Мы построили для них новую кухню и соорудили еще одну лестницу. Мы планировали сделать два отдельных дома с этой большой общей секцией, как вы могли заметить.— Просто великолепно, — польстил я ему. Однако лесть моя была вполне искренней. Он кивнул.— Разделить дом не составило труда. Кому в наши дни нужны такие хоромы? Да и отопления требуется много. Действительно, в прихожей было холодно.— Особняк и большинство служебных построек относятся примерно к началу прошлого века. Стиль времен Эдуардов. Бывшая загородная резиденция семейства Уиндберри. Впрочем, не думаю, что вы слышали о таком.— Не слышал, — согласился я.— т Мой отец за бесценок купил этот особняк во время Великой депрессии. Я прожил в нем всю жизнь.— Ваш отец тоже был тренером? Тремьен усмехнулся:— О нет. Папаша получил наследство. В жизни не проработал ни дня. Ему нравилось ходить на бега, поэтому он купил пару скакунов, благо были конюшни, которые не использовались с тех пор, как автомобили заменили экипажи, и нанял тренера. Когда я подрос, то сам начал ухаживать за лошадьми. Построил по случаю новый двор. Сейчас у меня пятьдесят денников, и ни один не пустует.Затворив двери, он направился на свою половину. По пути он заметил:— Вот вроде бы и все владения, если не считать конторы!Очутившись в своей прихожей, он направился к последнему проходу этой анфилады комнат.Я следовал за ним.Контору также нельзя было назвать маленькой. Ди-Ди же просто терялась за огромным письменным столом.— Когда-то, при Уиндберри, тут располагалась бильярдная, — пояснил Тремьен. — Будучи детьми, мы любили здесь играть.— У вас есть братья и сестры?— Одна сестра, — бросил он, взглянув на часы. — Оставляю вас на попечение Ди-Ди. До встречи.С деловым видом он вышел из конторы и неизвестно с какой скоростью успел облачиться в пальто, шарф и кепку. Дверь за ним с треском захлопнулась. Это был прирожденный громыхала и хлопатель, хотя в этом я не усматривал ни крупицы злости.— Чем могу быть вам полезна? — без особого энтузиазма спросила Ди-Ди.— Вам не нравится эта идея с автобиографией? — поинтересовался я.— Я этого не говорила, — опустила она глаза.— Но об этом говорит выражение вашего лица. Не поднимая глаз, она нарочито медленно начала перебирать какие-то бумаги.— Он одержим этой идеей уж который месяц, — наконец соизволила она подать голос. — Это для него важно. Я думаю... если вы хотите знать... что ему следовало бы подыскать кого-нибудь получше.Она замялась:— Более известного, в любом случае. Одно случайное знакомство, и вот вы уже здесь. Полагаю, что все это слишком быстро. Я советовала ему, по крайней мере, справиться о ваших писательских способностях, но он отрезал, что слова Ронни Керзона для него вполне достаточно. И вот вы уже здесь.Неожиданно ее глаза сверкнули злобой:— Он заслуживает большего.— Ах.— Что вы подразумеваете под своим «ах»?Я выдержал паузу, рассматривая своеобразную обстановку этой конторы: сочетание былого величия классического декоративного стиля с нагромождением каких-то ультрасовременных стеллажей для книг, регистраторов для бумаг, шкафов, ксерокса, факса, компьютера, телефонов, огромного сейфа, телевизора, принтера, картонных коробок, толстой, примерно мне по колено, подшивки газет и уже знакомой мне доски из пробкового дерева с красными чертежными кнопками. Мое внимание привлек старинный двухтумбовый стол с приставленным к нему поистине безразмерным кожаным креслом. Это уже владения Тремьена, подумал я. Пол был устлан красочными персидскими коврами в каких-то фантастических узорах, которые почти полностью покрывали старый серый палас. Стены были увешаны картинами с изображением берущих препятствия и финиширующих лошадей, а одна из панелей была превращена в вешалку, на которой красовались сверкающие жокейские костюмы.Свое визуальное турне я закончил там же, где в начал: на мордочке Ди-Ди.— Чем больше вы будете мне помогать, — наконец изрек я, — тем больше шансов на успех книги.— Не вижу никакой логики.— Тогда сформулируем иначе: чем больше вы будете мне мешать, тем меньше шансов на успех" книги.Она уставилась на меня, в глазах читалась явная неприязнь, мои логические пассажи никак не отразились на ее лице.