Редко кто из них приходит меня повидать. Это, впрочем, не их вина. После моего инсульта Годфри вроде бы очень против, чтобы меня навещали. А когда я была все время среди друзей, знаете, какая во мне была жизненная сила!
– Вам станет гораздо легче в пансионате, – сказала Мейбл Петтигру, – будто сами не понимаете. Все время с людьми, может, даже кто из друзей ваших иной раз выберется навестить.
– Это верно, что мне бы лучше в пансионат, – признала Чармиан. – Но ведь я здесь нужна Годфри.
– Это вы очень ошибаетесь, – сказала миссис Петтигру.
И Чармиан снова задумалась – что уж за такие секреты Годфри она там раскопала? Скандальное дело с колстоновской фирмой? Или подробности какой-нибудь его обыкновеннейшей измены? Ну конечно, с человеком вроде Годфри надо всегда делать вид, будто ничего не знаешь. У него же собственное достоинство. Только так – иначе с ним нипочем не проживешь. На минуту ей захотелось пойти и сказать Годфри: «Нет в твоем прошлом ну ничего такого, что бы меня хоть сколько-нибудь взволновало. Твои мнимые секреты я почти все знаю, а если Чего и не знаю, все равно ничуть не удивлюсь».
Но на это у нее не стало бы решимости. Он бы тогда – и наверняка – озлобился на нее. Никогда бы он не простил ей, что она пятьдесят с лишним лет разыгрывала неведение, а на самом деле все знала, словно она была в доме, а «дома» ее не было. В наказание за это он выдумает какое-нибудь такое угнетение...
Да и просто начистоту объясниться друг с другом – нет, это было бы ужасно. Это нужно было сделать давным-давно. И все-таки не нужно было этого делать. Вообще, многовато нынче откровенности в супружеской жизни: вот они, изволите видеть, современные нравы – рушится семейное согласие, может дойти до развода...
Не мешало ей, кстати, подумать и о своем достоинстве. Ей мучительно припоминались унижения от Годфри. За всякую похвалу, за малейшее признание она расплачивалась горько, мелко, мерзко.
Ничего, пожертвуем достоинством, подумала она, лишь бы его как-нибудь вызволить. Вот она, жизненная сила. Что мне остается – только оставаться с ним. И она позавидовала жизненной силе миссис Петтигру.
Миссис Петтигру встала и подошла к ее изголовью.
– Вы здесь Годфри просто мешаете жить, уезжали бы в пансионат. Смешно, понимаете, смешно, что вы ему будто бы нужны.
– Нет, не поеду, – сказала Чармиан. – И не мешало бы мне вздремнуть. Сколько времени?
– Я пришла, – сказала миссис Петтигру, – сообщить вам насчет миссис Энтони. Она больше готовить не может, а то все мы заболеем животом. Придется уж мне стряпать. Кстати говоря, вот она оставляет холодный ужин, а зачем? Я, например, не могу так ужинать. Да, придется мне стряпать.
– Как это мило с вашей стороны, – пробормотала Чармиан, соображая, что, собственно, миссис Петтигру имеет в виду: если она говорила что, то недаром.
– А то ведь, знаете, – сказала миссис Петтигру, – недолго и отравиться!
– Какой ужас! – сказала Чармиан.
– Да, отравиться, – сказала миссис Петтигру. – Так ведь легко отравиться. Подумайте, пожалуйста.
И ушла из комнаты.
Чармиан испугалась, и все же по старой памяти распознала в словах миссис Петтигру приметы дешевой мелодрамы. Страх, однако, возобладал, и, в страхе лежа на постели, она понимала, что миссис Петтигру ее спокойно отравит, если будет стряпать пищу. Отравить, правда, дело сложное, но миссис Петтигру наверняка знает, как это сделать бесследно. Чармиан думала, думала и все больше пугалась. Другая бы женщина, думала она, сказала бы мужу напрямик: «Наша экономка угрожает меня отравить», вмешала бы сюда друзей, сына, доктора. Но Годфри струсил донельзя, Эрик был враг, а доктор стал бы ее успокаивать: ее, дескать, донимают дурацкие старческие подозрения.
