Афанасьев Анатолий
Командировка
Анатолий Владимирович Афанасьев
КОМАНДИРОВКА
Роман
Новый роман Анатолия Афанасьева - о крупном современном московском НИИ с его скоростями, с накалом не всегда заметных глазу страстсй, атмосферой постоянного поиска.
Мысль о том, что такие понятия, как честь, совесть, порядочность, неотделимы от высокой гражданской позиции, составляет идейный стержень романа.
Предисловие
Необходимо, видимо, сказать несколько слов перед тем, как читатель откроет дневники Виктора Семенова. Начать с того, что я знал Виктора со школы, мы учились вместе с шестого по десятый класс. Он был одним из тех, кого в социологии называют "неформальным лидером". Внешностью Виктор обладал самой заурядной, затрудняюсь даже ее описывать, тем более по прошествии стольких лет. Самым обыкновенным было и его поведение, если не считать того, что Виктор не имел закадычных друзей, держался особняком и отчужденно, - это большая редкость в мальчишеском коллективе, и она свидетельствует, на мой взгляд, либо о сильном и скрытном характере, либо о врожденной склонности к мизантропии. Сидел он всегда на задней парте, часто один, и имел обыкновение вдруг отпускать ядовитые замечания как в адрес товарищей, так и в адрес преподавателей. Замечания эти порой бывали грубы, порой достаточно остроумны, но всегда неожиданны и парадоксальны, а потому вызывали общий, несколько нервический смех. Постепенно в классе возникла атмосфера оглядывания на парту, где сидел в небрежной позе Виктор Семенов: кому охота стать предметом осмеяния, пусть и мимолетного.
За некоторые, особо рискованные шуточки учителя выставляли Виктора из класса, и он выходил с таким видом, будто получил медаль.
Учился Виктор хорошо, но рывками. Мог получить подряд несколько троек, зато вскоре с лихвой покрывал их пятерками. Двойки доставались ему редко, да и то большей частью от тех учителей, которые, не любя его ча злой язык, готовы бы и подлавливагь на любом пустяке.
Виктор Семенов казался мне недобрым, недалеким и плохо воспитанным человеком, и когда в десятом классе мы сошлись довольно близко, то были удивлены и он и я. Дружить мы не дружили, нет, но откровенные беседы между нами случались, и я узнал Виктора лучше. В нем жила удивительно сильная даже для юных сердец страсть к самоутверждению любой ценой, но так как по натуре своей, по складу ума он был не деятелем, а скорее созерцателем, то эта страсть незаметно вылилась в насмешливо-ироническое отношение ко всем и ко всему. Удачи и достижения других он относил, как правило, в разряд случайностей, закономерностью признавал повсеместный серый интеллектуальный уровень. Виктор не был завистлив и считал, что будущее достаточно просторно, чтобы расставить все по своим местам. В будущем он видел себя на вершине славы и почета и не стесняясь оповещал об этом любого готового его выслушать без предубеждения.
При этом, как ни странно, он не выглядел и хвастуном. Скорее производил впечатление человека, стоящего у подножия крутой горы перед началом восхождения и посылающего провожающим милостивый и лукавый привет. Впрочем, оценки своп я привожу по памяти, на которую всегда накладывает отпечаток груз и опыт прожитых лет.
После школы Виктор успешно сдал экзамены в технический вуз, а меня судьба начала швырять об острые углы. которые принято называть "школой жизни".
Изредка, раз в полгода, мы встречались с Виктором, иногда случайно, иногда сговаривались, поддаваясь сентиментальному желанию хоть на часок возвратиться в очаровательный мир юности. (О том, что эта своеобразная ностальгия свойственна и Виктору, я узнал из его заметок.)
Чудное дело, менялись все мы: взрослели, приобретали новые привычки и взгляды, обзаводились семьями и прочес, и прочее; и лишь один Виктор Семенов даже внешне, кажется, ничуть не менялся, застрял на том коротком пятачке времени между последним вы-, пускным экзаменом и ясным июньским утром, когда мы стояли в обнимку на набережной, весь наш класс, любовались Москвой и потихоньку прощались друг с другом.
Виктор благополучно защитил диплом, начал работать, менял работу за работой, и при каждой встрече я видел, что прежнее юное тщеславие распирает его изнутри, как дрожжи. Он еще ничего не достиг, но попрежнему делился грандиозными планами (всегда туманными), насмешничал над какими-то незнакомыми мне людьми, куда-то постоянно торопился. Наверное, кто-то поспешит вспомнить модное слово "инфантилизм", которым часто пытаются объяснить самые разнообразные проблемы. Нет, к Виктору это определение мало подходило. Мне казалось, что он сознательно и с большим трудом удерживает себя в горячечном состоянии предвкушений, точно человек, который боится отдернуть штору и убедиться, что за окном полдень и он проспал.
