«Наверное, выгнали со службы, – решил я, – вот они и открыли свое дело».
При том, что окружающее вызывало у меня какой-то подспудный интерес, я периодически находился в том состоянии, когда свое, внутреннее, доминирует над всеми внешними факторами, и все то, что происходит вокруг, кажется пустячным и не имеющим для тебя особого значения. Это было положение между жизнью и смертью, когда можно пойти на поправку или, напротив, сдаться и отказаться от борьбы за свою жизнь.
Скорее всего, пуля Сил Силыча, прострелившая мне плечо, оказалась отравленной, и теперь организм боролся за выживание. Периоды активности и относительного выздоровления сменялись упадком, когда все начинало казаться пустячным и ничего не значащим. То же было и с моим отношением к незваной гостье, которая, вдруг появляясь, привлекала к себе внимание, потом переставала восприниматься и делалась едва ли не предметом интерьера, таким же неинтересным, как чужая мебель в случайной комнате.
К ночи я опять расклеился – поднялась температура, и меня начало знобить. Я свернулся калачиком под одеялом и пытался согреться.
На самолечение сил не было У меня не хватило даже энергии запереться, хотя мысль об этом несколько раз приходила в голову.
Кончилось все это странным происшествием. Сознание было затуманенное, как в полудреме, когда еще не заснул, но уже и не бодрствуешь. Вдруг дверь в номер начала медленно открываться. Я услышал легкий скрип и попытался разглядеть, что происходит. В темном проеме показался силуэт.
– Кто вы? – спросил я сдавленным шепотом, пытаясь проснуться.
Мне не ответили Темная фигура, неслышно ступая, подошла к кровати «Это мне снится, – подумал я, – нужно проснуться». Однако сон продолжался. Послышалось шуршание одежды, и в темноте я разглядел белое женское тело.
– Ты болен, милый, тебе холодно, – прошептала гостья, – я тебя согрею
Женщина присела на край широкой кровати и легла ко мне под одеяло. Я почувствовал мягкое тело с прохладной кожей
– Кто вы? – вновь прошептал я, не понимая, сон это или явь.
– Неважно, я хочу тебе помочь.
Гостья обняла меня и прижалась. Она была совсем без одежды, и я, как бы сквозь сон, почувствовал запах молока и свежего хлеба.
– Вы хозяйка? – опять спросил я, не понимая, что собственно происходит.
– Молчи, – тихо ответила гостья, дыша мне в самое ухо. – Тебе скоро будет хорошо.
Я, честное слово, не понял, что она имеет в виду. Заниматься любовью в том состоянии, в котором я пребывал, было весьма проблематично. Что иного «хорошего» от ее пребывания в моей постели может быть, не представлял. Однако ничего другого, как ждать развития событий, мне не оставалось. К тому же мне не до конца было понятно, во сне это все происходит, или наяву.
Прижимаясь к женскому телу, я инстинктивно начал его ласкать, поглаживая самые заманчивые места, но ночная гостья остановила мои руки. Сделала она это не грубо, а как-то необидно, почти дружески.
– Спи, я тебя согрею, – произнесла она, как и раньше дыша в самое ухо.
Я внутренне успокоился и, прижавшись к ней, уснул. Что было дальше, не помню. Проснулся я, когда в комнату заглядывало солнце. Простыни подо мной были влажные от пота, но голова ясная и свежая. Температуры не было и в помине. Я был слаб, но почти здоров.
Гостьи, если она приходила на самом деле, а не приснилась, в комнате не было. Я вылез из-под одеяла и оделся. Мои сокровища лежали в сундуке для платья, там, куда я их вчера положил. Я вышел из номера и отправился в общую залу, где пока не было ни одного посетителя. Половой, который приносил мне вчера воду для умывания, дремал в углу, положив голову на грязную, залитую вином скатерть. Я тронул его за плечо, и когда он испугано вскочил, уставившись на меня заспанными глазами, попросил принести горячей воды и завтрак.
– Ага, счас, – пообещал он, как мне показалось, не зная, как ко мне обращаться, то ли «господин», то ли «парень» – я занимал дорогой номер, но выглядел точно таким же нищим, каким был он. – Тебе вина лучше или молока?