Значит, дело решенное, подумала Чармиан. Вот и кончился долгий мой долг перед Годфри. Поеду в пансионат.
Ей стало легче и проще. В пансионате она опять станет человеком, как было вчера у Генри Мортимера, а не запуганным инвалидом. Ей нужно уважение, нужно внимание. Может, и посетители будут. Да, ведь она сможет пригласить тех, кого Годфри не позволял. Пансионат недалеко от Стедроста. Может, даже и Гай Лит к ней тоже приедет. Гай Лит очень забавный.
Она услышала, как хлопнула наружная дверь, потом дверца машины. Сразу же застучали каблуки миссис Петтигру, сверху вниз, до самого выхода. Чармиан слышала, как она отворила дверь и крикнула: «Годфри, я с вами. Подождите!» Но машина уже тронулась, Годфри уехал. Миссис Петтигру снова хлопнула дверью и вернулась в свою комнату. Еще через несколько минут она протопала по ступенькам и ушла из дому.
* * *
Миссис Петтигру оповестила Годфри, что она поедет с ним к поверенному. И когда Годфри снова улизнул, она почти не сомневалась, что с поверенным он ее тоже надует. Она вмиг надела шляпку, накинула пальто и выскочила на улицу – искать такси.
Прежде всего она поехала к развалинам возле Кингс-роуд. Машина Годфри там и оказалась, но самого Годфри нигде поблизости было не видать. Она велела таксисту объехать квартал, надеясь перехватить Годфри, куда бы он там ни шел.
Между тем Годфри шел к Олив – минут семь ходьбы самым его быстрым шагом. Он свернул на Тайт-стрит, сутулясь больше обычного, потому что вдруг зарядил дождь. Хорошо бы у Олив был наготове горячий чай. И хорошо бы у Олив никого сегодня не было, а то ему придется валять дурака, спрашивать адрес ее дедушки. И Олив хорошо бы слушала как следует: она такая хорошая, внимательная слушательница. У нее, может статься, есть уже вести от Эрика. Интересно, какие у нее от Эрика вести. Олив обещала написать и объяснить Эрику, под большим секретом, какие у человека возникают трудности с миссис Петтигру. Она обещала, Что Эрик поймет. Эрик, разумеется, очень даже будет рад заново примириться с родителями. Эрик их Сильно разочаровал, но вот ему и случай показать себя. Эрик все уладит, и наверняка у Олив есть вести от Эрика.
Он распахнул дверцы подвального приямка. Ужас сколько там было мусора, в этом приямке. Урна набита до отказа: старые туфли, сумочки и ремешки торчали из-под крышки. По ступенькам были рассеяны газеты, жестянки, ржавая кухонная утварь, пустые бутылки всех размеров и надтреснутый светильник. Весенняя уборка, подумал Годфри, Олив выкидывает всю рухлядь. Бестолково и неопрятно. Все жалуется, что денег не хватает: ну, ничего удивительного.
На звонок его никто не ответил. Он подошел к зарешеченному окну гостиной и тут заметил, что окно не занавешено. Он заглянул внутрь и увидел, что комната пустая. Может, дом не тот? Он поднялся по ступенькам, внимательно проверил номер дома. Потом снова спустился и еще раз заглянул в пустую гостиную. Да, Олив определенно уехала. И как только он это понял, так ему тут же захотелось оказаться отсюда подальше. Тут что-то было таинственное, а Годфри совершенно терпеть не мог ничего таинственного. Олив, чего доброго, вляпалась в какой-нибудь скандал. Когда он был у нее на прошлой неделе, она словом не обмолвилась, что переезжает. Торопливо уходя с Тайт-стрит, он все больше и больше опасался какого-нибудь гадкого, внезапного скандала, и хотелось ему только одного – начисто убрать Олив из памяти.
Он пересек Кингс-роуд, купил вечернюю газету и боковой улочкой возвратился к своей машине. Прежде чем он подошел к ней, рядом с ним остановилось такси, а из него вылезла миссис Петтигру.