Общаться с ним мне становилось все труднее. Не потому, что яд его шуточек задевал меня, а потому, что каждый возраст требует все же какого-то своего ритма и своих обрядов, иными словами, собственной степени серьезности отношения к жизни. Виктор раздражал меня неуемным словесным мельтешением, заквашенным на самолюбовании, а я его, видимо, нежеланием понять красоту и поэзию его существования. Чтобы не разругаться вдрызг, мы, словно по молчаливому соглашению, совсем перестали встречаться...
Прошло много времени, наверное, несколько лет, как вдруг Виктор позвонил и, будто мы расстались вчера, сообщил, что у него ко мне "маленькое дельце".
Мы встретились в кафе у метро "Октябрьская", сидели, тянули разбавленное пиво, скованные оба тягчайшей из разобщенностей - общим прошлым. Виктор рассказал, что он вполне благополучен, недавно женился, работает в хорошем институте, скоро собирается защищать диссертацию. Я не знал: верить или не верить. Какая-то искра - не то вопрос, не то издевка нет-нет да и мелькала в глубине его глаз. Он выглядел усталым и похудевшим. В конце концов достал из портфеля пухленькую папку и протянул мне, пояснив, что это кое-какие "чисто беллетристические" его "писульки". При этом не преминул добавить и го-то насчет "инженеров человеческих душ", к которым я - хе-хе! - отношусь.
Начал читать я с опаской, потом увлекся и одолел рукопись взахлеб. Вероятно, сказалось личное и давнее знакомство с автором. Со страниц своих заметок Виктор представал и таким, каким я его помнил, и совсем иным, более человечным и мудрым, что ли. Он старался быть искренним, хотя и впадал порой в кукование. При чтении несколько раз возникало неприятное ощущение, точно меня заставляют подглядывать в щелочку. Буквально через абзац проскальзывали его уязвленное, гипертрофированное самолюбие, неудовлетворенность пропорцией между желаемым и осуществленным, прищуренный взгляд на людей; и тут же рядом - чистосердечное стремление освободиться от каких-то душащих его пут. Да, это был он, мой давний приятель, и в его чертах я с печалью узнавал черты некоторых других людей моего поколения, живущих как бы с завязанными глазами.
Я позвонил Виктору и довольно официально сказал, что лично мне материал представляется любопытным и я бы даже попробовал его опубликовать, но меня смущает избыток сугубо интимных деталей. "Наплевать! - ответил он резко, но, подумав секунду, добавил:- Измени по дружбе фамилию и валяй делай что хочешь". И опять, как в детстве, скользнуло в его тоне что-то отвратительное и одновременно странно притягательное. Я почему-то подумал в тот момент, что если Виктор и будет когда-нибудь счастлив, то вряд ли будут счастливы его близкие.
Итак, с разрешения Виктора Семенова предлагаю вниманию читателя его записки, которые с натяжкой можно назвать "отчетом об одной служебной командировке".
Ан. Аф.
18 июля. Вторник
В этот южный полукурортный городок я приехал поздно вечером, а в гостиницу попал уже ночью. Смешно сказать - заблудился. Спрашивать у кого-то, где гостиница, разговаривать, - не хотелось, и я последовал за основной массой прибывших, полагая, что таким образом выберусь хотя бы на главные улицы, к центру, но ошибся. Бодро шагая за людским потоком, я вскоре очутился у высокого каменного забора пансионата "Здоровье" и, как баран, долго, с любопытством разглядывал чугунные ворота. В другое время и в другом месте такой промах мог бы вызвать у меня приступ тихого бешенства, но тут я нисколько не огорчился. Роскошная южная летняя ночь окружала и баюкала, земля исторгала волнующие, чувственные ароматы, манила отшвырнуть чемодан и лечь на псе и, может быть, заквакать лягушкой в ответ на доносящиеся из свежей темноты таинственные, невнятные звуки.
Лениво приволакивая ноги, побрел я по узкой улочке, осененной редкими фонарями. Городок был низенький, игрушечный, только кое-где вдруг, живыми улыбками, пысисчнвали высокие огни. В воздухе плыл запах фейерверка и лесных ландышей.
