Куарт взглядом отсоветовал ему делать это. Бонафе задержал руку на полпути и принялся довольно путано объяснять что-то касательно своих намерений – таким сообщническим тоном, от которого чувство неприязни у Куарта еще более усилилось. Но, услышав название журнала «Ку+С», он разом насторожился.– Одним словом, падре, я в вашем полном распоряжении. Все, что вам будет угодно.Куарт нахмурился. Будь он проклят, если этот тип только что не подмигнул ему.– Благодарю вас. Но я не вижу никакой связи…– Не видите. – Бонафе мотнул головой, словно подхватив забавную шутку. – И тем не менее все очень даже ясно, правда?.. То, чем вы занимаетесь в Севилье.О Господи! Только этого не хватало: чтобы такой вот субчик запросто вмешивался в то, что в Риме считали секретом. Сдерживая злость, Куарт подумал, что, конечно, бывают утечки информации, но не в таких же количествах:– Не знаю, о чем вы.Его собеседник нагло, не таясь, смотрел на него в упор:– Правда не знаете?Ну хватит. Куарт снова взглянул на часы:– Простите. У меня назначена встреча. Не прощаясь, он повернулся и зашагал по вестибюлю к выходу. Однако Бонафе не отставал.– Вы позволите проводить вас? Мы могли бы поговорить по дороге.– Мне нечего сказать.Оставив ключ у портье, он вышел на улицу. Журналист следовал за ним. Небо еще не совсем погасло, и на его фоне темным силуэтом вырисовывалась Хиральда. На площади Вирхен-де-лос-Рейес зажглись фонари.– Думаю, вы не понимаете меня, – продолжал настаивать Бонафе, вытаскивая из кармана сложенный экземпляр «Ку+О». – Я работаю на этот журнал. – Он протянул номер Куарту, но, видя, что тот не проявляет интереса, снова убрал его. – Я прошу о совсем маленьком разговоре – так, по-дружески: вы мне немножко расскажете, а я буду паинькой. Уверяю вас, от такого сотрудничества мы оба только выиграем.В его устах слово «сотрудничество» прозвучало почти непристойно. Куарту понадобилось сделать усилие, чтобы сдержать свое отвращение:– Прошу вас не настаивать.– Ну, послушайте же. – Тон оставался дружеским, но до грубости было рукой подать. – Пора бы чего-нибудь выпить.Они дошли до угла Архиепископского дворца. Тут, в свете фонаря, Куарт внезапно остановился и повернулся лицом к журналисту.– Слушайте, Буэнафе.– Бонафе, – поправил тот.– Бонафе или как вам будет угодно. То, чем я занимаюсь в Севилье, – не ваше дело. Да и в любом случае мне никогда бы и в голову не пришло болтать об этом.Журналист начал возражать, с видом светского человека повторяя обычный набор профессиональных доводов: обязанность информировать, поиски истины и так далее и тому подобное. Публика имеет право знать, сказал он.– А кроме того, – прибавил он, подумав, – для вас лучше бы находиться в деле, чем вне его.Это прозвучало явной угрозой. Куарт начал терять терпение.– Для вас?.. Кого вы имеете в виду?– Ну, вы же понимаете, – примирительно, но мерзко улыбнулся Бонафе. – Священников и все такое.– Понятно. Священников.– Ну да.– Священников и все такое. Подбородок Бонафе образовал три жирные складки, когда он кивнул, ободренный надеждой:– Вижу, мы начали понимать друг друга. Теперь Куарт смотрел на него спокойно, заложив руки за спину:– И что же конкретно вы желаете знать?– Ну, всего понемногу. – Бонафе почесал подмышку под пиджаком. – Например, что думают в Риме об этой церкви. Как смотрят на этого священника… И все, что вы можете рассказать мне о своей миссии здесь. – Он подчеркнул свои слова еще более широкой улыбкой, наполовину услужливой, наполовину сообщнической. – Я постараюсь облегчить вам эту задачу.– А если я откажусь?Журналист прищелкнул языком, как бы давая понять, что при том уровне, какого достигли их отношения, это было бы неуместно.– Ну, репортаж-то я сделаю в любом случае. А кто не со мной, тот против меня… – Говоря это, он покачался с носка на пятку. – Разве не так написано в вашем Евангелии?