– Ах, вот вы где, – сказала она.
Он растерянно стоял, а газета свисала из его руки; миссис Петтигру платила за такси, а он был ошарашен собственной виноватостью. Именно и прежде всего виноватым он себя чувствовал перед миссис Петтигру. Никогда в жизни ни одна его мысль, слово или поступок не мучали его такой виной, какую он испытывал теперь, ожидая, пока миссис Петтигру расплатилась и спросила:
– Вы где были?
– Газету покупал, – сказал Годфри.
– Обязательно было надо здесь припарковаться, а потом сходить купить газету?
– Прогуляться хотел, – сказал Годфри. – Поразмяться.
– У вас свидание назначено, опоздаете. Поторопиться надо. Я просила вас меня подождать. Почему уехали без меня?
– Забыл, – сказал Годфри, усаживаясь в машину. – Забыл, что вы хотели ехать со мной. Торопился к поверенному.
Она обошла машину и села рядом с ним.
– Могли бы и дверцу растворить, – сказала она.
Он сначала даже не понял, о чем она говорит, ибо с давних пор под предлогом возраста перестал соблюдать старинные обыкновения вежливости и теперь был грубовато-небрежен, словно бы вполне в своем праве. А за ее словами, лихорадочно управляя машиной, он почувствовал опасную угрозу своему образу жизни.
Она взяла газету и взглянула на первую страницу.
– Скажите, пожалуйста, Рональд, – сказала она. – Вот он, Рональд Джопабоком посреди газеты. Фотография: ну да, он женился. Нет, вы глаза уберите, смотрите, как :едете, а то ведь недолго и... Осторожнее, красный свет.
Годфри затормозил на красный свет, и их резко дернуло вперед.
– Ох, да будьте же в самом деле осторожнее, – сказала она, – вообще, подумайте о других.
С газетного листа на коленях миссис Петтигру ему лучезарно улыбнулось дряблое лицо Рональда, стоявшего рука об руку с жеманной Олив. Заголовок над ними гласил: «Вдовец 79 лет женится на 24-летней».
– Олив Мэннеринг? – вырвалось у Годфри.
– Ах, вы ее знаете?
– Внучка моего друга-поэта, – сказал Годфри.
– Зеленый, Годфри, – усталым голосом сказала миссис Петтигру.
Он пустил машину с места в карьер.
– «Богатый биржевик на покое», – прочла миссис Петтигру. – Ну, она знает, что делает. «Миссис Мэннеринг, киностатистка и сотрудница Би-Би-Си... переехала из своей квартиры на Тайт-стрит в Челси...» – И головоломка мгновенно сложилась в уме миссис Петтигру. Словно бы внутренний голос заговорил, яснее ясного, и, взглянув на фотографию Олив, она в точности поняла, где пропадал Годфри, оставляя машину у разбомбленного здания.
– Да, Годфри, это, конечно, для вас большой удар, – сказала она.
Он подумал: господи, она все знает. Кротким агнцем поднялся он в контору к своему, поверенному: миссис Петтигру осталась ждать внизу, в машине. Он даже не попытался как-нибудь обойти ее, хоть и был у него такой маленький расчет, когда он наконец согласился изменить завещание. У него даже и в мыслях не осталось прежнего намерения ознакомить с фактами своего поверенного. Мейбл Петтигру знает все. Она может все рассказать Чармиан. И он распорядился насчет нового завещания, согласно которому сын получал ничуть не более, чем ему положено по закону, а все остальное миссис Петтигру; и даже доля Чармиан, буде она его переживет, подлежала опеке той же миссис Петтигру.
– М-да, – сказал поверенный. – Это, конечно, все не сразу, придется поработать.
– Извольте все это сделать безотлагательно, – сказал Годфри.
– А сами-то вы, мистер Колстон, может, еще немного поразмыслите? Миссис Петтигру – она кто, экономка у вас?
– Безотлагательно, пожалуйста, – сказал Годфри. – И будьте любезны, никаких проволочек.
