— Дурак ты, Ленька, и больше никто. Разве можно бросаться такими угрозами. Даже в шутку нельзя.— Не я начал, — сухо ответил Шахов. — Я человек прямой, открытый, что думаю, то на языке. Твоим жидовским штучкам не обучен.— Какой ты прямой, я знаю. Ну ладно, проехали...Говори, зачем пришел?Проклятый ублюдок, с уважением подумал Шахов.Он никогда не отступает. Зачем пришел? В смысле, чего тебя принесла нелегкая? Так обращаются с шестеркой, но не придерешься, будешь смешон. Шахов сказал задумчиво:— Удивляюсь тебе, Боренька. Такую громаду поднял, и хватает сил на мелкую грызню. Вот же дал Господь характер. Скорпион позавидует.— Давай, что ли, ближе к сути, — поморщился Сумской, но в очах блеснула скользкая усмешка.Суть у Шахова была такая. Кроме текущих незначительных вопросов, его интересовали финансовые дела Поюровского, его укрепы. Разумеется, доктор пользовался услугами банка "Заречный", причем на самых привилегированных условиях. Банк открыл ему два номерных счета в Женеве и в Мюнхене, помимо того, по специальному допуску вкладывал деньги в акции и ГКО. Нельзя исключить, что Поюровский подстраховывается еще где-то, но это вряд ли. Он доверял Борису Исааковичу, как маме родной, может быть, и напрасно.— Зачем тебе? — спросил банкир. Шахов объяснил, что доктор практически вышел из-под контроля, расширяется по собственному усмотрению и скоро, судя по всему, крупно проколется. Исключительно из уважения к Поюровскому, как к своему лечащему врачу, Шахов намерен немного попридержать его бурную деятельность, сбить угар. Поэтому ему необходимо точно знать, какими средствами тот оперирует.— На чем он проколется? — поинтересовался Сумской.— На всем сразу. Какой-то он стал шебутной, неуправляемый. Надо его остудить. Хорошо бы на некоторое время вообще заблокировать все его деньги. Это возможно?— Мне твой доктор никогда не нравился, — напомнил банкир. — Я тебе советовал, не связывайся с ним.Есть много способов честно заработать, зачем обязательно лезть в уголовщину. Он же авантюрист, ты прекрасно знаешь.— Кто из нас без греха, — улыбнулся Шахов.— Хорошо, я приморожу счета, и что это даст?— У него большие проплаты. Ему придется влезать в долги, брать ссуды. На этом я его прижму.— Выйдет скандал.— Это мои проблемы. Ты останешься в стороне.— Не проще ли...— Ты не понял, Борис. Я не хочу его уничтожить.Надо, чтобы он умерил свои аппетиты и уразумел, кто хозяин. От него завоняло, но это поправимо.— Завтра пошлю ему уведомление, что валютные счета взяты на контроль чрезвычайной комиссией. Этого достаточно?— Не завтра. В субботу.— Почему в субботу?— Деньги понадобятся ему в понедельник.Борис Исаакович прошел к рабочему столу, нажал клавишу селектора:— Зина, кофе, и... — вопросительно посмотрел на Шахова. Тот кивнул, давай! — и чего-нибудь разогревающего, на твое усмотрение.Зиночка Петерсон, давняя пассия Шахова, пожилая вакханка из Вышнего Волочка, решила, что для важного гостя вернее всего подойдет коньяк "Наполеон", лимон и соленые груздочки, поданные в хрустальной вазочке. Пока устанавливала угощение на столе, Леонид Иванович по-хозяйски огладил ее пышный круп. Дама кокетливо отшатнулась.— Какой же вы, Ленечка, озорник! Ничуть не меняетесь.— А чего нам меняться, Зинок? Это твой шеф день ото дня все мрачнее. Никак, видно, денежки не пересчитает. Он хоть тебя трахает иногда?С просветленным лицом секретарша метнулась к дверям, а Сумской посмурнел еще больше. Очечки влажно заблестели.— Хоть бы ты избавил меня от своих солдафонских шуточек. Здесь все-таки приличное учреждение, не Дума твоя.С большой неохотой чокнулся с соратником.— Что касается Поюровского, — произнес наставительно, — не знаю и знать не хочу, чем вы занимаетесь, но полагаю, рано или поздно его все равно придется сдать. Так?— Это невозможно, — сказал Шахов, разжевав груздок.— Сам же сказал, воняет.— Сдать невозможно, только вырубить. Но это преждевременно... Ладно, что мы все о делах. Как дома, Боренька? Все ли здоровы?— Твоими молитвами.— Может, соберемся куда-нибудь вместе, давно не собирались. Скатаем по-семейному — в Париж, на Гавайи. С женами, с детьми. Полезно их проветривать иногда. Я бы даже сказал, простирывать.