– Принеси мне молока и хлеба, – попросил я. – А кто такая женщина, которая здесь ходит?
– Где ходит? – удивился половой, оглядываясь по сторонам.
– Я ее вчера видел, такая высокая, полная.
– А, – протянул парень, – вот ты о ком. Это сестра хозяина, она немного не в себе. Раньше барыней была, а теперь тут живет.
– Почему она не в себе?
– Не знаю, может, ее родимчик хватил?
– Какой «родимчик»? – удивился я.
– Не знаю, – ответил половой. – Мало ли что в жизни бывает!
Я вспомнил способность многих своих соотечественников употреблять непонятные слова безо всякого смысла. Родимчик – это припадок с судорогами который бывает у рожениц и младенцев. Однако я сделал еще одну попытку понять, что он такое сказал:
– Она что, недавно рожала?
– Кто рожал? – удивился парень.
– Сестра хозяина.
– Это мне не ведомо, я здесь недавно.
– Ладно, неси еду, – попросил я, понимая, что чем дольше мы будем говорить, тем больше разговор будет вязнуть в непонимании друг друга. Половой принес заказ, я дал ему медную монету на чай и остался в одиночестве. Заняться было решительно нечем, оставалось только выздоравливать. Позавтракав, я приободрился еще больше и вышел из своего номера посмотреть, куда я, собственно, попал.
В общей зале постоялого двора посетителей еще не было. Был он меблирован тяжелыми, невысокого калибра и примитивной работы столами и широкими лавками вместо стульев. Не встретив никого из местной обслуги, я прошел во внутренний двор с парой сараев и несколькими коровами, щиплющими чахлую травку у дальнего забора. Не увидев ничего примечательного, я вернулся в свою комнату и прилег на кровать.
Тут же в голову полезли самые скверные мысли. Кроме непрекращающегося беспокойства об Але, меня волновала и собственная судьба. Документов у меня не было. Я был ранен, об этом знали или догадывались хозяева заведения, и могли сдать меня полиции. Я же, пока не окрепну, не смогу убраться подальше от этих мест.
В Питере в это время жило порядка двухсот двадцати тысяч человек. По нашим меркам, это совсем немного. Конечно, не все были на виду друг у друга, но и возможность затеряться в людском море была небольшая. Если начнется скандал в связи с убийством Сил Силыча и его подручного, полиция вполне может заинтересоваться раненым человеком, оказавшимся в беспомощном состоянии невдалеке от места преступления.
Судя по теперешнему самочувствию, возможности убраться с этого постоялого двора раньше завтрашнего дня у меня не было. Так что необходимо было простоять еще день и продержаться ночь, а там будет видно.
Невеселые раздумья прервал приход хозяина. Он явился за очередным траншем за постой. Когда он вошел, я встал ему навстречу.
– Ты, как погляжу, поздоровел? – спросил он без особого восторга.
– Да.
– Я за платой.
– Почему так рано? – удивился я. – Я вчера с тобой рассчитался за два дня,
– Здесь тобой интересовались, – неопределенно усмехаясь, сказал он. – Спрашивали паспорт, подорожную…
Это было явное вранье, видное, как говорится, невооруженным глазом.
– Нужно было ко мне привести, я бы показал, – равнодушным голосом ответил я.
– Так у тебя что, есть бумаги?
– А как же! Как бы я без подорожной въехал в город?
– Ты разве не беглый?
– Шутишь! Я, между прочим, Хасбулат-удалой! – зачем-то соврал я, вспомнив слова популярной народной песни
– Ты – удалой? – не поверил хозяин. – Мне-то все равно, но я уже заплатил, чтобы тебя не трогали, кто мне деньги вернет?
Я хотел было сказать, что это его, а не моя проблема, но решил не ссориться и дать вожделенный рубль.
– Ладно, – примирительно сказал я, – заплачу тебе вперед.
Я полез в карман и вытащил несколько маленьких монет. Судьба на этот раз была ко мне неблагосклонна, все они оказались золотыми. У хозяина, понятное дело, при виде желтого металла, глаза вылезли из орбит, он приниженно принял плату и сразу же удалился из комнаты.
