но те примеры, которые каждый день показывают нам различные вылазки, пример Дамасской армии, разбитой на Ездрилонской равнине горстью людей, убедительно свидетельствуют о том, каков был бы исход подобного предприятия. У вас остается одно средство спасения – идти на врага, пользуясь линиями контратаки. У вас есть рабочие руки, в изобилии имеется инструмент, тюки хлопка и шерсти, бочки, лесные материалы, мешки для песка – в этой войне преимущество будет на вашей стороне; она утомит осаждающих, будет им стоить больших потерь, а это подорвет их силу, поскольку у них нет никаких источников пополнения; тогда по прибытии Родосской армии вы сможете заставить их снять осаду».
Этот проект был принят Джеззар-пашой. Осажденные выиграли еще пятнадцать дней, что дало им возможность получить помощь.
Смертельно ранен человек, являвшийся душой экспедиции, – ученый и инженер Каффарелли. Ему оторвало руку.
Он умер, «произнося очень яркую речь о народном образовании и отсутствии надежды на успешное функционирование центральных школ и вообще системы, которой придерживались до этого времени».
Напоследок Каффарелли попросил «любезного Бурьенна», чтобы тот прочитал ему предисловие Вольтера к «Духу Законов» Монтескье.
Луи Мари Жозеф Каффарелли дю Фальга. «Отечество потеряло в нем одного из самых славных своих защитников, общество – добродетельного гражданина, науки и искусства – отличного ученого, инженеры – начальника, исполненного знаний и способностей, солдаты – товарища по оружию, полного храбрости и деятельности, опытность – одного из лучших своих генералов», – писал Александр Бертье.
Погибнет и молодой, талантливый ученый Сэй, командир инженерного батальона. Он был ранен ядром в руку, а затем умер в Кесарии после ампутации.
Пали в боях дивизионный генерал Бон, бригадный генерал Рамбо, нашел свою смерть адъютант Бонапарта Круазье, без нужды взошедший на батарею.
«На этом месте, – пишет Бурьенн, – высокий рост его привлекал на себя без пользы выстрелы неприятельские.
– Круазье, сойди, приказываю тебе: тут тебе нечего делать! – закричал ему Бонапарте громким, повелительным голосом.
Круазье продолжал стоять, ничего не ответствуя; через минуту пуля прострелила ему правую ногу. Отнятие оной не казалось необходимым. В день отъезда его положили на носилки. Шестнадцать человек несли его попеременно, сменяясь по восьми».
Ранены Ланн, Дюрок, капитан Евгений Богарне, задет и сам Наполеон.
Некоторые генералы (говорили даже о Доммартене) были напуганы планами Бонапарта двинуться на Персию и Индию, и не очень усердствовали.
Чума свирепствовала и в крепости. От солнечного удара умер Филиппо.
«Это был человек ростом в 4 фута 10 дюймов, но крепкого сложения, – вспоминал Наполеон. – Он оказал важные услуги, однако на сердце у него было неспокойно; в последние минуты жизни он испытывал сильнейшие угрызения совести; он имел случай раскрыть свою душу французским пленным. Он негодовал на самого себя за то, что руководил обороной варваров против своих; родина никогда не теряет полностью своих прав!»
Хотя половину осадной артиллерии все же удалось доставить до места, сумма отрицательных факторов для Бонапарта превысила допустимый предел.
Казалось, что к маю 1799 года Египет, после успехов Дезе, был окончательно покорен. Ни тут-то было! Поступили известия о новом грозном восстании, которое возглавил некий Мавла-Мухаммад, магрибинец, провозгласивший себя «Аль-Махди», то есть спасителем и вождем, призванным установить на Земле справедливость. Он быстро приобрел множество сторонников и окружил себя учениками. Мавла-Мухаммад заявил, что пушки и ружья французов не подействуют на тех, кто встанет под его знамена. Более того, при виде этих людей с твердыми убеждениями французы побросают оружие и станут беззащитными.
