чем сильнее удар раздражения, тем меньшая слабость нужна со стороны нервного аппарата, чтобы обессилить целевую сферу. Этот способ реагирования у нормального человека дает ключ к пониманию тесного сродства, которое, в клиническом отношении истерические механизмы обнаруживают как раз к острым синдромам испуга и паники. Истерия в громадных размерах, как массовое явление, вызвана ничем иным, как несчастными случаями в производстве и психическими военными травмами. Это вытекает само собой из наших исследований. Ибо испуг вызывает двойной результат: он раздражает прежде всего в сильной степени весь рефлекторный аппарат, а затем он остро выключает целевую сферу. Благодаря этому, сделавшаяся автономной гипобулика, может тотчас же с элементарной непосредственностью связаться с рефлекторным аппаратом, а в соединении с ним, по законам произвольного усиления рефлексов, вызвать, напр., истерическое дрожание. Просыпающаяся постепенно от своего оцепенения целевая воля находит тогда уже в значительной мере упрочившиеся HR группы, для разъедине – ния которых нужна известная инициатива, которой индивидуум не проявит, если он, напр., вследствие стремления к ренте в этом не заинтересован. Вместо того наступает тогда ранее набросанное типическое хроническое состояние, где однажды оказавшаяся несостоятельной целевая сфера производит лишь не специфическое раздражение и не господствует уже над гипобулической дугой действия. Таким образом возникают те более окоченевшие и диссоциированные от целевого аппарата HP. синдромы, которые часто являются ничем иным, как окаменелостями острого синдрома испуга, когда – то имевшего место.
По аналогии с этим чисто острым способом возникновения истерии объясняется легко и хронический вид, где в невыносимых длительных ситуациях целевые функции постепенно разъедаются до тех пор, пока их не заместит, наконец, внезапно гипобулическая инстанция. Эту форму можно часто наблюдать в военной истерии, а также в истериях брака и семьи у женщин. Но и здесь окончательный толчок для развития истерии дается обычно аффектом; или же на почве скрытой хронической целевой недостаточности она проступает лишь эпизодически в форме истерического припадка при внешних раздражающих толчках, а истерический припадок представляет собой часто вполне чистый органический HR – синдром: импульсивно инфантильные механизмы волевого и аффективного разряда, непосредственно иррадиирующие в рефлекторную сферу.
Глава 6. Превращения переживаний
Истерик отгораживается от внешнего мира защитным валом своих инстинктивных реакций бегства и обороны: он притворяется, ожесточается, усиливает свои рефлексы. Благодаря этому, удается обмануть, испугать, утомить и сделать податливым этот внешний мир, который гнетет и угрожает. Этой инстинктивной тактике вовне соответствует внутренняя оборона от переживания. Интрапсихическое состояние удачно приспосабливается к внешней обороне от переживаний. Истерической психике присуща та особенность, что она в общем охотнее избегает затруднительных переживаний, чем смотрит им прямо в лицо. Таким–то образом пытается она с большим или меньшим успехом притвориться и внутренне перед самой собой отодвинуть в сторону тревожащие представления, превратить их в нечто легко выносимое, даже отрадное или, по меньшей мере, путем основательных разрядов на время освободиться от них.
И опять – таки как при истерических выразительных процессах, удается это частью вполне с помощью простейших нормальных душевных средств, частью же также лишь несовершенно ценой расщепления личности; в этом последнем случае, как полное соответствие гипобулическому волевому расщеплению, появляются гипоноические механизмы мышления в образе двойственного сознания, снов, припадков и сумеречных состояний.
Простое вытеснение, обычный нормально – психологический механизм используется истериком особенно охотно для того, чтобы овладеть переживанием. Неприятное переживание пересматривается вновь не особенно охотно; поэтому оно отодвигается в сторону: из зрительной точки сознания оно выдвигается в сферу, в темную окраину духовного поля зрения. Трудно установить, удается ли действительно таким путем на долгое время солидное забывание неприятного переживания. Мы видим, во всяком случае, часто, что амнезия не вполне удается, что истерик скорее, как пугливая лошадь, повторно приходит в беспокойство от темной точки на периферии его зрительного поля.
