Дня три Головеров гулял вдвоем с Тучковым, князем, который тоже ничего, кроме войны, делать не хотел, да и не умел, никому, кроме Отечества, служить не собирался, однако на четвертый явился с княжной Оленькой, ангелоподобным молчаливым созданием лет семнадцати. Князь пить больше не стал и заявил, что ему сороковой год и настала пора жениться. Все его героические именитые предки до этого возраста и думать о женитьбе не смели. Глеб Головеров не вникал в тонкости родовых обычаев Тучковых и выбор сослуживца одобрил, хотя сильно сомневался в родовитости невесты. Кроме основных должностных обязанностей — а их в «Молнии» у Глеба было пять, — он имел одну неофициальную — эксперта по женской части, поскольку имел славу крутого ходока. Княжна Оленька хоть и была хороша собой, но, с точки зрения Глеба, уже сильно испорчена школой, родителями и рано осознанной красотой. Однако по причине того, что Смольного института давно не было, он не стал разочаровывать Князя и отпустил его с миром.
В первые же сутки одиночества Глебу сразу же начала сниться Марита. Проснувшись, он выпил полбутылки водки, окатил голову водой и снова лег. «Наркоза» хватило лишь для того, чтобы разоспаться и потерять контроль над собой. К нему снова явился сон о Марите. Правда, теперь события происходили не в Бендерах, а в каком-то другом городе, не тронутом ни артиллерией, ни пожарами, существовавшем как бы вне времени и географической Привязки. Но те же фруктовые деревья вдоль улиц, каштаны, орехи и шелковицы выше домов, а по фасадам — толстые виноградные лозы. Будто Глеб купил здесь старый деревянный дом, причем сначала рассчитался с хозяином, потом пришел смотреть. Ходил и щупал стены, как щупают печь — теплая ли... Будучи во сне, он знал сюжет и как бы уже готовился к тому, что скоро случится. Если сон приходил легкий, он усилием воли обрывал его, однако теперь не мог сделать этого и пошел в дом. На полу сидели дети Мариты — девять девочек одного возраста, а между ними был открытый люк подпола. Глеб чувствовал, что Марита уже там, и стал спускаться по железным скобам. Под полом оказалась железобетонная камера городской теплосети — вентили, задвижки... Марита что-то прятала под изоляцию труб, и он знал что.
— Я убью тебя, сволочь! — крикнул он. — Ты опять прячешь?!
— Не прячу! — с прибалтийским акцентом воскликнула Марита. — Наверху наши дети, я ищу им воду.
В который раз Глеб вынимал из-под изоляции охотничий карабин «Барс» с ночным прицелом, неестественно маленький, будто игрушечный, однако стреляющий. На прикладе пилочкой для ногтей были сделаны зарубки, которые во сне сосчитать было невозможно. Глеб хватал Мариту за длинные волосы и пытался выволочь наверх, бил ее по лицу, а она становилась дерзкой, бесчувственной и кричала:
— Дай мне воды! Дай чистой воды!
Головеров проснулся от сердцебиения и жажды, напился из-под крана и больше не ложился спать. На его счастье, утром к нему неожиданно заявился Капеллан — Алеша Отрубин. За всю его службу он получал десяток прозвищ, но привилось и вросло лишь одно, которое было по нраву самому Алеше. Однажды в Армении, когда погиб Сашка Воронцов, Отрубина захватили на месте «преступления»: он читал молитву над мертвым, вытащив его из «мабуты» — брезентового мешка, в котором обычно сбрасывали на парашюте груз. Никто не знал, что Отрубин — верующий, никто никогда не видел, как он молится перед штурмом, причем не за себя — за всех. Это уже когда Алеша стал Капелланом, нет-нет да кто-то и высматривал, как аналитик «Молнии» майор Отрубин, уединившись и расставив три маленьких иконки, тихо читает молитвы и бьет поклоны, ему не мешали, не показывали виду, и один раз, когда Славка Шут сострил по поводу Капеллана и Божьей помощи, сам дед Мазай отозвал его в сторону и сделал строгое внушение.
Все думали, что после разгона «Молнии» Алеша уйдет в священники... А он устроился врачом на «скорой помощи», поскольку имел медицинское образование и в спецподразделении, кроме всего остального, исполнял обязанности доктора.
