Эта сладкая парочка, при удачных обстоятельствах, уплывает не меньше, чем за пятьдесят штук. Вечером он ждал звонка из Калифорнии — последнее уточнение. Где-то там, на благословенных просторах цивилизованного мира помирал еще не старый автомобильный король, и эти две никчемные, забавные славянские зверушки могли растянуть его дыхание минимум на пять лет. За это стоило платить.— А я не верю! — грубовато отрезал Сенечка, ежась от щекотавших его пальцев.— Чему не веришь, бутуз?— Что детей сжигали на кострах.— Да? И почему не веришь?— Не верю и все. Детей нельзя сжигать. Они же не дрова.— Надо же какой упрямец. А ты веришь, Наташенька?— Не знаю. Я спрошу у мамы, — дипломатично ответила девочка. — Пусть поскорее приедет за мной.— Ах ты, хитрый клопик! Полетать хочешь? — подхватил завизжавшую девочку на руки, подбросил вверх, чуть не шмякнув о низкий потолок. Опустил на пол. Сзади надсадно бубнил Крайнюк:— Пошли, Василий, хватит уже!— Эх, Денис Степанович, — попенял в коридоре Поюровский. — Скучный ты человек. Нет в тебе поэзии...Навстречу вылетела Клементина.— Доктор, доктор, вас к телефону!Он прошел за ней в ординаторскую, чувствуя, как засосало под ложечкой. Кто же мог разыскать его здесь, по какой срочной надобности?Узнал Шахова не сразу, у того был незнакомо-придушенный голос, будто его черти прижали наконец.— Василий Оскарович, надо срочно встретиться.— У меня такой необходимости нет.— Василий, забудь обиды. Сейчас не время. Плохие новости. Очень плохие.— У вас уж, видно, других не бывает.Трубка скрипнула зубами Шахова. Похоже, крепко припекло скота.— Василий Оскарович, перестань паясничать! Имя Квебекова тебе что-нибудь говорит?— Нет, слава Богу.— А фамилия Архангельского?— Первый раз слышу.— Хорошо бы нам их вообще не слышать. Очень серьезные люди..."Блефует или нет", — подумал Поюровский. — "Если блефует, то чересчур натурально".— Что вы от меня хотите. Шахов? Что вы все юлите, как коммунист на исповеди?— Поговорим при встрече, это в наших общих интересах. Не возражаешь, подскочу прямо сейчас?— Не возражаю, — сказал Поюровский...Мальчик Сенечка отвел подружку в укромный уголок, подальше от входной двери. Им никто не мешал разговаривать. Остальные обитатели палаты не подавали почти никаких признаков жизни, лишь изредка переворачивались с боку на бок. Их даже не кормили. Иногда приходила свирепая тетка Клема с каким-то мужиком в черном халате, втыкала в голубоватые тельца иглу и сливала кровь в стеклянные баночки. Это было удивительно и страшно. Намного страшнее, чем кошмары на улице Вязов.Мальчик и девочка сидели на кровати, держась за руки.— Он все врет, — сказал Сенечка. — Они нас не отпустят.— Почему?— Ты что, глупая? Мы же похищенные. Здесь все дети похищенные. Вон их сколько, сорок штук.— И что с нами будет?— Некоторых выкупят, у других кровь отсосут. Им же кровь нужна.— Зачем?Сенечка поморщился, : он давно убедился, что у девчонок мозги варят туго.— У тебя мама богатая?— Богатая.— Значит, тебя выкупят.— А тебя?— Вряд ли. Папаню на бутылку-то не расколешь. Он рад будет избавиться от лишнего рта.Девочке пришла в голову счастливая мысль.— Не горюй, Сенечка. У мамочки хватит денег. Я ее попрошу. Она нас обоих выкупит.Семен раздраженно отбросил ее руку.— Ты даешь, Натка. Кому нужен чужой ребенок?Своих бы прокормить. Нет, надо придумать что-то другое.— Что, Сенечка?— Побег — вот что. Можешь посидеть минутку молча?— Конечно, могу.— Вот и сиди. Не мешай сосредоточиться.Наташа тихонько вздохнула. Она влюбилась в Сенечку со вчерашнего дня, как только его увидела, но он казался ей чересчур упрямым. Она не верила, что все так ужасно, как он говорит. Он нарочно ее пугает, чтобы еще больше очаровать. Все мальчишки одинаковые.Они думают, что если как следует напугать, то девочка сразу растает. На самом деле все, что с ними происходит — и эта огромная комната, и эти широкие кровати, и эти непросыпающиеся дети — все это какая-то большая игра, которая закончится благополучно, как все остальные игры.— Сосредотачивайся, — кокетливо шепнула она, — а я помечтаю, ладно?