– Омерзительно, – сказал он потом Чармиан. – Ему под восемьдесят, а он женился на двадцатичетырехлетней девушке. Омерзительно, другого слова не подберешь. К тому же он еще глух как пень.
– Годфри, – сказала она, – в воскресенье утром я уезжаю в пансионат. С доктором я договорилась, в банке все устроено. Из фирмы «Общие тетушки» завтра приедут, сложат мои вещи. Меня проводит Джанет Джопабоком. Тебя я вытаскивать не хотела, Годфри. Ты бы, пожалуй, расстроился. Знаешь, меня вконец извели эти телефонные звонки. Они меня просто в могилу сведут. Мне телефона больше и видеть не надо. Я говорила с Летти, она меня поддерживает. Миссис Петтигру тоже думает, что это наилучшее решение – правда, Мейбл? Вообще все в один голос. Ну, мне, конечно, очень грустно. Однако же раньше или позже, ты и сам часто говорил...
– Да ты же и думать не думала про эти телефонные звонки! – закричал он. – Ты же на них внимания на обращала!
– Ох нет, нет, очень обращала. И больше сил нет терпеть.
– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.
– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.
– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.
– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.
Он понимал, что их обеих ему не переспорить.
Глава тринадцатая
– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.
– Ты свою реакцию зафиксировал?
– А как же.
«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.
– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.
Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.
– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.
– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?
– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.
– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?
– Не знаю.
– То есть ты в это время спала, – сказал он.
– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.
– Так что, смерть ее была беспокойная?
– Да, для нас очень беспокойная.
– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.
На секунду она его совершенно возненавидела.
– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.
Внезапно он почувствовал к ней ненависть.
– Докажи, – сказал он.
– Опровергни, – устало возразила она.
– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?
– Все бы ничего, да вот катаракта.
– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?
– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.
– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.
– Нет, – сказала она.
Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.
– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.
– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?
– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.
– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.
Он взялся за шляпу.
– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.
– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей.
Мисс Валвону, мисс Дункан...
– И этих?.. – он повел толовой в сторону долгожительниц.
– А-эти – наше memento mori Помни о смерти (лат).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Вам станет гораздо легче в пансионате, – сказала Мейбл Петтигру, – будто сами не понимаете. Все время с людьми, может, даже кто из друзей ваших иной раз выберется навестить.
– Это верно, что мне бы лучше в пансионат, – признала Чармиан. – Но ведь я здесь нужна Годфри.
– Это вы очень ошибаетесь, – сказала миссис Петтигру.
И Чармиан снова задумалась – что уж за такие секреты Годфри она там раскопала? Скандальное дело с колстоновской фирмой? Или подробности какой-нибудь его обыкновеннейшей измены? Ну конечно, с человеком вроде Годфри надо всегда делать вид, будто ничего не знаешь. У него же собственное достоинство. Только так – иначе с ним нипочем не проживешь. На минуту ей захотелось пойти и сказать Годфри: «Нет в твоем прошлом ну ничего такого, что бы меня хоть сколько-нибудь взволновало. Твои мнимые секреты я почти все знаю, а если Чего и не знаю, все равно ничуть не удивлюсь».
Но на это у нее не стало бы решимости. Он бы тогда – и наверняка – озлобился на нее. Никогда бы он не простил ей, что она пятьдесят с лишним лет разыгрывала неведение, а на самом деле все знала, словно она была в доме, а «дома» ее не было. В наказание за это он выдумает какое-нибудь такое угнетение...
Да и просто начистоту объясниться друг с другом – нет, это было бы ужасно. Это нужно было сделать давным-давно. И все-таки не нужно было этого делать. Вообще, многовато нынче откровенности в супружеской жизни: вот они, изволите видеть, современные нравы – рушится семейное согласие, может дойти до развода...
Не мешало ей, кстати, подумать и о своем достоинстве. Ей мучительно припоминались унижения от Годфри. За всякую похвалу, за малейшее признание она расплачивалась горько, мелко, мерзко.
