А кошкам кастрюльной аллеи приходилось
обучать начаткам музыки композитора, который ничего не знал о нотной
записи.
Но компенсация была изрядной. По статистике, вдесятеро легче было
продать произведение жителя Колец, чем любого другого обитателя Системы.
Что еще лучше - это то, что агент получал не комиссионные, а почти всю
прибыль, и авторы никогда не требовали большего. Жителям Кольца от денег
было мало прока. Агент часто мог отойти от дел благодаря доходу от одной
операции.
Но главный вопрос: почему они создают искусство, оставался без
ответа.
Барнум не знал. У него были на этот счет некоторые мысли, отчасти
подтверждавшиеся Бейли. Это было связано со слиянием разумов человека и
симбиотика. Житель Кольца был больше чем человеком, но все же им
оставался. При объединении с симбиотиком возникало что-то иное. Это не
было им подвластно. Самое большее, что мог сказать себе по этому поводу
Барнум - это то, что при такой встрече двух разновидностей разума в точке
соприкосновения рождалась напряженность. Это было как сложение амплитуд
двух встречных волн. Эта напряженность была мысленной и облекала себя в
плоть тех символов, которые подвертывались ей в мозгу человека. Ей
приходилось использовать символы человека, поскольку разумная жизнь
симбиотика начинается в момент, когда он соприкасается с человеческим
мозгом. Своего у него нет, и ему приходится пользоваться мозгом человека
поочередно с тем.
Барнума и Бейли не тревожило, откуда берется их вдохновение. А
Литавру та же проблема тревожила, и порядком. Ей было неприятно, что муза,
всегда избегавшая ее, так неразборчиво посещала пары человек-симбиотик.
Она призналась им, что считает это несправедливым, но отказывалась
отвечать, когда они спрашивали, почему она не пойдет на то, чтобы стать
частью такой же пары.
Но Барнум и Бейли предлагали ей альтернативу: способ испробовать, на
что же это похоже - без того, чтобы делать этот последний шаг.
В конце концов, любопытство победило ее осторожность. Она согласилась
заняться с ними любовью, и так, чтобы Бейли играл роль живого синаптикона.

Барнум и Бейли добрались до квартиры Литавры. Она пропустила их
вперед. Войдя, она нажатиями кнопок убрала всю мебель в стены, так что
осталась большая голая комната с четырьмя белыми стенами.
- Что мне делать? - спросила она тихо. Барнум протянул руку и взял ее
руку в свою. Ту сразу же покрыл слой массы Бейли.
- Дай мне твою другую руку. - Она сделала это, и стоически смотрела,
как зеленая субстанция ползла вверх по ее рукам.
- Не смотри на это, - посоветовал Барнум, и она подчинилась.
Он ощутил слой воздуха у кожи: Бейли начал вырабатывать внутри себя
газ и раздуваться, как воздушный шарик. Зеленый шар рос, совершенно
скрывая Барнума и постепенно поглощая Литавру. Через пять минут гладкий
зеленый шар заполнил комнату.
- Я никогда не видела такого, - сказала она, когда они стояли,
держась за руки.
- Обычно мы это делаем только в открытом космосе.
- А что будет дальше?
- Просто стой спокойно. - Она увидела, что он посмотрел за ее плечо,
и начала оборачиваться. Затем поразмыслила, и напряглась, зная, чего
ждать.
Тонкий усик возник на внутренней поверхности симбиотика и начал
нашаривать разъем на ее затылке. Когда он коснулся ее, она содрогнулась,
но успокоилась, когда тот проник в разъем.
- Как контакт? - спросил Барнум Бейли.
- Минутку, я еще нащупываю его. - Симбиотик просочился сквозь
крохотные отверстия разъема и исследовал металлические волоски, которые
сетью охватывали ее мозг. Найдя конец одного из них, он шел дальше, ища те
точки, которые ему были так хорошо знакомы у Барнума.
- Они немного другие, - сказал он Барнуму. Мне придется кое-что
проверить, чтобы увериться, что я нашел то, что нужно.
Литавра содрогнулась, затем с ужасом посмотрела на свои руки и ноги,
которые двигались помимо ее воли.
