Нас пригласили на обед к мадам Соффнер, которая была давнишней знакомой ее отца. Чтобы не приходить с пустыми руками, мы купили букет пурпурных роз, таких, как на обоях в нашем номере. В седьмом районе, недалеко от дома мадам Соффнер, мы увидели, как к одному из зданий подъехал черный лимузин. Дверца распахнулась, и из машины вышла Катрин Денев. Я узнал ее по лунно-светлым волосам и ясной, светящейся коже. Прежде чем я успел что-либо сказать, Джульетта уже направилась к ней. Я наблюдал, как она протянула актрисе букет, который мы купили для мадам Соффнер. Катрин Денев взглянула на цветы, потом на Джульетту и улыбнулась. Пока Джульетта возвращалась ко мне, кинозвезда вошла в дом в сопровождении двух мужчин в черных костюмах.
Я спросил у Джульетты:
– Что ты сказала ей?
– Я сказала, что она великолепная актриса. Magnifique, и что я тоже хотела бы стать актрисой, – Джульетта вдруг нахмурилась. – Я нормально сказала «magnifique»?
– Нормально. А что она ответила?
– Что розы очень красивые. И пожелала мне удачи в моей карьере.
– Значит, это действительно была она?
– Да.
Джульетта посмотрела в сторону дома, в который вошла актриса; внутренний холл, залитый эффектным золотым светом, был пуст.
– Теперь у нас нет ничего для знакомой твоего отца, – сказал я.
– Да, действительно. Это проблема, – протянула Джульетта так серьезно и с таким сосредоточенным выражением на лице, что я невольно рассмеялся.
Но проблему мы решили. Купили мадам Соффнер бутылку шампанского в магазине, который оказался открытым. А сорт шампанского оказался ее любимым.
Бывают периоды, когда жизнь поворачивается к нам своей светлой стороной, когда все получается, что бы ни сделал. Прошло столько времени с тех пор, как предыдущий период закончился для меня, что теперь я ощущал себя так, будто мою жизнь окунули в сироп и она стала восхитительно, почти невыносимо сладкой.
В конце месяца, в один из вторников, Джульетта решила переночевать у себя в квартире. На следующий день у нее с утра был просмотр в театре, который находился рядом с ее домом. В шесть часов вечера мы попрощались у подъезда моего дома. С Нового года это была всего лишь вторая ночь врозь, и я, помнится, обнял ее так крепко, что она пробормотала, что я ее раздавлю. Я пожелал ей удачи, поцеловал ее на прощание, а потом смотрел, как она уходит, стройная и прямая в длинном темном пальто, с черными волосами, которые блестели каждый раз, когда она проходила под фонарем.
Тем вечером в бар зашла одна шотландская пара. Они прилетели в Амстердам на неделю в отпуск. Он работал геологом в нефтяной компании, а она была художником-гримером. Их звали Билл и Эмма. Когда бар уже закрывался, они сказали мне, что собираются в клуб, и спросили, не хочу ли я к ним присоединиться. Обычно у меня было правило никогда никуда не ходить с посетителями бара. К тому же в половине второго ночи меня тянуло в тишину и покой собственной квартиры, а с начала января появился еще и дополнительный стимул – Джульетта, даже если она спала, когда я приходил. Но в ту ночь Джульетты не было, и я подумал: а почему бы нет?
На улице похолодало, мы все ускоряли шаг, и изо рта у нас шел пар. Эмма шла на высоких шпильках и все время спотыкалась на булыжниках мостовой и трамвайных рельсах, невольно чертыхалась. Однако она не выходила из себя и всякий раз улыбалась, нагоняя нас.
Сначала мы пошли в клуб на улице Сингел, затем в другой, на Регулирсдварсстрат. Билл и Эмма танцевали, а я пил пиво и смотрел. В клубе было жарко, но я наслаждался отдыхом и не жалел, что пошел с ними. В три пятнадцать утра мы сидели в зале второго этажа. Здесь были темно-красные стены, приглушенное освещение и синие бархатные диваны в форме раковин. Эмма рассказывала о том времени, когда она работала с Лайзой Минелли, а я думал, что могу рассказать, как Джульетта встретилась с Катрин Денев, когда заметил, что фужер Билла опустел.
– Повторить, Билл? – спросил я. Билл кивнул:
– Спасибо.
– Эмма?
Она покачала головой:
– Нет, спасибо.