Толпы мятежников овладели Даманхуром и истребили французский гарнизон. Полковник Лефевр выступил из форта Рахмания с малым отрядом (Бертье говорит о двухстах солдатах, Наполеон о четырехстах) и вскоре был окружен фанатиками. Лефевр построил батальонное каре, выдержал неравный бой, истребил множество повстанцев («поражал их до 6 часов вечера», – уточняет Бертье) и вернулся в форт.
Даманхур был сожжен. Доверие к магрибинскому вождю упало, но страна вновь была охвачена мятежом.
«Природа восстания, – напишет Бонапарт Директории 19 июня, – заставила меня ускорить возвращение в Египет».
К тому же, в ходе бесед с Филиппо, регулярно происходивших в траншее, он узнал об образовании новой европейской коалиции против Франции.
Он более не думал о походе в Индию.
Моральные оправдания
«Я был суров по праву войны, что было продиктовано тогдашним моим положением».
О событиях в Яффе Наполеон полтора десятка лет спустя рассказал лорду Эбрингтону, посетившему его на острове Эльба: «В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Аль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их».
Удивительное дело! Умертви французы всех находившихся в крепости янычар, никто бы не бросил им слова упрека – тем более, после того, как эти варвары убили парламентеров и глумились над трупами.
Но французы вначале пощадили неприятеля и обещали сохранить жизнь пленным, а затем перебили несчастных. При этом взятые при Аль-Арише янычары составляли не более одной трети гарнизона Яффы.
Тяжелую моральную травму получил Евгений Богарне – именно он обещал обреченным жизнь, если те сдадутся в плен.
Приукрасил ли Наполеон картину, пытаясь оправдаться? Сколько было расстрелянных – две, три, четыре тысячи?
Безусловно, отпусти он их еще раз «под честное слово», они без зазрения совести продолжили бы свой варварский промысел.
Решение о расстреле пленных было принято на военном совете, продолжавшемся три дня. В нем участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов. Предлагалось препроводить албанцев в Египет, но это потребовало бы отвлечения сил на эскорт.
Легко осуждать, и не стоит оправдывать. «Законы военного времени» принимают не парламенты, а вожди, скованные тяжкими обстоятельствами.
Наполеон рассказывал разным людям, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Все участники событий, в том числе главный врач Сирийской армии доктор Деженетт и «мюнхенский врач» Ассалини, недолюбливавший Наполеона, признавали, что он проявлял заботу о больных и раненых солдатах.
«Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан».
«Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен» (Стендаль).
Лорд Эбрингтон спросил Наполеона об отравлении безнадежно больных солдат опиумом.
Тот ответил: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: „Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца“.
А вот что он добавил на Святой Елене: «… у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить: и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны».
Спрашивайте, спрашивайте, пока Наполеон добрый!
Лорд Эбрингтон задал и третий вопрос: правда ли, что Бонапарт собирался принять мусульманство?
«Вы не можете себе представить, – ответил Наполеон, – сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру».
Обратный путь ужасен
Наполеон снял осаду Сен-Жан-д'Акра 20 мая.
Шесть дней осадная артиллерия вела непрерывный огонь, прикрывая отход армии.
Два месяца героических усилий под стенами крепости оказались бесплодными, жертвы напрасными.
1 200 убитых, 1 000 умерших от чумы, 2 300 раненых и больных – таков печальный итог авантюры. Многие солдаты ослабли физически из-за резких погодных перемен.
Потери врагов исчислялись десятками тысяч, но кого это утешит?
Тем не менее, Бонапарт предпринимает традиционный пропагандистский ход. Приказ по армии живописует и преувеличивает ее подвиги.
«Солдаты!
