Лицо ее было покрыто холодным потом. Но Сесиль не желала сдаваться; вокр
уг стояли знакомые, готовые плакать из-за нее от горя. Она поступала так, ч
тобы спасти честь. Но смотреть на это было ужасно горько.
Проиграв уйму денег, они уселись в повозку. Хлам, который они выиграли, наг
ромоздили сзади. Но Антон ударом ноги снова сбросил его на землю. Затем он
взялся за вожжи. И лошади задрожали!
Они помчались вниз по дороге! Повозка, дребезжа, катилась по дороге, словн
о это был гладкий пол. Антон бешено правил лошадьми, казалось, их гонит сам
сатана. Стекла дрожали в окнах домов, мимо которых они проезжали. Сесиль в
черной, расшитой жемчугом накидке сидела рядом с мужем, на ее непроницае
мом лице невозможно было что-нибудь прочесть.
За полтора года Антон и Сесиль дружно промотали огромное, свободное от д
олгов состояние! Трудно в это поверить, но так оно и было на самом деле. И об
этом немало толковали. Жители Саллинга видели своими глазами, как их иму
щество продавали с молотка.
Теперь они поселились в оставшейся у них половине усадьбы, и Сесиль роди
ла третье дитя.
Однако Антон пил по-прежнему, так что можно было подумать, будто он соверш
енно свихнулся. Казалось, он хотел покончить с жизнью. Он словно швырял вс
е, что имел, в мрачную пропасть, будто кто-то звал туда его самого. Волосы Ан
тона от рождения упрямо стояли торчком; и теперь, когда и глаза у него пост
оянно были красные, он и в самом деле напоминал человека, снедаемого свер
хъестественной силой. Никто не сомневался в том, что его звал к себе родно
й отец.
Муж с женой разделились и со второй половиной усадьбы. Антон, бросив Сеси
ль и детей, уехал в Скиве
Скиве Ц город в северной Ютландии.
. Там он был сначала портовым рабочим, потом опустился еще ниже и ста
л бродягой на железной дороге. Для Сесили, которая теперь жила с детьми до
ма, у своего старого отца, это был такой позор, который просто невозможно б
ыло перенести. Да и Антону было не лучше, хотя он завел себе сожительницу,
какую-то женщину из Скиве.
Никто не мог понять Сесиль. Если кто-либо по доброте душевной пытался уте
шить ее, обвиняя Антона, этого жалкого негодяя, то получал от нее все равно
что пощечину: она пронзала его злобным взглядом. А если кто жалел ее самое
, она разражалась хохотом, пронизывавшим обыкновенного человека до кост
ей.
Но однажды Антон вернулся домой. Он был трезв, но ей от этого было не легче.
Ему не было еще и тридцати лет, а он, обрюзгший, отяжелевший, с одутловатым,
словно обглоданным рыбой лицом, походил на утопленника, прибитого к бере
гу. Антон играл с детьми и плакал, как и положено раскаявшемуся отцу.
Но когда на другой день Йенс Мадсен, откашливаясь, решительно заявил доч
ери, что не желает видеть их обоих у себя в доме, Сесиль не ответила ни слов
а. Но две недели спустя, наперекор отцу, она переехала в один из домов усад
ьбы на Косогоре. Здесь Сесиль уселась за ткацкий станок, чтобы зарабатыв
ать на пропитание. Антон стал при ней нахлебником. Сам он был уже ни к чему
не пригоден.
Вот так и получилось с великодушной и усердной Сесилью; что бы там ни болт
али люди, она сама выбрала мужа и сама захотела так жить.
Сесиль, верно, и сама не знала, как все произошло; упрямое сердце Сесили за
ставляло ее поступать по его собственным законам. Она не сознавала даже
того, что она строптива и что впредь всю свою жизнь будет строптиво уничт
ожать свое счастье, вопреки всем доводам рассудка. Сесиль не задумывалас
ь над тем, что человек живет всего лишь один раз, она ничего отчетливо себе
не представляла, и она ничего не понимала. Но понимал ли кто-нибудь ее?
И так шло время.
Сесиль ткала. Ее полотна были сотканы на славу. Основа была крепкая и плот
ная.


1 2