Я подошел к стойке бара, которая имела изогнутую форму и удачно вписывалась в угол зала. На бармене были черный жилет и галстук-бабочка темно-синего цвета с блестками. Позади него на стеклянных полках, подсвеченных снизу, рядами стояли бутылки. Я встал между мужчиной и девушкой и заказал два пива.
Помню, что стоял и смотрел на свои руки, когда боковым зрением уловил какое-то легкое, замедленное движение. Потом я увидел, как сантиметрах в десяти от моей правой руки на стойку бара опускается волос. На черной лакированной поверхности он был отчетливо виден. Длиной с палец, волнистый и рыжий.
Я застыл, ощущая, что воздух вокруг меня сгустился и сомкнулся. И внутри этого застывшего шара громко стучало мое сердце. С каждым его ударом у меня перед глазами появлялось и исчезало черное расплывчатое пятно…
Когда я повернулся, чтобы посмотреть на девушку рядом со мной, она уже отходила от стойки. Я проследил, как она прошла через зал и села на один из диванов. И только тогда посмотрел на волос, который упал с ее головы. Я осторожно потрогал его пальцем, и меня захлестнуло волнение – я его узнал.
– Два пива.
Я посмотрел на бармена, который поставил передо мной две кружки и ждал, когда я расплачусь.
Я вернулся за столик. Девушка сидела позади меня, у окна.
Я медленно откинулся назад и оглянулся. Она сидела ко мне в профиль, с ней было еще два человека. Ее лицо не имело значения. У нее было тело Астрид, и это на минуту смутило меня. Мне всегда казалось, что рыжие волосы были у Гертруд. Но учитывая, в каком я был тогда состоянии, ничего удивительного, что мог все перепутать.
– С тобой все в порядке? – спросил Билл.
В моей голове звучали слова, которые я услышал в белой комнате, когда рыжий волос плавно опустился по воздуху на пол. «Скажи мне, что ты хочешь получить в награду». Я поднялся.
– Извините, я на минуту.
Я подошел к девушке и остановился напротив нее. На ней была черная блузка с длинными прозрачными рукавами и черная юбка. На большом пальце левой руки поблескивало широкое серебряное кольцо. Ей могло быть и лет тридцать – тридцать пять. Она хорошо выглядела. Она всегда хорошо выглядела. Наверное, всегда будет такой.
– Кажется, мы знакомы? – спросил я.
Она подняла на меня глаза. Блестящие глаза без всякого намека на любопытство. В них ничего не колыхнулось. Я смотрел, как она зажигает сигарету. Ее спутники, мужчина и женщина, повернулись друг к другу и начали разговаривать. По выговору мужчина был американцем.
– Мы встречались, – сказал я, – не так ли?
Теперь мои слова не походили на вопрос, и если она была удивлена или взволнована, то не показала этого.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответила она, затягиваясь сигаретой. Затем, выпустив дым через ноздри, слегка отвернулась и стряхнула пепел о край пепельницы.
Я смотрел, как ее худая рука двигалась под газовой тканью блузки, изучал ее изящные, но сильные пальцы. Пепел упал с кончика сигареты и рассыпался. Я внимательно приглядывался к ней, и все ее движения были мне знакомы.
Потом она подняла лицо, и вдруг я заметил в нем жесткость.
– Отстань, – сказала она.
Ее спутники быстро переглянулись.
Вспышка гнева, такая же, как в белой комнате. Я улыбнулся ей. Ее глаза были грязно-зеленого, можно сказать, болотного цвета. Я опять улыбнулся и покачал головой.
– Я позову охрану, – процедила она.
Я отвернулся, все еще улыбаясь, и сел за свой столик рядом с Биллом, спиной к девушке. Билл замолчал на середине предложения.
– Что-то не так? – спросил он.
Эмма с любопытством смотрела на меня.
– Ты знаешь ее? – опять спросил Билл.
Я взял свою кружку. У меня все так же сильно билось сердце, но сейчас хотя бы перестали появляться черные пятна перед глазами. Я вспомнил, скольких женщин с тех пор перевидал, – и вот она здесь, почти через пять лет, одна из трех, которых я искал. Что теперь? – думал я. Что теперь?
Я посмотрел на Билла.
– Я знаю, кто она, – сказал я.
– Звучит таинственно, – сказала Эмма.
– Да, – рассмеялся я. – Действительно, – я отхлебнул пива. Оно было теплым и пенистым, похожим на слюну.
