Демьян жил богаче, хозяйство его было прочнее. Но Анну тянуло к Матвею. Про себя она думала:
«Ничего, и мы заживем не хуже других. Будем землю пахать, скот разведем, мельницу поставим. Там, на пасеке-то, вон какие просторы. На селе завидовать будут».
И она настояла на своем: ее просватали за Матвея. Демьян Штычков с горя пил без просыпу. Три года он ждал, когда подрастет Анна, считал ее своей невестой. Да и она не отталкивала его – на вечерках заигрывала с ним. Полгода спустя после свадьбы Анны он женился на бедной-пребедной девке Устиньке Ганыпиной.

4

Утром Захар и Матвей поехали в Волчьи Норы. Сельский староста Герасим Крутков, выслушав Матвея, велел ехать в волостное правление.
Захар вернулся на пасеку, а Матвей поехал с попутчиком в Жирово.
Прошло четыре дня, Матвей не возвращался.
Домашние думали, что он задержался в Волчьих Норах у тестя, Евдокима Юткина, и не беспокоились. Но один случай взволновал их.
На рассвете Агафья пошла доить коров. Едва она открыла дверь, как навстречу ей бросились собаки. Они были с охотниками на Юксе. Агафья оставила подойник на крыльце и побежала в дом.
– Вставай, старик! Вставай скорее! Собаки из тайги прибежали, – видно, Фишка идет, – тормошила она Захара.
Тот вскочил с постели и впопыхах долго не мог надеть штаны.
Пока старик одевался, Агафья разбудила Анну.
Все трое выбежали на крыльцо и стали смотреть на косогор, ожидая появления деда Фишки. Какая нужда погнала его на пасеку? Вот еще беда-то! А ведь сколько лет жили тихо, мирно!
С полчаса стояли они на крыльце, но дед Фишка не появлялся.
– Что за оказия? – сказал, недоумевая, Захар.
– Съездил бы, батя, в село, узнал, что там с Матюшей. Может быть, оттуда в тайгу ушел? – проговорила Анна, в душе тревожась за мужа.
– Верно, Захарка, скачи, узнай. А Фишка пасеку не минует, – сказала Агафья.
Захар помчался в Волчьи Норы.
По дороге он встретил знакомого жировского мужика Петра Цветкова. Петр ехал на пасеку по просьбе Матвея и рассказал Захару, какая беда приключилась с охотниками.
Когда Матвей заявил о происшествии в тайге жировскому уряднику, тот взял двух понятых (одним из них был Петр Цветков), и они все вместе в тот же день выехали в тайгу.
Тележная дорога была только до Балагачевой. Дальше верст двадцать пришлось идти пешком.
Урядник осмотрел труп и, допросив охотников, решил, что убийство совершено ими. Матвея и деда Фишку отвезли в Жирово и посадили в каталажку волостного правления.
Петр Цветков передал Захару сумку с пушниной и поехал обратно. Захар погнал своего коня на пасеку. Бабы, увидев его в окно, выбежали на крыльцо. Захар соскочил с коня и закричал на них:
– Ну, что глаза вылупили?! Накладывайте в туески меду. Матюшка с Фишкой в жировской каталажке сидят. К уряднику поскачу.
Агафья всплеснула руками и хотела заголосить. Анна закрыла свое по-цыгански смуглое лицо фартуком.
Захар взбежал на крыльцо, замахал руками.
– Ну-ну, помокроглазьте у меня!
Не прошло и часу, как он, наскоро пообедав, мчался в волость, нещадно нахлестывая коня.
Прискакав в Жирово поздно вечером, Захар отнес мед уряднику и стал упрашивать его освободить Матвея и деда Фишку хотя бы на поруки.
Урядник обещал подумать. На другой день Захар сунул ему пятирублевик.
Но вечером к Захару вышла толстая урядничиха и передала от имени мужа, что сделать он ничего не может: весь материал предварительного дознания отправлен в город.
Захар плюнул, хлопнул дверью и вприпрыжку побежал со двора. Не долго думая, он завернул в кабак и всю ночь напролет гулял там с каким-то случайным приятелем.
Потеряв где-то шапку-ушанку, он утром приехал на пасеку с повязкой на голове, сделанной из верхней рубахи на манер тюрбана.