– Послушайте, Буэнафе…– Бонафе, – уточнил тот, поднимая указательный палец. – Онорато Бонафе.Мгновение Куарт молча смотрел на него. Потом, глянув по сторонам, сделал шаг к журналисту. Вид у него при этом был вполне конфиденциальный, но в этом движении – а может, в его росте или выражении глаз – было что-то такое, что заставило Бонафе отступить к самой стене.– В общем-то, мне наплевать, как произносится ваша фамилия, – понизив голос, проговорил Куарт, – потому что я надеюсь, что мне больше никогда не придется встречаться с вами. – Он придвинулся еще ближе – настолько, что Бонафе, почувствовав себя крайне неуютно, заморгал. – А сказать я вам хочу вот что. Я не знаю, кто вы – наглец, шантажист, дурак или все это вместе взятое. Но в любом случае – и несмотря на то что я священнослужитель – мне не чужд такой грех, как гнев, поэтому советую вам исчезнуть с глаз долой. И немедленно.Свет фонаря отбрасывал вертикальные полосы на лицо журналиста. От улыбки не осталось и следа; Бонафе смотрел на Куарта со смешанным выражением страха и злости.– Это не подобает священнику, – пробормотал он, и двойной подбородок его задрожал. – Я имею в виду ваше поведение.– Вам так кажется?.. – Теперь улыбался Куарт, и в его улыбке было весьма мало от дружелюбия. – Вы удивитесь, если узнаете, на какие неподобающие священнику вещи я бываю способен.Он повернулся к Бонафе спиной и зашагал дальше, мысленно задавая себе вопрос, какую цену ему придется заплатить за эту маленькую победу. Ясно ему было только то, что необходимо закончить это расследование прежде, чем все чересчур осложнится – если только этого уже не произошло. Журналист, рыскающий по ризницам, стал той самой последней каплей, которая переполнила чашу. Размышляя об этом, Куарт пересек площадь Вирхен-де-лос-Рейес, не обратив никакого внимания на пару, сидевшую на одной из скамеек, – мужчину и женщину, которые встали и, держась на некотором расстоянии, последовали за ним. Мужчина был толст, одет в белый костюм и шляпу-панаму, женщина – в платье в крупный горох, с забавным завитком волос на лбу. Они шли под руку, как обыкновенная мирная супружеская пара, наслаждающаяся прогулкой в теплый вечер; но, проходя мимо человека в водолазке и пиджаке в крупную клетку, пожевывавшего палочку, прислонившись к стене у входа в бар «Хиральда», они обменялись с ним понимающим взглядом. В этот момент со всех башен Севильи раздался колокольный звон, который вспугнул стаи голубей, уже отходивших было ко сну под уютными навесами крыш.
Когда высокий священник вошел в «Ла Альбааку», дон Ибраим, дав Удальцу из Мантелете монету в пять дуро, послал его в ближайший телефон-автомат с наказом проинформировать Перехиля. Менее чем через час приспешник Пенчо Гавиры прибыл, чтобы лично оценить обстановку. Вид у него был утомленный, с одной руки свисала пластиковая сумка-пакет от «Маркса и Спенсера». Он нашел свою дружину стратегически рассредоточенной по площади Санта-Крус, против старинного особняка XVII века, переоборудованного под ресторан: Удалец словно окаменел, подпирая спиной стену возле дальнего выхода из здания; Красотка Пуньялес, усевшись в самом центре площади, у подножия железного креста, вязала. Что же касается дона Ибраима, то его массивная фигура, с тростью под мышкой и огоньком тлеющей гитары под широкими полями шляпы, неторопливо перемешалась от одного поста к другому.Завидев шефа, экс-лжеадвокат приблизился.– Он там, в ресторане, – доложил он. – Вместе с дамой.