– Как вам повезло, что вы живете в Риме, – произнесла старая дама, открывая и закрывая веер. – Так близко от Его Святейшества.Она обладала необыкновенно быстрым и живым для своего возраста умом. Волосы у нее были абсолютно белые, с легким оттенком голубизны, на руках, на предплечьях и лбу – темные пятна от старости. Сама она была маленькая, худенькая, с угловатыми чертами лица и сморщенной, как у изюма, кожей. Тонкая карминовая линия подчеркивала ставшие едва заметными губы, в ушах покачивались длинные серьги, украшенные жемчужинами – такими же, как в ожерелье. Глаза были темные, как у дочери, но время сделало их влажными и окружило красноватыми кругами. Тем не менее они выражали решительность и ум, а их блеск тускнел лишь изредка – словно воспоминания, мысли, прежние ощущения наплывали на них, как облако, затем продолжающее свой путь. В детстве и молодости она была белокурой – Куарт видел это на картине кисти Сулоаги, висевшей в небольшом салоне рядом с вестибюлем, – и совершенно непохожей на свою дочь: только глаза были те же. Своими черными волосами Макарена явно была обязана отцу, чья фотография в рамке висела рядом с портретом Сулоаги. Смуглый, с белозубой улыбкой и горделивой осанкой, герцог-консорт имел тонкие усики, волосы зачесывал назад с очень высоким пробором и носил золотую булавку, поддерживавшую! кончики воротничка ниже галстука. Если, подумал, глядя на него, Куарт, поместить в компьютер все эти данные, сопроводив их словами «андалусский сеньор», то получишь как раз такой портрет. Он уже был достаточно знаком с историей семьи Макарены Брунер, чтобы знать, что Рафаэль Гуардиола Фернандес-Гарвей был самым красивым мужчиной в Севилье, Космополитичным, элегантным, пустившим на ветер за пятнадцать лет брака остатки уже значительно оскудевшего состояния жены. Если Крус Брунер была следствием Истории, то герцог-консорт был следствием худших пороков севилъской аристократии, Все предпринимавшиеся им деловые начинания заканчивались громкими крахами, и только дружба с банкиром Октавио Мачукой, неизменно приходившим на помощь, спасла герцога от тюрьмы. Он завершил свои дни без единого дура в кармане, окончательно разорившись после попытки разводить племенных лошадей. Сделали свое дело и попойки под фламенко до утра, разрушившие его здоровье вместе с бесконечными литрами мансанильи к сорока ежедневными сигаретами плюс тремя сигарами. Умирая, герцог-консорт требовал священника, громко вопя, как в старых фильмах и романтических книжках. Исповедавшегося, причащенного и соборованного, его похоронили в форме кавалера Королевского общества верховой езды, с плюмажем и саблей, и на погребение прибыло, облаченное в траур, все местное общество. Половину присутствующих – как злорадно заметил светский хроникер – составляли мужья-рогоносцы, жаждавшие удостовериться, что он действительно почиет в мире. Вторую половину – кредиторы.– Однажды Его Святейшество дал мне аудиенцию, – рассказывала Куарту старая герцогиня. – И Макарене тоже – вскоре после свадьбы.Склонив голову, она задумалась, вспоминая, всматриваясь в рисунок своего темного платья, будто надеясь разглядеть среди мелких красных и желтых цветочков следы ушедших времен. Между ее визитом в Рим и визитом ее дочери минула треть века, сменилось несколько Пап, однако она по-прежнему говорила о Его Святейшестве так, как если бы это был один и тот же Папа; и Куарт, подумав, решил, что, в общем-то, это логично. Когда человек дожил до семидесяти лет, некоторые вещи меняются слишком быстро или уже не меняются вообще.Отец Ферро упрямо созерцал дно своей чашки с шоколадом, а Макарена Брунер смотрела на Куарта. Дочь герцогини дель Нуэво Экстреме была одета в джинсы и синюю клетчатую рубашку, не накрашена, волосы собраны в хвост. Она двигалась неторопливо, спокойная и уверенная в себе, с кувшином шоколада или кофейником в руках, внимательная к матери и гостям, а особенно к Куарту. Казалось, ее забавляет сложившаяся ситуация.Крус Брунер отпила глоток кока-колы и любезно улыбнулась, опустив стакан на колени, где лежал веер.