«Все равно завтра съеду», – оптимистично успокоил я себя. Теперь, когда начали возвращаться силы, я уже не чувствовал себя таким, как вчера, беззащитным.
Минут через десять после визита хозяина появилась его сестра. Она, как и прежде, вошла без стука, но, застав меня на ногах, смутилась и первой поздоровалась.
– Здравствуй, малый, – сказала она, слегка покраснев. – Вижу, ты уже встал?
– Здравствуйте, сударыня, – ответил я на приличном русском языке, давая понять вежливым, но светским приветствием, что тоже принадлежу к «сливкам общества». – Рад и вас наблюдать в добром здравии!
До этого случая мы почти не разговаривали, только обменивались односложными вопросами, и то, что я повел почти «светский разговор», окончательно загнало тетку в ступор.
– Так ты по-нашему разумеешь? – только и нашлась спросить она.
– Почему бы и нет?
Разговор у нас явно не складывался. Не пойму, что ее так смутило – возможно, опасение, что я разглашу подробности нашего ночного рандеву. Если, конечно, оно было.
– Проходите, садитесь, – пригласил я, указывая на единственный в номере стул.
Я подумал, что она откажется, но она кивнула и села. Говорить нам было не о чем, но сидеть одному в четырех стенах слишком скучно, и я воспользовался возможностью поболтать с представительницей прекрасного пола.
– Нынче по утрам стало уже свежо, – для затравки завел я разговор о погоде.
– Да, свежо, – как эхо откликнулась она.
– Вы прекрасно выглядите, вам говорили, что вы настоящая писаная красавица? – с натугой перешел я на другую тему. Получилось у меня это не очень ловко, даже пошловато, особенно учитывая мой нынешний юный вид.
Женщина так удивилась моим комплиментам, что ничего не смогла ответить, просто открыла рот.
– Мы еще не знакомы, – продолжил я, – позвольте представиться, меня зовут Хасбулат.
– Марья Ивановна, – машинально ответила она, продолжая смотреть на меня во все глаза.
– Капитанская дочь? – поинтересовался я, вспомнив одноименную повесть и имя-отчество героини Пушкина.
– Нет, бригадирская, – поправила она. – А ты… вы кем будете?
– Так, по делам путешествую. Да вот занедужил в дороге.
Марья Ивановна сочувственно вздохнула, но было видно, думала совсем о другом.
– Ты бы, милый, шел бы отсюда. Долго ли до греха…
Я внимательно смотрел ей в лицо. Теперь многое из ее поведения делалось понятно. Она не просто спала со мной, она меня, скорее всего, от чего-то спасала.
– Понятно, – сказал я, отвечая не на ее слова, а на свои мысли. – Спасибо, Марья Ивановна!
Однако не только уйти, но и собраться это сделать я не успел. Дверь в номер широко распахнулась. В комнату влетел хозяин с красным от гнева лицом. За его спиной маячили два мужика, одетые в извозчичьи армяки.
– Тебе кто дозволял по номерам шляться! – закричал он на сестру. – Убирайся к себе!
Женщина вскочила со стула и отступила вглубь комнаты.
– Не нужно, Поликарп Иванович, – просительно сказала она. – О душе подумай!
Однако хозяин ни о чем таком думать не собирался. Он был так зол, что с трудом удерживался от ругани и рукоприкладства.
– К себе! – кратко приказал он, гоняя по скулам желваки и сжимая кулаки. – Не твоего бабьего ума дело!
Я почувствовал, что семейная ссора вот-вот перерастет в нечто большее, и вмешался:
– Выйдите из моего номера! – громко сказал я ломающимся мальчишеским голосом.
От неожиданности хозяин на мгновение остолбенел, потом загрохотал, срывая зло на мне:
– Я тебя, басурман удалой, сейчас как собаку убью! Ты мне, пес смердящий, перечить будешь! Да ты знаешь, с кем говоришь!
Он мотнул головой помощникам и двинулся на меня. Те, мешая, друг другу протиснулись в комнату, и сразу в ней стало тесно. Я отскочил назад к кровати и выхватил из-под подушки пистолет.
– Вон отсюда! – закричал я, взводя курок.