И продолжал свой рапорт, сверяясь при свете фонаря с часами, извлеченными из кармана жилета. Двадцатью минутами раньше он отправил в «Ла Альбааку». Красотку – якобы продавать цветы, а потом вошел и сам, под предлогом приобретения сигары (той самой, что сейчас торчала у него изо рта), и даже сумел перекинуться парой слов с официантами. Объекты его наблюдения расположились в лучшем уголке одного из трех небольших залов ресторана (всего несколько столиков и избранная публика), под достаточно качественно выполненной копией «Пьяных» Веласкеса. Они заказали салат из морских гребешков с трюфелями и базиликом (для дамы) и жареную гусиную печень под уксусно-медовым соусом (для его преподобия). Из напитков – минеральную воду «Ланхарон» (негазированную) и красное вино «Пескера де ла Рибера дель Дуэро». Какого года, выяснить не удалось, извинился дон Ибраим, но, заметил он, закручивая кончик уса кверху, чрезмерный интерес с его стороны мог показаться прислуге подозрительным.– А о чем они разговаривают? – спросил Перехиль.Экс-лжеадвокат величественно развел руками жестом, долженствующим означать бессилие.– Это, – пояснил он, – находится за пределами моих возможностей.Перехиль задумался. Ситуация находилась под контролем; дон Ибраим и его подручные достойно выполняли возложенное на них поручение, и карты, которые они давали ему, Перехилю, в руки, были, похоже, совсем неплохи. В его мире, как и в большинстве возможных миров, информация всегда означала деньги; нужно было лишь сообразить, на кого поставить, чтобы получить их побольше. Разумеется, Перехиль предпочел бы иметь дело с Пенчо Гавирой – в конце концов, это его шеф, являющийся главным заинтересованным лицом, да еще и дважды: в качестве банкира и в качестве мужа. Однако воспоминания о канувших в небытие шести миллионах и о долге ростовщику Рубену Молине не способствовали ясности мышления. Уже несколько ночей он почти не спал, язва желудка в очередной раз обострилась. По утрам в ванной, возводя на голове из остатков волос сложное архитектурное сооружение с пробором над самым левым ухом, Перехиль видел в зеркале мрачную физиономию с глазами, в которых читалось отчаяние. Он все больше лысел, мучился от язвы, был должен шесть миллионов своему собственному шефу и вдобавок подозревал, что после последней бурной встречи с Черной Долорес у него появился легкий зуд в области мочеполовых органов. Только этого ему не хватало для полного счастья. Нет, что ни говори, а жизнь – это одно сплошное дерьмо.Однако выкручиваться как-то надо. Перехиль обвел взглядом округлый белый силуэт дона Ибраима, ожидающего дальнейших указаний, потом Красотку Пуньялес, вязавшую при свете фонарей, и, наконец, Удальца из Мантелете, прилипшего к своей стене. Хочешь не хочешь, а полученную от них информацию надо продавать чем скорее, тем лучше: наличность была насущно необходима. Несколько часов назад Онорато Бонафе, главный редактор «Ку+С», выписал Перехилю еще один чек на предъявителя – на сей раз в уплату за кое-какие сведения о приезжем попе из Рима, о бывшей – или не бывшей, черт их разберет, – супруге его шефа и о деле, касающемся церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. При наличии такого прецедента соблазн был велик и очевиден: любой севильский журнал вцепится в такой материал, как Макарена Брунер и элегантный святоша. А уж этот ужин в «Ла Альбааке» и его возможные последствия, пусть даже самые невинные, – это просто целый клад. Однако Бонафе, хоть и платит хорошо, тип непредсказуемый и опасный. Продать ему попа или даже нескольких попов – грех невелик. Но продавать во второй раз жену своего шефа – это уже тянет на предательство в особо крупных размерах. Деньги деньгами, а ну как все это выплывет?В общем, осмотрительность и предусмотрительность должны быть максимальными. В прошлом частный детектив, Перехиль помнил, что планы разрабатываются исходя из наиболее вероятной гипотезы, а меры безопасности – из наиболее неблагоприятной. А что может быть неблагоприятнее, чем когда у всех сплошь козыри да тузы, а у тебя ни одной взятки и на руках только мелочь? Нужно собирать и копить информацию: это что-то вроде страховки, позволяющей выжить. С этой мыслью Перехиль повернулся к дону Ибраиму, ожидавшему в тени: на лице выражение крайней серьезности, под усами дымящаяся сигара, под мышкой трость, большие пальцы засунуты за проймы жилета. Перехиль был доволен экс-лжеадвокатом и его коллегами; он ощутил даже некоторый прилив оптимизма – такой, что сунул руку в карман, чтобы компенсировать дону Ибраиму расходы на купленную в ресторане сигару. Однако вовремя сдержался. Незачем баловать этот народ. А кроме того, дон Ибраим наверняка соврал, что купил ее именно сейчас.