Вы перешли через пустыню, отделяющую Африку от Азии, с большей быстротой, чем это могла бы сделать армия, состоящая из арабов. Армия, которая выступила в поход для завоевания Египта, уничтожена, вы захватили ее командующего, парки, обозы, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, защищающими колодцы пустыни. Вы рассеяли на поле сражения у горы Табор орды, сбежавшиеся со всей Азии в надежде на ограбление Египта. Наконец, после того как с горстью людей мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватили 40 пушек, 50 знамен, 6 000 пленных, сравняли с землей укрепления Газы, Яффы, Хайфы, Акры, нам предстоит вернуться в Египет; наступление времени, благоприятного для высадки войск, требует моего возвращения туда.
Через несколько дней вы могли надеяться захватить самого пашу в его же дворце. Но в это время года взятие замка Акры не стоит потери нескольких дней. К тому же храбрецы, которых мне пришлось бы там потерять, необходимы сегодня для более важных операций.
Солдаты, мы стали на утомительный и опасный путь. Мы лишили Восток возможности что-либо предпринять против нас в ходе этой кампании, но нам придется, быть может, отражать нападения части Запада. Вы найдете при этом новые возможности покрыть себя славой; и если среди стольких боев каждый день приносит смерть какого-нибудь храбреца, нужно, чтобы появлялись новые храбрецы, способные в свою очередь занять место в той немногочисленной шеренге бойцов, которая в час опасности придает всем энергию и завоевывает победу».
И пошли они, солнцем палимые, – в обратный путь, куда более страшный, чем зимний марш. Вновь солдаты сходили с ума от жары.
«В июне пустыня очень сурова, она нисколько не похожа на ту же пустыню в январе; тогда все было легко, теперь все стало трудно. Песок был раскаленным, солнечные лучи – невыносимыми», – признает Наполеон.
Видя страдания раненых, он приказывает отдать им всех своих лошадей. Офицеры штаба следуют его примеру.
Один раненый гренадер боится запачкать красивое вышитое седло и стоит в нерешительности.
– Ступай, – сказал ему главнокомандующий, – нет ничего чересчур красивого для храбреца.
Офицеры немногочисленной кавалерии спешились и также отдали всех своих лошадей. Убедившись, что все раненые уехали, Бонапарт оседлал арабского скакуна.
Однако вскоре и он идет пешком, а когда ему предложили лошадь, Бонапарт ударил конюшего хлыстом по лицу:
– Чтобы все шли пешком, черт побери! Я первый; разве вы не читали приказ? Вон!
Так поступал Александр Великий: его армия умирала от жажды, врач Филипп поднес ему последний кубок вина, и царь вылил его в песок.
Не получилось передать больных и раненых на суда. Перре почему-то уплыл в Александрию, не взяв этих несчастных. Когда позднее немногих все же поместили на корабли, те попали в руки англичан.
Не выдержал адовых условий марша через пустыню и скончался 57-летний Жан Мишель Вантюр де Пароди, востоковед и переводчик Бонапарта.
Испустил дух храбрый Круазье. «Я принял последнее его прощение, между Газою и Аль-Аришем, где он скончался, – говорит Бурьенн. – Скромная могила его не часто будет тревожима».
«Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести, и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала».
Может быть, это клевета? Но картины очень похожи на те, что рисуют свидетели отступления двенадцатого года.
Вновь возникла угроза мятежа. Люди, не стесняясь, выговаривали Бонапарту свои претензии. Они совершали подвиги и погибали, увеличивая его славу, – и что из этого вышло?
Но, правда и то, что ему уступали тень.
Так шел он из Сирии. Так шел он из Москвы.
«Они ворчат, но всегда следуют за ним».
Третьего июня уцелевшие увидели оазис Катии.
Бонапарт нашел силы, чтобы осмотреть Тину и Пелузий. Он прогулялся по берегу, на котором был убит великий Помпей.
Снова Абукир
Бонапарт дал людям отдохнуть и набраться сил.
