Я не сумею тебя забыть.Она ответила:– Но тебе будет так гораздо тяжелее. Это все равно, что класть цветы на могилу. Лучше тебе навсегда уйти отсюда.– Я не смогу уйти, – возразил он, – зная, что ты здесь, за этими стенами.– Больше я к тебе не выйду, – сказала она, – ты видишь меня в последний раз. Хотя, запомни, я всегда буду выглядеть так, как сейчас. В этом часть нашей веры. Запомни меня такой.Затем она попросила меня удалиться, закончил Виктор, ибо не могла вернуться назад, за стены, пока я не уйду. Солнце уже садилось, и тень покрыла почти всю скалу. Виктор долго смотрел на Анну, потом повернулся, шагнув на выступ, и побрел вдоль стены, к лощине, постоянно оглядываясь назад. Когда он приблизился к лощине, то подождал несколько минут и снова посмотрел на скалу. Анны там уже не было. Никого и ничего, только стена и оконные прорези, а над ними, еще не скрывшиеся в тени, высились два пика Монте-Верита. *** Я стал проводить в клинике у Виктора примерно по полчаса каждый день.Он выздоравливал, становился крепче, делался все более похожим на самого себя. Я говорил с лечившими его врачами, со старшей сестрой и сиделками. Они объяснили мне, что это не психическая болезнь. Он прибыл к ним, измученный страшным потрясением и нервным срывом. Ему удивительно помогли встречи и беседы со мной. Через две недели он уже настолько поправился, что его сочли возможным выписать из клиники, и какое-то время он прожил у меня в Вестминстере.В эти осенние вечера мы снова и снова обсуждали случившееся с ним. Я расспрашивал его подробнее, чем прежде. Виктор отрицал, что в Анне всегда было что-то странное. Он считал их брак нормальным, счастливым. Ее нелюбовь к вещам, спартанский образ жизни трудно назвать обычными, тут он со мной соглашался, но его это не слишком беспокоило – такой уж была Анна. Я рассказал ему, как увидел ее ночью, босую, в саду на заснеженной лужайке.Да, признался он, порой она поступала подобным образом. Но Анна обладала душевной тонкостью, редкой сдержанностью, и он это ценил. Виктор никогда не вторгался в ее внутренний мир. Я спросил его, много ли он знал о ее жизни до свадьбы. Он ответил, что и знать было особенно нечего. Она потеряла родителей в детстве и росла у тетки в Уэльсе. Там не было ни семейных тайн, ни трагедий. Обыкновенное воспитание, с любой точки зрения.– Бессмысленно, – сказал Виктор, – характер Анны не поддается объяснению. Она просто была самой собой, единственной. Ее нельзя понять, как музыканта, родившегося в весьма заурядной семье, или поэта, или святого.Здесь ничего нельзя рассчитать заранее. Они появляются, и все. Для меня, слава Богу, было великой удачей встретить ее, а теперь, когда я ее потерял, в моей душе настоящий ад. Надо как-то продолжать жить, она ведь ждала этого от меня. И я буду каждый год приезжать к Монте-Верита.Меня поразило, что он не считал свою жизнь разбитой. Я чувствовал, что сломался бы, случись эта трагедия со мной. Мне казалось чудовищным, что какая-то секта высоко в горах могла в считанные дни приобрести такую власть над образованной и полной чувства собственного достоинства женщиной.Понятно, что невежественные девушки из местных деревень теряли душевный покой, а их родные, запуганные суевериями, были не в состоянии им помочь. Я поделился своими мыслями с Виктором. Сказал, что нужно через посольство обратиться к правительству этой страны, организовать общенациональное расследование, привлечь прессу, заручиться поддержкой нашего правительства.Я добавил, что готов сам заняться всем этим. Мы живем в двадцатом столетии, а не в средние века. Такое место, как Монте-Верита, не имеет права на существование. Да я всю страну подниму на ноги, об этой истории узнают и за границей…– А зачем? – спокойно спросил Виктор. – Для чего?– Чтобы вернуть Анну назад, – сказал я, – и освободить остальных. Чтобы положить конец насилию над человеческими жизнями.– Мы не имеем права, – возразил мне Виктор, – разрушать монастыри и обители. Их сотни во всем мире.– Это другое, – в свою очередь возразил я, – это законные формы организации верующих. Они существовали веками.– Я думаю, что, наверное, и Монте-Верита тоже…– Как они живут, чем питаются, что случается с ними, когда они заболевают, где они хоронят умерших?