– Но я не хочу обременять вас дольше своим присутствием, мисс Лилли, – я вижу, что нарушил ваш мирный вечер. И так скоро после… после всего. Скажите лишь мне, что я могу прийти к вам снова, и я уйду счастливым человеком.
Он снова взял ее руки в свои огромные лапы и улыбнулся ей светлой, улыбкой. Сама того не желая, Лилли почувствовала, что улыбается ему в ответ. Она не была уверена в том, хотелось ли ей этого, но она сказала, что да, конечно, будет рада видеть его снова. Лилли подумала о Финне и быстро добавила:
– Но поскольку я в трауре и, по правде говоря, не была расположена принимать посетителей, то это должно быть нашим секретом. Обещайте мне не говорить об этом ни одной живой душе.
– Никому, – согласился он, поднося ее пальцы к губам, и улыбнулся.
Когда Дэн ушел, Лилли снова уселась перед камином, раздумывая над тем, не сошла ли она окончательно с ума.
Она согласилась видеться с Дэном О'Киффи. Она, бывшая любовница его брата, чей сын сейчас спал в детской на втором этаже. Лилли смотрела на огонь, и десятки всяких мыслей о Финне и Дэне проносились в ее мозгу, но ни одна из них не обретала законченной формы. Она устало направилась покормить ребенка, чтобы после этого улечься в свою одинокую постель.
Дэн вернулся домой, в свои две комнаты над магазином, счастливым человеком. Он огляделся, увидел дешевые безвкусные ковры и уродливую подержанную мебель и с удивлением подумал о том, как это раньше не замечал, насколько тесным и убогим было его жилище. И каким бедным в сравнении с величием домов Лилли и его брата. Он сказал себе, что это не место для человека с его положением, и уж во всяком случае не место, где такой человек, как он, мог бы принять какую-нибудь леди.
Утром следующего дня Дэн отправился покупать себе дом. Он хотел иметь его немедленно, готовым, с мебелью и штатом прислуги, которой он, разумеется, платил бы повышенное жалование и которая работала бы лишь в течение рабочего дня, предписанного новыми законами, в издании которых он сам принимал участие.
Это оказалось делом более трудным, чем он мог предположить. К ирландцам, и в особенности к ирландским нуворишам, представители верхушки общества, жившие в богатых кварталах Бостона, относились плохо, и еще хуже к тем из них, кто был политиком, в особенности демократом. Лилли попала в Бэкон-Хилл в результате замужества, а Финн унаследовал дом, но Дэну трудно было проникнуть сюда даже за большие деньги.
Ему сказали, что это возможно в Бэк-Бэй, и к концу того же дня Дэн купил там новый дом из красного кирпича на приятной, обсаженной Деревьями улице. В доме было шесть спален, и он подумал, Что здесь будет достаточно места для его будущих детей. Он уплатил большую требуемую сумму наличными и нанял человека, чтобы приобрести антикварную мебель и обустроить дом.
– И чтобы все было в хорошем вкусе, – напутствовал он его, хотя сам и не знал точно, что это значит.
В тот вечер он снова пришел к Лилли, рассказал ей о своем приобретении, об инструкциях, данных им художнику-декоратору, и она с готовностью предложила свою помощь.
– Это было бы прекрасно! – ответил ей довольный Дэн. – И, может быть, это позволит вам иногда выходить из дому. Здесь все слишком печально, слишком много воспоминаний.
Он с радостью подумал, что теперь у него будет предлог обращаться к ней каждый раз, когда он будет находиться в Бостоне.
Дэн никогда не позволял себе надеяться ни на малейший шанс в отношении Лилли, Прежде всего потому, что она была недосягаема, а во-вторых, потому, что она всегда принадлежала Финну. Теперь же он был богатым человеком, был «кем-то», а Лилли – вдова с ребенком, которому очень нужен отец. Она одинока и уязвима, а он влюблен в нее по уши. Он всегда был в нее влюблен.
Дэн радостно думал о том, что они теперь далеко от Арднаварнхи. Оба они вышли оттуда в мир, и теперь были равны по своему положению. И в один прекрасный день, как ни странно, он решил просить мисс Лилли стать госпожой Дэниел О'Киффи.
43
Мы сделали остановку на полпути и сидели на холме, господствовавшем над плоскими коричневыми торфяными болотами, глядя в сторону Атлантического океана. Сзади нас из какой-то невидимой точки наверху падал ледяной поток, прокладывавший себе путь вниз по склону холма через нагроможденные скалы, чтобы слиться с подобными же потоками в стремительную, цвета коричневого торфа речушку, струившуюся параллельно шоссе внизу, под холмом.