Ничего, пожертвуем достоинством, подумала она, лишь бы его как-нибудь вызволить. Вот она, жизненная сила. Что мне остается – только оставаться с ним. И она позавидовала жизненной силе миссис Петтигру.
Миссис Петтигру встала и подошла к ее изголовью.
– Вы здесь Годфри просто мешаете жить, уезжали бы в пансионат. Смешно, понимаете, смешно, что вы ему будто бы нужны.
– Нет, не поеду, – сказала Чармиан. – И не мешало бы мне вздремнуть. Сколько времени?
– Я пришла, – сказала миссис Петтигру, – сообщить вам насчет миссис Энтони. Она больше готовить не может, а то все мы заболеем животом. Придется уж мне стряпать. Кстати говоря, вот она оставляет холодный ужин, а зачем? Я, например, не могу так ужинать. Да, придется мне стряпать.
– Как это мило с вашей стороны, – пробормотала Чармиан, соображая, что, собственно, миссис Петтигру имеет в виду: если она говорила что, то недаром.
– А то ведь, знаете, – сказала миссис Петтигру, – недолго и отравиться!
– Какой ужас! – сказала Чармиан.
– Да, отравиться, – сказала миссис Петтигру. – Так ведь легко отравиться. Подумайте, пожалуйста.
И ушла из комнаты.
Чармиан испугалась, и все же по старой памяти распознала в словах миссис Петтигру приметы дешевой мелодрамы. Страх, однако, возобладал, и, в страхе лежа на постели, она понимала, что миссис Петтигру ее спокойно отравит, если будет стряпать пищу. Отравить, правда, дело сложное, но миссис Петтигру наверняка знает, как это сделать бесследно. Чармиан думала, думала и все больше пугалась. Другая бы женщина, думала она, сказала бы мужу напрямик: «Наша экономка угрожает меня отравить», вмешала бы сюда друзей, сына, доктора. Но Годфри струсил донельзя, Эрик был враг, а доктор стал бы ее успокаивать: ее, дескать, донимают дурацкие старческие подозрения.
Значит, дело решенное, подумала Чармиан. Вот и кончился долгий мой долг перед Годфри. Поеду в пансионат.
Ей стало легче и проще. В пансионате она опять станет человеком, как было вчера у Генри Мортимера, а не запуганным инвалидом. Ей нужно уважение, нужно внимание. Может, и посетители будут. Да, ведь она сможет пригласить тех, кого Годфри не позволял. Пансионат недалеко от Стедроста. Может, даже и Гай Лит к ней тоже приедет. Гай Лит очень забавный.
Она услышала, как хлопнула наружная дверь, потом дверца машины. Сразу же застучали каблуки миссис Петтигру, сверху вниз, до самого выхода. Чармиан слышала, как она отворила дверь и крикнула: «Годфри, я с вами. Подождите!» Но машина уже тронулась, Годфри уехал. Миссис Петтигру снова хлопнула дверью и вернулась в свою комнату. Еще через несколько минут она протопала по ступенькам и ушла из дому.
* * *
Миссис Петтигру оповестила Годфри, что она поедет с ним к поверенному. И когда Годфри снова улизнул, она почти не сомневалась, что с поверенным он ее тоже надует. Она вмиг надела шляпку, накинула пальто и выскочила на улицу – искать такси.
Прежде всего она поехала к развалинам возле Кингс-роуд. Машина Годфри там и оказалась, но самого Годфри нигде поблизости было не видать. Она велела таксисту объехать квартал, надеясь перехватить Годфри, куда бы он там ни шел.
Между тем Годфри шел к Олив – минут семь ходьбы самым его быстрым шагом. Он свернул на Тайт-стрит, сутулясь больше обычного, потому что вдруг зарядил дождь. Хорошо бы у Олив был наготове горячий чай. И хорошо бы у Олив никого сегодня не было, а то ему придется валять дурака, спрашивать адрес ее дедушки. И Олив хорошо бы слушала как следует: она такая хорошая, внимательная слушательница. У нее, может статься, есть уже вести от Эрика. Интересно, какие у нее от Эрика вести. Олив обещала написать и объяснить Эрику, под большим секретом, какие у человека возникают трудности с миссис Петтигру. Она обещала, Что Эрик поймет. Эрик, разумеется, очень даже будет рад заново примириться с родителями. Эрик их Сильно разочаровал, но вот ему и случай показать себя. Эрик все уладит, и наверняка у Олив есть вести от Эрика.