Он хорошо подумал о том, как воздействовать на умы. Бертье послал вперед генерала Бойе, чтобы тот оповестил власти в Каире о предстоящем возвращении победоносной армии.
14 июня она торжественно вступила в Каир через ворота Побед. Сановных пленников, отбитые у турок бунчуки и знамена препроводили в Каирскую цитадель. Объявили, что много таких трофеев следует за армией. Носилки с ранеными, среди которых были Ланн и Дюрок, доставили в город в разные дни и без лишнего шума.
Пока Бонапарт был в Сирии, французские власти в Египте, не будучи ни в чем уверенными, действовали осторожно. Влиятельным египтянам оказывали знаки внимания.
Слухи о поражении Сирийской армии и гибели «султана Кебира» решительно пресекли шейхи мечети Аль-Азхар, обратившиеся к народу со следующим воззванием: «Прибыл в Каир бережно хранимый вождь французской армии генерал Бонапарт, который любит религию Магомета. Он остановился со своими солдатами в Куббе, здоровый и бодрый, и возблагодарил господа за милости, которыми тот его осыпает… Было праздником видеть солдат в добром здравии… Этот день был великим днем, таких никогда не было видано. Все жители Каира вышли ему навстречу. Они увидели и признали, что это действительно главнокомандующий Бонапарт собственной персоной; они убедились, что все, что говорилось о нем, – ложно… Жители Верхнего Египта изгнали мамелюков ради своей безопасности и безопасности своих семей и своих детей, потому что наказание злых влечет за собой погибель добрых их соседей… Мы уведомляем вас, что Джеззар-паша, прозванный так за великие свои жестокости, ибо не делал никакого различия между своими жертвами, собрал множество злодеев, коих обнадежил обещаниями грабежа и насилий, и хочет прийти сюда, чтобы овладеть Каиром и провинциями Египта… Главнокомандующий Бонапарт выступил в поход и разбил солдат Джеззара; он взял форт Аль-Ариш и все бывшие в нем запасы… Он пошел затем на Газу, разбил все войска Джеззара, которые там находились, и они обратились перед ним в бегство, как птицы и мыши бегут от кошки… Прибыв в Рамлу, он снова захватил запасы Джеззара и две тысячи прекрасных бурдюков, которые были приготовлены там для похода в Египет, да предохранит нас от него Господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Этот проект был принят Джеззар-пашой. Осажденные выиграли еще пятнадцать дней, что дало им возможность получить помощь.
Смертельно ранен человек, являвшийся душой экспедиции, – ученый и инженер Каффарелли. Ему оторвало руку.
Он умер, «произнося очень яркую речь о народном образовании и отсутствии надежды на успешное функционирование центральных школ и вообще системы, которой придерживались до этого времени».
Напоследок Каффарелли попросил «любезного Бурьенна», чтобы тот прочитал ему предисловие Вольтера к «Духу Законов» Монтескье.
Луи Мари Жозеф Каффарелли дю Фальга. «Отечество потеряло в нем одного из самых славных своих защитников, общество – добродетельного гражданина, науки и искусства – отличного ученого, инженеры – начальника, исполненного знаний и способностей, солдаты – товарища по оружию, полного храбрости и деятельности, опытность – одного из лучших своих генералов», – писал Александр Бертье.
Погибнет и молодой, талантливый ученый Сэй, командир инженерного батальона. Он был ранен ядром в руку, а затем умер в Кесарии после ампутации.
Пали в боях дивизионный генерал Бон, бригадный генерал Рамбо, нашел свою смерть адъютант Бонапарта Круазье, без нужды взошедший на батарею.
«На этом месте, – пишет Бурьенн, – высокий рост его привлекал на себя без пользы выстрелы неприятельские.
– Круазье, сойди, приказываю тебе: тут тебе нечего делать! – закричал ему Бонапарте громким, повелительным голосом.