– Как вам показалась наша церковь, падре? Голос, несмотря на годы, у нее был твердый. Необыкновенно твердый и спокойный. Она смотрела на Куарта, ожидая его ответа. Чувствуя на себе и взгляд Макарены Брунер, Куарт учтиво улыбнулся в пространство.– Там хорошо, – сказал он, надеясь, что такой ответ удовлетворит и ту и другую сторону. Краешком глаза он видел темную безмолвную фигуру отца Ферро. При встрече, в присутствии герцогини и ее дочери, они обменялись несколькими общепринятыми в таких случаях словами. Все остальное время они старались не обращаться друг к другу, но Куарт чувствовал, что это молчание – всего лишь пролог к чему-то, что должно произойти позже. Никто не приглашает на. чашку кофе охотника за скальпами и его предполагаемую жертву просто так, не имея ничего в виду.– Было бы жаль потерять ее. Как вы полагаете? – настойчиво продолжала герцогиня.Куарт успокоительно покачал головой:– Надеюсь, этого никогда не случится.– А мы думали, – глядя на него в упор, проговорила Макарена, – что вы приехали в Севилью именно для этого.В расстегнутом вороте рубашки на ее шее выделялись своей белизной бусы из слоновой кости, и Куарт не удержался от мысли: интересно, а пластиковая зажигалка у нее по-прежнему под бретелькой бюстгальтера? Он с удовольствием провел бы два месяца в чистилище, лишь бы увидеть выражение лица отца Ферро при виде того, как она закуривает сигарету.– Вы ошибаетесь, – ответил он. – Я здесь потому, что мое начальство хочет составить себе точное представление о сложившейся ситуации. – Он отпил глоток кофе и аккуратно опустил чашку на блюдечко, стоявшее на инкрустированном деревянной мозаикой столе. – Никто не собирается удалять отца Ферро из его прихода.Тот выпрямился на стуле.– Никто? – Его покрытое шрамами лицо под седыми обкромсанными волосами обратилось вверх, к галереям, как будто в ответ кто-то мог высунуться оттуда. – Я даже не задумываясь могу вспомнить сразу несколько имен и названий. Например, архиепископ. Банк «Картухано». Зять сеньоры герцогини… – Темные недоверчивые глаза вонзились в Куарта. – И не говорите мне, что там, в Риме, кто-то ночами не спит, думая, как бы защитить какую-то там церковь и какого-то там священника.Знаю я вас, говорили эти глаза, так что не надо рассказывать мне сказок. Ощущая на себе взгляд Макарены Брунер, Куарт сделал примирительный жест:– Для Рима имеет значение любая церковь и любой священник.– Не смешите меня, – отрезал отец Ферро. И нехотя засмеялся.Крус Брунер ласково коснулась веером его руки.– Я уверена, что отец Куарт вовсе не собирался смешить вас, дон Приамо. – Она взглянула на Куарта, как бы прося, чтобы тот подтвердил ее слова, – Он производит впечатление весьма порядочного священнослужителя, и полагаю, что его миссия очень важна. Поскольку речь идет о сборе информации, нам следовало бы оказать ему содействие. – Бросив быстрый взгляд на дочь, она устало обмахнулась веером. – Правда никогда никому не приносит вреда.Старый священник склонил голову – уважительно и в то же время упрямо.– Вашими бы устами, сеньора. – Он отхлебнул шоколада, и коричневая капля повисла на щетинистом подбородке. Дон Приамо вытер ее огромным засаленным носовым платком, вытащенным из кармана сутаны. – Но боюсь, что в Церкви, как и во всем остальном мире, почти любая правда является ложью.– Не говорите так! – воскликнула герцогиня, шокированная наполовину в шутку, наполовину всерьез. – Вы попадете в ад.Она закрывала и открывала веер, подняв его на уровень глаз. И тут впервые Лоренсо Куарт увидел, как отец Ферро улыбается по-настоящему. На его лице нарисовалась добродушно-скептическая гримаса – как у взрослого медведя, которому досаждают своей возней медвежата. Она смягчила грубые черты его лица, придав ему более человечное выражение – то самое, с лежавшей сейчас в гостинице фотографии «полароидом», сделанной в этом же дворе. По ассоциации Куарт вспомнил Монсеньора Спаду, своего шефа. Оба они – архиепископ и приходской священник – улыбались одинаково, как гладиаторы-ветераны, для которых направление большого пальца – вверх или вниз – не значило почти ничего. Он спросил себя, будет ли и он когда-нибудь улыбаться вот так. Макарена Брунер все еще смотрела на него, и казалось, что она тоже владеет секретом этой улыбки. Герцогиня внимательно взглянула на дочь, потом на Куарта.