- Скажи ему, чтобы он это прекратил! - завопила она, а затем
поперхнулась, когда Бейли быстро пробежался по центрам чувств и памяти;
почти одновременно, одно за другим, она ощутила запах цветов апельсина,
бездну материнской утробы, смутивший ее случай в детстве, свое первое
свободное падение. Она испытала вкус еды, которую ела пятнадцать лет
назад. Это походило на то, как крутят ручку настройки приемника, ловя
кусочки не связанных друг с другом песен, и все же могут услышать каждую
из них целиком. Длилось это меньше секунды и вызвало у нее слабость. Но
слабость тоже была иллюзией, и она очнулась, увидев себя в руках Барнума.
- Заставь его прекратить это, - потребовала она, вырываясь.
- Это кончилось, - сказал он.
- Ну, почти что, - сказал Бейли. Дальше процесс продолжался за
уровнем ее сознания.
- Я готов, - сказал Бейли. - Я не могу гарантировать, насколько
хорошо это будет работать. Ты же знаешь, я не создан для таких дел. Мне
необходим разъем больше этого - скорее что-то вроде того, у тебя на
макушке, которым пользуюсь я.
- А есть ли какая-нибудь опасность для нее?
- Нет, но у меня может наступить перегрузка и придется все
прекратить. Через этот усик должно проходить много сигналов, и я не
уверен, выдержит ли он.
- Нам просто придется попытаться делать все, что сможем.
Они смотрели друг другу в лицо. Литавра была напряжена, взгляд ее
застыл.
- Что дальше? - снова спросила она, ставя ноги на тонкую, но
пружинистую и теплую поверхность Бейли.
- Я надеюсь, что вступительные такты исполнишь ты. Укажи мне
направление. Ты же занималась этим однажды, хотя и без успеха.
- Хорошо. Возьми меня за руки...

Барнум не имел представления, с чего начнется пьеса. Она выбрала
очень сдержанный темп. Это не было погребальное песнопение; на самом деле,
в начале темпа не было вообще. Это была симфоническая поэма свободной
формы. Она двигалась с ледяной медлительностью, абсолютно лишенной той
несдержанной сексуальности, которой он ждал. Барнум наблюдал за ней и
услышал, как развивается глубоко скрытый мотив; тут он понял, что в его
собственном мозгу пробуждается ощущение происходящего. Это было его первой
реакцией.
Постепенно, по мере того, как она стала двигаться в его направлении,
он попытался сделать какое-нибудь движение. Его музыка прибавилась к ее,
но они оставались раздельными, и гармонии не получалось. Они сидели в
разных комнатах и слушали друг друга сквозь стены.
Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его ноги. Медленно
провела рукой по его телу, и звук был таким, как у ногтей, скребущих по
классной доске. Это были стук и скрип, раздиравшие нервы. Его затрясло, но
он продолжал танец.
Снова она прикоснулась к нему, и тема повторилась. И третий раз, с
тем же результатом. Он успокоился, войдя в этот звук, понимая, что это -
часть их музыки, хотя та и была резкой. Дело было в ее напряженности.
Он встал перед ней на колени и положил руки на ее талию. Она медленно
повернулась; звук при этом был как у ржавой металлической тарелки,
катящейся по бетонному полу. Она продолжала вращаться, в звуке появились
модуляции, он стал приобретать ритм. Он пульсировал, акценты в нем
смещались, он был как бы производным их сердцебиений. Постепенно звуки
стали мягче, лучше сочетаясь друг с другом. Когда Литавра стала вращаться
быстрее, кожа ее покрылась потом. Затем, как по неосознанно воспринятому
сигналу, он поднял ее в воздух и, когда они обнялись, полился водопад
звуков. Она радостно болтала ногами, и это, в сочетании с громовыми басами
протестующих мускулов его ног, родило последовательность летящих
хроматизмов. Их громкость неудержимо нарастала, затем они постепенно
стихли, когда ее ноги коснулись пола и они упали в объятья друг друга.
Звуки что-то бормотали сами по себе, пока Барнум и Литавра баюкали друг
друга, затаив дыхание.
- Теперь, по крайней мере, мы звучим гармонично, - прошептала
Литавра, а симбиотик-синаптикон улавливал нервные импульсы в ее рту, ушах
и языке, порожденные этими словами, и смешивал их с импульсами,
возникавшими в ушах Барнума. Результатом был затухающий ряд арпеджио,
строившийся вокруг каждого слова, эхо от которых долго звучало вокруг. Она
засмеялась, услышав эти звуки; они были музыкой, хотя и лишенной
украшений.