5

Три недели охотники ждали, когда их отправят в город на суд.
Спали они на соломе, зябли, ели черствый хлеб с холодной водой. Дед Фишка вначале храбрился, потом начал грустить, вечерами усердно молился.
Неизвестно, сколько бы еще пришлось сидеть охотникам в каталажке, если бы не приехал в Жирово судебный следователь Прибыткин. Приезд следователя произвел в волостном правлении суматоху. В отдаленную Жировскую волость из города редко кто наезжал.
Пока следователь отдыхал на земской квартире, бабы выскоблили в правлении полы, на окна повесили холстинные занавески.
Владислав Владимирович Прибыткин по окончании юридического факультета надеялся быстро сделать карьеру. Но ему не хватало связей и денег. Отец его, мелкий чиновник, был небогат и незнатен.
Когда из Жировской волости поступило дело об убийстве охотниками неизвестного золотоискателя, Прибыткин сказал себе:
«Ну, Владислав Владимирович, пора и тебе попытать счастья».
Первым на допрос следователь вызвал деда Фишку.
Старый охотник оробел. Дрожащими руками он разгладил бороду, брови, одернул рубаху и, выходя из каталажки, страдальчески посмотрел на Матвея. Но в комнате следователя дед Фишка почувствовал себя спокойнее.
Полное лицо Прибыткина с черной бородой показалось ему добрым.
Следователь читал какие-то бумаги.
– С-с-адитесь вот тут на с-с-с-тул, – проговорил он, не поднимая глаз.
«Да он заика», – подумал дед Фишка, и это показалось ему потешным.
Прибыткин отложил бумаги и взглянул на старика.
– К-к-к-ак фамилия?
Дед Фишка встал.
– С-с-с-иди.
– Фамилия? А вам какую, барин, фамилию? По-уличному нас кликали Забегалкины, а по-писаному – Теченины. Я, нычит, Финоген Данилов Течении.
– Хорошо. С-с-с-колько тебе лет, Теченин?
– Седьмой десяток, барин, живу.
Следователь окинул его насмешливым взглядом.
– Лет тебе много, а здоров к-к-как?
Дед Фишка вовсе размяк, осмелел:
– О барин! Здоровьем бог не обидел, за мной не каждый угонится. Я умру, а ногой дрыгну.
Прибыткин засмеялся, повеселел и дед Фишка.
Но вдруг следователь откинулся грузным телом на спинку стула и в упор уставился на старика холодными, пронизывающими глазами.
– Ну, с-с-с-тарик, шутки в с-с-торону! С-с-с-ознавайся чистосердечно: много золота взяли?
Дед Фишка соскочил со стула и, торопливо крестясь, стал уверять:
– Что ты, барин! Ай мы разбойники какие! Мы, барин, люди смирные. Мы и зла-то никому, кроме как медведям, не делаем. Вот тебе крест! Мы по совести заявили. Думали – грешно погибшего человека бросать. Нет, барин, ты выпусти нас, настрадались мы тут в неволе.
– С-с-сядь, Теченин, с-с-сядь! – приказал следователь.
Дед Фишка покорно сел, из-под мохнатых бровей глаза его тревожно следили за следователем.
– А к-к-к-то, по-твоему, Теченин, убил человека?