– Да я тебя! – начал было Поликарп Иванович, но я прицелился ему прямо в лоб, и он замолчал на полуслове. Его помощники собрались броситься на меня, но я опередил их, закричав:
– Еще шаг, и стреляю!
Они нерешительно остановились, не слыша приказа хозяина.
– Вели им убраться отсюда, или тебе конец! – продолжил я, глядя в упор в полыхнувшие испугом глаза Поликарпа.
Тот понял, что я не шучу, и приказал:
– Оставьте нас!
Мужики послушно вышли, притворив за собой дверь.
– Марья, иди к себе! – снизив накал, опять приказал хозяин.
– Нет, – твердо ответила женщина. – Не будет по-твоему.
– Вам отсюда все равно не выбраться, – с ненавистью глядя то на сестру, то на меня, пообещал он, – подохнете здесь, как крысы.
– Лучше умру, но по-твоему все равно не будет! – упрямо сказала женщина звенящим голосом.
– Ладно! Родную кровь на безродного басурмана променяла! – не отводя взгляда от нацеленного в лоб пистолета, прошипел Поликарп Иванович, отступая к выходу. – Будь ты трижды проклята.
Хозяин толкнул дверь спиной и выскочил за порог.
Марья Ивановна, обессилив от нервного порыва, опустилась на корточки там, где стояла, и тихо заплакала, прикрывая глаза кончиками платка.
– Не нужно, – попытался я успокоить ее, – все будет хорошо! Как-нибудь выкрутимся.
– Нет, – сказала Марья Ивановна, промокнув последние слезинки, – ничего не поделаешь, придется погибать. Брат за деньги никого не пощадит.
– Это мы еще посмотрим.
– У тебя в пистолете всего один заряд. Он пошлет кого-нибудь из своих разбойников под пулю, и вся недолга. А дальше… – она не досказала, только горько вздохнула и перекрестились.
Мысль была, по меньшей мере, здравая и заставила меня заспешить. Первым делом я запер дверь на засов. Она открывалась наружу, так что внезапно выбить ее у нападающих не получится, придется выламывать, а это потребует времени. Следующее, что я сделал, это вынул из сундука саблю и освободил ее от тряпок. Несмотря на слабость, которая меня еще не оставила, с таким оружием продержаться было можно.
– А ты, Хасбулат, как я погляжу тоже не простого звания, – удивленно сказала Марья Ивановна, рассматривая мой арсенал. – Пистолет аглицкий, сабля турецкая.
– Индийская, – машинально поправил я, думая, чем еще можно задержать нападающих. – У брата много людей?
– Сам-друг шестеро, – ответила она.
– Тогда давай придвинем к дверям стол, чтобы, если ее выломают, не сразу сюда ворвались.
Марья Ивановна кивнула и помогла подтащить стол к дверям. После перенесенного ранения и высокой температуры я был совсем слаб и не справился бы без ее помощи. Когда приготовления были кончены, мы сели: я на кровать, женщина на стул.
– Как же получилось, что бригадирский сын сделался разбойником? – спросил я.
– Обычное дело, – ответила она, – как батюшка, а вслед за ним матушка преставились, начал играть Поликарп в карты и кости и все имение наше просадил, даже мое приданое. Он вообще-то не злой, только играет неудачливо. Сначала все свои деньги проиграл, потом казенные, попал под суд. В каторгу его не послали, но от службы уволили. Вот братец и придумал постоялый двор держать…
Дальше было ясно и без объяснений, однако она продолжила говорить о наболевшем:
– Набрал себе помощников, один другого хуже. Когда сюда попадаются бедолаги, вроде тебя, без роду и племени, или купцы с товаром и деньгами, они и губят души. Последнее время даже коробейниками не брезгуют…
– Понятно, – сказал я, думая, что предпринять дальше: не сидеть же нам без еды и воды в долгой осаде, ожидая неизвестно чего. – Ночью в окно вылезем, здесь невысоко, – сказал я Марье Ивановне.
– Он, Поликарп, умный, сторожей на ночь поставит. Да и куда мне от него деваться? Одна с голоду помру. Видно, отжила свое, пора и честь знать.
– Ну, это глупости, что-нибудь придумаем, я помогу тебе устроиться. Тебе сколько лет?