Круазье продолжал стоять, ничего не ответствуя; через минуту пуля прострелила ему правую ногу. Отнятие оной не казалось необходимым. В день отъезда его положили на носилки. Шестнадцать человек несли его попеременно, сменяясь по восьми».
Ранены Ланн, Дюрок, капитан Евгений Богарне, задет и сам Наполеон.
Некоторые генералы (говорили даже о Доммартене) были напуганы планами Бонапарта двинуться на Персию и Индию, и не очень усердствовали.
Чума свирепствовала и в крепости. От солнечного удара умер Филиппо.
«Это был человек ростом в 4 фута 10 дюймов, но крепкого сложения, – вспоминал Наполеон. – Он оказал важные услуги, однако на сердце у него было неспокойно; в последние минуты жизни он испытывал сильнейшие угрызения совести; он имел случай раскрыть свою душу французским пленным. Он негодовал на самого себя за то, что руководил обороной варваров против своих; родина никогда не теряет полностью своих прав!»
Хотя половину осадной артиллерии все же удалось доставить до места, сумма отрицательных факторов для Бонапарта превысила допустимый предел.
Казалось, что к маю 1799 года Египет, после успехов Дезе, был окончательно покорен. Ни тут-то было! Поступили известия о новом грозном восстании, которое возглавил некий Мавла-Мухаммад, магрибинец, провозгласивший себя «Аль-Махди», то есть спасителем и вождем, призванным установить на Земле справедливость. Он быстро приобрел множество сторонников и окружил себя учениками. Мавла-Мухаммад заявил, что пушки и ружья французов не подействуют на тех, кто встанет под его знамена. Более того, при виде этих людей с твердыми убеждениями французы побросают оружие и станут беззащитными.
Толпы мятежников овладели Даманхуром и истребили французский гарнизон. Полковник Лефевр выступил из форта Рахмания с малым отрядом (Бертье говорит о двухстах солдатах, Наполеон о четырехстах) и вскоре был окружен фанатиками. Лефевр построил батальонное каре, выдержал неравный бой, истребил множество повстанцев («поражал их до 6 часов вечера», – уточняет Бертье) и вернулся в форт.
Даманхур был сожжен. Доверие к магрибинскому вождю упало, но страна вновь была охвачена мятежом.
«Природа восстания, – напишет Бонапарт Директории 19 июня, – заставила меня ускорить возвращение в Египет».
К тому же, в ходе бесед с Филиппо, регулярно происходивших в траншее, он узнал об образовании новой европейской коалиции против Франции.
Он более не думал о походе в Индию.
Моральные оправдания
«Я был суров по праву войны, что было продиктовано тогдашним моим положением».
О событиях в Яффе Наполеон полтора десятка лет спустя рассказал лорду Эбрингтону, посетившему его на острове Эльба: «В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Аль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их».
Удивительное дело! Умертви французы всех находившихся в крепости янычар, никто бы не бросил им слова упрека – тем более, после того, как эти варвары убили парламентеров и глумились над трупами.
Но французы вначале пощадили неприятеля и обещали сохранить жизнь пленным, а затем перебили несчастных. При этом взятые при Аль-Арише янычары составляли не более одной трети гарнизона Яффы.
Тяжелую моральную травму получил Евгений Богарне – именно он обещал обреченным жизнь, если те сдадутся в плен.
Приукрасил ли Наполеон картину, пытаясь оправдаться? Сколько было расстрелянных – две, три, четыре тысячи?
Безусловно, отпусти он их еще раз «под честное слово», они без зазрения совести продолжили бы свой варварский промысел.
Решение о расстреле пленных было принято на военном совете, продолжавшемся три дня. В нем участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов. Предлагалось препроводить албанцев в Египет, но это потребовало бы отвлечения сил на эскорт.
Легко осуждать, и не стоит оправдывать. «Законы военного времени» принимают не парламенты, а вожди, скованные тяжкими обстоятельствами.