Капеллан сразу же заметил нездоровый вид Глеба и посоветовал ему посмотреться в зеркало. Головеров посмотрелся: похмельная рожа всколыхнула слабое сопротивление своему состоянию, и он рассказал Алеше о своих сновидениях, при этом умолчав об их истинной причине, произошедшей наяву. О случае в Бендерах и о снайпере-наемнице Марите, приехавшей воевать на стороне «румын», никто в «Молнии» не знал. Капеллану можно было поведать тайну, однако Головеров не в силах был решиться на это сейчас.
— Сказать могу одно — кончай пить, — заявил Алеша и дал какого-то порошка от похмелья. — Придешь в себя, поговорим. И наведи порядок в доме. Посмотри, что творится! Вывези всю грязь, сходи в баню, держи себя в форме.
Глеб послушался и целый день вяло занимался приборкой, распихал по углам пустую посуду, кое-как промел ковровое покрытие в комнате, вымыл пол на кухне и в коридоре, однако от этого не полегчало. Он, может быть, лучше Капеллана знал, как избавиться от навязчивых сновидений и больной памяти: клин следовало вышибать клином. Выйти сейчас в «свет», познакомиться с очаровательной телочкой, недели на две все как рукой снимет. Или уж позвонить кому-нибудь из знакомых девушек и позвать в гости на тот же срок. Только не быть одному!
На «свет» и на разговоры требовалась хоть какая-нибудь душевная энергия, эмоциональный всплеск или простое желание женщины. Ему же ничего не хотелось, и потому он поплелся в ванную мыться. Отмывшись, Глеб увидел вокруг себя невероятную грязь и начал убирать в ванной. Возился долго, намеренно не спешил, и все равно была уже ночь и надо ложиться спать. Он лег, не расстилая постели и не раздеваясь, и сразу понял, что снова станет сниться Марита. В глубине сознания медленно вызревал непривычный и неведомый ранее страх. Головеров понимал, что он вызван алкогольным психозом, однако сладить с ним не мог. Хотелось, чтобы рядом кто-то был, чтоб слышался чей-то голос, шаги, движение, чтобы ощущалось время. Телевизор уже не работал, молчало радио, телефон отключили за неуплату месяц назад. Он спасся тем, что включил краны в ванной и на кухне. Звук бегущей воды постепенно снял страх и напряжение. Глеб уснул на кухонном табурете, положив голову на стол, причем так крепко и сладко, что, как в детстве, пустил слюнки.
А проснулся от звонков и резкого стука в дверь. Головеров открыл: за порогом оказался разгневанный юноша-участковый и молодая женщина в каком-то фирменном халате-униформе.
— Вы затопили мою квартиру! — в ужасе и сквозь слезы выкрикнула она. — Как вы посмели!.. Как вы могли!..
Глеб побежал в ванную: вода была на полу, стекала из переполненной ванны и искристо поблескивала, будто в солнечных бликах.
— Любоваться будем или воду убирать? — Участковый постучал дубинкой по стене. — Живо тряпку в руки!
Спросонья Головеров несколько утратил бдительность, потерял над собой контроль и на мгновение «распустил руки», как позже будет записано в протоколе. Провокатор укатился к порогу, и хорошо, что ничего себе не повредил. Он быстро вскочил, призвал женщину быть свидетелем сопротивления, оказанного работнику милиции, и куда-то умчался, — наверное, за подмогой в отделение или сразу за ОМОНом — смотря какие у него инструкции. А Головеров взял половую тряпку и, как-то невнятно сокрушаясь о содеянном, принялся собирать воду. В сточную горловину попали куски поролоновой губки, вероятно, забились туда, когда ночью отмывал ванну. Стоило проткнуть отверстие пальцем, как вода лихой воронкой с гулом устремилась в канализацию. Женщина тихо вошла в коридор и попросила тряпку.
— Сам, — буркнул Головеров. — Извините... Тогда она сняла рабочий халат, переложила что-то из кармана и начала помогать. Тряпка у Головерова была маленькая, к тому же из синтетической ткани и почти не держала воду. Халат же в руках женщины поднимал сразу около литра, и минут через десять пол в ванной лишь влажно поблескивал. Она тут же сполоснула халат под струёй воды, отжала его и взглянула на Головерова.
— Спасибо, — сказал он. — Простите, я не нарочно... Женщина была еще возбуждена от обиды и торопливой работы, в глазах поблескивала досада.
— Этого мало! Идемте, я покажу, что вы натворили в моей квартире!
Он послушно поплелся следом и по пути утешился тем, что жил на втором этаже и под ним была всего одна квартира. Потолки и стены коридора, кухни и ванной были напрочь испорчены грязными потеками, кое-где пластами отваливалась шпаклевка и обои со стен. На полу и мебели расплылись молочные лужицы, а сверху все еще капало.