Какие части течения переживания подвергаются у истерика вытеснению? Приблизительно те же, что и вообще в нормальной душевной жизни. Ясные массивные факты чаще всего не вытесняются или же вытесняются в ограниченных состояниях транса. Военный истерик обычно ясно видит перед собой и пережитые ужасы войны, и собственное от них отвращение. Жена пропойцы, которая сделалась истеричкой в несчастном браке, обычно хорошо сознает и свои брачные конфликты и их общую связь со своим нервным состоянием. Дело обстоит иначе, если исходные факты с самого начала коренятся в темных глубинах собственной жизни чувств. Обрученная девушка, у которой вместе с тем зародится запретная склонность к женатому человеку, может непосредственно сделаться истеричкой и без того, чтобы душевный конфликт когда–либо ясно выступил в ее сознании. Она вытесняет, следовательно, тотчас же с самого начала опасную склонность, ее сознание не принимает коварного факта, но старается отодвинуть его в сторону, не справившись с ним внутренне. Девушка тотчас же реагирует с импульсивной смутностью истерическими оборонительными механизмами, завидев, что на горизонте ее сознания встает какая – то неясная опасность, но она не формулирует себе в точных словах ситуации, не продумывает ее, не всматривается в нее.
Большей закономерностью, чем вытеснение начальных фактов, отличается известное вытеснение того участия, которое истерик принимал в дальнейшем их развитии. Прежде всего именно тенденциозного участия его собственных душевных стремлений в возникновении истерической картины болезни. «Бегство в болезнь» могло бы легко, в силу общепринятой морали, навлечь на истерика упрек в трусости и нечестности и упрек не только со стороны, но и в его собственных глазах; он старается поэтому, как всякий здоровый человек в таком же положении, по возможности забыть, переделать в памяти факт собственного участия в образовании истерической картины или же пытается с самого начала, по способу импульсивного действия, не уяснять себе точно его мотивов. В связи с произвольным усилением рефлексов мы подробно уже разобрали, каким образом это ему удается вначале и как этот успех увеличивается с прогрессирующей шлифовкой процесса. Как результат тенденции к вытеснению появляется затем то, что мы обозначили, как «объективирование» истерического синдрома.
Надо, однако, признать, что вытеснение не является необходимой составной частью каждой истерической картины болезни. Вытеснение не есть что – либо специфическое для истерии; совершенно одинаково – говорить ли о том, что нет вытеснения без истерии или что нет истерии без вытеснения. У разоблаченных субъектов, которые впоследствии откровенно сознавались в сознательной умышленной симуляции симптомов, видели мы, что, однако, и эти сознательные продукции, будучи захвачены неумолимой машиной психофизической причинности, проделывали в дальнейшем развитии те же закономерные этапы привыкания, шлифовки, усиления рефлексов, автоматической эмансипации и даже расщепления личности. А под конец они могли дать в точности те же картины, как у других пациентов, где мы склонны принять с самого начала более импульсивное и инстинктивное участие в истерической картине болезни.
Молодой деревенский парень странствовал на войне в течение многих месяцев без всякого терапевтического успеха из одного стационара для невротиков в другой; он был этим очень доволен и лежал в постели в хорошем настроении. Каждая попытка терапевтически подойти к нему вызывала у него настоящие ураганы всяческих истерических разрядов: дрожание, абазия, судороги и сумеречные состояния; сопротивляясь, он извивался, как червь, на полу, подергивался, бился, кричал. Если же его оставляли в покое, он был спокоен и благодушно настроен. Никому неизвестно, каким образом заполучил он к себе в темную комнату гармонику, за игрой на которой я его однажды застал. Под ее звуки он уверял меня: «Меня никто не вылечит! А как только меня отпустят домой, я встану и буду работать». Все симптомы, которые принято называть истерическими, были у этого человека в самой тяжелой степени. Он хорошо знал мотивы своей истерии, детально обосновал и высказывал их с цинической откровенностью.
Крестьянка, которая реагировала сумеречными состояниями на несчастные семейные условия, сказала во время лечения о своих истерических расстройствах менее грубо, но все – таки с наивной откровенностью: «Те, кто виноваты, будет им впредь наука».