Наполеон рассказывал разным людям, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Все участники событий, в том числе главный врач Сирийской армии доктор Деженетт и «мюнхенский врач» Ассалини, недолюбливавший Наполеона, признавали, что он проявлял заботу о больных и раненых солдатах.
«Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан».
«Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен» (Стендаль).
Лорд Эбрингтон спросил Наполеона об отравлении безнадежно больных солдат опиумом.
Тот ответил: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: „Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца“.
А вот что он добавил на Святой Елене: «… у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить: и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны».
Спрашивайте, спрашивайте, пока Наполеон добрый!
Лорд Эбрингтон задал и третий вопрос: правда ли, что Бонапарт собирался принять мусульманство?
«Вы не можете себе представить, – ответил Наполеон, – сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру».
Обратный путь ужасен
Наполеон снял осаду Сен-Жан-д'Акра 20 мая.
Шесть дней осадная артиллерия вела непрерывный огонь, прикрывая отход армии.
Два месяца героических усилий под стенами крепости оказались бесплодными, жертвы напрасными.
1 200 убитых, 1 000 умерших от чумы, 2 300 раненых и больных – таков печальный итог авантюры. Многие солдаты ослабли физически из-за резких погодных перемен.
Потери врагов исчислялись десятками тысяч, но кого это утешит?
Тем не менее, Бонапарт предпринимает традиционный пропагандистский ход. Приказ по армии живописует и преувеличивает ее подвиги.
«Солдаты!
Вы перешли через пустыню, отделяющую Африку от Азии, с большей быстротой, чем это могла бы сделать армия, состоящая из арабов. Армия, которая выступила в поход для завоевания Египта, уничтожена, вы захватили ее командующего, парки, обозы, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, защищающими колодцы пустыни. Вы рассеяли на поле сражения у горы Табор орды, сбежавшиеся со всей Азии в надежде на ограбление Египта. Наконец, после того как с горстью людей мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватили 40 пушек, 50 знамен, 6 000 пленных, сравняли с землей укрепления Газы, Яффы, Хайфы, Акры, нам предстоит вернуться в Египет; наступление времени, благоприятного для высадки войск, требует моего возвращения туда.
Через несколько дней вы могли надеяться захватить самого пашу в его же дворце. Но в это время года взятие замка Акры не стоит потери нескольких дней. К тому же храбрецы, которых мне пришлось бы там потерять, необходимы сегодня для более важных операций.
Солдаты, мы стали на утомительный и опасный путь. Мы лишили Восток возможности что-либо предпринять против нас в ходе этой кампании, но нам придется, быть может, отражать нападения части Запада. Вы найдете при этом новые возможности покрыть себя славой; и если среди стольких боев каждый день приносит смерть какого-нибудь храбреца, нужно, чтобы появлялись новые храбрецы, способные в свою очередь занять место в той немногочисленной шеренге бойцов, которая в час опасности придает всем энергию и завоевывает победу».
И пошли они, солнцем палимые, – в обратный путь, куда более страшный, чем зимний марш. Вновь солдаты сходили с ума от жары.
«В июне пустыня очень сурова, она нисколько не похожа на ту же пустыню в январе; тогда все было легко, теперь все стало трудно. Песок был раскаленным, солнечные лучи – невыносимыми», – признает Наполеон.
Видя страдания раненых, он приказывает отдать им всех своих лошадей. Офицеры штаба следуют его примеру.
Один раненый гренадер боится запачкать красивое вышитое седло и стоит в нерешительности.
– Ступай, – сказал ему главнокомандующий, – нет ничего чересчур красивого для храбреца.
Офицеры немногочисленной кавалерии спешились и также отдали всех своих лошадей. Убедившись, что все раненые уехали, Бонапарт оседлал арабского скакуна.
Однако вскоре и он идет пешком, а когда ему предложили лошадь, Бонапарт ударил конюшего хлыстом по лицу:
– Чтобы все шли пешком, черт побери! Я первый; разве вы не читали приказ? Вон!