– Старая уже, скоро третий десяток разменяю, – грустно сказала Марья Ивановна. – Осенью двадцать восемь исполнится.
– Так ты моложе меня, – сказал я, забыв о своей юной внешности. – Мне уже тридцать.
– Как так тридцать? – поразилась Марья Ивановна. – Ты по виду совсем несмышленыш, я думала, тебе и половины от тридцати нет!
– Это у нас в Хасбулатии климат такой, все моложе выглядим, чем есть на самом деле.
– Так что же я, выходит, со взрослым мужем спала! – совершенно неожиданно воскликнула она и залилась краской стыда.
– Так ведь ничего же не было! – успокоил я.
– Это на мне грех! Я думала младенца спасаю! – взволнованно заговорила Марья Ивановна. – Так вот за что меня дева Мария карает!
– Глупости, – оборвал я совершенно неуместные в такой обстановке сетования. – За такие грехи не карают, а награждают. Считай, что ты сегодня ночью спасла невинную душу.
– Какая же у тебя душа, коли ты в Христа не веруешь!
– Бог у всех один, как его ни назови, во что ни верь, главное не греши!
Однако она не приняла мои резоны и продолжала переживать свое «грехопадение». Мне надоело слушать стенания, и я заговорил о другом. Постепенно Марья Ивановна успокоилась и немного рассказала о самом своем дорогом, о детстве, том времени, когда еще были живы родители, и любезный братец не пустил ее по миру и не втянул в разбойничий вертеп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
При том, что окружающее вызывало у меня какой-то подспудный интерес, я периодически находился в том состоянии, когда свое, внутреннее, доминирует над всеми внешними факторами, и все то, что происходит вокруг, кажется пустячным и не имеющим для тебя особого значения. Это было положение между жизнью и смертью, когда можно пойти на поправку или, напротив, сдаться и отказаться от борьбы за свою жизнь.
Скорее всего, пуля Сил Силыча, прострелившая мне плечо, оказалась отравленной, и теперь организм боролся за выживание. Периоды активности и относительного выздоровления сменялись упадком, когда все начинало казаться пустячным и ничего не значащим. То же было и с моим отношением к незваной гостье, которая, вдруг появляясь, привлекала к себе внимание, потом переставала восприниматься и делалась едва ли не предметом интерьера, таким же неинтересным, как чужая мебель в случайной комнате.
К ночи я опять расклеился – поднялась температура, и меня начало знобить. Я свернулся калачиком под одеялом и пытался согреться.
На самолечение сил не было У меня не хватило даже энергии запереться, хотя мысль об этом несколько раз приходила в голову.
Кончилось все это странным происшествием. Сознание было затуманенное, как в полудреме, когда еще не заснул, но уже и не бодрствуешь. Вдруг дверь в номер начала медленно открываться. Я услышал легкий скрип и попытался разглядеть, что происходит. В темном проеме показался силуэт.
– Кто вы? – спросил я сдавленным шепотом, пытаясь проснуться.
Мне не ответили Темная фигура, неслышно ступая, подошла к кровати «Это мне снится, – подумал я, – нужно проснуться». Однако сон продолжался. Послышалось шуршание одежды, и в темноте я разглядел белое женское тело.
– Ты болен, милый, тебе холодно, – прошептала гостья, – я тебя согрею
Женщина присела на край широкой кровати и легла ко мне под одеяло. Я почувствовал мягкое тело с прохладной кожей
– Кто вы? – вновь прошептал я, не понимая, сон это или явь.
– Неважно, я хочу тебе помочь.
Гостья обняла меня и прижалась. Она была совсем без одежды, и я, как бы сквозь сон, почувствовал запах молока и свежего хлеба.
– Вы хозяйка? – опять спросил я, не понимая, что собственно происходит.
– Молчи, – тихо ответила гостья, дыша мне в самое ухо. – Тебе скоро будет хорошо.
Я, честное слово, не понял, что она имеет в виду. Заниматься любовью в том состоянии, в котором я пребывал, было весьма проблематично. Что иного «хорошего» от ее пребывания в моей постели может быть, не представлял. Однако ничего другого, как ждать развития событий, мне не оставалось. К тому же мне не до конца было понятно, во сне это все происходит, или наяву.