– Я ничего не знаю. Стараюсь об этом не думать. Я только хочу поверить в слова Анны, будто она нашла то, что искала, и счастлива. Я не намерен разрушать ее счастье.Потом он посмотрел на меня немного удивленно, но в то же время проницательно, и сказал:– Странно, что именно ты так рассуждаешь. Ты бы мог понять Анну лучше, чем я. Ведь это ты всегда заболевал горной лихорадкой. Это ты в дни походов, витая в облаках, декламировал мне стихи о том, как мы рвемся уйти от мира.Помню, как я несколько раз подходил к окну и смотрел вниз на туманные улицы рядом с набережной. Я молчал. Его слова слишком задели меня. В глубине души я знал, почему мне так ненавистен рассказ о Монте-Верита и почему я так хочу разрушить эту обитель. Потому что Анна нашла свою истину, а я нет…Этот разговор если и не положил конец нашей дружбе, то стал для нее поворотным пунктом. Мы оба прошли половину жизненного пути. Он вернулся к себе домой в Шропшир и позднее написал мне, что решил завещать состояние племяннику, который еще учится в колледже. Он собирался пригласить его пожить в имении и ознакомить юношу с местностью. Что будет дальше, Виктор и сам не знал. Он не хотел составлять планы. Мое будущее в ту пору должно было круто измениться. Дела требовали, чтобы я уехал в Америку на два года.Однако вскоре весь жизненный уклад оказался разрушенным. Настал 1914 год.Виктор ушел на фронт одним из первых. Возможно, он думал, что это станет для него выходом. Возможно, он полагал, что будет убит. Я не последовал его примеру, пока не истек срок моего контракта в Америке. Война, конечно, не была для меня выходом, и я с неприязнью вспоминаю каждый день моей армейской службы.Все годы войны я не видел Виктора, мы сражались на разных фронтах и не встречались во время увольнений. Но однажды он подал о себе весть. Он написал мне: "Несмотря ни на что, я устроил так, чтобы каждый год попадать на Монте-Верита, как и обещал. Я провел ночь в деревне в хижине старика и на следующий день поднялся на вершину горы. Все было таким же, как прежде.Мертвенным и безмолвным. Я оставил письмо для Анны у стены и просидел там целый день, глядя на монастырь и чувствуя, что она близко. Но я знал, что она не выйдет ко мне. Назавтра я опять был там, радость переполнила меня, когда я нашел ее ответное письмо. Если это, конечно, можно назвать письмом.Слова, нацарапанные на плоском камне, полагаю, у них это единственное средство связи. Она писала мне, что всем довольна, чувствует себя хорошо и очень счастлива. Она благословляла меня и тебя. Просила меня больше о ней не беспокоиться. Вот и все. Это было, как я говорил тебе в клинике, нечто вроде духовного послания от мертвеца. Я должен быть доволен и смириться. И я доволен. Если я выживу на этой войне, то, скорее всего, уеду из Англии, поселюсь где-нибудь в той стране и смогу быть неподалеку от нее, даже если никогда больше ее не увижу и ничего не услышу о ней, кроме нескольких слов, раз в год нацарапанных на камне. Удачи тебе, старина. Могу только догадываться, где ты сейчас. Виктор".Когда окончилась война, я сразу же демобилизовался и вернулся к прежней жизни. Первом делом я занялся поисками Виктора. Я написал в Шропшир и получил любезный ответ от его племянника. Он стал хозяином имения и дома.Виктор был ранен, но не тяжело. Сейчас он уехал из Англии и живет где-то за границей, то ли в Италии, то ли в Испании, племянник точно не знает. Но он уверен, его дядя считает, что ему лучше жить там. Если он получит какую-то весточку, то непременно сообщит мне. Однако никаких писем ни от Виктора, ни от племянника я так и не получил. Мне вдруг совершенно разонравился послевоенный Лондон и его обитатели. Я порвал все нити, связывавшие меня с домом, и перебрался в Америку. Я не видел Виктора почти двадцать лет. *** Мы встретились вновь, и это был отнюдь не случай. Тут я убежден. Такое предопределяется свыше. У меня есть теория, что жизнь каждого человека подобна колоде карт и те, кого мы встречаем, в кого порой влюбляемся, перетасованы с нами. Мы оказываемся в одной масти в руках у Судьбы. Игра продолжается, а нас сбрасывают из колоды. Какое стечение обстоятельств привело меня в Европу, когда мне было уже пятьдесят пять лет, в данном случае не имеет значения. Вышло