Ей где-то около сорока, предположил я. Худощавая, но не сухая, насколько можно было судить по формам, вырисовывавшимся через свитер. Чистая кожа, коротко подстриженные волосы, простые черты лица, розовая губная помада, никаких дорогих побрякушек, маленькие сильные руки. Общее впечатление замкнутости, готовности к отпору. Возможно, это уже выработанная привычка, возможно — результат работы того дерьмового жокея-любителя, который обошелся с ней по-свински.— Как долго вы здесь работаете? — бесстрастным голосом спросил я.— Около восьми лет, — последовал четкий ответ.— Мне понадобятся альбомы с вырезками, — приступил я к делу.Она слегка улыбнулась.— Их нет. Ни одного.— Должны быть. Тремьен говорил мне об этом, — обескураженно запротестовал я.— Вырезки хранятся не в альбомах, а в коробках, — объяснила она, повернув голову в сторону одного из шкафов. — Там вы все найдете. Дерзайте.Я подошел к шкафу и открыл окрашенные в белый цвет дверцы. Все полки сверху донизу были уставлены стандартными коробками, наподобие коробок для рубашек, однако дюймов на восемь глубже. На каждой из них чернилами была проставлена дата.— Последний раз я перекладывала вырезки в новые коробки три или четыре года назад, — подала голос Ди-Ди. — Старые уже начинали рассыпаться. Газетная бумага пожелтела и стала ломкой. Увидите сами.— Могу я забрать все это хозяйство в столовую?— Все, что пожелаете.Я подхватил четыре коробки и уже направился к выходу, как вдруг обнаружил, что Ди-Ди следует за мной.— Подождите, — сказала она, когда мы очутились у дверей в столовую. — Красное дерево легко поцарапать.Она подошла к большому встроенному шкафу и из его недр извлекла полотнище зеленого сукна, которое тут же расстелила на огромном пространстве овального стола.— Теперь можете здесь работать.— Благодарю.Я положил коробки и отправился за следующей порцией. Ди-Ди тем временем вернулась за свой рабочий стол и развила бурную деятельность, которая в основном состояла из бесконечных телефонных переговоров. Я перетаскал все коробки и под аккомпанемент телефонных звонков, доносящихся из конторы, начал располагать материалы в хронологическом порядке. Затем взялся за первую коробку, по дате на которой понял, что документы, находящиеся в ней, восходят к временам, когда Тремьен еще не мог быть тренером, поскольку был ребенком.Ветхие, пожелтевшие клочки бумаги поведали мне, что мистер Локсли Викерс из Шеллертона, графство Беркшир, приобрел шестилетнего жеребца по кличке Триумфатор за баснословную сумму для лошадей, участвующих в состязаниях по стипль-чезу, — двенадцать сотен гиней. Ошеломленный репортер писал, что за такую и даже за меньшую сумму можно купить дом.Улыбнувшись, я поднял глаза и увидел Ди-Ди, которая в нерешительности топталась в дверях.— Я разговаривала с Фионой Гудхэвен, — отрывисто сказала она.— Что с ней?— Все в порядке. И кажется, благодаря вам. Почему вы ничего не сказали мне о том, что спасли людей?— Не считал, что в этом есть необходимость.— Вы в своем уме?— Ну хорошо. В какой мере это важно в контексте того, смогу я или не смогу хорошо написать биографию Тремьена?— Боже милостивый!Она вышла, но тут же вернулась.— Если вы повернете тот термостат, — показала она, — то будет теплее.Прежде чем я успел ее поблагодарить, она вновь выскользнула из комнаты. Я же пришел к выводу, что мне предложен мир или, по крайней мере, временное прекращение боевых действий.Тремьен вернулся вовремя. Я услышал его раскатистый голос, доносящийся из конторы, — он говорил с кем-то по телефону. Затем появился сам и сообщил мне, что пропажа лошади обнаружилась.— Этот конек спустился с холма, он из соседней деревушки. Хозяева высылают за ним фургон. А как ваши дела?— Читаю о вашем отце.— Был явно не в своем уме. У него была навязчивая идея — знать, как то, что он съест, будет выглядеть у него в желудке. Он заставлял прислугу готовить все вдвойне, класть предназначенную ему еду в ведерко и все это смешивать. Если папаше не нравился вид этого месива, он не ел. Доводил поваров до исступления.Я рассмеялся.— А ваша мать?— К тому времени она отправилась на погост. Пока она была жива, он не был таким сумасбродом. Рехнулся он позже.