Дед Фишка опять вскочил.
– Никто, барин, он сам себя порешил. Мы с племянником по ружью об этом сообразили. Ружье, нычит, лежало рядом с ним, и еловая палка тут же. Видно, палкой на спуск давил…
Следователь что-то долго писал на листе бумаги, потом снова поднял глаза на старика.
– По-твоему выходит, Теченин, что человек сам себя убил? Не то говоришь…
– То, ей-богу, то! Ему, барин, один был конец. Либо застрелиться, либо попасть медведю в лапы. Плохи его дела были, сам посуди: ни дроби, ни пороха, ни спичек, ни еды. На лицо худущий – он, видно, и так терпел долго. – Дед Фишка вздохнул. – С тайгой шутки плохи, барин.
Прибыткин исподлобья наблюдал за стариком.
Виновный человек не мог так смотреть и говорить, как дед Фишка.
«Ах, какой дурак этот жировский урядник! – подумал Прибыткин, но тут же спохватился: – Подожди, Владислав Владимирович, может быть, не раз еще с великой благодарностью помянешь этого урядника».
– Послушай, Теченин, а что там за местность, на этой Юксе? Горы? С-с-степь?
– Какая там степь! Леса там, барин, дремучие леса.
– Ну, а рельеф ка-ка-ков?
– Как?
– Я спрашиваю, местность ка-ка-кая? Равнины, горы?
– И равнина есть, барин, и горы. Все там есть. Логов там много. А земля песчаная больше. Для пахоты не годна. Рожать не будет.
– Ну, а из ка-ка-ких мест, по-твоему, человек этот?
– Бог его знает, барин, на лбу у него не написано. А так чудится нам – из пришлых он. Наши старожилы кошмовальных шляп не носят.
– Так, так. Ну, а золото где он нашел? Ка-ак по-твоему?
– Должно, на Юксе. Видно, по ее лесам он ходил. Им ведь, лесам-то, нет конца-края. Да и опять же песок у него в тряпке юксинский. Таких у нас песков на Юксе – пропасть, в каждом логу.
Эти показания деда Фишки Прибыткин записывать в протокол не стал и велел старику идти в каталажку.
Дед Фишка поднялся со стула.
– Когда же, барин, на волю отпустите? Ей-богу, сидим ни за что!
Прибыткину это не понравилось. Он вел себя с подследственным и так слишком мягко.
– Иди, иди на место. Невиновность надо еще доказать…
Дед Фишка ссутулился и проскочил торопливо в дверь.
Когда вошел Матвей Строгов, следователь внимательно осмотрел молодого охотника.
Прибыткин думал, что он увидит его испуганным и робким, но перед ним стоял высокий, крепкий молодчага, с гордой посадкой головы, с чубом волнистых русых волос. Голубые глаза его смотрели с живым и пристальным любопытством. На светлом продолговатом лице с прямым носом и юношеским пушком вместо усов не было ни испуга, ни растерянности.
– С-с-с-адитесь. «Строгов Матвей Захарович. Двадцати двух лет, православный, женатый, грамотный…» – прочитал вслух следователь, помолчал и, продолжая присматриваться к молодому охотнику, громко сказал: – Ну, Строгов, рассказывай, ка-ак было дело.