Не скоро повстречал я местных жителей - склеенная влюбленная парочка, дети рая, выскользнула из переулка и, увидев меня, с вежливым хрустом распалась на две части.
- Скажите, как пройти к гостинице "Синее озеро"?
Парень и девушка взялись объяснять с нетерпением и пылом любви, желающей поскорее избавиться от постороннего присутствия. Я им не позавидовал. Моя свободная душа лишь пожелала их восторженным душам долгой ночной дороги.
Через десять минут я был на месте. Гостиница "Синее озеро", трехэтажный особняк в стиле ампир, фасадом выступала на булыжную площадь, выставив перед собой каменную лестницу парадного входа, как рыцарь, выезжая из леса, выставляет вперед копье. В обе стороны от гостиницы разбегались улочки нарядных остроконечных домиков, а прямо перед ней, сказочно и мрачно, зияла пропасть городского парка. Все увиденное настолько не соответствовало цели моего приезда, что невольно я вспомнил напутственные слова Перегудова: "Это, милый мой Виктор Андреевич, не командировка у вас будет, а отпуск". Там, в Москве, я принял его фразу за очередной вывих казенного остроумия и, помнится, поморщился, но, возможно, на сей раз Владлен Осипович сказал то, что хотел сказать.
Номер был забронирован, и полуспящий дежурный без всякой волокиты вручил мне ключ. Поднявшись к себе в однокомнатный скворечник, я обнаружил, что туг есть все, что понадобится для плодотворной работы кровать, телефон и ванная. В ванной из крана текла горячая вода, что можно было считать совсем уж счастливым предзнаменованием. Правда, у воды был какой-то подозрительный рыжий оттенок.
Перед тем как лечь, я собирался кое о чем поразмыслить, но, оказывается, слишком устал. Очень я устал и боялся упустить момент этой сладкой мышечной слабости, когда чудится, что подушка оживает и потихоньку сама ползет к уху. Упустишь - не уснешь вовсе. Опять будет седуксен, его белый взрыв в желудке, и тупое беспамятство на несколько часов, не приносящее ни облегчения, ни покоя. Нет, скорее в постель...
Клонясь в сон, я уже точно знал, кто мне приснится. Еще здесь, в номере, впитывая его затхлый воздух, я огромными прыжками, боясь опоздать, помчался на желанное свидание Она, Наталья, поджидала меня в конце темного коридора, светясь кошачьей зеленью глаз, и аккуратно, капризно подрагивая стройной ножкой Мы встретились во втором часу ночи пополуночи.
Минувшей зимой прихватил я сильную ангину, вызвал на дом врача. Пришла женщина лет тридцати - тридцати трех, с распущенными волосами, хмурая.
Очень торопилась. Диагноз поставила мгновенно: грипп - и уже строчила рецепты.
- Ангина, - поправил я, - горло болит.
- И при гриппе горло болит.
- У меня ангина, я знаю.
Она взглянула с холодной юмористической искрой.
- Пригласите другого врача, если мне не верите.
- Хорошо, - согласился я. - Пусть будет грипп.
Забыл о ней через пять минут. А через двое суток температура спала, горло я вылечил керосином. (Может, кому пригодится: надо взять в рот ложечку керосина и прополоскать - он почти мгновенно всасывается.)
Пошел я в поликлинику закрывать больничный и там, в очереди, узнал имя врача - Кириллова Наталья Олеговна.
На приеме она тоже спешила, но не так заметно.
Мне понравилась ее манера говорить - литературно правильные, круглые фразы, какой-то журчащий, уверенный в себе голос, и на дне - намек, недосказанность, что-то очень женственное. Манера московская, интеллигентная. Разговор - как панцирь.
- Продлю еще на три дня.
- Не стоит. Все равно в понедельник я пойду на службу. Необходимость, знаете ли.
- Как хотите.
Тут медсестра ее, пожилая дама, с кислым видом сидевшая напротив, зачем-то вышла, и мы в кабинете остались одни - Хм! - сказал я. - А почему бы нам не сходить с вами в ресторан, доктор?
Не знаю, почему я это брякнул, зачем, с какой стати - бес толкнул под руку. Она подняла на меня глаза без всякого удивления, спросила без улыбки:
- В ресторан? А в какой?
Я не гусар, поэтому ответил туманно:
- Даже не знаю. Куда хотите. Хотите в наш, в "Черемушки"?