Удар был ниже пояса: у Сумского не было детей. Не водилось у него и любовниц. Он жил аскетом, как положено истинному финансисту, вложившему душу в капитал.Очень редко исчезал на день, на два в неизвестном направлении, если бы узнать куда и с кем. Да разве узнаешь.— Ступай, Ленечка, — устало попросил банкир. — У тебя игривое настроение, а у меня забот полон рот.Честное слово, не помню, когда высыпался.И на это у Шахова сыскалась дружеская шутка.— На нарах, даст Бог, отоспимся.— Да нет, — с непонятной грустью возразил банкир. — Не дожить: нам с тобой до нар, Ленечка....На телевидение прибыл за пятнадцать минут до эфира. Пропуск был заказан, знакомый милиционер на турникете предупредительно забежал вперед и вызвал лифт. Леонид Иванович поднялся на седьмой этаж в студию, где давно был своим человеком. Навстречу кинулась Инесса Ватутина, ведущая передачи "Желанная встреча".— Леонид, я уже волновалась, где ты так долго?!— Дела, Иночка, дела.— Ох, не успеем порепетировать.— Зачем репетировать. Стопку в зубы — и начнем.Только тему дай.В устремленных на него глубоководных, искушенных очах засверкали электрические разряды. Хороша, ничего не скажешь! Сколько раз собирался надкусить это полугнилое яблочко, да все не мог решить, надо ли?Инесса увлекла его в захламленный закуток, где на низеньком столике все же нашлось место для кофейного прибора, тарелки с печеньем, придавленной газетами, и — початой бутылки водки "Столичная". Это уж его принцип: перед эфиром сто грамм беленькой — и больше ничего. Следом за ними в закуток протиснулась тетка-гримерша, наспех подправила ему лицо — кисточкой с чем-то подозрительно липким прошлась по щекам, по вискам. Шахов смеясь, уклонялся:— Хватит, хватит, Машута, и так сойдет!До эфира оставалось пять минут, и Леонид Иванович почувствовал приятное возбуждение. Ему нравилось на телевидении, в этом призрачном мирке сверкающих иллюзий и сказок, и нравились люди, которые здесь работали. Он не был здесь чужим. Журналисты — публика прожженная, наглая, бессмысленная, самоуверенная, оставляющая при долгом общении привкус изжоги, но необходимая, как необходим послеоперационный дренаж для слива гноя. Куда без них. Мастера словесной интриги, чародеи лжи, продающиеся за чечевичную похлебку, мутанты, почему-то мнящие себя суперинтеллектуалами, солью земли, с вечным бредом о своей неподкупности на устах, — без них общество закоснеет, задубеет. Бродильная муть в кипящем рыночном котле. С ними приходилось ладить, как с любой обслугой. Или давить, как вшей, — третьего не дано.Шахов умел ладить. Держался с телевизионной братией покровительственно и одновременно как бы восхищенно, отдавая дань ее всепроникающей, как у древесного жучка, энергии. Он многому, честно говоря, у них научился. Особенно ему были по душе ведущие модных политических программ, важные, похожие на откормленных боровов, обученных человеческой речи.Любую чушь они изрекали с таким видом, будто заново открывали мир, вбивая в размягченное сознание обывателя медные гвозди новых идеологических клише. Им крупно платили, и свои денежки они отрабатывали с лихвой. Единственное, как быстро уяснил Шахов, чего не терпело российское телевидение — это искренности и правды, которые иной раз по недосмотру начальства проникали на экран и оставляли после себя опустошения в виде закрытых программ и покалеченных журналистских судеб.— Пора, Леонид, — позвала Инесса Ватутина, дождавшись, пока он сделает пару затяжек, забивая вкус "Столичной".Они уселись в кожаные кресла за столиком с пышным букетом алых роз, на фоне жирного транспаранта на заднем плане: "Наш спонсор — фирма Стиморол"!"Оператор у пульта и молодой человек, управляющийся с камерой, дружески с ним раскланялись.— Поехали, — кивнул Шахов, ощутив себя на секунду как бы в кресле космического корабля. Ау, Гагарин! Где же твои яблоки на Марсе?— Сегодня у нас в гостях известный юрист, член фракции "Экономическая воля" Леонид Шахов... — голос у Инессы счастливо-поучительный и одновременно игриво-дружеский — смесь, проникающая прямо в сердце зрителя. Дальше беседа пошла как по маслу: телефонные звонки, большей частью согласованные заранее, "коварные" вопросы Инессы, перемежаемые документальными кадрами и рекламными паузами.