Так поступал Александр Великий: его армия умирала от жажды, врач Филипп поднес ему последний кубок вина, и царь вылил его в песок.
Не получилось передать больных и раненых на суда. Перре почему-то уплыл в Александрию, не взяв этих несчастных. Когда позднее немногих все же поместили на корабли, те попали в руки англичан.
Не выдержал адовых условий марша через пустыню и скончался 57-летний Жан Мишель Вантюр де Пароди, востоковед и переводчик Бонапарта.
Испустил дух храбрый Круазье. «Я принял последнее его прощение, между Газою и Аль-Аришем, где он скончался, – говорит Бурьенн. – Скромная могила его не часто будет тревожима».
«Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести, и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала».
Может быть, это клевета? Но картины очень похожи на те, что рисуют свидетели отступления двенадцатого года.
Вновь возникла угроза мятежа. Люди, не стесняясь, выговаривали Бонапарту свои претензии. Они совершали подвиги и погибали, увеличивая его славу, – и что из этого вышло?
Но, правда и то, что ему уступали тень.
Так шел он из Сирии. Так шел он из Москвы.
«Они ворчат, но всегда следуют за ним».
Третьего июня уцелевшие увидели оазис Катии.
Бонапарт нашел силы, чтобы осмотреть Тину и Пелузий. Он прогулялся по берегу, на котором был убит великий Помпей.
Снова Абукир
Бонапарт дал людям отдохнуть и набраться сил.
Он хорошо подумал о том, как воздействовать на умы. Бертье послал вперед генерала Бойе, чтобы тот оповестил власти в Каире о предстоящем возвращении победоносной армии.
14 июня она торжественно вступила в Каир через ворота Побед. Сановных пленников, отбитые у турок бунчуки и знамена препроводили в Каирскую цитадель. Объявили, что много таких трофеев следует за армией. Носилки с ранеными, среди которых были Ланн и Дюрок, доставили в город в разные дни и без лишнего шума.
Пока Бонапарт был в Сирии, французские власти в Египте, не будучи ни в чем уверенными, действовали осторожно. Влиятельным египтянам оказывали знаки внимания.
Слухи о поражении Сирийской армии и гибели «султана Кебира» решительно пресекли шейхи мечети Аль-Азхар, обратившиеся к народу со следующим воззванием: «Прибыл в Каир бережно хранимый вождь французской армии генерал Бонапарт, который любит религию Магомета. Он остановился со своими солдатами в Куббе, здоровый и бодрый, и возблагодарил господа за милости, которыми тот его осыпает… Было праздником видеть солдат в добром здравии… Этот день был великим днем, таких никогда не было видано. Все жители Каира вышли ему навстречу. Они увидели и признали, что это действительно главнокомандующий Бонапарт собственной персоной; они убедились, что все, что говорилось о нем, – ложно… Жители Верхнего Египта изгнали мамелюков ради своей безопасности и безопасности своих семей и своих детей, потому что наказание злых влечет за собой погибель добрых их соседей… Мы уведомляем вас, что Джеззар-паша, прозванный так за великие свои жестокости, ибо не делал никакого различия между своими жертвами, собрал множество злодеев, коих обнадежил обещаниями грабежа и насилий, и хочет прийти сюда, чтобы овладеть Каиром и провинциями Египта… Главнокомандующий Бонапарт выступил в поход и разбил солдат Джеззара; он взял форт Аль-Ариш и все бывшие в нем запасы… Он пошел затем на Газу, разбил все войска Джеззара, которые там находились, и они обратились перед ним в бегство, как птицы и мыши бегут от кошки… Прибыв в Рамлу, он снова захватил запасы Джеззара и две тысячи прекрасных бурдюков, которые были приготовлены там для похода в Египет, да предохранит нас от него Господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24