Матвей повторил то, что рассказывал уряднику.
Все это Прибыткин знал из протоколов. Молодой охотник держался с таким спокойствием, что сбить его можно было только какой-нибудь неожиданностью. И следователь решил применить обычный в таких случаях прием.
– С-с-с-кладно, ты, С-с-с-трогов, рассказываешь, – проговорил он с ехидной усмешкой, – но дед выдал тебя. Дед сказал, что ты убил человека.
Матвей весело захохотал. Прибыткин посмотрел на него: такой смех мог быть только у человека, который ничем не запятнал свою совесть.
– Дядя не мог сказать этого, – спокойно возразил Матвей и продолжал с прежней спокойной серьезностью: – Смешно все это, господин следователь. Если бы в самом деле мы убили человека, зачем бы мы сами на себя стали доносить? В тайге можно город спрятать, а много ли места мертвому надо?
– Твои с-с-с-лова, С-с-с-трогов, вас не оправдывают. Вы, ка-ак убийцы, поступили умно. Большую толику золота взяли, а малую для своего оправдания оставили. Вот, дескать, ка-ка-кие мы честные!
– Не мне учить вас, господин следователь. А только убийцы вряд ли так поступили бы. Безвинно мы сидим.
– Но позволь… Зачем вы труп в землю закопали?
– Куда же его девать? Незарытым оставить? Ведь там тайга, звери рыщут, птицы…
Свои вопросы Прибыткин задавал Матвею ради формальности. Самое важное для него было другое.
– Ты, С-с-с-трогов, хорошо тайгу эту знаешь?
– Как не знать! С малолетства там охотился.
– Ну-ка, расскажи, что это за тайга. Лес ка-ка-кой, звери, почва, местность?
– Тайга большая, господин следователь…
Матвей стал обстоятельно рассказывать. Прибыткин оживлялся все больше.
– Ну, ну, дальше!
– Звери водятся всякие: медведи, рысь, барсук, колонок, горностай, белка. Из птиц – рябчики, глухари, тетерева…
– А леса ка-ка-кие?
– Ельник, пихтач, сосняк. А больше кедровник.
– Ну, а почва?
– Песок, местами галька. Попадает кое-где крупный камень.
– А местность?
– Леса, буераки, ручьи.
– Хорошо, ну, а еще никто в той местности не находил золота?
– Находили в глухарях.
– Д-да неужели? – От удивления и восторга следователь даже привскочил с места. – К-к-кто находил?
– Сергевский житель – Зимовской Степан Иваныч. На заимке сейчас живет.
Допрос молодого охотника затянулся до позднего вечера.
Прибыткин расспросил обо всем, что его интересовало, разузнал о путях-дорогах на Юксу и только тогда велел увести Матвея в каталажку.
Больше следователь не встречался с охотниками, они были ему не нужны.
А через две недели после отъезда Прибыткина в Жирово пришел пакет. В бумаге, извлеченной из пакета, предписывалось: охотников Финогена Теченина и Матвея Строгова, задержанных по делу гибели неизвестного человека в Юксинской тайге, за недостатком обвинительного материала из-под стражи освободить.