Если раздражение, вызванное, переживанием, слишком сильно, или если личность, вследствие вырождения, анормально диссоциируется, то не всегда дело ограничивается простым вытеснением; но благодаря расщеплению личности, могут подвергнуться обнажению глубинные слои души, изучать которые мы уже начали в вопросе об истерических волевых процессах. Эти глубинные слои, работая иные отдельно, дают нам в области содержания представлений гипоноические образования с филогенетически ранним функциональным типом. Мы можем изучать эти гипоноические механизмы в мифологии и искусстве примитивных народов; у нормального взрослого культурного человека встречаемся мы с ними прежде всего в сновидениях и помимо истерии часто у шизофреников Подробнее см. в моей «Медиц. Психологии».
.
Наиболее существенные особенности гипоноических мыслительных процессов заключаются в том, что управляются они не логическими категориями, не прочным пространственным и временным порядком, не причинным сцеплением, а принципом аффективной общности и аффективного соответствия (Affektgemeinschaft und Affektgem ssheit), так – называемой кататимией. В снах и сумеречных состояниях представления сочетаются гораздо более кататимически, чем в бодрствующем мышлении, гораздо больше под влиянием желаний и страхов. Далее, не создаются высшие апперцептивные синтезы, отсутствует логическое построение мыслей в виде предложений, на месте абстрактивных слов и мыслей появляются чувственные образы; то, что мы днем продумаем в словах, то ночью во сне проносится перед нами в наглядных рядах образов. Эти образы сохраняют иногда известный сценический порядок; при более глубоком затемнении сознания они распадаются на обрывки образов, несущиеся с видимой беспорядочностью; последние же спаиваются под действием аффектов в своеобразные группы образов, в агглютинации образов. Физиономии многих лиц, многих предметов с одинаковым аффективным значением грезятся во сне, как нечто единое, спаянное в одну единицу; это мы называем вместе с Freud'oм «сгущение». Или аффективное ударение переходит со всей совокупности образов на отдельную подробность последних, которая одна и остается тогда в сознании, заменяя собой всю общую группу, подобно знамени, являющемуся представителем целой части войск; это явление сдвига. Такие сдвиги и сгущения обладают символическим характером, поскольку они в чувственном образе представляют мысли и чувства, которые мы в бодрствующем состоянии выразили бы абстрактным предложением.
Гипоноические переработки переживаний появляются часто в виде ограниченных транзиторных состояний, отделенных от дневного мышления на подобие островков; им свойственна та же толчкообразность, недоступное вчувствованию переключение, как мы это видели у гипобулических аппаратов. Если прекраснейшим примером гипобулического разряда с двигательными бурями, негативизмами и суггестивными феноменами служит истерический припадок, то соответствующие гипоноические образования особенно удобно изучать на истерическом сумеречном состоянии.
Сумеречное состояние отличается от нормального сна прежде всего большею склонностью к взрывам в напряжении аффектов и затем более сильным участием двигательной сферы; образы сновидений не только внутренне переживаются, но они театрально воспроизводятся в движениях. В остальном между обоими нет какого – либо принципиального различия. От тяжелых снов со стонами, разговором и снисхождением существуют все переходные степени к свободно среди бела дня наступающему сумеречному состоянию. Ночные сновидения истериков и их фантазии в сумеречных состояниях часто идентичны; одно вырастает из другого.
В этих сумеречных состояниях решается бой между психикой и ее переживанием; конфликт, с которым высшая личность не справилась, продолжается подземно в отщепившихся глубинных слоях души.
Простейший тип сумеречного состояния заключается в периодическом переживании вновь тех событий, которые вызвали истерическую реакцию. Солдат в сумеречном состоянии пантомимически прикладывает ружье к щеке, целится, стреляет, указывает вдаль, колет штыком, отмахивается обоими руками, на лице отражается соответственное изменчивое, очень повышенное выражение аффекта; к концу вся игра сопровождается отдельными выкриками: «Старый дружище! Сейчас он зайдет за дуб. Господи Боже мой! Вот он выскочил. Попал». Эта «окопная боевая игра» была на войне одной из самых частых составных частей в острых психозах испуга и иногда фиксировалась и принимала хроническое течение. У других еще в тыловом лазарете бывало настойчивое чувство, что в ближайший момент через потолок упадет граната. Точно также испуг повторяется в сновидениях. Или спасшимся от землетрясения часто еще долго впоследствии при каждом малейшем сотрясении кажется, что они чувствуют подземный толчок. Вначале это все, конечно, простые симптомы раздражения центральной нервной системы, которые затем позднее могут истеризироваться вследствие тенденциозного усиления аффекта. Совершенно на подобие этих страшных воспоминаний повторяются стереотипно в сумеречном состоянии эротические сцены, домашние раздоры и т. п. Видимо, едва ли вообще удается разрешить вопрос, есть ли биологическая целесообразность в сумеречных состояниях этого рода, т. е. служат ли они необходимым разрядом аффекта или же в них проявляется лишь слабость и дефект перераздраженной нервной системы.
