умирающие больные. Ты всегда должна быть на посту. А мне твою чушь слушать невыносимо.
Меня начала утомлять ее податливая агрессивность, пугало дремотное марево, которое все плотнее окутывало нас обоих.
И все еще я не понимал, что она полоумная, моя любимая.
- Почему мы никуда не ходим с тобой, Тала?
- А куда?
- Куда люди ходят. В театр, в кино.
Не скажу, чтобы я был любителем зрелищ, как раз к тому времени мне не то что театры, а и люди малость прискучили. Остались книги и радость свободного одиночества. Оглядываясь назад, я с ужасом видел, что ничего не вернешь, ничего. И замены тому, что было, нет.
Наталья, однако, намотала на ус замечание о театре и вскоре спроворила билеты на Таганку. Видимо, были у нее знакомые рангом покрупнее меня.
Сходили в театр. Я пил в буфете несвежее пиво и зевал в зале. Наталья скучала рядом.
- Смотри, правда, здорово? - заискивающе подбадривала она меня.
- Да, - вторил я. - Талантливо, тонко, современно. Еще много там действий, загляни в программу?
- Еще одно.
У меня дома нам было лучше. Не так хорошо, как вначале, но все-таки.
- Наташа, посмотри телевизор, а я поработаю.
- Ладно.
Я горбился над своими листами, над уродливыми своими закорючками, кусал карандаш и не мог никак сосредоточиться. Я представлял, как она сидит в соседней комнате на тахте, поджав под себя длинные ноги, и безмятежно пялигся на мерцающий экран. Что за зверек поселился в моей квартире. Надолго ли?
- Талочка, расскажи какой-нибудь случай из практики.
- Представляешь, прихожу вчера по вызову к больному - пожилой человек, по профессии музыкант, - в карточку заглянула, а у него рак, ну, может, месяца три ему осталось Дома его жена и взрослая дочь. Я, конечно, делаю вид, что выслушиваю его, глаза прячу - трудно же это, Витя. Давление измерила.
Суечусь как можно правдоподобнее. И вдруг он спрашивает: вы знаете, доктор, что мне несколько недель всего жить? Весело так, с улыбкой натуральной. Я растерялась, смотрю на жену, на дочь. Они улыбаются обе. "Шутит он, Наталья Олеговна, у него такие шутки дурацкие". - "Нельзя так шутить, больной. Долго ли беду накликать". - "Накликать? Смотри-ка какие слова еще помнят наши современницы. Да полно вам меня дурить, девушка. Рак у меня, вы же знаете. Крестец. Четвертая стадия. Правильно? Я вас вызвал, чтобы вы вон Машеньке больничный дали. Ей нужно.
Очень нужно, поверьте. Дадите?" - "Дам". Выписала я его дочке больничный по уходу и бегом оттуда.
- Веселая история.
- А еще...
- Хватит, хватит. Ты как разойдешься, тебя не остановишь.
На нее действительно иногда накатывали припадки болтовни, иначе не назовешь. Точно какой-то рубильник в ней включался. Вдруг начинала говорить, говорить, говорить - уцепится за какую-нибудь тему и затрещит без остановки. Никогда не умел дослушать ее до конца. Грубо одергивал. Она всегда послушно умолкала на полуслове.
В один из дней мы договорились вместе поужинать в "Праге", а потом сходить в кино или просто погулять. Наташа обещала зайти ко мне около семи.
Жду - семь, восемь, в девятом часу телефонный звонок.
- Витя, ты дома?
- Ты откуда звонишь?
- Я у подруги, у Люды. Так получилось, мы давно не виделись. А тебя я не могла предупредить - телефон не отвечал.
- И долго ты у нее пробудешь?
- Если можно, я у нее переночую?
- Можно. А почему нельзя. Ночуй.
- Ты не сердишься, Витя?
- Я рад за тебя! Встреча с подругой! Это какое везенье надо иметь.
- Ты меня любишь, Витя?
- Не то слово.
- Можно я еще попозже позвоню?
- Жду, любимая!
Повесив трубку, я тут же отключил телефон и вздохнул с облегчением. Я вздохнул полной грудью и станцевал по комнате дикий индейский танец. Чего-то мне последнее время сильно хотелось, чего-то не хватало, и в эту секунду я понял - чего. Было так, точно я много дней тащил в гору ненужный мне груз, и вдруг какой-то добрый человек одним ударом скинул его с моей спины, и груз с грохотом покатился вниз, сшибая камни и давя кустарник. А я сверху следил за его падением. Упоительное чувство. Точка. Тушите свечи, граждане официанты, - бал окончен. Я давно хотел освободиться, прийти в себя, вернуться в себя, не мог дальше жить скованным по рукам и ногам, с петлей на шее, которую теребила нежными наманикюреннымн пальчиками участковый врач Наталья Олеговна Кириллова. Пропади она пропадом.
Я выглянул в окно и увидел, что скоро весна. Март стоял на дворе.
Я сновал по квартире, опрокидывал стулья, ругал по-всячески Наталью Олеговну, выпил кружку воды из-под крана - и все никак не мог успокоиться.
Размышлял я примерно так: можно любить Наташу, можно проводить с ней время, можно любоваться ее бесстрастным лицом египетской жрицы, но унижаться перед ней - нельзя. Давать себя унижать - нельзя. Это подобно самоуничтожению. Наглая девица! Она, видите ли, созвонилась с подругой, пока я ее ждал. Да какая там подруга у нее может быть, - вечеринка, наверное, пригласили мальчиков, а что дальше - известное дело. Прощай, Наталья!