Оставив Билла и Эмму на диване за разговором, я отошел в общий зал клуба, сказав им, что иду в туалет. На самом деле мне хотелось побыть одному, чтобы никто на меня не смотрел. Я облокотился на металлические поручни, которые образовывали что-то вроде балкона над танцплощадкой. Взгляд мой упал вниз на танцующих. Музыка была громкой. Диско и фанк, музыка семидесятых годов. Мне хотелось все ясно обдумать, но мой мозг был, казалось, парализован. Я не мог быть пьян. Я выпил всего три кружки пива.
Переведя взгляд наверх, я увидел, что та девушка вышла на балкон и повернула направо к туалетам. Она меня не заметила. Она была одна.
Я отставил свою кружку и последовал за ней. Пройдя через черные вращающиеся двери, я очутился в небольшом коридоре, освещенном инфракрасным светом. Мимо проскользнул мужчина в жилете, его щеки и лоб казались алыми, а вместо глаз зияли пустоты. Меня обдало запахом пота и лосьона после бритья. Идти ли мне за девушкой или подождать здесь?
Я подошел к двери, на которой было написано «Женский туалет», и, толкнув дверь, оказался в большой комнате с ярко-фиолетовыми полосами на стенах. Справа, метрах в четырех от меня, стояла девушка. Больше никого не было видно. Я слышал, как она мыла руки под краном, а снизу, из танцевального зала, доносился приглушенный гул музыки…
Когда я шел через комнату к ней, она стояла, закрыв лицо руками, как будто играла в прятки и считала до ста, чтобы потом идти меня искать. Она увидела меня в зеркало, когда я приблизился к ней сзади. Я не стал с ней разговаривать. Мне нечего было сказать. Я зажал ей рот рукой и затащил ее в одну из пустых кабинок. Прикрыв дверь, я рванул на себя ее блузку, которая разорвалась легко, как бумага. Я увидел ее грудь, которая выглядела знакомо. Но мне этого было недостаточно. Мне были нужны твердые доказательства, чтобы не оставалось и тени сомнения. Я схватил ее юбку. Рот девушки был открыт, наверное, она кричала, но я почему-то ничего не слышал. В любом случае мне нужны были обе руки. Я рванул юбку, она затрещала. Пытаясь вырваться и выбежать в дверь, девушка царапала мне лицо своими острыми ногтями, но я прижал ее к туалетному бачку. Она оказалась верхом на сиденье туалета, едва удерживая равновесие. Волосы на ее лобке были густыми и почти черными. Я таких не помнил. А как же круглый шрам в виде монеты? Он должен быть – наверняка. На какой же ноге? Придерживая ее рукой за горло, я наклонился. Шрама не было. Может быть, я все перепутал? Может, шрам был у одной из двух других женщин? Я услышал журчание воды в трубе и, казалось, увидел, как она вливается в бачок, завихряясь на поверхности… В ней была определенная красота и цвет дутого стекла. Отпустив горло девушки, я посмотрел на ее тело, почти обнаженное, колготки и юбка были спущены до колен, клочья блузки свисали с плеча, а один манжет был все еще застегнут. Форма ее груди, бедер, ног… Я стоял и пытался вспомнить. Но слишком много тел прошло перед моими глазами. Я смотрел на тело этой девушки сквозь тела сотен других. Они все были со мной, в моей голове, они мешали мне. Не было никакой ясности.
Позади меня послышались голоса, и кто-то резко толкнул дверь кабинки. Я почти упал на девушку, которая почти свалилась с сиденья туалета, прижав руку к горлу – ее поза поразила меня неожиданно изысканной изломанностью. Я поднялся, отошел в сторону и открыл дверь кабинки. Передо мной стоял мужчина с выражением глупого удивления на лице. На нем была голубая клетчатая рубашка с короткими рукавами. Мне показалось, что я видел его в зале.
– Эй!
Я оттолкнул его, чтобы пройти. Кто-то стал звать по-голландски полицию. Я побежал. В коридор, в инфракрасный свет пустоты вместо глаз. Через вращающиеся двери, вдоль балкона, хватаясь рукой за перила. Вниз по лестнице… Вдруг вокруг оказалось слишком много людей, стишком много лиц, один опрокинутый фужер, потом разлился еще один, следующий накренился. Наконец я оказался на улице, холод охватил меня, это все же был январь, а я забыл пальто. Я шел в сторону огней Рембрандтплейн и дрожал. Мое пальто осталось в клубе на голубом бархатном диване, но я не мог за ним сейчас возвращаться. Меня охватило чувство потери, и как бы ни было это ощущение потери собственности тривиальным, – а возможно, именно поэтому, – я вдруг осознал, что сам себя не знаю. Я был кем-то без имени, без дома. Это не было похоже на то чувство, которое испытывают люди на пороге смерти – как будто находишься вне своего тела. Нет, я не был ни вне, ни внутри тела. Я не был нигде.