Леонид Иванович чувствовал себя превосходно, будто со стороны слушал свои ловкие ответы, как всегда по-детски умиляясь тому, что это он, Леня Шахов, сын московских предместий, бывший хулиган и пьяница, с блестящим апломбом вещает что-то несусветное на всю страну. Он не сомневался, что миллионы так называемых россиян внимают ему открыв рот, поражаясь его всезнанию и мягкому, ненавязчивому юмору. Он элегантен, чуть печален, как актер Абдулов, на которого он внешне похож, и в меру ироничен. Разговор, как водится, прыгал с пятого на десятое, но в этой передаче, идущей подчеркнуто вне политики, в основном вертелся вокруг бытовых тем: семья и брак, воспитание детей, мораль и право — все в таком роде. В их дуэте Инесса вела роль современной молодой женщины без всяких предрассудков, естественно, горячей поклонницы западных ценностей, а Леонид Иванович, напротив, изображал этакого замшелого консерватора, брюзгу, приверженца натуральной жизни, и даже позволял себе злобные патриотические выпады, что с легкой руки Лужкова постепенно вошло в моду. К примеру, ведущая, всплеснув руками и восторженно округлив глаза, спрашивала:— Но вы же не будете, надеюсь, возражать, Леонид Иванович, что женщина в браке имеет такое же право на личную жизнь, как и мужчина?А он с просветленной, мудрой улыбкой отвечал:— Разумеется, дорогая Инесса, разумеется, не буду.Мы же не дикари. Но давайте поставим вопрос иначе.Понравится ли мне, если я, вернувшись вечером домой, не обнаружу жену, ведущую, говоря вашими словами, какую-то свою личную жизнь? Увы, мне это не понравится, уж простите старого ретрограда. Для меня жена — прежде всего мать моих детей, хранительница домашнего очага...Инесса вспыхивала, подпрыгивала, точно получив укол в ягодицу:— Леонид Иванович, но как же так можно упрощать проблему!..Между ними затевалась дискуссия, как правило, со смелыми пассажами с обеих сторон, и в конце концов прелестная Инесса, будто очнувшись после припадка, восклицала:— Хорошо, Леонид Иванович, вижу, мне вас не убедить. Давайте узнаем мнение телезрителей.Вспыхивал экран, на нем возникали потешные сценки: телерепортер подбегал на улице к прохожим, представлялся и в лоб спрашивал:— Скажите, как вы относитесь к измене жены (мужа)?Вне зависимости от ответа горожане, все как один, производили впечатление редкостных недоумков.— Ну вот, наконец-то мы разобрались в этом сложном вопросе, — ворковала Инесса, подводя итог. Шахов глубокомысленно кивал, чувствуя, как вся эта немыслимая пошлятина чудесным образом согревает ему душу. В конце "Желанной встречи", под занавес, чтобы добавить передаче перчику, сотрудник студии из соседней комнаты замогильным тоном поинтересовался по телефону, когда, по мнению уважаемого депутата, в Москве покончат с криминальным беспределом.Мгновенно напустив на смазливое личико трагическое выражение, Инесса подхватила:— О да, Леонид Иванович, этот вопрос сегодня волнует очень многих. Люди не могут забыть страшные убийства Влада Листьева и отца Меня. Однако прокуратура до сих пор отделывается неопределенными обещаниями. Сколько это может продолжаться?Шахов не ударил в грязь лицом и заговорил с таким горьким сарказмом, словно кроме Листьева и Меня, у него накануне перебили всю родню.— Причина в коррупции. Это не секрет. Это очевидно. И все в один голос твердят о том, что надо бороться с этим злом, но на самом деле никто и пальцем не шевельнул. Коррупция — это заказные убийства, взрывы, террор и заложники. Мы не можем считаться цивилизованным государством, пока нет настоящих законов против коррупции. Дело не в одном Листьеве или Мене, а в той зловещей атмосфере, которую порождает коррупция.— Но почему, почему все так плохо?! — патетически воскликнула ведущая. — В конце концов, у нас демократия или что?— Все очень просто на самом деле. Семьдесят лет советская власть подавляла в человеке личное достоинство. Мы привыкли верить: все, что сказано сверху, то и хорошо, то и есть истина. Привычка к рабскому подчинению укоренилась в генах. Не мной замечено: свобода рабу не впрок. Получив свободу, раб начинает беситься, ломать и крушить все вокруг.Чтобы ситуация изменилась, должны уйти целые поколения. В каждом из нас закодирована психология совка, то есть человека, подчиняющегося темным инстинктам, а не разуму. Печально, но приходится с этим считаться.