Сенечка пренебрежительно цыкнул зубом, плюнул на пол и растер плевок голой пяткой. Глава 8СМЕРТЬ БИЗНЕСМЕНА Шахов не доехал до клиники. Когда подошел к своей темно-вишневой "тойоте", с удивлением обнаружил, что водителя нет на месте. Это было странно, Леха Кленов проверенный кадр. Разве что в ожидании хозяина прикорнет на заднем сиденье, да так крепко, что не сразу добудишься. Тридцатилетний Кленов был лютым бабником, и по-настоящему оживал лишь ближе к ночи.Но при этом добросовестный, исполнительный парень — и водила классный. Такого не бывало, чтобы без предупреждения покидал рабочее место. Вторая странность — обе передние дверцы открыты, и ключи торчат в замке зажигания. Хоть из офиса за стоянкой приглядывал охранник, все равно — безалаберность вопиющая.В растерянности Шахов взобрался на водительское сиденье и нажал клаксон, спугнув пронзительной трелью двух ворон с проводов.Кленов не объявился, но вместо него в машину сунулся незнакомый молодой человек с горящими, как у филина, глазами. Распахнул дверцу и как-то так ловко подпихнул Шахова, что тот мгновенно переместился на соседнее сиденье.— Добрый день, Леонид Иванович! Куда прикажете доставить?— Ты кто?— Леху подменяю. Не извольте сомневаться.— А что с Кленовым?— Живот схватило. Похоже на аппендицит. На операцию его отправили.Пока они вели нелепый разговор, на заднее сиденье уселась раскрашенная девица и с ней второй молодой человек, и еще один парень снаружи придерживал дверцу, в которую мог спастись Шахов. Он видел только костистую руку на стекле.— Чего уж теперь, Леонид Иванович, — утешил новый водитель. — Довезу куда-нибудь.Выехали на Садовое. Девица сзади давилась припадочным смехом, а ее кавалер зачем-то почесал Шахову затылок.Его охватил мистический ужас, и впервые он пожалел, что не завел телохранителей, как делают все уважающие себя люди. С другой стороны, если им действительно заинтересовались те, на кого по поручению папани намекнула Катерина, то при чем здесь телохранители? Иной вопрос: почему заинтересовались? И не им одним, а его связкой с Поюровским. Почему? Квебеков, Архангельский, Шерстобитов — это все креатура человека, чье имя всуе вообще не стоит лишний раз поминать, да и кто знает его настоящее имя. Во всяком случае, не Шахов. Это иной уровень, иные сферы, ему туда не надо. Он и так достаточно высоко поднялся, но все-таки — не туда. Там, где правит главный Пахан, люди попросту растворяются в воздухи бесследно, как пыль над океаном. Конечно, там навар погуще и власти побольше, неограниченной власти, но стоит ли ради этого рисковать. В сущности, много ли надо нормальному человеку для счастья: пару, другую миллионов на банковском счету, чтобы не беспокоиться о завтрашнем дне. Он полез за сигаретами, но сидящий за баранкой парень его урезонил:— Не-е, курить нельзя, Леонид Иванович. Мы здесь все некурящие.Сзади второй добавил:— Кланя, сделай укол, чтобы не шебуршился.— Какой укол, вы что?! — Шахов обернулся и увидел, что раскрашенная стерва, шало улыбаясь, тянется шприцем к его шее.— Эй-эй, зачем это, зачем?! — завопил он, вжимаясь тучным телом в боковую дверцу. — Вы что, ребята?!Кто приказал?— Цыц! — рявкнул водитель. — Рулить мешаешь...Да ты не трусь, Леонид Иванович, больно не будет.Они как раз притормозили на светофоре на съезде к Киевскому вокзалу. Кошмарная ситуация: среди бела дня, на виду у всего города какая-то уголовная шваль глумилась, убивала солидного человека, даже не объяснив причин. Это не укладывалось в сознании, этого просто не могло быть. Но уже его обхватили сзади сильные руки, прижали к сиденью, и он ощутил будто комариный укус в шею.— Кланя у нас мастерица, — успокоил водитель. — Ничего, сейчас полегчает, дружок.Действительно, стало полегче. Широкая солнечная площадь, перегруженная автотранспортом, на миг поднялась на дыбы, крутнулась и тут же опустилась на место. Шахов не утратил способности видеть и слышать, но туловище огрузнело, будто накачанное дымом. И пошевелиться не осталось сил. На лицо выкатилась глупая, блаженная улыбка. Ужас растаял без следа, беспокоило лишь странное ощущение, что его опустили в тазик с теплой водой. Он догадался, что ненароком обмочился со страху, но это скорее смешно, чем стыдно.Водитель скосил на него веселый блистающий наркотический взгляд:— Видишь, Леонид Иванович, а ты боялся. Скоро доедем, и все будет о'кей.