Шэннон лежала на спине, заложив руки за голову и вперив взгляд в голубое небо, усыпанное ватными клубками облаков с серой окантовкой по краям, обещавших близкий ливень. Эдди лежал рядом с нею, опираясь на локоть, чтобы видеть Шэннон, и возьму на себя смелость сказать, что он наблюдал, как на ее прелестном юном лице сменялось выражение, не уступая по стремительности смене конфигураций облаков на небе.
– Сил часто приходила на это место после смерти Уильяма, – продолжала я свой рассказ, – когда осталась одна ухаживать за па. И спустя годы она привела меня сюда, чтобы сказать мне об этом. Она говорила, что приходит сюда, чтобы побыть одной, чтобы вокруг не было ничего, кроме неба и ветра, да случайного крика чаек вдали, и шелеста крыльев ястреба над головой, и знала, что она оказалась в плену. В плену у па, у Арднаварнхи со всеми ее воспоминаниями и у своей собственной меланхолии.
Она смотрела на эти вот торфяные болота, на белые весенние дороги, на тонувшие в тумане мили, ведущие в никуда, и мечтала, мечтала, совсем как писал Шоу. О бегстве отсюда.
И словно специально, чтобы подчеркнуть ее одиночество, письма от Лилли были переполнены радостным возбуждением. Сначала они были полны Финном, рассказами о том, как она его случайно встретила, как он преуспел в жизни и теперь был ее соседом. Потом написала о рождении ребенка и сообщила ужасную весть о том, что умер Джон. И что к ней пришел Дэн О'Киффи, который был «так красив и очарователен, как это только возможно»
Следующей новостью для Сил стало сообщение о том, что Лилли вышла за него замуж. Она писала, что заперла дом на Маунт-Вернон-стрит «со всеми связанными с ним печальными воспоминаниями» и переехала вместе с ребёнком в новый дом Дэна в Бэк-Бэе.
«Я подумала, что нет смысла продолжать оставаться в трауре и лишать себя счастья, – писала Лилли. – И первой моей мыслью была забота о ребенке. Дэн так добр, так мне во всем помогает и преуспевает как в своем бизнесе, так и в политике, хотя он и не относится к «истинным политикам» в понимании моих знатных соседей – старой республиканской гвардии высших слоев бостонского общества. Но когда он пришел ко мне в те ужасные дни после внезапной смерти Джона, он был как скала, на которую я смогла опереться. Я стала зависеть от него все больше и больше, пока вдруг не поняла, что вообще не могу обойтись без него.
Тебе должно показаться странным, дорогая Сил, запертой все эти годы в Арднаварнхе с воспоминаниями о братьях О'Киффи лишь как о слугах нашей семьи, что я вышла замуж за одного из них. Но это была прекрасная возможность. Дэн теперь так же богат, как па, если не богаче, и участвует в управлении своей новой страной. Что можно сказать большего для объяснения моего поступка?
Я в ужасе от того, что мой брак вызвал скандал на Бикон-Хилле, но что мне остается делать? Я смеюсь над их глупыми, смешными старомодными нападками, и, кроме того, почему я не должна быть счастливой? В конце концов, бедняжка Джон умер, и мне вообще нет до них никакого дела».
После этого Лилли мало писала о Дэне, и все ее письма были посвящены сыну Лайэму. Она писала, что он красивый мальчик с такими же черными волосами, как у нее самой, но что он очень хрупок и она беспокоится о том, как отразятся на его здоровье ледяные бостонские зимы.
Но у Сил не было времени, чтобы вдумываться в странный брак сестры, потому что па сдавал все больше и больше. Он не выносил ее отсутствия хотя бы на минуту.
– Где ты пропадаешь? – громко спрашивал он ее каждый раз, когда она ухитрялась сесть за книгу, прогулять собак или же проехать верхом на лошади. – Поторопись, – постоянно требовал он с тревогой в голосе.
Сил уже исполнился двадцать один год. У нее было много друзей, но она теперь не приглашала их в Арднаварнху из-за состояния па. Она была накрепко привязана к отцу невидимыми нитями любви и преданности, опасений и эгоизма.