Я остановился у спортивного магазина, чтобы отдышаться. В витрине были выставлены клюшки для гольфа, лыжи, хоккейные клюшки. Теннисные ракетки располагались веером, как хвост павлина. Я услышал громыхание трамвая за спиной, его звонок. Инстинктивно я отступил ближе к витрине. В это мгновение что-то ударило меня между лопаток. У меня потемнело в глазах. Сначала я подумал, что меня задело трамваем. Но потом услышал, как кто-то выругался. Голос звучал за моей спиной, над моей головой. Я узнал выговор. Это был американец.
Я лежал на земле лицом вниз, боли не было, было просто холодно. Земля пахла жевательной резинкой и металлом. Я мог видеть площадь Рембрандтплейн, которая немного наклонилась набок. Зеленые и желтые неоновые огни. На одной из видеореклам передвигается ковбой. Сначала он выхватывает пистолет и наклоняется вперед, потом выпрямляется и прячет пистолет в кобуру. Потом снова выхватывает пистолет, наклоняется вперед. Так продолжается до бесконечности, и ковбой ничего не может поделать. Например, он никогда не выстрелит из своего пистолета. Никогда не сядет на лошадь, никогда не растянется на своей походной кровати, надвинув шляпу на глаза, и никогда не заснет. Как много обычных, нормальных вещей он никогда не сможет сделать…
Двое полицейских поставили меня на ноги. Неподалеку стояла их белая машина с вращающимся голубым сигналом на крыше. Они взяли меня под руки и повели назад к клубу. Американец шел впереди нас. То и дело он оглядывался на меня. Его лицо было белым от ярости. В какой-то степени он был как тот неоновый ковбой.
У входа в клуб собралась небольшая толпа. Я подумал о том, где сейчас могут быть Билл и Эмма. Полицейские провели меня вверх по крутой лестнице, мимо билетной кассы, и втолкнули в помещение офиса. Темно-красные стены, серые жалюзи, две пальмы в кадках. Около автомата с водой сидела девушка с наброшенным на плечи пледом. Полицейские подвели меня к ней, но она не поднимала глаз. Она все крутила и крутила на пальце кольцо, как будто оно обладало силой изменить положение вещей и перенести ее в другое место, в другую жизнь.
– Это он? – спросил один из полицейских.
Я не отрываясь смотрел на вертевшееся на пальце девушки кольцо. Круг, еще круг. Казалось, я слышу шорох металла по коже пальца – слабый шелест, как будто муха потирает свои лапки.
Полицейский опять повторил свой вопрос тем же спокойным голосом. На этот раз девушка бегло взглянула на меня, не дольше секунды.
– Да, – ответила она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посмотрите на карту Амстердама, и сразу увидите, что город напоминает отпечаток пальца. Четыре главных канала образуют ряд концентрических полукругов, с которыми перекликаются такие улицы, как Дамрак и Ньивезейдс-Ворбургвал. В самой середине территория, где находится район красных фонарей, представляет собой более компактный отпечаток пальцевого узора, его сердцевину, в которой линии уже не искривляются, а плотно прижимаются друг к другу, почти параллельны, как будто сжаты под давлением: Вармусстрат, Ауде-зейдс-Ворбургвал, Аудезейдс-Ахтербургвал, Кловенирсбургвал.
Однако отпечаток пальца представлен не целиком. Он отпечатался частично, смазанно, как след на оконной раме, или на ручке двери, или на краю ящика письменного стола. Достаточно ли будет такого отпечатка для полиции, чтобы установить личность? Возможно, нет. Будет ли это основанием к обвинению? Вряд ли. Кто бы ни совершил преступление, оставив этот отпечаток, несомненно, он избежит наказания.
В некотором смысле город пытался подсказать мне это. Ты никогда не решишь этой загадки. Тебе лучше забыть о ней. Но я, конечно, ничего не слышал.
Посмотрите на карту. На ней все показано.
Вся история.