— Куда едем? — прошамкал одеревеневшими губами Шахов.Ему не ответили. Девица сзади квохтала так, словно ее насаживали на вертел. Водитель недовольно пробурчал:— Угомонитесь, пацаны! Не можете потерпеть, что ли?— Утерпишь с ней, — пробасил его приятель. — Она же чумовая.— Ой, Вовочка, ну пожалуйста, ну один разок, — стонала девица. — Ой балдею, не могу!— Извращенка, — без осуждения объяснил Шахову водитель. — Наловчилась со жмуриками кончать. Тебя тоже скоро трахнет.— Ой трахну, — прогудела девица в ухо Шахову. — Пухлянчик такой! Еще как трахну! Провожу до самого пенечка.За окружной дорогой Шахову показалось, что он задремал, и приснился ему сладкий, заревой сон. Сонощущение, сон-греза. Во сне он занимался любовью с заполошной дикаркой на заднем сиденье "тойоты", но это было давно, в другом тысячелетии, когда он был молодой, желанный для многих. У него кудри вились, как у тигренка, и мышцы поскрипывали в такт погружению в сочную женскую плоть. Такой сон дорогого стоит. Но пробуждение было вялым, хотя и безболезненным. Они пилили через лес по грунтовой дороге, и солнце слепило ему правый глаз. Тот, кто за рулем, спросил участливо:— Ну как, Леонид Иванович, очухался?Шахов поерзал на сиденье: тело подчинялось, но голова по-прежнему была в дыму. Покосился назад: парочка сидела обнявшись и ответила ему в четыре пристальных глаза. Девица, с размазанной по щекам косметикой, будто догадалась, о чем он грезил, томно мяукнула:— Потерпи, пухлянчик, скоро я тобой займусь. Порадуешься напоследок.— Нет, Кланюшка, — возразил кавалер. — Не надейся. Этого тебе не отдадут.Въехали в ворота и покатили по территории дачи, пока не приткнулись носом к деревянным пристройкам. Водитель и его напарник помогли ему выбраться из машины, поддерживая под локотки, довели до дровяного сарая и впихнули внутрь. Дверь за спиной захлопнулась.На нетвердых ногах, держась рукой за косяк, Шахов огляделся. Под потолком на шнурке болталась тусклая лампочка, освещая нехитрое убранство помещения: земляной пол, устланный соломой и черными пластиковыми мешками, на стенах орудия крестьянского труда — косы, серпы, лопаты, грабли, — как на выставочном стенде, в углу здоровенная бочка, перехваченная медными обручами, посредине — деревянный стол, покрытый клеенкой.Лучше бы он не просыпался.За столом сидели двое мужчин, одного он сразу признал, хотя прежде никогда не видел. Он слышал о нем, и то, что говорили, полностью совпало с тем, что открылось его глазам. У этого человека была характерная внешность — круглый обритый череп с высоким лбом, смуглое, в черноту, лицо с правильными, четкими линиями, и одет он был в рубашку с галстуком и красный пиджак, как одеваются биржевые игроки; но все это потеряло всякое значение, когда Шахов столкнулся с прямым суровым взглядом и ощутил движение мрачной силы, объявшей его, спеленавшей, погрузившей в оцепенение. Это был, конечно, Никита Архангельский, никем иным он не мог быть. Второй мужчина рядом с ним казался совершенно неприметным, бросались в глаза лишь его тяжелые, массивные руки, упертые локтями в стол и сложенные домиком, как у премьер-министра на выборах.— Проходи, Ленечка, — позвал Никита, брезгливо оттопыря пухлую губу. — Мы тебя надолго не займем.На подламывающихся ногах Шахов добрался до стола и плюхнулся на табурет.— Собой-то управляешь? — спросил Архангельский. — Или взбодрить?— Вполне управляю, вполне, — заискивающе забормотал Шахов, каким-то не своим, писклявым голоском. — Ваши ребятки, Никита Павлович, вкололи чего-то, но уже прошло, совсем прошло. Я в полном порядке, спасибо!Он старался увильнуть от пронизывающего взгляда чудовища, но это ему не удавалось. Он был скован незримой стальной цепью.— Видишь, Хорек, — улыбчиво обратился Архангельский к своему напарнику. — Узнал. Они меня всегда узнают. Даже не пойму, в чем дело... Ладно, Леонид, подписывай бумаги, и закончим на этом.Спустя глаза, Шахов увидел, что на клеенке действительно лежат какие-то документы, с четкими грифами и штемпелями. Пребывая в полуобморочном состоянии, он все же сообразил, что подписывать нельзя, это ловушка, подпишешь — и адью. Но как не подписывать, если требуют.