Однако, несмотря на свою физическую слабость, лорд Молино вовсе не собирался умирать. В один из весенних дней он поднялся со своего кресла и твердо заявил:
– Я устал от Арднаварнхи. Мне нужно переменить обстановку. Скажи, Сил, чтобы упаковали наши вещи. Мы едем в Лондон.
К их приезду довольно запущенный, но по-прежнему роскошный особняк на Белгрейв-сквер проветрили, почистили и подновили. Едва приехав, па тут же направился в свой клуб. Он заказал себе новые очки и снова стал читать газеты, по вечерам в клубе играл в бридж. Перед обедом он пил со своими закадычными друзьями вино в клубе, но обедал всегда один, за специальным столиком у окна, выходящего в Грин-парк, а затем, опираясь на можжевеловую палку, ковылял за угол, в частный игорный дом, где постоянно проигрывал в карты деньги.
Пока па проигрывал немалую часть своих денег, Сил тратила остальные. Она устраивала вечера и давала обеды со щедростью в духе лучших традиций Молино, делая для гостей все возможное. Разумеется, тот факт, что рядом с нею никогда никого не было, представлялся скандальным.
Сил была, как говорят французы, «хорошенькой дурнушкой», девушкой некрасивой, но тем не менее привлекательной. Она была умна и жизнерадостна, и это привлекало к ней людей. У нее была хорошая фигура, а одевалась она экстравагантно, хотя, может быть, и с недостаточным вкусом, но, по крайней мере, у нее был свой стиль. Она была остроумной и веселой, и с нею не было скучно. У нее не было недостатка в ухажерах, но пока она не встретила ни одного, которого могла бы представить себе в качестве спутника жизни. Когда бы па ни спрашивал Сил о ее поклонниках, с надеждой глядя на дочь и думая о внуке, которому мог бы передать свое имя, она жаловалась на то, что один был слишком большим книжником, другой лошадником, третий слишком стар, четвертый слишком молод.
– Всегда-то ты найдешь в каждом какой-нибудь недостаток, Сил! – ворчал отец, проявляя свою старческую мудрость. – Черт побери, девочка, но они же все из хороших семейств, у всех дома, и земля, и деньги. И все они джентльмены. Чего еще может желать женщина?
Сил грустно смотрела в глаза отцу и с сожалением отвечала:
– О па, я не знаю… Думаю, что мне хочется любви.
Когда Сил освободилась от меланхолии па и от Арднаварнхи, снова проснулась ее кипучая натура.
«Боже мой, Лилли, – радостно писала она сестре, – я отбросила все ограничения и как в дикое прежнее время летаю с вечеринки на вечеринку, с приема на прием. Здесь много свободных молодых людей приятной наружности, но среди них так мало таких, кто мог бы заинтересовать твою сестренку. Да я и не готова пока еще к замужеству. Я только-только начала пользоваться плодами своей первой свободы. Запомни, у меня не было торжественного выхода в свет в семнадцать лет, как у тебя, и после окончания школы я была заперта в Арднаварнхе, как монахиня в келье».
Сил ежедневно делала разные покупки в магазинах, выбирая прекрасные туалеты, которых так долго была лишена. Она сделала из своих буйных рыжих локонов прическу у самого модного парижского парикмахера и купила с десяток шляпок, которые по очереди надевала на свою по-новому элегантную голову. Сил прикалывала себе на грудь материнские фамильные бриллиантовые броши, сверкавшие всеми цветами радуги. Теперь она всегда носила знаменитую материнскую нитку жемчуга, крупного, как перепелиное яйцо, с массивным бриллиантовым фермуаром – свадебный подарок мамми от мужа. Она порхала с приема на бал, сверкая бриллиантами, в ярких шелках и атласах, с широкой радостной улыбкой на очаровательной мордочке обезьянки, и едва появлялась в залах, как ее тут же окружали молодые люди.
Рождество они провели в Лондоне, и па, несмотря на зимний холод, был таким же бодрым и подвижным, каким бывал в пятьдесят лет.
– В конце концов, я ведь с молоком матери впитал в себя сырость ирландских туманов, – говорил он Сил в день Нового года, твердо шагая по улице и лишь слегка опираясь на палку. Видел он лучше, чем в прошлые годы, и глаза его искрились, когда он шел по Белгрейв-сквер в свой клуб, чтобы выпить там утренний кофе и просмотреть «Таймс».
Поэтому Сил крайне удивилась, когда через несколько часов в дверь дома на Белгрейв-сквер позвонил друг отца, доктор Барнет, такой же старик, как и па.