— Вы сказали — поколения? Неужели так долго ждать?— Не надо ждать, — усмехнулся Шахов. — Помните сказку о жестоком драконе? Дракон не приходит извне, он живет в каждом из нас. Убей собственного дракона — вот главная цель благородного человека.— Спасибо, дорогой Леонид Иванович, — растроганно поблагодарила Инесса. — Надеюсь, зритель по достоинству оценил ваши советы... Убей дракона! Прекрасно сказано, прекрасно...— Ну как? — спросил Шахов, когда вернулись в телевизионный закуток, чтобы по заведенной традиции выпить на посошок.— Превосходно! — польстила Ватутина. — У тебя природный дар убеждения и масса обаяния. Я немного ревную.В комнате они были одни, и Леонид Иванович, еще под властью эфирного напряжения, нежно погладил ее бедро.— Сколько лет мы знакомы, Инуша?— Больше года.— И ни разу не поужинали. Получается какой-то нонсенс. Ты не находишь?На очи теледивы внезапно опустился ночной мрак.— Господи, Леонид! Да только позови.— И позову, дай срок, — пробормотал Шахов, оказавшийся неготовым к столь энергичному согласию.Что-то в нем все же протестовало против интимного контакта. Близость с экранной дамой, пропитанной ложью, как половая тряпка грязью, вероятно, сулила изысканное наслаждение, но он опасался, что у него попросту не хватит мужицкого напора. "Желанная встреча" чутко угадала его сомнения.— О, Господи, Леня! Да такая же я баба как все. Ну и что тебя смущает, скажи?! Это же обидно, в конце концов. Что у меня не на месте?Наркотик телепередачи, неосторожное прикосновение к бедру и рюмка водки что-то непоправимо сдвинули в хрупком девичьем организме. От неприятных объяснений Шахова спас режиссер Вован Жемчужный, с гоготом и прибаутками ворвавшийся в закуток.— Ну, Леонид Иванович, ну, молоток! Поздравляю! Как ты ловко краснюков секанул. Повышение рейтинга обеспечено. Дай-ка тебя расцелую, дорогой ты наш депутат!"И этот туда же", — с грустью подумал Шахов, утопая в мягких, влажных объятиях.— Пора мне, — заторопился, стараясь не встречаться глазами с расстроенной Инессой. Но уйти удалось лишь после того, как осушили с Жемчужным по чарке.Режиссер наговорил кучу комплиментов и вдобавок сообщил счастливую новость: вроде бы пятьдесят процентов канала закупил "Логоваз". Но и это не все: по достоверным сведениям их передача наконец-то заинтересовала американцев.— А что это значит?Взъерошенный шоумен остолбенело уставился на хмурую Инессу.— Ну-ка догадайся с одного раза.— Поедешь на стажировку?— Готовь чемодан, малышка. Чтобы было куда зелень складывать.— Ага, — строптивица капризно поджала губы. — А чистку не хочешь?— Нас не коснется, — уверил Жемчужный. — С "Желанной встречей" мы все мели проскочим. Передача гуттаперчевая, в том ее и сила.— Вечерком позвоню, — посулил Шахов Инессе. — Надо кое-что обсудить.Однако по удрученно-презрительному выражению ее лица было видно, что она ему не поверила. Глава 4НУЛЕВОЙ ЦИКЛ Через неделю в этой Богом забытой дыре, именуемой Школа, Лиза почувствовала такое опустошение, как будто еще не родилась на свет. Не проходило минуты, чтобы не прокляла себя за то, что согласилась сюда приехать, а Сергея Петровича за то, что подбил ее на это.По прибытию в школу попала в лапы трех врачей, больше похожих на палачей, которые мяли и крушили ее каждый в особинку; один хотел разбить молотком колено, другой лез в горло змеевидным резиновым шлангом, третий подключил к электрическому стулу, и все вместе, общими усилиями они добились того, что возмущение застряло у нее в горле, как рыбная кость. Ошарашенную, с выпученными глазами, с ощущением позорной голизны, пропущенную через хитрые приборы и пальцы трех громадных мужиков в белых халатах (приборы отнеслись к ней учтивее), ее втолкнули в казенный кабинет с зарешеченным окном, меблированный соответственно — железный стол с мощной лампой-прожектором и привинченный к полу железный стул с низкой спинкой. В кабинете ее ждал мосластый, стриженный под бобрик мужчина лет сорока, и если что-то могло в чистом виде выражать презрение, которое способно испытывать одно живое существо к другому, то это была зелень пылких глаз именно этого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37