— Прочитать бы... — попросил нерешительно.— Читай, кто тебе не дает.— Но вы не рассердитесь?— Читай, читай. Пять минут туда-обратно — какая разница. Верно, Хорек?— Грамотный больно, — буркнул Хорек и с хрустом переломил ладони, сложенные домиком. От этого хруста у Шахова в мозжечке ответно скребануло. Он поднес бумаги к лицу, ловя свет от лампочки, с трудом вчитался в текст. По первому документу он переводил в дар какому-то Евлампию Захаровичу Пешкову пятикомнатную квартиру в Столешниковом переулке, второй документ представлял собой безупречно оформленную доверенность на номерной счет в Швейцарском банке, третья бумага была ничем иным, как его собственным коротеньким завещанием. Там было сказано:"В моей смерти прошу никого не винить. Другого выхода у меня нет. Прости, Катерина. Береги детей. Твой Леонид.Число".Шахов протер ладонью глаза, прочитал еще раз: нет, все в порядке, ничего не напутано. Глубокое отчаяние, подобное сердечной судороге, овладело им.— За что?! — спросил он как можно тверже. — В чем я виноват? Объясните, пожалуйста.— Как за что? — удивился Архангельский. — Погулял и хватит. Другие тоже погулять хотят. Подписывай, Леня, не тяни волынку. У нас ведь время ограниченное.— Так не бывает! Вы с ума сошли!Тот, кого звали Хорьком, еще раз хрустнул костяшками пальцев. Заметил с любопытством:— Щебечет пташка!— Ну да, — согласился Архангельский. — Наел буркалы, потому и щебечет... Что с тобой, Леонид? Закона не знаешь?— Какого закона?! — в исступлении Шахов попытался встать, но широкая длань Хорька придавила его к табурету.— Будешь дрыгаться, — вразумил Архангельский, — помирать долго придется. Подписывай, Леня, зачем тебе лишние хлопоты.— Устройте встречу с боссом, — взмолился Шахов. — Вы не понимаете, это какая-то роковая ошибка.— У нас не бывает ошибок. Это ты ошибся, Леня, когда связался со шпаной. Наследил, папу потревожил.Головой надо было думать, а не жопой.— Какая шпана? Какой папа?Тот, кого звали Хорьком, осторожно сдвинул бумаги в сторону, захватил Шахова за загривок и с размаху ткнул носом в стол. Прыгнули до неба золотые снопы огня. Кровь и сопли оросили грудь. Сквозь розовый туман он смутно различал лица. Шахов понимал, что все кончено. Если бы еще не предательский укол в машине, выкачавший всю волю! Стройной чередой пронеслось перед слезящимися глазами все, что оставлял на земле: богатые хоромы, накрытые столы, женские ляжки, три дочурки, ливрейный лакей Данила со своим "данке шен", кусты белой сирени, дымный полумрак Сандунов, тягучий шорох рулетки, — все мелькнуло и рассыпалось на блескучие фрагменты. Игра сделана, господа.Осталась шариковая ручка в вялой ладони да три галочки на документах — крохотный следок перед вечностью.— Ну! — рыкнул Архангельский, вонзая сквозь летящую мишуру черные стрелы неумолимой судьбы. — Подписывай, гаденыш! Не испытывай моего терпения.Оно не беспредельно.Шахов зарыдал и так, плача, подмахнул одну бумагу, вторую, над третьей, над завещанием, помедлил.Вдруг мозг озарила спасительная догадка.— Никита Павлович, но ведь нужен нотариус! Без нотариуса недействительно, не имеет юридической силы.— А это по-твоему кто? — успокоил Архангельский, ткнув пальцем в Хорька. — Чем не нотариус?Хорек бухнул кулаком в литую грудь.— Не сомневайся, гнида. Пиши!И все-таки Шахов устроил маленькую подлянку: на завещании расписался криво, изменил факсимиле — последний акт сопротивления. Архангельский это заметил.— Химичишь, Леонид? Бизнесмен, депутат. Нехорошо, стыдно... Ладно, давай ложись!— Куда ложиться?! Зачем?!Тут же он увидел — куда. Похохатывая в усы, Хорек стащил его с табуретки и швырнул на полиэтиленовые мешки с такой легкостью, будто в нем не осталось никакого веса. Под голову подкатил деревянный чурбак.Никита Архангельский наступил ему ботинком на поясницу, прижал к полу. Шахов пытался подглядывать одним глазком, отчего больно свело шею. В руках нотариуса невесть откуда взялся большой топор с просторным, сияющим лезвием, каким рубят мясные туши в подсобках. Рядом с чурбаком, тоже будто само собой, возникло эмалированное ведро.— Поаккуратнее, Хорек, — раздалось словно с небес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37