Он распахнул дверцы подвального приямка. Ужас сколько там было мусора, в этом приямке. Урна набита до отказа: старые туфли, сумочки и ремешки торчали из-под крышки. По ступенькам были рассеяны газеты, жестянки, ржавая кухонная утварь, пустые бутылки всех размеров и надтреснутый светильник. Весенняя уборка, подумал Годфри, Олив выкидывает всю рухлядь. Бестолково и неопрятно. Все жалуется, что денег не хватает: ну, ничего удивительного.
На звонок его никто не ответил. Он подошел к зарешеченному окну гостиной и тут заметил, что окно не занавешено. Он заглянул внутрь и увидел, что комната пустая. Может, дом не тот? Он поднялся по ступенькам, внимательно проверил номер дома. Потом снова спустился и еще раз заглянул в пустую гостиную. Да, Олив определенно уехала. И как только он это понял, так ему тут же захотелось оказаться отсюда подальше. Тут что-то было таинственное, а Годфри совершенно терпеть не мог ничего таинственного. Олив, чего доброго, вляпалась в какой-нибудь скандал. Когда он был у нее на прошлой неделе, она словом не обмолвилась, что переезжает. Торопливо уходя с Тайт-стрит, он все больше и больше опасался какого-нибудь гадкого, внезапного скандала, и хотелось ему только одного – начисто убрать Олив из памяти.
Он пересек Кингс-роуд, купил вечернюю газету и боковой улочкой возвратился к своей машине. Прежде чем он подошел к ней, рядом с ним остановилось такси, а из него вылезла миссис Петтигру.
– Ах, вот вы где, – сказала она.
Он растерянно стоял, а газета свисала из его руки; миссис Петтигру платила за такси, а он был ошарашен собственной виноватостью. Именно и прежде всего виноватым он себя чувствовал перед миссис Петтигру. Никогда в жизни ни одна его мысль, слово или поступок не мучали его такой виной, какую он испытывал теперь, ожидая, пока миссис Петтигру расплатилась и спросила:
– Вы где были?
– Газету покупал, – сказал Годфри.
– Обязательно было надо здесь припарковаться, а потом сходить купить газету?
– Прогуляться хотел, – сказал Годфри. – Поразмяться.
– У вас свидание назначено, опоздаете. Поторопиться надо. Я просила вас меня подождать. Почему уехали без меня?
– Забыл, – сказал Годфри, усаживаясь в машину. – Забыл, что вы хотели ехать со мной. Торопился к поверенному.
Она обошла машину и села рядом с ним.
– Могли бы и дверцу растворить, – сказала она.
Он сначала даже не понял, о чем она говорит, ибо с давних пор под предлогом возраста перестал соблюдать старинные обыкновения вежливости и теперь был грубовато-небрежен, словно бы вполне в своем праве. А за ее словами, лихорадочно управляя машиной, он почувствовал опасную угрозу своему образу жизни.
Она взяла газету и взглянула на первую страницу.
– Скажите, пожалуйста, Рональд, – сказала она. – Вот он, Рональд Джопабоком посреди газеты. Фотография: ну да, он женился. Нет, вы глаза уберите, смотрите, как :едете, а то ведь недолго и... Осторожнее, красный свет.
Годфри затормозил на красный свет, и их резко дернуло вперед.
– Ох, да будьте же в самом деле осторожнее, – сказала она, – вообще, подумайте о других.
С газетного листа на коленях миссис Петтигру ему лучезарно улыбнулось дряблое лицо Рональда, стоявшего рука об руку с жеманной Олив. Заголовок над ними гласил: «Вдовец 79 лет женится на 24-летней».