Я сидел на жестком стуле под яркой лампой дневного света и ждал. Напротив меня на белой стене висели электрические часы. Я наблюдал, как секундная стрелка легко, словно нож, намазывающий масло, пробегает мимо цифр. Без четверти пять.
Меня отвезли в полицейский участок позади Лейдсеплейн. Когда я пил жидкий, обжигающе горячий кофе, который мне предложили, я думал о своей кухне с зелеными стенами, утопающими в тени у потолка, о том, как мог бы сидеть за столом, освещенным лампой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я спросил у Джульетты:
– Что ты сказала ей?
– Я сказала, что она великолепная актриса. Magnifique, и что я тоже хотела бы стать актрисой, – Джульетта вдруг нахмурилась. – Я нормально сказала «magnifique»?
– Нормально. А что она ответила?
– Что розы очень красивые. И пожелала мне удачи в моей карьере.
– Значит, это действительно была она?
– Да.
Джульетта посмотрела в сторону дома, в который вошла актриса; внутренний холл, залитый эффектным золотым светом, был пуст.
– Теперь у нас нет ничего для знакомой твоего отца, – сказал я.
– Да, действительно. Это проблема, – протянула Джульетта так серьезно и с таким сосредоточенным выражением на лице, что я невольно рассмеялся.
Но проблему мы решили. Купили мадам Соффнер бутылку шампанского в магазине, который оказался открытым. А сорт шампанского оказался ее любимым.
Бывают периоды, когда жизнь поворачивается к нам своей светлой стороной, когда все получается, что бы ни сделал. Прошло столько времени с тех пор, как предыдущий период закончился для меня, что теперь я ощущал себя так, будто мою жизнь окунули в сироп и она стала восхитительно, почти невыносимо сладкой.
В конце месяца, в один из вторников, Джульетта решила переночевать у себя в квартире. На следующий день у нее с утра был просмотр в театре, который находился рядом с ее домом. В шесть часов вечера мы попрощались у подъезда моего дома. С Нового года это была всего лишь вторая ночь врозь, и я, помнится, обнял ее так крепко, что она пробормотала, что я ее раздавлю. Я пожелал ей удачи, поцеловал ее на прощание, а потом смотрел, как она уходит, стройная и прямая в длинном темном пальто, с черными волосами, которые блестели каждый раз, когда она проходила под фонарем.
Тем вечером в бар зашла одна шотландская пара. Они прилетели в Амстердам на неделю в отпуск. Он работал геологом в нефтяной компании, а она была художником-гримером. Их звали Билл и Эмма. Когда бар уже закрывался, они сказали мне, что собираются в клуб, и спросили, не хочу ли я к ним присоединиться. Обычно у меня было правило никогда никуда не ходить с посетителями бара. К тому же в половине второго ночи меня тянуло в тишину и покой собственной квартиры, а с начала января появился еще и дополнительный стимул – Джульетта, даже если она спала, когда я приходил. Но в ту ночь Джульетты не было, и я подумал: а почему бы нет?
На улице похолодало, мы все ускоряли шаг, и изо рта у нас шел пар. Эмма шла на высоких шпильках и все время спотыкалась на булыжниках мостовой и трамвайных рельсах, невольно чертыхалась. Однако она не выходила из себя и всякий раз улыбалась, нагоняя нас.
Сначала мы пошли в клуб на улице Сингел, затем в другой, на Регулирсдварсстрат. Билл и Эмма танцевали, а я пил пиво и смотрел. В клубе было жарко, но я наслаждался отдыхом и не жалел, что пошел с ними. В три пятнадцать утра мы сидели в зале второго этажа. Здесь были темно-красные стены, приглушенное освещение и синие бархатные диваны в форме раковин. Эмма рассказывала о том времени, когда она работала с Лайзой Минелли, а я думал, что могу рассказать, как Джульетта встретилась с Катрин Денев, когда заметил, что фужер Билла опустел.
– Повторить, Билл? – спросил я. Билл кивнул:
– Спасибо.
– Эмма?
Она покачала головой:
– Нет, спасибо.
Я подошел к стойке бара, которая имела изогнутую форму и удачно вписывалась в угол зала. На бармене были черный жилет и галстук-бабочка темно-синего цвета с блестками. Позади него на стеклянных полках, подсвеченных снизу, рядами стояли бутылки. Я встал между мужчиной и девушкой и заказал два пива.
Помню, что стоял и смотрел на свои руки, когда боковым зрением уловил какое-то легкое, замедленное движение. Потом я увидел, как сантиметрах в десяти от моей правой руки на стойку бара опускается волос. На черной лакированной поверхности он был отчетливо виден. Длиной с палец, волнистый и рыжий.