– Послушайте, падре, – после секундного раздумья заговорила она. – Эта церковь имеет большое значение для моей семьи… Не только потому, что она означает, но и потому, что, как говорит дон Приамо, разрушенная церковь – это исчезнувший кусок неба. А мне совсем не хочется, чтобы то место, куда я собираюсь, сокращалось в размерах. – Она поднесла к губам стакан с кока-колой и зажмурилась от удовольствия, когда пузырьки ударили ей в нос. – Я надеюсь, что наш священник поможет мне попасть туда в назначенный срок.Отец Ферро шумно высморкался в платок.– Вы попадете туда, сеньора. – Он еще раз высморкался. – Даю вам слово.Он сунул платок в карман, глядя на Куарта так, словно бросал ему вызов: а ну-ка, попробуй докажи, что я не могу давать подобных обещаний. Крус Брунер зааплодировала, стуча веером по ладони.– Вот видите, – улыбнулась она Куарту, – как выгодно приглашать священника на чашку шоколада шесть раз в неделю?.. Это дает некоторые привилегии. – Ее влажные глаза, одновременно серьезные и насмешливые, с благодарностью глянули на отца Ферро. – Некоторую гарантию.Старый священник, испытывая неловкость из-за молчания Куарта, поерзал на своем стуле.– Вы и без меня попадете туда, – мрачно отрезал он.– Может, да, а может, нет. Но я уверена, что, если меня не будут пускать туда, наверх, вы способны устроить им хороший скандал. – Почтенная дама бросила взгляд на агатовые четки, Лежавшие на столике поверх газет и журналов, рядом с молитвенником, и обнадеженно вздохнула. – В моем возрасте это успокаивает.Из сада, находившегося по ту сторону решетки, открытой под одной из арок галереи, доносилось пение дроздов. Нежная звонкая мелодия всякий раз оканчивалась двумя высокими трелями.– Май – месяц любви, – пояснила герцогиня, поворачиваясь боком, чтобы лучше слышать.Дрозды обычно рассаживались вдоль каменной ограды, по другую сторону которой находился женский монастырь, и нередко их пение сливалось с пением сестер. Отец герцогини, дед Макарены, сказала она, в последние годы жизни занимался тем, что записывал голоса этих птиц. Магнитофонные ленты и пластинки находились где-то в доме. Иногда среди птичьих трелей можно было различить шаги дедушки по гравиевой дорожке сада.– Мой отец, – прибавила герцогиня, – был человеком старого времени. Настоящим сеньором. Ему не понравилось бы то, к чему пришел мир, который он некогда знал… – По тому, как она наклонила голову, говоря это, было очевидно, что ей этот изменившийся мир тоже не нравится. – Еще до гражданской войны вышла одна книга – «Поместья Испании». Так вот, моя семья числится там как одна из самых богатых в Андалусии. Но уже в те времена она была богата только на бумаге. Деньги перешли в другие руки: крупные поместья принадлежат банкам и финансистам – таким, которые заводят себе электрифицированные ограды и роскошные вездеходы и скупают все винные погреба Хереса. Смекалистые люди, сколотившие состояние в четыре дня, как говорит мой зять.– Мама…Герцогиня жестом руки остановила дочь.– Дай мне сказать то, что я хочу сказать. Хотя дону Приамо Пенчо никогда не нравился, я ему симпатизирую. И то, что ты ушла от него, ничего не меняет. – Она снова начала обмахиваться веером с энергией, не свойственной ее возрасту. – Но должна признать, что в деле с церковью он ведет себя не как кабальеро.Макарена Брунер пожала плечами.– Пенчо никогда не был кабальеро. – Взяв из сахарницы кусок сахара, она рассеянно сосала его. Куарт смотрел на нее до тех пор, пока она вдруг не вскинула на него глаза. – Он даже не пытается сойти за кабальеро.– Ну разумеется, нет, – с неожиданно едкой иронией произнесла престарелая дама. – Вот твой отец – тот был истинным кабальеро. Андалусским кабальеро. – Она задумалась, поглаживая кончиками пальцев изразцовый бортик водоема, окружавшего фонтан. – Эти изразцы, – вдруг заговорила она, обращаясь к Куарту, – шестнадцатого века и расположены в точном соответствии с самыми строгими законами геральдики: во всем доме не найти места, где бы находились рядом красный и зеленый цвета или золото и серебро. Андалусским кабальеро, – повторила она после минутного молчания. И карминовая линия увядших, почти несуществующих губ дрогнула в подобии горькой улыбки, так никогда и не явившей себя прилюдно.