— А сколько вам было лет, когда... э... она отправилась на погост?— Десять. Столько же, сколько и Гарету, когда смоталась его мать. Можете не сомневаться, я знаю, что значит быть в шкуре Гарета. Только его мамочка жива и невредима, иногда они даже видятся. Свою же мать, справедливости ради стоит заметить, я почти не помню.— Насколько глубоко я могу влезать в вашу жизнь? — спросил я после некоторой паузы.— Спрашивайте обо всем. Если я не захочу отвечать, то так и скажу.— Хорошо. Тогда... вы сказали, что ваш отец получил наследство. Он... что... оставил его вам?Тремьен зашелся каким-то горловым смехом.— Наследство семьдесят или восемьдесят лет назад — сейчас уже не наследство. Но в некотором роде оставил, да. Этот дом. Научил меня некоторым принципам ведения хозяйства, которые перенял у своего отца, но вряд ли когда-либо сам использовал. Отец транжирил, дед копил. Я больше пошел в деда, хотя никогда его не знал. Иногда я говорю Гарету, что мы не можем позволить себе мотовства. Я не хочу, чтобы он вырос транжирой.— А Перкин?— Перкин? — Тремьен недоумевающе посмотрел на меня. — Перкин вообще ничего не смыслит в хозяйстве. Живет в своем собственном мире. Говорить с ним о деньгах совершенно бессмысленно.— Чем же он занимается? — переспросил я. — В этом своем собственном мире?По выражению лица Тремьена мне стало понятно, что он не очень хочет распространяться насчет увлечений сына, однако где-то в "глубине глаз я прочитал нескрываемую гордость.— Он мастерит мебель. Сам делает эскизы и потихоньку мастерит. Сундучки, столики, ширмочки — все, что угодно. Через две сотни лет его поделки станут антиквариатом. Вот вам его чувство собственности. — Тремьен вздохнул. — Впрочем, лучшее, что он сделал, так это то, что женился на такой чудесной девушке, как Мэкки. Она иногда продает, причем не без выгоды, его творения. Перкина же всегда обдуривают. В денежных вопросах он абсолютно безнадежен.— Главное, что он обрел счастье в своей работе. Тремьен никак не отреагировал на мое замечание относительно счастья в работе. Вместо этого он спросил:— Где ваш диктофон? Он не промок прошлой ночью? Не испортился?— Нет. Я храню все свои вещи в водонепроницаемых пакетах. Привычка.— Ах, джунгли и пустыни? — вспомнил он.— M-м... — промычал я в ответ.— Тогда, может быть, вы принесете его, а я тем временем перетащу из конторы телевизор и видеоплейер, чтобы вы могли просмотреть видеозаписи скачек, на которых побеждали мои лошади, и начнем работать. Если захотите перекусить, — добавил он, как будто о чем-то вспомнив, — то у меня всегда в запасе бутерброды с говядиной. Я покупаю их в упаковках по пятьдесят штук, уже готовыми, прямо в супермаркете, и кладу в морозилку.Потом мы работали, ели оттаявшие безвкусные бутерброды с мясом, а у меня в голове крутилась неотвязная мысль о том, что, какими бы странноватыми мне ни казались методы ведения хозяйства, принятые в этом доме, Тремьен, по крайней мере, не смешивал еду в ведерке. Глава 5 Примерно в половине седьмого я отправился в Шеллертон забрать у Фионы и Гарри свою одежду. Сумерки уже сгустились, температура же воздуха, как мне показалось, не упала, да и сила ветра стала слабее, чем утром.К тому времени я уже успел записать трехчасовую пленку с рассказами Тремьена о его удивительном детстве и совершить вместе с ним вечерний обход конюшен.В ходе этой вечерней инспекции Тремьен остановился у каждого из пятидесяти денников, проверил состояние их обитателей, порасспрашивал конюхов. По ходу дела он совал морковки в тянущиеся к нему лошадиные губы, нежно хлопал своих питомцев по холкам и что-то довольно мурлыкал себе под нос.В перерывах, пока мы переходили от одного денника к другому, он объяснил мне, что в такую холодную погоду лошадей следует укрывать шерстяными накидками и пуховыми одеялами, поверх которых надеваются попоны, подбитые джутом, и все это одеяние тщательно застегивается. После кормления, во время которого лошади получают свой дневной рацион фуража, их нельзя тревожить до утра, поэтому на ночь денники запираются.— Кто-нибудь из нас — Боб, Мэкки или я — каждую ночь обязательно обходим конюшни, чтобы проверить, все ли в порядке. Делать это надо очень аккуратно. Если все тихо, значит, нет причин для беспокойства.