— Вы знаете, сколько я потратила на ремонт? — с обидой спросила она, оглядывая жалкую картину. — И надо же, только осенью закончила...
— Я за все заплачу! — пообещал Головеров и вспомнил, что денег у него осталось на бутылку водки.
— Заплатите, да? А кто мне заплатит за то, что я месяц жила в грязи, пока был ремонт, и теперь еще месяц жить? А если вспучится паркет?
Квартира у нижней соседки была сделана по высшему классу и обставлена соответствующей мебелью.
— Рассчитаюсь за все, — тускло проговорил он, прикидывая, сколько и у кого можно занять денег.
— Не верю! Вы же алкоголик! Вы устроили у меня притон над головой, до утра не было покоя, а теперь еще и залили квартиру!
— Пожалуйтесь участковому, — пробурчал Головеров. — Впрочем, уже пожаловались...
— Что мне оставалось делать? — Она чуть не плакала. — Господи! Как было хорошо, надо мной жили такие хорошие люди...
— Жили? Кто над вами жил?
— Приличный молодой человек. Головерову вдруг стало обидно.
— Это я, я все время жил над вами! И был приличный молодой человек!
Она посмотрела недоверчиво, попыталась «узнать» — не узнала...
— Сколько же еще будет капать?
— Вода скопилась в перекрытиях, скоро выльется. — Что же делать? А если вспучится паркет?
— Надо все время его протирать насухо. Тогда не размокнет и не вспучится, — посоветовал Головеров.
— Мне сказали: ничего не делать, пока не придет комиссия из префектуры. Должны оценить ущерб.
— Ущерб? Опять ущерб...
— Вы знаете, сколько мне стоило настелить паркет? Полтора миллиона!
Головеров тоскливо огляделся, подставил ладонь под капель.
— Воевать — расходов меньше, чем жить...
— Что? — спросила она с испуганной настороженностью. — Что вы сказали?
— Говорю, стрелять и жечь дешевле обходится! — Глеб прикрыл за собой дверь и побежал по ступеням наверх.
Уходя, он забыл запереть квартиру и теперь, едва переступив порог, почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он встал у косяка и осторожно толкнул створку...
В кресле, среди неубранных вчера книг, сидел человек лет сорока, спокойный, по-кошачьи ленивый и хорошо облысевший.
— Прошу прощения, — сказал он, не вставая. — У вас была открыта дверь, Глеб Алексеевич.
Он показал удостоверение начальника отдела по борьбе с организованной преступностью. Фамилия была невыразительная — Иванов. И вот этот Иванов вдруг открыл Глебу еще одну грань будущего, которое ожидает его очень скоро. Наглость участкового имела далеко идущий смысл, и сегодняшнее затопление нижней квартиры было как нельзя кстати для отделения милиции. Еще один «прокол» Головерова, и префектура через суд элементарно выбрасывает уволенного подполковника на улицу без предоставления жилья, квартира не приватизирована, квартплата не вносилась за последний год ни разу, как не оплачивались коммунальные услуги. Хозяин — пьяница, состоит на учете как содержатель притона, нанес материальный ущерб соседям, осталось совсем чуть-чуть, и Головеров — бомж. А отвоеванная таким образом квартира в престижном районе становится добычей милиции, куда она поселит своего работника, возможно, того же участкового, почему он так и старается.
— У меня ощущение, что я бежал из России и живу теперь в чужой стране, — признался Головеров, выслушав Иванова.
— Примерно так, — согласился тот. — В первую очередь обработай нижнюю соседку, уговори, заплати ей хорошо сегодня же, наладь дружеские отношения. Все пьянки — побоку. В квартире — идеальная чистота. И больше никаких конфликтов, отделение милиции я возьму на себя.
Глеб посмотрел Иванову в лицо, усмехнулся:
— И все это — за красивые глазки?
— Нет, брат, повсюду рыночные отношения... Пойдешь ко мне заместителем по оперативной работе? С сохранением звания, выслуги лет и должностного оклада.
— А что ты знаешь обо мне?
— Кое-что знаю. Но возьму, несмотря ни на что. И в кадрах все утрясу, пойдут навстречу.
— Что конкретно?
— Был в «Альфе», уволен за дискредитацию после октябрьских событий.
— Не в «Альфе»... Впрочем, не имеет значения. — Что еще?