6

Охотников освободили в четверг, а в воскресенье на пасеку съехались гости.
Были тут родные Анны: отец ее Евдоким, мать Марфа, старший брат Прохор с женой Ариной, дед Платон, старые приятели Захара и Агафьи – Емельян Сурков и его жена Анфиса.
Гости поздравляли Строговых с двойной радостью: рождением внука и возвращением охотников из неволи.
Мужики толпились в прихожей, дымили цигарками. Дед Фишка рассказывал, как он и Матвей коротали дни в каталажке.
Бабы образовали свой кружок в горнице. Они рассматривали новорожденного, расспрашивали Анну о здоровье.
Анна не привыкла еще к положению матери: ее смуглое лицо от бесстыдных вопросов баб то и дело заливалось румянцем.
Гостям долго разговаривать не пришлось. Захар подлетел сначала к мужикам, потом к бабам:
– Кончай, кончай разговоры! Не за этим приехали. Старуха, усаживай гостей поплотнее.
Расселись за длинным столом в прихожей. Захар наполнил рюмки водкой, Емельян Сурков встал:
– Ну, хозяин с хозяюшкой, поздравляем вас с внуком, а тебя, Матюша, и тебя, Нюра, с наследником.
Гости подняли рюмки, Захар остановил их:
– Нет, погоди, погоди, Емельян Савельич, не так ты начал. Перво-наперво – выпьем за Матюшу с Фишкой. А за того потом: он мал еще.
Агафья огрызнулась на Захара. Но гости приняли слова хозяина за шутку, засмеялись.
– Верно, сват, мал еще. Все равно не поймет, – хрипел лысый Платон.
– Ну, быть по-твоему, Захар Максимыч, – согласился Емельян. Он взглянул на деда Фишку. – Поздравляю тебя, Финоген Данилыч, и тебя, Матюша. Слава богу, что все обошлось по-хорошему. Хоть и пострадали вы… но что ж поделаешь! Будем здоровы!
Все выпили. Черный, кудлатый Евдоким Юткин приложил мякиш ржаного хлеба к носу.
– Горька, а мила!
Захар еще раз наполнил рюмки.
– А вот теперь выпьем за внука. Бог дал Артема, Артемку Строгова. Во как! Ну, Нюраха, – Захар повернулся к снохе, – дай бог тебе здоровья. Родила ты нам со старухой на радость внука. Дай бог еще десять!
Гости засмеялись. Анна с Матвеем смущенно переглянулись.
– Больно много, сват, десять. Хлеба, сват, прокормить не хватит.
Захар высоко поднял рюмку.
– Хватит, сват, хватит! – Он повернулся опять к снохе, тряхнул кудрявой серебряной головой. – Роди, Нюра, роди на здоровье.
Все выпили. Даже Матвей, не любивший водку, и тот осушил рюмку до дна. Только рюмка Анны стояла нетронутой. Захар заметил это, принялся угощать сноху:
– А ты что, Нюра, не выпьешь? Пей, будет жить веселей.
За дочь вступилась Марфа:
– Нельзя ей, сват. Молоко испортит.
– Ничего, ничего, пусть парень к горькому привыкает. Вырастет – все равно пьяницей будет.
– Ладно, если в дедов пойдет, – сказала Агафья, – а ну как в отца угадает? Матюшка на вино не шибко охоч.
Захар закричал с пьяным задором:
– В дедов, в дедов пойдет! Приучим! Верно, сват Евдоким?
– Так, так, сват Захар.
– Хлебни разок, для отвода глаз, – шепнул Матвей жене.
Анна глотнула.
– Вот это по-моему! – радовался Захар.
Вскоре прихожая задрожала от многоголосого пения. Не пели только Платон да его сноха Марфа. Платон был хриповат, а Марфа не пела смолоду. Они сидели на отшибе от всех, и Платон убеждал сноху переменить гнев на милость.
– Ты, Марфа, не горюй, не тужи о дочери! Нюрка и с Матвеем будет жить не хуже, чем жила бы с Демьяном. Видишь, сын вот родился. А сын – это двойная прибыль. Подрастет – сам будет работник да еще и со стороны работницу приведет. А простор-то тут какой! Знай паши себе, сей. Я тоже с небольшого начал.
Марфа щурила подслеповатые глаза и молча кивала головой.
Матвей принес из горницы гармошку, заиграл плясовую. Дед Фишка вскочил и легко пустился волчком вприсядку. Агахрья с Анфисой махали платками, прыгали вокруг него.
Дед Фишка подскакивал мячиком, выкидывал ноги, щелкал пальцами:
– Умру, а ногой дрыгну!.. О… о… о… о!
Он плясал до тех пор, пока от усталости и одышки не повалился на пол.
…Гости уехали с пасеки только утром.


Глава вторая

1

Несколько месяцев после родов Анна безвыездно жила на пасеке. Агафья освободила ее от всех домашних дел, но ребенок доставлял столько хлопот, что не хватало короткого зимнего дня. Ночами молодой матери доставалось еще больше. По нескольку раз за ночь зычный крик Артемки прерывал сладкий сон. Анна жаловалась: сменишь пеленки, покормишь грудью, укачаешь и только забудешься на часок, а малыш уже опять возится, кряхтит, вот-вот крик подымет. И так до утра, не сон – маята одна. Анна даже похудела, но от этого стала еще миловиднее.
В крещение она решила побывать в Волчьих Норах. Хотелось хоть день-два подышать другим воздухом, родных проведать, сходить в церковь, людей посмотреть и себя показать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11