Музыка не прекращалась. Она все еще жила в пространстве вокруг них,
собираясь в темные лужицы у их ног, и пульсируя на фоне их тяжелого
дыхания исчезающим алегретто.
- Темнеет, - прошептала она, не решаясь громкими звуками бросить
вызов мощи музыки. Когда Барнум поднял глаза, чтобы оглянуться вокруг, он
увидел, как ее слова сплетаются в ткань вокруг его головы. Когда ее сердце
уловило очертания темного на темном, темп чуть-чуть ускорился.
- Звуки обретают форму, - сказал Барнум. - Не бойся их. Это есть у
тебя в мыслях.
- Я не уверена, что хочу так глубоко заглядывать в свои мысли.

Когда началась вторая часть, над их головами начали появляться
звезды. Литавра лежала навзничь на поверхности, которая начала проседать
под ней, наподобие песка или какой-то плотной жидкости. Она позволила ей
облечь себе лопатки, а Барнум тем временем своими руками извлекал музыку
из ее тела. Он обнаружил пригоршни чистых, колокольных тонов, которые не
были обременены тембром и отзвуками, а существовали сами по себе.
Коснувшись ее губами, он втянул в себя полный рот аккордов, и выдувал их
один за другим, так что они, как пчелы, роились вокруг его бессмысленных
слов, все время изменяя гармонии его голоса.
Она вытянула руки за головой и открыла рот, хватая руками песок,
который был для нее на ощупь таким же настоящим, как и ее собственное
тело. Вот здесь и была та сексуальность, которой искал Барнум. Она была
бесстыдна и чувственна, как богиня индуистского пантеона, ее тело кричало,
как кларнет диксиленда, и звуки достигали раскачивающихся над ними стволов
деревьев и при столкновении друг с другом хлопали, как тряпки. Она,
смеясь, подняла руки к лицу и следила за тем, как между кончиками пальцев
проскакивают белые и голубые искры. Искры скакали к Барнуму, и там, где
они попадали на него, появлялось сияние.
Вселенная, в которую они попали, была на редкость дружественной.
Искры с рук Литавры прыгали в темное, облачное небо, и возвращались оттуда
стрелами молний. Те были пугающи, но не страшны. Литавра знала, что они -
создания разума Бейли. Но ей они нравились. Когда над ней образовались
смерчи, и, извиваясь, заплясали вокруг ее головы, ей понравилось и это.
Надвигающаяся буря усилилась, в безупречном согласии с нарастанием
темпа их музыки. Постепенно Литавра перестала следить за происходящим.
Огонь в ее теле превратился в безумие: рояль, катящийся с холма или арфа,
используемая вместо гимнастической сетки. Была там и пьяная развязность
тромбона, играющего на дне колодца. Она провела языком по его щеке - это
был звук капелек масла, падающих на малый барабан. Барнум искал вход в
концертный зал, издавая звук сталкивающихся клавесинов.
Затем кто-то выдернул вилку магнитофона и лента, постепенно
замедляясь, продолжала прокручиваться в их головах, пока они отдыхали.
Музыка что-то настойчиво бормотала им, напоминая, что это лишь краткий
перерыв, что ими командуют силы, им неподвластные. Они примирились с этим.
Литавра присела на колени Барнуму, лицом к нему, и позволила ему укачивать
себя на руках.
- Отчего пауза? - спросила она, и была восхищена тем, что слова
исходили из ее рта в виде букв, а не звуков. Она трогала маленькие буквы,
порхавшие вниз.
- О ней попросил Бейли, - ответил Барнум, тоже письменно. - Его цепи
перегружаются. - Эти слова дважды обогнули его голову и исчезли.
- А зачем эти надписи в воздухе?
- Чтобы снова не осквернять музыку словами.
Она кивнула, и снова положила голову ему на плечо.
Барнум был счастлив. Он нежно поглаживал ее спину, вызывая теплые,
раскатистые звуки. Кончиками пальцев он придавал им форму. Благодаря жизни
в Кольце он привык к ощущению торжества над чем-то огромным. С помощью
Бейли он мог сократить могучее Кольцо до таких размеров, чтобы его мог
охватить человеческий разум. Но ничто, когда-либо испытанное им, не могло
сравниться с чувством власти, когда он касался Литавры и вызывал музыку.