Прижимаясь к женскому телу, я инстинктивно начал его ласкать, поглаживая самые заманчивые места, но ночная гостья остановила мои руки. Сделала она это не грубо, а как-то необидно, почти дружески.
– Спи, я тебя согрею, – произнесла она, как и раньше дыша в самое ухо.
Я внутренне успокоился и, прижавшись к ней, уснул. Что было дальше, не помню. Проснулся я, когда в комнату заглядывало солнце. Простыни подо мной были влажные от пота, но голова ясная и свежая. Температуры не было и в помине. Я был слаб, но почти здоров.
Гостьи, если она приходила на самом деле, а не приснилась, в комнате не было. Я вылез из-под одеяла и оделся. Мои сокровища лежали в сундуке для платья, там, куда я их вчера положил. Я вышел из номера и отправился в общую залу, где пока не было ни одного посетителя. Половой, который приносил мне вчера воду для умывания, дремал в углу, положив голову на грязную, залитую вином скатерть. Я тронул его за плечо, и когда он испугано вскочил, уставившись на меня заспанными глазами, попросил принести горячей воды и завтрак.
– Ага, счас, – пообещал он, как мне показалось, не зная, как ко мне обращаться, то ли «господин», то ли «парень» – я занимал дорогой номер, но выглядел точно таким же нищим, каким был он. – Тебе вина лучше или молока?
– Принеси мне молока и хлеба, – попросил я. – А кто такая женщина, которая здесь ходит?
– Где ходит? – удивился половой, оглядываясь по сторонам.
– Я ее вчера видел, такая высокая, полная.
– А, – протянул парень, – вот ты о ком. Это сестра хозяина, она немного не в себе. Раньше барыней была, а теперь тут живет.
– Почему она не в себе?
– Не знаю, может, ее родимчик хватил?
– Какой «родимчик»? – удивился я.
– Не знаю, – ответил половой. – Мало ли что в жизни бывает!
Я вспомнил способность многих своих соотечественников употреблять непонятные слова безо всякого смысла. Родимчик – это припадок с судорогами который бывает у рожениц и младенцев. Однако я сделал еще одну попытку понять, что он такое сказал:
– Она что, недавно рожала?
– Кто рожал? – удивился парень.
– Сестра хозяина.
– Это мне не ведомо, я здесь недавно.
– Ладно, неси еду, – попросил я, понимая, что чем дольше мы будем говорить, тем больше разговор будет вязнуть в непонимании друг друга. Половой принес заказ, я дал ему медную монету на чай и остался в одиночестве. Заняться было решительно нечем, оставалось только выздоравливать. Позавтракав, я приободрился еще больше и вышел из своего номера посмотреть, куда я, собственно, попал.
В общей зале постоялого двора посетителей еще не было. Был он меблирован тяжелыми, невысокого калибра и примитивной работы столами и широкими лавками вместо стульев. Не встретив никого из местной обслуги, я прошел во внутренний двор с парой сараев и несколькими коровами, щиплющими чахлую травку у дальнего забора. Не увидев ничего примечательного, я вернулся в свою комнату и прилег на кровать.
Тут же в голову полезли самые скверные мысли. Кроме непрекращающегося беспокойства об Але, меня волновала и собственная судьба. Документов у меня не было. Я был ранен, об этом знали или догадывались хозяева заведения, и могли сдать меня полиции. Я же, пока не окрепну, не смогу убраться подальше от этих мест.
В Питере в это время жило порядка двухсот двадцати тысяч человек. По нашим меркам, это совсем немного. Конечно, не все были на виду друг у друга, но и возможность затеряться в людском море была небольшая. Если начнется скандал в связи с убийством Сил Силыча и его подручного, полиция вполне может заинтересоваться раненым человеком, оказавшимся в беспомощном состоянии невдалеке от места преступления.
Судя по теперешнему самочувствию, возможности убраться с этого постоялого двора раньше завтрашнего дня у меня не было. Так что необходимо было простоять еще день и продержаться ночь, а там будет видно.
Невеселые раздумья прервал приход хозяина. Он явился за очередным траншем за постой. Когда он вошел, я встал ему навстречу.
– Ты, как погляжу, поздоровел? – спросил он без особого восторга.