– Олив Мэннеринг? – вырвалось у Годфри.
– Ах, вы ее знаете?
– Внучка моего друга-поэта, – сказал Годфри.
– Зеленый, Годфри, – усталым голосом сказала миссис Петтигру.
Он пустил машину с места в карьер.
– «Богатый биржевик на покое», – прочла миссис Петтигру. – Ну, она знает, что делает. «Миссис Мэннеринг, киностатистка и сотрудница Би-Би-Си... переехала из своей квартиры на Тайт-стрит в Челси...» – И головоломка мгновенно сложилась в уме миссис Петтигру. Словно бы внутренний голос заговорил, яснее ясного, и, взглянув на фотографию Олив, она в точности поняла, где пропадал Годфри, оставляя машину у разбомбленного здания.
– Да, Годфри, это, конечно, для вас большой удар, – сказала она.
Он подумал: господи, она все знает. Кротким агнцем поднялся он в контору к своему, поверенному: миссис Петтигру осталась ждать внизу, в машине. Он даже не попытался как-нибудь обойти ее, хоть и был у него такой маленький расчет, когда он наконец согласился изменить завещание. У него даже и в мыслях не осталось прежнего намерения ознакомить с фактами своего поверенного. Мейбл Петтигру знает все. Она может все рассказать Чармиан. И он распорядился насчет нового завещания, согласно которому сын получал ничуть не более, чем ему положено по закону, а все остальное миссис Петтигру; и даже доля Чармиан, буде она его переживет, подлежала опеке той же миссис Петтигру.
– М-да, – сказал поверенный. – Это, конечно, все не сразу, придется поработать.
– Извольте все это сделать безотлагательно, – сказал Годфри.
– А сами-то вы, мистер Колстон, может, еще немного поразмыслите? Миссис Петтигру – она кто, экономка у вас?
– Безотлагательно, пожалуйста, – сказал Годфри. – И будьте любезны, никаких проволочек.
– Омерзительно, – сказал он потом Чармиан. – Ему под восемьдесят, а он женился на двадцатичетырехлетней девушке. Омерзительно, другого слова не подберешь. К тому же он еще глух как пень.
– Годфри, – сказала она, – в воскресенье утром я уезжаю в пансионат. С доктором я договорилась, в банке все устроено. Из фирмы «Общие тетушки» завтра приедут, сложат мои вещи. Меня проводит Джанет Джопабоком. Тебя я вытаскивать не хотела, Годфри. Ты бы, пожалуй, расстроился. Знаешь, меня вконец извели эти телефонные звонки. Они меня просто в могилу сведут. Мне телефона больше и видеть не надо. Я говорила с Летти, она меня поддерживает. Миссис Петтигру тоже думает, что это наилучшее решение – правда, Мейбл? Вообще все в один голос. Ну, мне, конечно, очень грустно. Однако же раньше или позже, ты и сам часто говорил...
– Да ты же и думать не думала про эти телефонные звонки! – закричал он. – Ты же на них внимания на обращала!
– Ох нет, нет, очень обращала. И больше сил нет терпеть.
– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.
– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.
– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.
– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.
Он понимал, что их обеих ему не переспорить.
Глава тринадцатая
– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.
– Ты свою реакцию зафиксировал?
– А как же.
«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.
– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.
Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.
– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.
– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?
– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.
– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?
– Не знаю.
– То есть ты в это время спала, – сказал он.
– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.
– Так что, смерть ее была беспокойная?
– Да, для нас очень беспокойная.
– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.
На секунду она его совершенно возненавидела.
– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.
Внезапно он почувствовал к ней ненависть.
– Докажи, – сказал он.
– Опровергни, – устало возразила она.
– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?
– Все бы ничего, да вот катаракта.
– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?
– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.
– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.
– Нет, – сказала она.
Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.
– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.
– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?
– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.
– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.
Он взялся за шляпу.
– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.
– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей.
Мисс Валвону, мисс Дункан...
– И этих?.. – он повел толовой в сторону долгожительниц.
– А-эти – наше memento mori Помни о смерти (лат).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21