— Вы совершили подвиг, спасли тысячи русских людей, блестящих русских офицеров, которые пришли защищать Конституцию. Вы остановили кровавую бойню, которую провоцировало правительство вместе с президентом и так называемой передовой интеллигенцией. Вы показали всему миру, какой силой обладает профессиональный воин. И это со временем будет оценено.
— Спасибо, брат, — Глеб пожал Иванову руку. — Но прости, не пойду.
— Объясни, я пойму.
— Ты сам сказал — я профессиональный вояка.
— Но у тебя же классный опыт оперативной работы, тем более в условиях нелегальности, в тылах противника...
— В том-то и дело, что в тылах противника, а не у себя дома, — отпарировал Головеров.
— А говоришь, ощущение, будто в чужой стране...
— Это только ощущение...
Иванов потер затылок, встал и подал руку:
— Все ясно. Иди уговаривай соседку, если что — звони,
Он оставил рабочий и домашний телефоны, распрощался и ушел. А Глеб сел на его нагретое место и стал думать, что можно продать, чтобы вырученными деньгами расплатиться с соседкой. С пустыми руками идти к ней не следовало. У него была новенькая машина — «Жигули» восьмой модели, стоящие в гараже уже три года в ожидании, когда освободится от службы хозяин. Еще и покататься не успел, так что машину продавать нельзя, гараж тоже нельзя, да и не скоро продашь. А деньги же нужны сегодня... Глеб открыл шкаф и сразу наткнулся на дарственные золотые часы и награды — пригоршню орденов и медалей. Он не знал цен, потому распихал в карманы все свои сокровища и поехал на Старый Арбат.
За одни часы дали больше, чем за два «картавых» — так называли орден Ленина. Глебу было жаль орденов, потому что, продавая их, вспомнил свою давнюю юношескую мечту времен поступления в воздушно-десантное училище: вот он, старый, боевой генерал, собирается на парад и надевает китель, будто в панцирь закованный ровными рядами наград. Он был хорошим солдатом и генералом мечтал стать, да теперь уж никак этой мечте не сбыться, даже до «барашка» на голову не успел дослужиться, а мог бы! Мог! Через год получил бы, а прожил всего — тридцать два...
Дед Мазай почуял беду или неведомым путем узнал, что один из «зайцев» тонет, ни с того ни с сего примчался — его красная «девятка» стояла у подъезда. Глеб обрадовался, махнул на второй этаж, однако у двери генерала не оказалось. Он явился через пару минут, как Глеб вошел в квартиру, — услышал звук открываемой железной двери.
— Что, намокла задница? — заворчал он с порога. — Бултыхаетесь тут в водяре день и ночь... Работу нашел?
— В МИД переводчиками не берут, — доложил весело Головеров. — В «Интурист» рожами не вышли, смущает родословная...
— Куда захотели! В МИД!.. Говорил вам: ищите свою нишу в обществе!
— Ниша у нас одна, дед: рэкет рэкетиров, экспроприация экспроприаторов. Работа для головы и рук.
— Там для вас хорошая ниша оставлена, — генерал осмотрел жилище и плюхнулся в кресло. — И деляны на лесосеках отмерены — за пятнадцать лет не вырубить.
— Сначала пусть попробуют взять.
— Брать вас не станут, перестреляют из-за угла у собственных подъездов. Правых и виноватых — всех на всякий случай. Думай, начальник штаба! Думай!
— Дед, а ведь ты виноват! — возмутился Глеб. — Ты держал нас в черном теле, ты нас изолировал от общества. И мы ему теперь не нужны.
— Я правильно делал! — взорвался генерал Дрыгин. — Потому что я — государственник. И знаю, что для чего существует в этом мире. Такая «Молния» необходима любому режиму в супергосударстве. Любому! И нашим жлобам, если удержатся у власти, это придет в голову... А вам, «зайцы», и не нужно знать, как и чем живет общество. Вы только обязаны обеспечивать его высшие интересы. Как монахи, сидеть и молиться и радеть за свой народ. Вы готовились для поединков. Вы — Осляби и Пересветы!
— Спасибо, отец Сергий, — съязвил Глеб. — Утешил!
Дед Мазай вздохнул, натянул на колене вязаную шапочку, сдобрился:
— Давай, Глеб, давай, короткими перебежками вперед. Ты молодой! Давай!.. Прикрывайте друг друга. Прости, мне нечем вас прикрыть, патроны кончились.
От его слов почему-то пахнуло пороховым дымом. У сладковато-душного этого запаха было одно замечательное качество, открытое Глебом еще в первой операции:
1 2 3 4 5 6 7 8 9