– Неплохая работа, – сказал Перехиль.Дон Ибраим ничего не ответил на похвалу, ограничившись тем, что пососал свою сигару и взглянул поочередно на Красотку Пуньялес и на Удальца, как бы давая шефу понять, что им по справедливости полагается часть заслуженной им славы.– Я хочу, чтобы вы продолжали в том же духе, – снова заговорил подручный Пенчо Гавиры. – Чтобы я знал об этом длинном все – даже когда он ходит в сортир.– А что насчет дамы?Насчет дамы все обстояло куда серьезнее. Перехиль нервно покусал нижнюю губу.– Никаких глупостей, – наконец ответил он, – Единственное, что меня интересует, – это что за дела у нее с этим попом или с тем, старым. Об этом я хочу знать все до мельчайших подробностей.– А кроме?– Что «кроме»?– Ну… не знаю… гм… кроме того, что вы сказали.Дон Ибраим неловко отвел глаза. Он ежедневно читал «АБЦ», но время от времени заглядывал также и в «Ку+С», который Красотка покупала вместе с «Ола», «Семана» и «Диес минутос», хотя, по мнению экс-лжеадвоката, «Ку+С» грешил излишним пристрастием к сенсациям и заметно, на фоне остальных, хромал в смысле вкуса. Так, например, фотографии сеньоры Брунер и этого тореро были совершенно неуместны. В конце концов, она принадлежала к знатной семье, да к тому же была замужней дамой.– Только попы, – повторил Перехиль. – Вы занимаетесь только попами.И, вдруг вспомнив о том, что находилось у него в сумке, извлек из нее фотокамеру «Канон» с объективом «зум» 80-200 мм. Он только что купил ее в магазине подержанных товаров и надеялся, что этот расход, пробивший очередную брешь в его и без того дышавших на ладан финансах, в конце концов оправдает себя.– Вы хоть умеете снимать?Дон Ибраим сделал обиженную мину.– А как же! – Он ткнул себя в грудь рукой с зажатой в ней тростью. – Я сам в молодости, еще в Гаване, был фотографом. – И, мгновение подумав, прибавил: – Этим я зарабатывал, чтобы иметь возможность учиться.В неярком свете фонарей на объемистом животе экс-лжеадвоката блеснула золотая цепочка с часами Хемингуэя.– Учиться?– Да.– На адвоката, я полагаю.Обо всем этом газеты писали еще несколько лет назад, что обоим было отлично известно (как, впрочем, и всей Севилье). Тем не менее дон Ибраим сглотнул слюну и с самым серьезным видом встретил взгляд своего собеседника.– Да, разумеется. – И, выдержав исполненную достоинства паузу, храбро добавил: – Других профессий у меня нет.Не говоря больше ни слова, Перехиль передал ему сумку. В конце концов, подумал он, каждый выкручивается как может. Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.– Мне нужны снимки, – внушительно произнес он. – Всякий раз, как этот поп будет встречаться с сеньорой – где бы это ни произошло, – вы должны все зафиксировать. Только осторожно, ясно? Чтобы они ничего не заметили. Вот тут две пленки – высокочувствительных, на случай, если там будет не слишком светло. Не вздумайте снимать со вспышкой.Они подошли к фонарю, и дон Ибраим внимательно осмотрел содержимое сумки.– Нам бы это и в голову не пришло, – заметил он. – Тут ведь никакой вспышки.Перехиль, подняв на него глаза от сигареты, которую как раз собирался зажечь, пожал плечами:– А ты уж и размечтался! Самая дешевая вспышка, чтобы ты знал, стоит пять тысяч дуро.