Я растерялся. Должна была, в общем-то, она растеряться, а получилось наоборот. И самое забавное, тема никак не изменила ситуацию - продолжался разговор пациента с доктором. И слабое любопытство, которое я уловил все же в ее взгляде, напоминало любопытство врача, столкнувшегося с не совсем обычным течением болезни.
- В "Черемушках" у меня полно знакомых.
- Как, в самом ресторане?
На ее лице легкая улыбка - одобрение: диагноз уточнен.
- Нет, не в самом. Но все же...
- Давайте я вам позвоню в ближайшие дни. Годится?
Она деловито записала на рецепте телефон, протянута мне. Смотрела строго и приветливо. Не изучающе, любезно.
Уходя, я спросил:
- Если я вечером позвоню, наверное, муж снимет трубку?
- Я сама сниму.
Позвонил я Наталье Оле!овне, своему участковому врачу, недели через две. Было у нас какое-то полуофициальное чаепитие (с коньяком и выяснением отношений) в безымянной шашлычной неподалеку от моей работы, которое закончилось часам к семи, участники разбежались, а я бросил две копейки в автомат и набрал ее номер. По телефону разговор был еще более деловым и экономным, чем у нее в кабинете. Я объяснил, где нахожусь, напомнил про ее обещание; Наталья Олеговна после короткой паузы сухо ответила, что ей понадобится десять минуг на переодевание и сорок на дорогу. Итого пятьдесят минут. За это время от скуки я еще хлопнул рюмку коньяку и побеседовал с соседом по столику о летающих тарелках. Сосед, почтенный старей, помнится, привел серьезные доводы в защиту НЛО. Он сказал, и го дыму без огня не бывает.
Натальи Олегонна пришла на свидание в черных кримпленовых брюках, и в синей кофточке То есть приехала-то она в шубе, а в зал вошла в таком вот довольно молодежном виде.
Ужин помню смутно, обрывками. Помню, она пила коньяк наравне со мной, не выпендрнвалась, была весела и охотно выслушивала мой бред. Держалась естественно, как-то по-домашнему, и перекладывала мне мясо со своей тарелки. Я перепил и нес ахинею.
Сказал, что мне тридцать семь лет и жизнь моя, по сути, окончена. Сказал, что завидую врачам, космонавтам и художникам. Сказал, что хочу, очень хочу завести ребенка, но опасаюсь, как бы он не вырос таким же олухом.
Я кривлялся, мне было Стыдно и неуютно, я чувствовал стену между нами и не понимал, в чем дело; а она поддакивала мне с застывшей доброжелательной улыбкой.
Ее приглашали танцевать, она отказывалась.
Боже мой, этот первый наш вечер!
Я ее не заманивал, не улещивал, не хитрил; она сама, когда я подавал ей шубу, шепнула: "Куда ты меня повезешь, куда?"
Вопрос этот меня отрезвил. Я привез Наталью Олеговну к себе, раздел, отправил в ванную, а потом уложил в постель. Я сидел на кухне, пока часы не отстукали половину третьего. Горько мне было, одиноко.
Когда я вошел в комнату, она спокойно спала, разметав по подушке светлые крашеные волосы и приоткрыв призывно рот...
Она оказалась сумасшедшей. Тайной сумасшедшей, нигде на учете она, разумеется, не стояла - сама лечила людей. Но когда я разобрался в ее состоянии, было уже поздно, уже ничего нельзя было изменить.
Муж ее, отчасти мой коллега, полгода проводил в командировках, поэтому встречаться нам с Натальей было легко. Впрочем, Наталья Олеговна с самого начала вела себя со мной так, будто у нее вовсе не было мужа. Первое время меня это вполне устраивало, любопытство проснулось позже. Оно проснулось и стало навязчивым.
- Наташа, а где он? - спрашивал я.
- Зачем тебе?
- Ну интересно все-таки... Ты вот у меня, а он где?
Она хмурилась, отмалчивалась. Мнение о ее муже я составил по обмолвкам, по случайно вырвавшимся фразам. По-моему, он тоже был сумасшедший. Волею случая моя жизнь приблизилась к жизни сумасшедшей семейки. У Наташи была шестилетняя дочка, Леночка, как-то мы провели целый день втроем - субботу или воскресенье. Всю неделю Леночка находилась в детском садике. Милый, чуткий, деликатный ребенок - плод любви двух сумасшедших. На девочке лежала печать обреченности, иногда в ее карих глазенках вспыхивал блеск старческой мудрости и она превращалась в маленькую симпатичную ведьмочку.
1 2 3 4 5