так, что я приехал. Я летел из одной столицы в другую, их названия не важны. Самолет, в котором я находился, попал в аварию и был вынужден сделать посадку (слава Богу, все обошлось без жертв) в глухом горном краю. На два дня экипаж и пассажиры (и я среди прочих) оказались отрезанными от мира. Мы разбили лагерь у поврежденного самолета и стали ждать помощи. Информация об этом происшествии обошла тогда всю мировую прессу и в течение нескольких дней не сходила с первых полос газет бурлящей событиями Европы. Лишения, пережитые за сорок восемь часов, были не слишком велики. Среди пассажиров, к счастью, отсутствовали женщины и дети, и мы, мужчины, старались держаться в ожидании помощи как можно хладнокровнее. Мы были уверены, что она прибудет вовремя, ведь радио продолжало работать до момента вынужденной посадки и радист успел сообщить наши координаты.Оставалось только терпеть и не мерзнуть.В Европе у меня больше не было дел, но меня не тянуло и назад, в Америку. Я не пустил там прочные корни и потому не ждал так напряженно, как остальные. Внезапное погружение в мир, который я когда-то страстно любил, сделалось для меня своеобразным испытанием. Я превратился в сугубо городского человека, приверженца комфорта. Учащенный пульс американской жизни, быстрые ритмы, активность, не переводящая дыхания энергия Нового Света заглушили все, что еще связывало меня с Европой.Теперь, глядя на пустынную местность и ее великолепие, я понял, чего так не хватало мне все эти годы. Я забыл о тех, с кем летел, о сером фюзеляже поврежденного самолета, как об анахронизме. Здесь, в пустыне веков, я забыл о своей седине, о том, что отяжелел с годами, обо всем грузе моих пятидесяти пяти лет. Я снова был молод, жаден до впечатлений, искал ответа у вечности. Конечно, он был у этих горных вершин. Я стоял там, нелепый в моем городском костюме, и горная лихорадка вновь забродила у меня в крови.Мне захотелось уйти от самолета и моих измученных товарищей по несчастью. Мне захотелось вычеркнуть из памяти растраченные попусту годы. Я мечтал снова стать юным, беспечным, не думающим ни о каких последствиях, устремившимся в горы и поднимающимся ввысь, к славе. Я знал, как буду чувствовать себя здесь, среди высоких гор. Воздух разреженнее и намного холодней, безмолвие глубже, необычное ощущение раскаленного льда, пронизывающая сила солнца и мгновения, когда сердце замирает, если нога в поисках равновесия вдруг соскользнет с узкого выступа, а рука схватится за веревку.Я глядел на горы, которые любил, и чувствовал себя предателем. Я изменил им ради низменных целей – комфорта, спокойствия, безопасности. Когда ко мне и другим прибудет помощь, я непременно наверстаю потерянное время. Не стану спешить назад, в Штаты. Отдохну здесь, в Европе, и снова поднимусь в горы. Куплю нужную одежду, снаряжение и двинусь в путь. Приняв это решение, я ощутил в душе легкость, безответственность. Все прочее больше для меня ничего не значило. Я вернулся к группе пассажиров, укрывшихся за самолетом, и оставшееся время шутил и смеялся.Помощь прибыла на второй день. Нам стало ясно, что мы вне опасности, когда в небе показался самолет. В партии спасателей были опытные альпинисты и проводники, грубоватые, но дружелюбные парни. Они доставили нам одежду, вещевые мешки и продовольствие. Спасателей удивило (потом они откровенно признались), что мы в состоянии этим воспользоваться. Они не надеялись застать нас в живых.Спасатели помогли нам спуститься с остановками в долину по нетрудным дорогам, и это заняло весь следующий день. Ночь мы провели, разбив палаточный лагерь на северной стороне огромного горного кряжа, который там, рядом с уже бесполезным самолетом, казался далеким и неприступным. На рассвете мы опять тронулись в путь – день был отличный, ясный, и долина за нашим лагерем виднелась как на ладони. К востоку горная гряда становилась отвесной и, насколько я мог судить, непроходимой, заканчиваясь заснеженной вершиной или, вероятно, двумя. Они пронзали ослепительно синее небо словно суставы сжатой ладони.Я сказал руководителю спасателей, как только мы начали спуск:– Мне приходилось раньше, в молодости, много подниматься в горы. Но это место я совсем не знаю. Бывают ли здесь туристы?