Явной становится борьба психики с переживанием в другой группе сумеречных состояний, в которых выявляется уже не само неприятное переживание, но его позитивное зеркальное изображение. Это тип сверх – компенсированного исполнения желания. Как раз тот пробел, который оставляет реальная жизнь, и выполняется услужливыми грезами сумеречного состояния; как раз уязвимое место прикрывается и с избытком заполняется ими. Первой предпосылкой для подобных созданий желания служит прежде всего энергичное вытеснение, которое в сумеречном состоянии удается часто гораздо лучше, чем в бодрствеином. Логическая переработка окружающей действительности заторможена; впечатления органов чувств, от которых не удается отгородиться, превращаются во что – нибудь безвредное и радостное, или из них строится даже законченная сцена с характером иллюзии, которая переносит из мучительной обстановки и изображает другую, лучшую.
Очень интересно следующее наблюдение, опубликованное Steinau–Steinrьck Steinau–Steinrьck. Zur Kenntnis der Psychosen des Schьtzengrabens. Ztschr. f. d. ges. Neur. u. Ps. 52, 1919.
, относительно острого психоза испуга у больного с истерией вырождения: совсем рядом с Гумлихом, стоявшим в окопе, разорвался снаряд самого крупного калибра. Вскоре после этого санитарный офицер Н., стоявший рядом с Гумлихом, увидел, что последний производит движения игры на рояле. Вдобавок он распевал песни. В промежутках он кричал: – «Сейчас я отправлюсь к моему отцу. Вы слышите музыкальную игру?» Когда Гумлих сделал попытку выскочить из окна, его удержали. Лишь с трудом удалось его связать и привести обратно (рассказ командира части).
Вскоре после этого, 7/Х 1916 ко мне (Steinau–Steinrьck) в штольню в Pys, находившемся под сильным обстрелом, привели солдата Гумлиха, который спрашивал у каждого санитара, где ему купить картофеля, почему его и сочли за сумасшедшего. Выражение лица у него было боязливо – смятенное, взгляд бегающий, он был очень бледен, ломал себе руки. В штольне он, прежде всего, оглянулся кругом, как бы ища чего – то, затем решительно подступил ко мне с вопросом: – «Ты – Густав?» – Затем тотчас же: – «Ты ведь не Густав, а где же он»? Он рассказывает очень живо, но монотонным жалобным голосом, что его послала мать вместе с младшим братом за картофелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
По аналогии с этим чисто острым способом возникновения истерии объясняется легко и хронический вид, где в невыносимых длительных ситуациях целевые функции постепенно разъедаются до тех пор, пока их не заместит, наконец, внезапно гипобулическая инстанция. Эту форму можно часто наблюдать в военной истерии, а также в истериях брака и семьи у женщин. Но и здесь окончательный толчок для развития истерии дается обычно аффектом; или же на почве скрытой хронической целевой недостаточности она проступает лишь эпизодически в форме истерического припадка при внешних раздражающих толчках, а истерический припадок представляет собой часто вполне чистый органический HR – синдром: импульсивно инфантильные механизмы волевого и аффективного разряда, непосредственно иррадиирующие в рефлекторную сферу.
Глава 6. Превращения переживаний
Истерик отгораживается от внешнего мира защитным валом своих инстинктивных реакций бегства и обороны: он притворяется, ожесточается, усиливает свои рефлексы. Благодаря этому, удается обмануть, испугать, утомить и сделать податливым этот внешний мир, который гнетет и угрожает. Этой инстинктивной тактике вовне соответствует внутренняя оборона от переживания. Интрапсихическое состояние удачно приспосабливается к внешней обороне от переживаний. Истерической психике присуща та особенность, что она в общем охотнее избегает затруднительных переживаний, чем смотрит им прямо в лицо. Таким–то образом пытается она с большим или меньшим успехом притвориться и внутренне перед самой собой отодвинуть в сторону тревожащие представления, превратить их в нечто легко выносимое, даже отрадное или, по меньшей мере, путем основательных разрядов на время освободиться от них.