Я застыл, ощущая, что воздух вокруг меня сгустился и сомкнулся. И внутри этого застывшего шара громко стучало мое сердце. С каждым его ударом у меня перед глазами появлялось и исчезало черное расплывчатое пятно…
Когда я повернулся, чтобы посмотреть на девушку рядом со мной, она уже отходила от стойки. Я проследил, как она прошла через зал и села на один из диванов. И только тогда посмотрел на волос, который упал с ее головы. Я осторожно потрогал его пальцем, и меня захлестнуло волнение – я его узнал.
– Два пива.
Я посмотрел на бармена, который поставил передо мной две кружки и ждал, когда я расплачусь.
Я вернулся за столик. Девушка сидела позади меня, у окна.
Я медленно откинулся назад и оглянулся. Она сидела ко мне в профиль, с ней было еще два человека. Ее лицо не имело значения. У нее было тело Астрид, и это на минуту смутило меня. Мне всегда казалось, что рыжие волосы были у Гертруд. Но учитывая, в каком я был тогда состоянии, ничего удивительного, что мог все перепутать.
– С тобой все в порядке? – спросил Билл.
В моей голове звучали слова, которые я услышал в белой комнате, когда рыжий волос плавно опустился по воздуху на пол. «Скажи мне, что ты хочешь получить в награду». Я поднялся.
– Извините, я на минуту.
Я подошел к девушке и остановился напротив нее. На ней была черная блузка с длинными прозрачными рукавами и черная юбка. На большом пальце левой руки поблескивало широкое серебряное кольцо. Ей могло быть и лет тридцать – тридцать пять. Она хорошо выглядела. Она всегда хорошо выглядела. Наверное, всегда будет такой.
– Кажется, мы знакомы? – спросил я.
Она подняла на меня глаза. Блестящие глаза без всякого намека на любопытство. В них ничего не колыхнулось. Я смотрел, как она зажигает сигарету. Ее спутники, мужчина и женщина, повернулись друг к другу и начали разговаривать. По выговору мужчина был американцем.
– Мы встречались, – сказал я, – не так ли?
Теперь мои слова не походили на вопрос, и если она была удивлена или взволнована, то не показала этого.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответила она, затягиваясь сигаретой. Затем, выпустив дым через ноздри, слегка отвернулась и стряхнула пепел о край пепельницы.
Я смотрел, как ее худая рука двигалась под газовой тканью блузки, изучал ее изящные, но сильные пальцы. Пепел упал с кончика сигареты и рассыпался. Я внимательно приглядывался к ней, и все ее движения были мне знакомы.
Потом она подняла лицо, и вдруг я заметил в нем жесткость.
– Отстань, – сказала она.
Ее спутники быстро переглянулись.
Вспышка гнева, такая же, как в белой комнате. Я улыбнулся ей. Ее глаза были грязно-зеленого, можно сказать, болотного цвета. Я опять улыбнулся и покачал головой.
– Я позову охрану, – процедила она.
Я отвернулся, все еще улыбаясь, и сел за свой столик рядом с Биллом, спиной к девушке. Билл замолчал на середине предложения.
– Что-то не так? – спросил он.
Эмма с любопытством смотрела на меня.
– Ты знаешь ее? – опять спросил Билл.
Я взял свою кружку. У меня все так же сильно билось сердце, но сейчас хотя бы перестали появляться черные пятна перед глазами. Я вспомнил, скольких женщин с тех пор перевидал, – и вот она здесь, почти через пять лет, одна из трех, которых я искал. Что теперь? – думал я. Что теперь?
Я посмотрел на Билла.
– Я знаю, кто она, – сказал я.
– Звучит таинственно, – сказала Эмма.
– Да, – рассмеялся я. – Действительно, – я отхлебнул пива. Оно было теплым и пенистым, похожим на слюну.
Оставив Билла и Эмму на диване за разговором, я отошел в общий зал клуба, сказав им, что иду в туалет. На самом деле мне хотелось побыть одному, чтобы никто на меня не смотрел. Я облокотился на металлические поручни, которые образовывали что-то вроде балкона над танцплощадкой. Взгляд мой упал вниз на танцующих. Музыка была громкой. Диско и фанк, музыка семидесятых годов. Мне хотелось все ясно обдумать, но мой мозг был, казалось, парализован. Я не мог быть пьян. Я выпил всего три кружки пива.