Нынешние владельцы «Ла Альбааки» занимали второй этаж старинного особняка, а три зала первого этажа были отведены под ресторан. Хотя все столики были заняты, метрдотель – Макарена называла его Диего – оставил для них места в лучшем зале, возле большого камина, под окном-витражом в свинцовом переплете, выходившим на площадь Санта-Крус. Их появление привлекло внимание всех присутствующих: первой вошла Макарена, высокая, красивая, в черном костюме с короткой юбкой, открывавшей длинные стройные ноги, а за ней – Лоренсо Куарт, тоже высокий, худой, и тоже весь в черном. «Ла Альбаака» была одним из мест, куда определенная категория жителей Севильи водила своих гостей из других краев, поэтому такое зрелище, как дочь герцогини дель Нуэво Экстремо в сопровождении священника, не оставило равнодушным никого. Идя по залу, Макарена обменялась приветствиями с двумя-тремя знакомыми, а люди, сидевшие за соседними столиками, так и пожирали глазами вновь прибывших. Головы наклонялись друг к другу, губы многозначительно шептали что-то, драгоценности поблескивали, дробя на своих гранях огоньки свеч. Завтра, подумал Куарт, об этом ужине будет знать вся Севилья.– Я не была в Риме со своего свадебного путешествия, – рассказывала тем временем Макарена, по-видимому нимало не смущенная подобным вниманием, – Папа дал нам специальную аудиенцию. Я была вся в черном, в мантилье и с гребнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Когда высокий священник вошел в «Ла Альбааку», дон Ибраим, дав Удальцу из Мантелете монету в пять дуро, послал его в ближайший телефон-автомат с наказом проинформировать Перехиля. Менее чем через час приспешник Пенчо Гавиры прибыл, чтобы лично оценить обстановку. Вид у него был утомленный, с одной руки свисала пластиковая сумка-пакет от «Маркса и Спенсера». Он нашел свою дружину стратегически рассредоточенной по площади Санта-Крус, против старинного особняка XVII века, переоборудованного под ресторан: Удалец словно окаменел, подпирая спиной стену возле дальнего выхода из здания; Красотка Пуньялес, усевшись в самом центре площади, у подножия железного креста, вязала. Что же касается дона Ибраима, то его массивная фигура, с тростью под мышкой и огоньком тлеющей гитары под широкими полями шляпы, неторопливо перемешалась от одного поста к другому.Завидев шефа, экс-лжеадвокат приблизился.– Он там, в ресторане, – доложил он. – Вместе с дамой.И продолжал свой рапорт, сверяясь при свете фонаря с часами, извлеченными из кармана жилета. Двадцатью минутами раньше он отправил в «Ла Альбааку». Красотку – якобы продавать цветы, а потом вошел и сам, под предлогом приобретения сигары (той самой, что сейчас торчала у него изо рта), и даже сумел перекинуться парой слов с официантами. Объекты его наблюдения расположились в лучшем уголке одного из трех небольших залов ресторана (всего несколько столиков и избранная публика), под достаточно качественно выполненной копией «Пьяных» Веласкеса. Они заказали салат из морских гребешков с трюфелями и базиликом (для дамы) и жареную гусиную печень под уксусно-медовым соусом (для его преподобия). Из напитков – минеральную воду «Ланхарон» (негазированную) и красное вино «Пескера де ла Рибера дель Дуэро». Какого года, выяснить не удалось, извинился дон Ибраим, но, заметил он, закручивая кончик уса кверху, чрезмерный интерес с его стороны мог показаться прислуге подозрительным.– А о чем они разговаривают? – спросил Перехиль.Экс-лжеадвокат величественно развел руками жестом, долженствующим означать бессилие.– Это, – пояснил он, – находится за пределами моих возможностей.