И опять – таки как при истерических выразительных процессах, удается это частью вполне с помощью простейших нормальных душевных средств, частью же также лишь несовершенно ценой расщепления личности; в этом последнем случае, как полное соответствие гипобулическому волевому расщеплению, появляются гипоноические механизмы мышления в образе двойственного сознания, снов, припадков и сумеречных состояний.
Простое вытеснение, обычный нормально – психологический механизм используется истериком особенно охотно для того, чтобы овладеть переживанием. Неприятное переживание пересматривается вновь не особенно охотно; поэтому оно отодвигается в сторону: из зрительной точки сознания оно выдвигается в сферу, в темную окраину духовного поля зрения. Трудно установить, удается ли действительно таким путем на долгое время солидное забывание неприятного переживания. Мы видим, во всяком случае, часто, что амнезия не вполне удается, что истерик скорее, как пугливая лошадь, повторно приходит в беспокойство от темной точки на периферии его зрительного поля.
Какие части течения переживания подвергаются у истерика вытеснению? Приблизительно те же, что и вообще в нормальной душевной жизни. Ясные массивные факты чаще всего не вытесняются или же вытесняются в ограниченных состояниях транса. Военный истерик обычно ясно видит перед собой и пережитые ужасы войны, и собственное от них отвращение. Жена пропойцы, которая сделалась истеричкой в несчастном браке, обычно хорошо сознает и свои брачные конфликты и их общую связь со своим нервным состоянием. Дело обстоит иначе, если исходные факты с самого начала коренятся в темных глубинах собственной жизни чувств. Обрученная девушка, у которой вместе с тем зародится запретная склонность к женатому человеку, может непосредственно сделаться истеричкой и без того, чтобы душевный конфликт когда–либо ясно выступил в ее сознании. Она вытесняет, следовательно, тотчас же с самого начала опасную склонность, ее сознание не принимает коварного факта, но старается отодвинуть его в сторону, не справившись с ним внутренне. Девушка тотчас же реагирует с импульсивной смутностью истерическими оборонительными механизмами, завидев, что на горизонте ее сознания встает какая – то неясная опасность, но она не формулирует себе в точных словах ситуации, не продумывает ее, не всматривается в нее.
Большей закономерностью, чем вытеснение начальных фактов, отличается известное вытеснение того участия, которое истерик принимал в дальнейшем их развитии. Прежде всего именно тенденциозного участия его собственных душевных стремлений в возникновении истерической картины болезни. «Бегство в болезнь» могло бы легко, в силу общепринятой морали, навлечь на истерика упрек в трусости и нечестности и упрек не только со стороны, но и в его собственных глазах; он старается поэтому, как всякий здоровый человек в таком же положении, по возможности забыть, переделать в памяти факт собственного участия в образовании истерической картины или же пытается с самого начала, по способу импульсивного действия, не уяснять себе точно его мотивов. В связи с произвольным усилением рефлексов мы подробно уже разобрали, каким образом это ему удается вначале и как этот успех увеличивается с прогрессирующей шлифовкой процесса. Как результат тенденции к вытеснению появляется затем то, что мы обозначили, как «объективирование» истерического синдрома.
Надо, однако, признать, что вытеснение не является необходимой составной частью каждой истерической картины болезни. Вытеснение не есть что – либо специфическое для истерии; совершенно одинаково – говорить ли о том, что нет вытеснения без истерии или что нет истерии без вытеснения. У разоблаченных субъектов, которые впоследствии откровенно сознавались в сознательной умышленной симуляции симптомов, видели мы, что, однако, и эти сознательные продукции, будучи захвачены неумолимой машиной психофизической причинности, проделывали в дальнейшем развитии те же закономерные этапы привыкания, шлифовки, усиления рефлексов, автоматической эмансипации и даже расщепления личности. А под конец они могли дать в точности те же картины, как у других пациентов, где мы склонны принять с самого начала более импульсивное и инстинктивное участие в истерической картине болезни.