Он покачал головой и ответил, что условия здесь тяжелые. Он и его напарники прибыли сюда издалека. Народ в долине у восточного склона темный и дикий, и туристов это, понятно, отпугивает. Если я хочу подняться в горы, он покажет мне другие места, более подходящие для альпинизма. Да сейчас уже слишком поздно.Я продолжал рассматривать далекий восточный склон, заброшенный и своеобразно красивый.– Как они называются, – спросил я, – эти два пика на востоке?– Монте-Верита, – ответил он.Тогда я понял, что позвало меня назад, в Европу…Я распрощался с моими новыми знакомыми-пассажирами в маленьком городке, примерно в двадцати милях от того места, где совершил вынужденную посадку самолет. Машины отвезли их к ближайшей железнодорожной станции, а значит, к цивилизации. Я остался один. Я снял комнату в небольшом отеле и распаковал там багаж. Купил туристские ботинки, бриджи, куртку и две рубашки. После этого покинул город и начал подниматься вверх.Туристский сезон, как и сказал мне проводник, уже закончился. Впрочем, меня это не тревожило. Я снова был один в горах. Я забыл, как целительно может быть одиночество. Мои ноги обрели прежнюю силу, холодный свежий воздух пронизал легкие. В свои пятьдесят пять лет я был готов кричать от радости.Позади остались суета и напряженность, огромные спешащие толпы, огни и мерзкие городские запахи. Глупец, зачем я терпел это все так долго!В приподнятом настроении я подошел к долине у восточного склона Монте-Верита. Мне показалось, что местность мало изменилась с тех далеких довоенных лет, о которых рассказывал Виктор. Глухой, захолустный городок, скучные и угрюмые жители. В нем была лишь одна убогая гостиница, где я решил переночевать. Встретили меня в ней равнодушно, хотя и не враждебно. После ужина я поинтересовался, можно ли сейчас подняться на вершину Монте-Верита.Мой собеседник, стоявший за стойкой бара, который одновременно являлся и кафе (там и поужинал я, единственный посетитель), окинул меня безучастным взглядом и выпил предложенный мной стакан вина.– Думаю, что можно. Во всяком случае, до деревушки. Что там выше, я не знаю, – ответил он.– Много ли ваших людей из долины бывает в деревне и спускаются ли к вам оттуда? – спросил я.– Иногда. Наверное. Только не в это время года, – отозвался он.– А туристов в ваших краях много?– Очень мало. Они идут на север. На севере лучше.– Могу ли я завтра переночевать у кого-нибудь в деревне? – задал я новый вопрос.– Не знаю.Я помолчал минуту, глядя на его тяжелое, неприветливое лицо, а затем сказал:– A sacerdotesse, они что, все еще живут в монастыре, на вершине Монте-Верита?Он был поражен. Его глаза так и впились в меня, он даже перегнулся через стойку бара.– Кто вы такой? Что вы о них знаете?– Значит, они по-прежнему существуют? – спросил я.Он недоверчиво посмотрел на меня. Много событий произошло в этой стране за двадцать лет – восстания, насилие, вражда отцов и детей, все это должно было отразиться даже в заброшенном, диком уголке. Оттого-то, наверное, люди в нем стали еще более замкнуты.– Слухи ходят всякие, – медленно проговорил он, – я в такие дела предпочитаю не вмешиваться. Оно опасно. Могут и навредить.– Кто может навредить?– Да эти, из деревни, или те, что в Монте-Верита живут, я их никого не знаю, нам тут в долине ничего не известно. А если я их не знаю, меня и не тронут.Он выпил вино, вымыл стакан и протер стойку бара тряпкой. Ему не терпелось избавиться от меня.– Когда вам утром завтрак лучше подать? – спросил он напоследок.Я сказал, что лучше всего в семь утра, и пошел к себе в комнату. Я отворил двойные окна и постоял немного на узком балконе. В городке было тихо. В темноте мерцали редкие огни. Ночь выдалась холодная и ясная. Взошла луна, которая через день или два станет полной. Она освещала вершины огромного горного кряжа, заслонявшего от меня горизонт. Я чувствовал необъяснимое волнение, как будто уже вступил назад, в прошлое. Не исключено, что в комнате, где я расположился на ночлег, много лет назад, в 1913 году, останавливались Виктор и Анна. Возможно, Анна стояла здесь, на балконе, глядя на Монте-Верита, пока Виктор, не догадываясь о трагедии, которая произойдет всего через несколько часов, звал ее в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9