Переведя взгляд наверх, я увидел, что та девушка вышла на балкон и повернула направо к туалетам. Она меня не заметила. Она была одна.
Я отставил свою кружку и последовал за ней. Пройдя через черные вращающиеся двери, я очутился в небольшом коридоре, освещенном инфракрасным светом. Мимо проскользнул мужчина в жилете, его щеки и лоб казались алыми, а вместо глаз зияли пустоты. Меня обдало запахом пота и лосьона после бритья. Идти ли мне за девушкой или подождать здесь?
Я подошел к двери, на которой было написано «Женский туалет», и, толкнув дверь, оказался в большой комнате с ярко-фиолетовыми полосами на стенах. Справа, метрах в четырех от меня, стояла девушка. Больше никого не было видно. Я слышал, как она мыла руки под краном, а снизу, из танцевального зала, доносился приглушенный гул музыки…
Когда я шел через комнату к ней, она стояла, закрыв лицо руками, как будто играла в прятки и считала до ста, чтобы потом идти меня искать. Она увидела меня в зеркало, когда я приблизился к ней сзади. Я не стал с ней разговаривать. Мне нечего было сказать. Я зажал ей рот рукой и затащил ее в одну из пустых кабинок. Прикрыв дверь, я рванул на себя ее блузку, которая разорвалась легко, как бумага. Я увидел ее грудь, которая выглядела знакомо. Но мне этого было недостаточно. Мне были нужны твердые доказательства, чтобы не оставалось и тени сомнения. Я схватил ее юбку. Рот девушки был открыт, наверное, она кричала, но я почему-то ничего не слышал. В любом случае мне нужны были обе руки. Я рванул юбку, она затрещала. Пытаясь вырваться и выбежать в дверь, девушка царапала мне лицо своими острыми ногтями, но я прижал ее к туалетному бачку. Она оказалась верхом на сиденье туалета, едва удерживая равновесие. Волосы на ее лобке были густыми и почти черными. Я таких не помнил. А как же круглый шрам в виде монеты? Он должен быть – наверняка. На какой же ноге? Придерживая ее рукой за горло, я наклонился. Шрама не было. Может быть, я все перепутал? Может, шрам был у одной из двух других женщин? Я услышал журчание воды в трубе и, казалось, увидел, как она вливается в бачок, завихряясь на поверхности… В ней была определенная красота и цвет дутого стекла. Отпустив горло девушки, я посмотрел на ее тело, почти обнаженное, колготки и юбка были спущены до колен, клочья блузки свисали с плеча, а один манжет был все еще застегнут. Форма ее груди, бедер, ног… Я стоял и пытался вспомнить. Но слишком много тел прошло перед моими глазами. Я смотрел на тело этой девушки сквозь тела сотен других. Они все были со мной, в моей голове, они мешали мне. Не было никакой ясности.
Позади меня послышались голоса, и кто-то резко толкнул дверь кабинки. Я почти упал на девушку, которая почти свалилась с сиденья туалета, прижав руку к горлу – ее поза поразила меня неожиданно изысканной изломанностью. Я поднялся, отошел в сторону и открыл дверь кабинки. Передо мной стоял мужчина с выражением глупого удивления на лице. На нем была голубая клетчатая рубашка с короткими рукавами. Мне показалось, что я видел его в зале.
– Эй!
Я оттолкнул его, чтобы пройти. Кто-то стал звать по-голландски полицию. Я побежал. В коридор, в инфракрасный свет пустоты вместо глаз. Через вращающиеся двери, вдоль балкона, хватаясь рукой за перила. Вниз по лестнице… Вдруг вокруг оказалось слишком много людей, стишком много лиц, один опрокинутый фужер, потом разлился еще один, следующий накренился. Наконец я оказался на улице, холод охватил меня, это все же был январь, а я забыл пальто. Я шел в сторону огней Рембрандтплейн и дрожал. Мое пальто осталось в клубе на голубом бархатном диване, но я не мог за ним сейчас возвращаться. Меня охватило чувство потери, и как бы ни было это ощущение потери собственности тривиальным, – а возможно, именно поэтому, – я вдруг осознал, что сам себя не знаю. Я был кем-то без имени, без дома. Это не было похоже на то чувство, которое испытывают люди на пороге смерти – как будто находишься вне своего тела. Нет, я не был ни вне, ни внутри тела. Я не был нигде.