Молодой деревенский парень странствовал на войне в течение многих месяцев без всякого терапевтического успеха из одного стационара для невротиков в другой; он был этим очень доволен и лежал в постели в хорошем настроении. Каждая попытка терапевтически подойти к нему вызывала у него настоящие ураганы всяческих истерических разрядов: дрожание, абазия, судороги и сумеречные состояния; сопротивляясь, он извивался, как червь, на полу, подергивался, бился, кричал. Если же его оставляли в покое, он был спокоен и благодушно настроен. Никому неизвестно, каким образом заполучил он к себе в темную комнату гармонику, за игрой на которой я его однажды застал. Под ее звуки он уверял меня: «Меня никто не вылечит! А как только меня отпустят домой, я встану и буду работать». Все симптомы, которые принято называть истерическими, были у этого человека в самой тяжелой степени. Он хорошо знал мотивы своей истерии, детально обосновал и высказывал их с цинической откровенностью.
Крестьянка, которая реагировала сумеречными состояниями на несчастные семейные условия, сказала во время лечения о своих истерических расстройствах менее грубо, но все – таки с наивной откровенностью: «Те, кто виноваты, будет им впредь наука».
Если раздражение, вызванное, переживанием, слишком сильно, или если личность, вследствие вырождения, анормально диссоциируется, то не всегда дело ограничивается простым вытеснением; но благодаря расщеплению личности, могут подвергнуться обнажению глубинные слои души, изучать которые мы уже начали в вопросе об истерических волевых процессах. Эти глубинные слои, работая иные отдельно, дают нам в области содержания представлений гипоноические образования с филогенетически ранним функциональным типом. Мы можем изучать эти гипоноические механизмы в мифологии и искусстве примитивных народов; у нормального взрослого культурного человека встречаемся мы с ними прежде всего в сновидениях и помимо истерии часто у шизофреников Подробнее см. в моей «Медиц. Психологии».
.
Наиболее существенные особенности гипоноических мыслительных процессов заключаются в том, что управляются они не логическими категориями, не прочным пространственным и временным порядком, не причинным сцеплением, а принципом аффективной общности и аффективного соответствия (Affektgemeinschaft und Affektgem ssheit), так – называемой кататимией. В снах и сумеречных состояниях представления сочетаются гораздо более кататимически, чем в бодрствующем мышлении, гораздо больше под влиянием желаний и страхов. Далее, не создаются высшие апперцептивные синтезы, отсутствует логическое построение мыслей в виде предложений, на месте абстрактивных слов и мыслей появляются чувственные образы; то, что мы днем продумаем в словах, то ночью во сне проносится перед нами в наглядных рядах образов. Эти образы сохраняют иногда известный сценический порядок; при более глубоком затемнении сознания они распадаются на обрывки образов, несущиеся с видимой беспорядочностью; последние же спаиваются под действием аффектов в своеобразные группы образов, в агглютинации образов. Физиономии многих лиц, многих предметов с одинаковым аффективным значением грезятся во сне, как нечто единое, спаянное в одну единицу; это мы называем вместе с Freud'oм «сгущение». Или аффективное ударение переходит со всей совокупности образов на отдельную подробность последних, которая одна и остается тогда в сознании, заменяя собой всю общую группу, подобно знамени, являющемуся представителем целой части войск; это явление сдвига. Такие сдвиги и сгущения обладают символическим характером, поскольку они в чувственном образе представляют мысли и чувства, которые мы в бодрствующем состоянии выразили бы абстрактным предложением.
Гипоноические переработки переживаний появляются часто в виде ограниченных транзиторных состояний, отделенных от дневного мышления на подобие островков; им свойственна та же толчкообразность, недоступное вчувствованию переключение, как мы это видели у гипобулических аппаратов. Если прекраснейшим примером гипобулического разряда с двигательными бурями, негативизмами и суггестивными феноменами служит истерический припадок, то соответствующие гипоноические образования особенно удобно изучать на истерическом сумеречном состоянии.
Сумеречное состояние отличается от нормального сна прежде всего большею склонностью к взрывам в напряжении аффектов и затем более сильным участием двигательной сферы; образы сновидений не только внутренне переживаются, но они театрально воспроизводятся в движениях. В остальном между обоими нет какого – либо принципиального различия. От тяжелых снов со стонами, разговором и снисхождением существуют все переходные степени к свободно среди бела дня наступающему сумеречному состоянию. Ночные сновидения истериков и их фантазии в сумеречных состояниях часто идентичны; одно вырастает из другого.