Вокруг них закружился ветерок. Он начал колыхать листву дерева,
которое нависало над ними. В разгар бури любовники оставались - земле; а
сейчас ветерок поднял их в воздух и донес до сереющих облаков.
Литавра этого не заметила. Все, что она поняла, открыв глаза - это
то, что они снова в чистилище, наедине с музыкой. А музыка рождалась
снова.
В последней части в них обоих было больше гармонии и меньше
расхождений. Наконец они играли без фальши, подчиняясь палочке одного и
того же дирижера. Пьеса, которую они импровизировали, была торжествующей.
Она была шумной и протяженной, и, похоже, превращалась во что-то
вагнеровское. Но где-то смеялись боги.
Литавра плыла вместе с этой музыкой, позволяя ей слиться с собой.
Барнум набрасывал мелодическую линию, а она ограничивалась тем, что время
от времени добавляла орнаменты - те неотвязные оттенки, которые мешали ей
сделаться скучной.
Облака начали рассеиваться, медленно открывая новую иллюзию, в
которую перенес их Бейли. Она была неотчетливой, но огромной. Литавра
открыла глаза и увидела...
Верхнюю Половину, лишь в нескольких километрах от плоскости Колец.
Под ней была бесконечная золотистая поверхность, а над ней - звезды. Ее
глаза обратились к этой поверхности под ней... Та была тонкой.
Нематериальной. Сквозь нее можно было видеть. Прикрыв глаза от солнечного
блеска (и добавив в музыку жалобную минорную тему) она вгляделась в то
кружащееся чудо, взглянуть на которое они и принесли ее сюда; и ее уши
наполнили вопли ее невысказанных страхов, по мере того как их улавливал
Бейли. Там были звезды, они окружали ее и двигались к ней, и она проходила
сквозь них, и они начали вращаться, и...
...внутренняя поверхность Бейли. А над ее невидящими глазами тонкий
зеленый усик втягивался обратно в стенку. И исчез.

- Я изнемог.
- Ты в порядке? - спросил его Барнум.
- В порядке. Но изнемог. Я предупреждал тебя, что это соединение
может не справиться с работой.
Барнум утешил его.
- Мы и не ожидали такого накала. - Он потряс головой, пытаясь
выбросить из памяти этот ужасный момент. Страхи у него были, но фобий явно
не было. Ничто никогда не подавляло его так, как это сделали Кольца с
Литаврой. Он с благодарностью почувствовал, что Бейли вмешался и облегчил
боль в том уголке его мозга, куда не было необходимости заглядывать. Для
того достаточно времени будет позже, на длинных, безмолвных орбитах, по
которым они вскоре будут двигаться...
Литавра приподнялась, озадаченная, но начала улыбаться. Барнуму
хотелось бы, чтобы Бейли дал ему отчет о состоянии ее разума, но их связь
была разорвана. Шок? Он забыл симптомы.
- Мне придется определить все самому, - сказал он Бейли.
- С ней, похоже, все в порядке, - сказал Бейли. - Когда контакт
разорвался, я успокаивал ее. Может быть, вспомнит она немногое.
И она не вспомнила. Хорошо, что она запомнила счастье, но от страха в
самом конце осталось лишь смутное впечатление. Она не хотела посмотреть на
Кольца, да это было и к лучшему. И не надо было искушать или дразнить ее
тем, что ей никогда не будет доступно.

Там, внутри Бейли, они занялись любовью. Это было глубоким, тихим и
длилось долго. Остатки боли, что удавалось найти, излечивались в этом
мягком безмолвии, нарушавшемся лишь музыкой их дыхания.
А потом Бейли постепенно сократился до размеров человеческой фигуры,
охватив Барнума и навсегда оставив Литавру извне.

Они чувствовали себя неловко. Через час Барнум и Бейли должны были
катапультироваться. Все трое знали, что Литавра никогда не сможет
последовать за ними, но не говорили об этом. Они пообещали друг другу
остаться друзьями, и знали, что обещание это было пустым.
У Литавры была финансовая ведомость, которую она отдала Барнуму.
- Две тысячи минус девятнадцать девяносто пять за пилюли. - Она
высыпала в его другую ладонь с десяток маленьких шариков.
1 2 3 4 5