Я остановился у спортивного магазина, чтобы отдышаться. В витрине были выставлены клюшки для гольфа, лыжи, хоккейные клюшки. Теннисные ракетки располагались веером, как хвост павлина. Я услышал громыхание трамвая за спиной, его звонок. Инстинктивно я отступил ближе к витрине. В это мгновение что-то ударило меня между лопаток. У меня потемнело в глазах. Сначала я подумал, что меня задело трамваем. Но потом услышал, как кто-то выругался. Голос звучал за моей спиной, над моей головой. Я узнал выговор. Это был американец.
Я лежал на земле лицом вниз, боли не было, было просто холодно. Земля пахла жевательной резинкой и металлом. Я мог видеть площадь Рембрандтплейн, которая немного наклонилась набок. Зеленые и желтые неоновые огни. На одной из видеореклам передвигается ковбой. Сначала он выхватывает пистолет и наклоняется вперед, потом выпрямляется и прячет пистолет в кобуру. Потом снова выхватывает пистолет, наклоняется вперед. Так продолжается до бесконечности, и ковбой ничего не может поделать. Например, он никогда не выстрелит из своего пистолета. Никогда не сядет на лошадь, никогда не растянется на своей походной кровати, надвинув шляпу на глаза, и никогда не заснет. Как много обычных, нормальных вещей он никогда не сможет сделать…
Двое полицейских поставили меня на ноги. Неподалеку стояла их белая машина с вращающимся голубым сигналом на крыше. Они взяли меня под руки и повели назад к клубу. Американец шел впереди нас. То и дело он оглядывался на меня. Его лицо было белым от ярости. В какой-то степени он был как тот неоновый ковбой.
У входа в клуб собралась небольшая толпа. Я подумал о том, где сейчас могут быть Билл и Эмма. Полицейские провели меня вверх по крутой лестнице, мимо билетной кассы, и втолкнули в помещение офиса. Темно-красные стены, серые жалюзи, две пальмы в кадках. Около автомата с водой сидела девушка с наброшенным на плечи пледом. Полицейские подвели меня к ней, но она не поднимала глаз. Она все крутила и крутила на пальце кольцо, как будто оно обладало силой изменить положение вещей и перенести ее в другое место, в другую жизнь.
– Это он? – спросил один из полицейских.
Я не отрываясь смотрел на вертевшееся на пальце девушки кольцо. Круг, еще круг. Казалось, я слышу шорох металла по коже пальца – слабый шелест, как будто муха потирает свои лапки.
Полицейский опять повторил свой вопрос тем же спокойным голосом. На этот раз девушка бегло взглянула на меня, не дольше секунды.
– Да, – ответила она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посмотрите на карту Амстердама, и сразу увидите, что город напоминает отпечаток пальца. Четыре главных канала образуют ряд концентрических полукругов, с которыми перекликаются такие улицы, как Дамрак и Ньивезейдс-Ворбургвал. В самой середине территория, где находится район красных фонарей, представляет собой более компактный отпечаток пальцевого узора, его сердцевину, в которой линии уже не искривляются, а плотно прижимаются друг к другу, почти параллельны, как будто сжаты под давлением: Вармусстрат, Ауде-зейдс-Ворбургвал, Аудезейдс-Ахтербургвал, Кловенирсбургвал.
Однако отпечаток пальца представлен не целиком. Он отпечатался частично, смазанно, как след на оконной раме, или на ручке двери, или на краю ящика письменного стола. Достаточно ли будет такого отпечатка для полиции, чтобы установить личность? Возможно, нет. Будет ли это основанием к обвинению? Вряд ли. Кто бы ни совершил преступление, оставив этот отпечаток, несомненно, он избежит наказания.
В некотором смысле город пытался подсказать мне это. Ты никогда не решишь этой загадки. Тебе лучше забыть о ней. Но я, конечно, ничего не слышал.
Посмотрите на карту. На ней все показано.
Вся история.
Я сидел на жестком стуле под яркой лампой дневного света и ждал. Напротив меня на белой стене висели электрические часы. Я наблюдал, как секундная стрелка легко, словно нож, намазывающий масло, пробегает мимо цифр. Без четверти пять.
Меня отвезли в полицейский участок позади Лейдсеплейн. Когда я пил жидкий, обжигающе горячий кофе, который мне предложили, я думал о своей кухне с зелеными стенами, утопающими в тени у потолка, о том, как мог бы сидеть за столом, освещенным лампой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25