В этих сумеречных состояниях решается бой между психикой и ее переживанием; конфликт, с которым высшая личность не справилась, продолжается подземно в отщепившихся глубинных слоях души.
Простейший тип сумеречного состояния заключается в периодическом переживании вновь тех событий, которые вызвали истерическую реакцию. Солдат в сумеречном состоянии пантомимически прикладывает ружье к щеке, целится, стреляет, указывает вдаль, колет штыком, отмахивается обоими руками, на лице отражается соответственное изменчивое, очень повышенное выражение аффекта; к концу вся игра сопровождается отдельными выкриками: «Старый дружище! Сейчас он зайдет за дуб. Господи Боже мой! Вот он выскочил. Попал». Эта «окопная боевая игра» была на войне одной из самых частых составных частей в острых психозах испуга и иногда фиксировалась и принимала хроническое течение. У других еще в тыловом лазарете бывало настойчивое чувство, что в ближайший момент через потолок упадет граната. Точно также испуг повторяется в сновидениях. Или спасшимся от землетрясения часто еще долго впоследствии при каждом малейшем сотрясении кажется, что они чувствуют подземный толчок. Вначале это все, конечно, простые симптомы раздражения центральной нервной системы, которые затем позднее могут истеризироваться вследствие тенденциозного усиления аффекта. Совершенно на подобие этих страшных воспоминаний повторяются стереотипно в сумеречном состоянии эротические сцены, домашние раздоры и т. п. Видимо, едва ли вообще удается разрешить вопрос, есть ли биологическая целесообразность в сумеречных состояниях этого рода, т. е. служат ли они необходимым разрядом аффекта или же в них проявляется лишь слабость и дефект перераздраженной нервной системы.
Явной становится борьба психики с переживанием в другой группе сумеречных состояний, в которых выявляется уже не само неприятное переживание, но его позитивное зеркальное изображение. Это тип сверх – компенсированного исполнения желания. Как раз тот пробел, который оставляет реальная жизнь, и выполняется услужливыми грезами сумеречного состояния; как раз уязвимое место прикрывается и с избытком заполняется ими. Первой предпосылкой для подобных созданий желания служит прежде всего энергичное вытеснение, которое в сумеречном состоянии удается часто гораздо лучше, чем в бодрствеином. Логическая переработка окружающей действительности заторможена; впечатления органов чувств, от которых не удается отгородиться, превращаются во что – нибудь безвредное и радостное, или из них строится даже законченная сцена с характером иллюзии, которая переносит из мучительной обстановки и изображает другую, лучшую.
Очень интересно следующее наблюдение, опубликованное Steinau–Steinrьck Steinau–Steinrьck. Zur Kenntnis der Psychosen des Schьtzengrabens. Ztschr. f. d. ges. Neur. u. Ps. 52, 1919.
, относительно острого психоза испуга у больного с истерией вырождения: совсем рядом с Гумлихом, стоявшим в окопе, разорвался снаряд самого крупного калибра. Вскоре после этого санитарный офицер Н., стоявший рядом с Гумлихом, увидел, что последний производит движения игры на рояле. Вдобавок он распевал песни. В промежутках он кричал: – «Сейчас я отправлюсь к моему отцу. Вы слышите музыкальную игру?» Когда Гумлих сделал попытку выскочить из окна, его удержали. Лишь с трудом удалось его связать и привести обратно (рассказ командира части).
Вскоре после этого, 7/Х 1916 ко мне (Steinau–Steinrьck) в штольню в Pys, находившемся под сильным обстрелом, привели солдата Гумлиха, который спрашивал у каждого санитара, где ему купить картофеля, почему его и сочли за сумасшедшего. Выражение лица у него было боязливо – смятенное, взгляд бегающий, он был очень бледен, ломал себе руки. В штольне он, прежде всего, оглянулся кругом, как бы ища чего – то, затем решительно подступил ко мне с вопросом: – «Ты – Густав?» – Затем тотчас же: – «Ты ведь не Густав, а где же он»? Он рассказывает очень живо, но монотонным жалобным голосом, что его послала мать вместе с младшим братом за картофелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15