Весь мой матерый эгоизм, заключенный в хрупкую скорлупу интеллигентности, поднялся на дыбы, как конь, и со всей силы лягал своего хозяина в темечко. Ой, больно!
Три дня я жил с отключенным телефоном и не отпирал на звонки в дверь. Я упивался этой, впервые изведанной свирепой пыткой ревностью; как полураздавленная ящерица, выглядывал из-под ее мраморной, жгучей плиты. Взлохмаченный, небритый ходил на службу, пугая своим видом сотрудников, не вступал в разговоры с приятелями, болел. Наталью Олеговну я почти выкинул из головы, она присутствовала в моем сознании посторонней тенью, мне мерещилось, что она вообще тут ни при чем. Изумительное, отрешенное состояние, которое я переживал, было самоценно, и для питания ему не требовалось другого топлива, кроме моей болезненной фантазии.
Потихоньку я начал выздоравливать и к вечеру третьего дня, плотно поужинав пачкой пельменей, вышел подышать свежим воздухом.
Перед домом на одной из скамеек сидела Наталья Олеговна и неотрывно смотрела на мой подъезд. Я заметил ее через стекло - съежившаяся фигура в темном пальто на сырой, промозглой мартовской скамейке. А почему бы ей тут и не сидеть?
Наташа вскочила и направилась ко мне, сияя лицом, глазами, улыбкой.
- Витя, нельзя же так, я места себе не нахожу.
И тебе, я знаю, плохо. Зачем ты так, как маленький? - И этот ее профессионально спокойный, беззаботный взгляд, никак не соответствующий моменту. Да кто же она, уж не дьявол ли в юбке!
- Витя, пойдем к тебе, я очень замерзла.
Я посторонился, пропустил ее, мы поднялись в лифте на третий этаж (это была не короткая дорога), зашли ко мне и стали выяснять отношения. Точнее, это я стал выяснять отношения, а Наташа все норовила обняться.
- Ну, что ты хочешь от меня?
На ее побледневшем личике виноватая улыбка - и молчит.
- Чего ты молчишь, ответь?
- Витечка, я уже исправилась.
- А в чем ты виновата?
- Я не знаю точно. Наверное, что поехала к Людмиле.
С моей стороны саркастические междометия.
- Знаешь, она очень просила, мы не виделись сто лет. Это моя лучшая подруга, учились вместе.
- И чем же вы занимались, когда встретились после долгой разлуки?
- Ничем. Поговорили, она рыбу приготовила - такая вкуснятина. Ой, Витечка, она так готовит здоровой Хочешь, поедем к ней? У нее спирт есть.
Я отпихнул ее настойчивые руки.
- А ребят с вами много было?
- Что ты, у нее же муж.
- У тебя тоже муж.
Она беспомощно заморгала; такая вдруг горькая безнадежность отразилась на ее лице, что проняло меня, старого дурака.
- Ты, давай, Наталья, не гримасничай, а скажи мне лучше, почему ты такая?
- Какая?
Руками я обрисовал в воздухе шар.
- Толстая, что ли?
- Не строй из себя идиотку.
- Я не понимаю, Витя.
Сам я тоже не знал, чего от нее теперь добиваюсь, уже я размяк, оттаял и, как блин, готов был шлепнуться на сковородку. Сладкие потекли минуты, безвозвратные...
Вернулся муж. Наташа сообщила об этом по телефону.
- Витя, что мне делать?
- Откуда я знаю. Приберись, постирай ему. борщ приготовь, спать уложи. Знаешь, приголубь.
- Не хочу.
- Ладно, мне некогда, я на работе.
- Ты во сколько придешь?
- Какая тебе разница?
Положил я трубку и задумался. По обрывочным сведениям я к тому времени составил, так сказать, словесный портрет ее мужа. Высокий, сильный мужчина, доктор наук, геолог, сорока трех лет. Не нытик/ не слюнтяй. Подсознательно я готовил себя к встрече с ним. Что ж, я не собирался прятаться. Стоила бы игра свеч. Стоила бы.
В сущности, кто такая Наталья? Нужен ли я ей?
И нужна ли она мне? Вот сейчас к ней приехал муж, они будут жить вместе, спать вместе, а я вполне спокоен. Сердце мое спокойно, и совесть чиста. Как это понять? А как себя чувствует Наталья? Скорее всего, как обычно: хлопает своими глазищами, улыбается.
Сразу после работы я приехал домой. Предчувствие не обмануло. Не успел разжарить кулинарный шницель, как явился он - муж Натальи Олеговны, загорелый, обветренный первопроходец.
Про него я сразу понял: сумасшедший, хотя бы потому, что в руках он держал букет алых гвоздик.
- Мне, что ли, цветы? - поинтересовался я.
- Вам, вам. Берите. Я из экспедиции привез целую корзину. Берите!
Мне не надо было спрашивать, кто он. Сам сообразил. Звали его Николай Петрович.
Я провел его в комнату и усадил в кресло. Он тут же извлек из внутреннего кармана бутылку молдавского коньяка. Угнездился в кресле плотно, с комфортом.
- Про меня вам кто сказал? Наталья Олеговна?
- Что вы! - смущенный взмах руки. - Она не скажет. Соседка, Кира Яковлевна. Эта все про всех знает. Прохиндейка такая. Да и чего тут знать, через три дома-то.
- Действительно, - согласился я, устанавливая перед ним на шахматном столике рюмки и тарелочку с лимоном.
1 2 3 4 5