– Боюсь, что у меня для вас плохая новость, – сказал он Сил. Раньше чем доктор успел продолжить, побледневшая Сил поняла, что па умер.
– Это случилось внезапно, – успокаивая ее, говорил старик. – У него всегда было высокое давление, и я подозреваю, что произошло резкое сужение коронарной артерии.
По лицу Сил текли слезы.
– По крайней мере, он развлекся за эти несколько последних месяцев, – вздохнула она. – И уж если ему было суждено умереть, то хорошо, что это случилось в клубе, среди друзей, а не в одиночестве в Арднаварнхе, где его окружали одни воспоминания.
Сил переправила тело отца на пароме в Дублин, а потом поезд долго шел в Голвей. Наконец печальное путешествие завершилось в Арднаварнхе. Сил еще из Лондона распорядилась, чтобы дом вычистили до блеска, приготовили все комнаты для гостей, разожгли огонь во всех каминах и чтобы приготовили достаточное количество еды для сотен друзей дома, которые должны были приехать позднее. Народу собралось так много, что панихида состоялась на открытом воздухе. Стоял сухой мороз, и под ногами поскрипывал снег. Прощание с па сопровождалось громким пением гимнов в церкви и последовавшими за этим воспоминаниями за стаканами виски в Большом Доме.
Но когда все разошлись, дом погрузился в привычное молчание, и Сил уныло бродила из одной комнаты в другую в своем черном траурном платье, на этот раз без всяких драгоценностей. Она обхватила себя руками, тесно прижимая их к телу, чтобы не дать прорваться наружу, рождавшемуся внутри нее холоду. Оглядывая окружающие ее предметы, она видела их новыми глазами. Она, Сил Молиио, теперь хозяйка Арднаварнхи. И была здесь совершенно одна.
Сил вытерла слезы и поднялась к себе, сняла черное платье и закуталась в розовый шерстяной халат, отороченный белым мехом, и уселась за письменный стол, чтобы написать письмо Лилли.
«Дорогая моя Лилли, – писала она, – сегодня мы похоронили па, с любовью, торжественно, как и подобает. Пришли сотни друзей, все арендаторы и крестьяне. Думаю, что он был доволен, – я уверена, что он был среди нас, если не во плоти, то дух его был с нами .
Но теперь я чувствую себя в Арднаварнхе такой одинокой, Лилли, что это становится для меня невыносимо. Понимаешь ли ты, что означает смерть па? Она означает, что я могу снова увидеть тебя. Мы можем быть вместе. О, дорогая Лилли, ты никогда не поймешь, как мне тебя не хватало. Я закажу билеты на первый же лайнер, отплывающий из Ливерпуля, и приеду к тебе еще до конца месяца. Я не могу дождаться дня, когда увижу тебя, своего дорогого маленького племянника и, разумеется, Дэна.
Должна тебе сказать, что па оставил все мне, включая дома и землю. Я знаю, что это тебя не может огорчить, потому что ты и сама не менее богата, да я и не представляю точно размеров этого состояния, хотя знаю, что за этот последний год па много проиграл в карты, и поэтому готова к худшему».
Неделю спустя вместе с полусотней чемоданов, наполненных одеждой, с двумя десятками шляпных коробок и с огромной черной кожаной шкатулкой, набитой драгоценностями до самого верха, Сил отплыла на лайнере «Этрурия» в Нью-Йорк, где ее должна была встретить Лилли.
44
В день женитьбы на Лилли Дэн сиял от гордости и любви, даже несмотря на то, что свадьба состоялась не в церкви святого Стефана, как ему бы хотелось, потому что Лилли не была католичкой.
Чтобы не давать повода к сплетням – ведь прошло едва шесть месяцев со смерти Джона, – они решили зарегистрировать свой брак в суде небольшого городка в Новой Англии. Из тех же соображений они приехали туда по отдельности. К радости Дэна, его брату Финну удалось выкроить время в своем сумасшедшем расписании, чтобы быть его шафером.
– Давай не будем говорить об этом Лилли, – условился Финн, узнав об этой новости. – Пусть это будет для нее сюрпризом.
Дэн выглядел просто невыносимо красивым в своей сшитой на заказ серой визитке; красавцем смотрелся и Финн, торжественный и усталый, весь в черном.
– Не слишком ли ты перегружаешь себя работой? – в шутку заметил Дэн. – Работа без отдыха делает человека угрюмым. А когда же мы сможем погулять на твоей свадьбе? Нам с тобой давно пора заняться воспроизведением потомства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53