Перехиль задумался. Ситуация находилась под контролем; дон Ибраим и его подручные достойно выполняли возложенное на них поручение, и карты, которые они давали ему, Перехилю, в руки, были, похоже, совсем неплохи. В его мире, как и в большинстве возможных миров, информация всегда означала деньги; нужно было лишь сообразить, на кого поставить, чтобы получить их побольше. Разумеется, Перехиль предпочел бы иметь дело с Пенчо Гавирой – в конце концов, это его шеф, являющийся главным заинтересованным лицом, да еще и дважды: в качестве банкира и в качестве мужа. Однако воспоминания о канувших в небытие шести миллионах и о долге ростовщику Рубену Молине не способствовали ясности мышления. Уже несколько ночей он почти не спал, язва желудка в очередной раз обострилась. По утрам в ванной, возводя на голове из остатков волос сложное архитектурное сооружение с пробором над самым левым ухом, Перехиль видел в зеркале мрачную физиономию с глазами, в которых читалось отчаяние. Он все больше лысел, мучился от язвы, был должен шесть миллионов своему собственному шефу и вдобавок подозревал, что после последней бурной встречи с Черной Долорес у него появился легкий зуд в области мочеполовых органов. Только этого ему не хватало для полного счастья. Нет, что ни говори, а жизнь – это одно сплошное дерьмо.Однако выкручиваться как-то надо. Перехиль обвел взглядом округлый белый силуэт дона Ибраима, ожидающего дальнейших указаний, потом Красотку Пуньялес, вязавшую при свете фонарей, и, наконец, Удальца из Мантелете, прилипшего к своей стене. Хочешь не хочешь, а полученную от них информацию надо продавать чем скорее, тем лучше: наличность была насущно необходима. Несколько часов назад Онорато Бонафе, главный редактор «Ку+С», выписал Перехилю еще один чек на предъявителя – на сей раз в уплату за кое-какие сведения о приезжем попе из Рима, о бывшей – или не бывшей, черт их разберет, – супруге его шефа и о деле, касающемся церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. При наличии такого прецедента соблазн был велик и очевиден: любой севильский журнал вцепится в такой материал, как Макарена Брунер и элегантный святоша. А уж этот ужин в «Ла Альбааке» и его возможные последствия, пусть даже самые невинные, – это просто целый клад. Однако Бонафе, хоть и платит хорошо, тип непредсказуемый и опасный. Продать ему попа или даже нескольких попов – грех невелик. Но продавать во второй раз жену своего шефа – это уже тянет на предательство в особо крупных размерах. Деньги деньгами, а ну как все это выплывет?В общем, осмотрительность и предусмотрительность должны быть максимальными. В прошлом частный детектив, Перехиль помнил, что планы разрабатываются исходя из наиболее вероятной гипотезы, а меры безопасности – из наиболее неблагоприятной. А что может быть неблагоприятнее, чем когда у всех сплошь козыри да тузы, а у тебя ни одной взятки и на руках только мелочь? Нужно собирать и копить информацию: это что-то вроде страховки, позволяющей выжить. С этой мыслью Перехиль повернулся к дону Ибраиму, ожидавшему в тени: на лице выражение крайней серьезности, под усами дымящаяся сигара, под мышкой трость, большие пальцы засунуты за проймы жилета. Перехиль был доволен экс-лжеадвокатом и его коллегами; он ощутил даже некоторый прилив оптимизма – такой, что сунул руку в карман, чтобы компенсировать дону Ибраиму расходы на купленную в ресторане сигару. Однако вовремя сдержался. Незачем баловать этот народ. А кроме того, дон Ибраим наверняка соврал, что купил ее именно сейчас.– Неплохая работа, – сказал Перехиль.Дон Ибраим ничего не ответил на похвалу, ограничившись тем, что пососал свою сигару и взглянул поочередно на Красотку Пуньялес и на Удальца, как бы давая шефу понять, что им по справедливости полагается часть заслуженной им славы.– Я хочу, чтобы вы продолжали в том же духе, – снова заговорил подручный Пенчо Гавиры. – Чтобы я знал об этом длинном все – даже когда он ходит в сортир.– А что насчет дамы?Насчет дамы все обстояло куда серьезнее. Перехиль нервно покусал нижнюю губу.– Никаких глупостей, – наконец ответил он, – Единственное, что меня интересует, – это что за дела у нее с этим попом или с тем, старым. Об этом я хочу знать все до мельчайших подробностей.– А кроме?– Что «кроме»?– Ну… не знаю… гм… кроме того, что вы сказали.