«Как пятьдесят деток, — подумал я, — в кроватках с подоткнутыми одеялами».Я спросил, сколько конюхов у него служит. Двадцать один, ответил он, плюс Боб Уотсон, который стоит шестерых, также главный сопровождающий конюх, водитель фургона и ответственный за тренировочное поле. Вместе с Мэкки и Ди-Ди получалось в итоге двадцать семь постоянных служащих. Тренировка скаковых лошадей, съязвил Тремьен, — это не торговля книгами.Когда я наконец напомнил ему о том, что мне необходимо зайти к Фионе и Гарри забрать свои пожитки, Тремьен предложил воспользоваться его автомобилем.— Предпочитаю пешие прогулки, — отказался я.— Бог мой, в такую погоду.— Когда вернусь, что-нибудь приготовлю.— Этого не надо делать, — запротестовал он, — не поддавайтесь на уговоры Гарета.— Однако я обещал, что займусь этим.— Я не привередлив в еде.— Может быть, это как раз и хорошо, — усмехнулся я. — Думаю, что вернусь не позднее Гарета.К тому времени я уже успел заметить, что младший сын Тремьена каждое утро ездит на велосипеде к дому своего друга Кокоса, откуда обоих возят за десять миль в город, а затем привозят обратно — обычная практика дневных пансионов.В подобных школах много занятий, поэтому Гарет, возвращается только к семи, а то и позже. Его записка: «Вернусь к ужину» являлась как бы неотъемлемой принадлежностью этого дома и снималась очень редко. Исчезала она, как объяснил Тремьен, только в те дни, когда Гарет уже утром знал, что вернется только ко сну. Тогда он прикреплял новую записку с сообщением, куда направляется.— Организованный парень, — заметил я.— Всегда был таким.Я дошел до главной улицы Шеллертона и, свернув к дому Гудхэвенов, заметил три или четыре автомобиля у их подъезда, затем направился к знакомой мне двери, ведущей на кухню, и позвонил.Через некоторое время дверь отворилась, на пороге стоял Гарри, причем выражение его лица менялось у меня на глазах; от явной недоброжелательности к радушному гостеприимству.— Привет, я совсем забыл. Заходите. Дело в том, что сегодня в Ридинге мы провели очередной паршивый день. Правда, неприятности бывают у всех — конечно, весьма слабое, но единственное утешение. Не так ли?Я вошел в дом, он закрыл за нами дверь, одновременно придерживая меня за руку.— Прежде всего должен сказать вам, — предупредил он, — Нолан и Льюис у нас. Нолан обвиняется в покушении на убийство. Шесть лет тюряги отложили на два года. Отсрочка исполнения. Он уже не на скамье подсудимых, но от этого не легче.— Я не собираюсь здесь долго оставаться.— Останьтесь, сделайте мне одолжение. Ваше присутствие разрядит атмосферу.— Если дела уж так плохи, то...Он кивнул, убрал с моего плеча руку и проводил через кухню и жарко Натопленную прихожую в гостиную, обитую ситцем в розовых и зеленых тонах.Фиона, повернув свою серебристую головку, спросила:— Кто там? — Увидев, что вместо Гарри иду я, она воскликнула:— О боже! У меня совсем вылетело из головы.Фиона подошла ко мне в протянула руку, которую я пожал, — пустая формальность после нашей предыдущей встречи.— Представляю вам моих кузенов, — сказала она. — Нолан и Льюис Эверард.Сказав это, она бросила на меня ничего-сейчас-неговорите взгляд широко открытых глаз и быстро добавила:.— А это друг Тремьена. Джон Кендал.Я молчал. Мэкки сидела, в изнеможении откинувшись на спинку кресла и сцепив пальцы. Все остальные стояли, держа в руках стаканы. Гарри сунул и мне какой-то золотистый напиток, предоставляя самому возможность определить, что же там переливается под кусочками льда. Я пригубил и понял — виски.До сего дня я не имел ни малейшего представления, как выглядят Нолан и Льюис. Тем не менее их внешность поразила меня. Оба были невысокого роста, Нолан красив и крепок, Льюис одутловат и рыхл. Обоим далеко за тридцать. Черные волосы, черные глаза, черная щетина на лицах. Я предполагал, даже был уверен, что если уж не по внешности, то хотя бы по характеру они будут похожи на Гарри, однако, увидев их, сразу убедился в своих заблуждениях. Вместо изысканной ироничности Гарри у Нолана преобладала напористость, наполовину состоящая из непристойностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36