Макарена Брунер покачала головой, как будто молчание матери было адресовано ей.– Для Пенчо эта церковь не значит ничего. – Казалось, она обращалась не столько к матери, сколько к Куарту. – Для него это всего лишь квадратные метры земли, которые следует с выгодой использовать. Мы не можем требовать, чтобы он разделял нашу точку зрения.– Ну разумеется, – снова вступила в разговор герцогиня. – Если бы ты вышла за человека своего класса…Ее дочери это не понравилось. Ее взгляд посуровел:– Ты вышла за человека своего класса.– Ты права, – снова грустно улыбнулась старая женщина. – Во всяком случае, твой муж – настоящий мужчина, с ног до головы. Смелый, дерзкий. Дерзкий, как человек, который рассчитывает не только на собственные силы… – Она метнула быстрый взгляд на отца Ферро. – Независимо от того, нравится нам или нет то, что он делает с нашей церковью.– Пока еще он не сделал ничего, – возразила Макарена. – И не сделает, если я сумею этому помешать.Крус Брунер слегка поджала губы.– Ты заставляешь его платить дорогую цену, дочка.Разговор коснулся темы, которая явно была не по вкусу старой даме, так что эта фраза прозвучала довольно укоризненно. Макарена смотрела в пустоту поверх плеча Куарта, и он порадовался, что этот взгляд устремлен не на него.– Он еще не заплатил до конца, – прошептала она.– Так или иначе, он всегда останется твоим мужем, будешь ты с ним жить или нет. Правда, дон Приамо?.. – Герцогиня овладела собой, и влажные глаза снова смотрели на Куарта с насмешливым выражением. – Отцу Ферро не нравится мой зять, но он считает, что брак нерасторжим. Любой брак.– Это верно. – Старик пролил на сутану несколько капель шоколада и сейчас сердито вытирал их рукой. – То, что связано священником на земле, не может развязать даже Господь.Как же трудно, подумал Куарт, провести объективную черту между гордыней и добродетелью. Между истиной и ошибкой. Решив держаться в стороне от затронутой темы, он рассматривал у себя под ногами римскую мозаику, привезенную из Италики предками Макарены Брунер. Корабль в окружении рыб и еще нечто, напоминающее остров с деревьями; на берегу фигура женщины с кувшином или амфорой в руках. Там были еще собака с надписью Cave canem и мужчина и женщина, прикасающиеся друг к другу. Несколько камешков вывалилось, и Куарт носком ботинка пододвинул их на место.– А что говорит обо всем этом банкир – Октавио Мачука? – спросил он и тут же увидел, как смягчилось выражение лица герцогини.– Октавио – добрый старый друг. Лучший из всех, какие у меня были в жизни.– Он влюблен в герцогиню, – сказала Макарена.– Не говори глупостей.Старая дама обмахивалась веером, неодобрительно глядя на дочь. Но Макарена стояла на своем, рассмеялась, и герцогине пришлось признать, что Октавио Мачука действительно вначале слегка ухаживал за ней, когда он только что обосновался в Севилье, а она была не замужем. Но в те времена подобный брак был немыслим. Потом она вышла замуж. Банкир так и не женился, но никогда и не предпринимал диверсий против Рафаэля Гуардиолы, своего друга. Об этом герцогиня поведала так, словно сожалела о чем-то, и Куарт не понял, о чем именно.– Он просил тебя выйти за него, – уточнила Макарена.– Это уже позже, после того как я овдовела. Но я решила, что лучше оставить все как есть. Теперь мы каждую среду гуляем в парке. Мы старые добрые Друзья.– И о чем вы разговариваете? – поинтересовался Куарт, улыбкой прикрывая некоторую некорректность вопроса.– Да ни о чем, – ответила за герцогиню дочь. – Я шпионила за ними. Они просто молча кокетничают.– Не обращайте на нее внимания. Я опираюсь на его руку, и мы разговариваем о своем. Об ушедших временах. О тех, когда он был молодым искателем приключений – прежде чем остепениться.– Дон Октавио декламирует ей «Экспресс» Кампоамора.– А ты откуда знаешь?– Он сам мне рассказывал.Крус Брунер выпрямилась и движением, в котором сквозили остатки прежнего кокетства, поправила свое жемчужное ожерелье.– Да, это правда. Он знает, что я люблю это стихотворение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55