Дон Ибраим неловко отвел глаза. Он ежедневно читал «АБЦ», но время от времени заглядывал также и в «Ку+С», который Красотка покупала вместе с «Ола», «Семана» и «Диес минутос», хотя, по мнению экс-лжеадвоката, «Ку+С» грешил излишним пристрастием к сенсациям и заметно, на фоне остальных, хромал в смысле вкуса. Так, например, фотографии сеньоры Брунер и этого тореро были совершенно неуместны. В конце концов, она принадлежала к знатной семье, да к тому же была замужней дамой.– Только попы, – повторил Перехиль. – Вы занимаетесь только попами.И, вдруг вспомнив о том, что находилось у него в сумке, извлек из нее фотокамеру «Канон» с объективом «зум» 80-200 мм. Он только что купил ее в магазине подержанных товаров и надеялся, что этот расход, пробивший очередную брешь в его и без того дышавших на ладан финансах, в конце концов оправдает себя.– Вы хоть умеете снимать?Дон Ибраим сделал обиженную мину.– А как же! – Он ткнул себя в грудь рукой с зажатой в ней тростью. – Я сам в молодости, еще в Гаване, был фотографом. – И, мгновение подумав, прибавил: – Этим я зарабатывал, чтобы иметь возможность учиться.В неярком свете фонарей на объемистом животе экс-лжеадвоката блеснула золотая цепочка с часами Хемингуэя.– Учиться?– Да.– На адвоката, я полагаю.Обо всем этом газеты писали еще несколько лет назад, что обоим было отлично известно (как, впрочем, и всей Севилье). Тем не менее дон Ибраим сглотнул слюну и с самым серьезным видом встретил взгляд своего собеседника.– Да, разумеется. – И, выдержав исполненную достоинства паузу, храбро добавил: – Других профессий у меня нет.Не говоря больше ни слова, Перехиль передал ему сумку. В конце концов, подумал он, каждый выкручивается как может. Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.– Мне нужны снимки, – внушительно произнес он. – Всякий раз, как этот поп будет встречаться с сеньорой – где бы это ни произошло, – вы должны все зафиксировать. Только осторожно, ясно? Чтобы они ничего не заметили. Вот тут две пленки – высокочувствительных, на случай, если там будет не слишком светло. Не вздумайте снимать со вспышкой.Они подошли к фонарю, и дон Ибраим внимательно осмотрел содержимое сумки.– Нам бы это и в голову не пришло, – заметил он. – Тут ведь никакой вспышки.Перехиль, подняв на него глаза от сигареты, которую как раз собирался зажечь, пожал плечами:– А ты уж и размечтался! Самая дешевая вспышка, чтобы ты знал, стоит пять тысяч дуро.
Нынешние владельцы «Ла Альбааки» занимали второй этаж старинного особняка, а три зала первого этажа были отведены под ресторан. Хотя все столики были заняты, метрдотель – Макарена называла его Диего – оставил для них места в лучшем зале, возле большого камина, под окном-витражом в свинцовом переплете, выходившим на площадь Санта-Крус. Их появление привлекло внимание всех присутствующих: первой вошла Макарена, высокая, красивая, в черном костюме с короткой юбкой, открывавшей длинные стройные ноги, а за ней – Лоренсо Куарт, тоже высокий, худой, и тоже весь в черном. «Ла Альбаака» была одним из мест, куда определенная категория жителей Севильи водила своих гостей из других краев, поэтому такое зрелище, как дочь герцогини дель Нуэво Экстремо в сопровождении священника, не оставило равнодушным никого. Идя по залу, Макарена обменялась приветствиями с двумя-тремя знакомыми, а люди, сидевшие за соседними столиками, так и пожирали глазами вновь прибывших. Головы наклонялись друг к другу, губы многозначительно шептали что-то, драгоценности поблескивали, дробя на своих гранях огоньки свеч. Завтра, подумал Куарт, об этом ужине будет знать вся Севилья.– Я не была в Риме со своего свадебного путешествия, – рассказывала тем временем Макарена, по-видимому нимало не смущенная подобным вниманием, – Папа дал нам специальную аудиенцию. Я была вся в черном, в мантилье и с гребнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55