– Да.
– Я за платой.
– Почему так рано? – удивился я. – Я вчера с тобой рассчитался за два дня,
– Здесь тобой интересовались, – неопределенно усмехаясь, сказал он. – Спрашивали паспорт, подорожную…
Это было явное вранье, видное, как говорится, невооруженным глазом.
– Нужно было ко мне привести, я бы показал, – равнодушным голосом ответил я.
– Так у тебя что, есть бумаги?
– А как же! Как бы я без подорожной въехал в город?
– Ты разве не беглый?
– Шутишь! Я, между прочим, Хасбулат-удалой! – зачем-то соврал я, вспомнив слова популярной народной песни
– Ты – удалой? – не поверил хозяин. – Мне-то все равно, но я уже заплатил, чтобы тебя не трогали, кто мне деньги вернет?
Я хотел было сказать, что это его, а не моя проблема, но решил не ссориться и дать вожделенный рубль.
– Ладно, – примирительно сказал я, – заплачу тебе вперед.
Я полез в карман и вытащил несколько маленьких монет. Судьба на этот раз была ко мне неблагосклонна, все они оказались золотыми. У хозяина, понятное дело, при виде желтого металла, глаза вылезли из орбит, он приниженно принял плату и сразу же удалился из комнаты.
«Все равно завтра съеду», – оптимистично успокоил я себя. Теперь, когда начали возвращаться силы, я уже не чувствовал себя таким, как вчера, беззащитным.
Минут через десять после визита хозяина появилась его сестра. Она, как и прежде, вошла без стука, но, застав меня на ногах, смутилась и первой поздоровалась.
– Здравствуй, малый, – сказала она, слегка покраснев. – Вижу, ты уже встал?
– Здравствуйте, сударыня, – ответил я на приличном русском языке, давая понять вежливым, но светским приветствием, что тоже принадлежу к «сливкам общества». – Рад и вас наблюдать в добром здравии!
До этого случая мы почти не разговаривали, только обменивались односложными вопросами, и то, что я повел почти «светский разговор», окончательно загнало тетку в ступор.
– Так ты по-нашему разумеешь? – только и нашлась спросить она.
– Почему бы и нет?
Разговор у нас явно не складывался. Не пойму, что ее так смутило – возможно, опасение, что я разглашу подробности нашего ночного рандеву. Если, конечно, оно было.
– Проходите, садитесь, – пригласил я, указывая на единственный в номере стул.
Я подумал, что она откажется, но она кивнула и села. Говорить нам было не о чем, но сидеть одному в четырех стенах слишком скучно, и я воспользовался возможностью поболтать с представительницей прекрасного пола.
– Нынче по утрам стало уже свежо, – для затравки завел я разговор о погоде.
– Да, свежо, – как эхо откликнулась она.
– Вы прекрасно выглядите, вам говорили, что вы настоящая писаная красавица? – с натугой перешел я на другую тему. Получилось у меня это не очень ловко, даже пошловато, особенно учитывая мой нынешний юный вид.
Женщина так удивилась моим комплиментам, что ничего не смогла ответить, просто открыла рот.
– Мы еще не знакомы, – продолжил я, – позвольте представиться, меня зовут Хасбулат.
– Марья Ивановна, – машинально ответила она, продолжая смотреть на меня во все глаза.
– Капитанская дочь? – поинтересовался я, вспомнив одноименную повесть и имя-отчество героини Пушкина.
– Нет, бригадирская, – поправила она. – А ты… вы кем будете?
– Так, по делам путешествую. Да вот занедужил в дороге.
Марья Ивановна сочувственно вздохнула, но было видно, думала совсем о другом.
– Ты бы, милый, шел бы отсюда. Долго ли до греха…
Я внимательно смотрел ей в лицо. Теперь многое из ее поведения делалось понятно. Она не просто спала со мной, она меня, скорее всего, от чего-то спасала.
– Понятно, – сказал я, отвечая не на ее слова, а на свои мысли. – Спасибо, Марья Ивановна!
Однако не только уйти, но и собраться это сделать я не успел. Дверь в номер широко распахнулась. В комнату влетел хозяин с красным от гнева лицом. За его спиной маячили два мужика, одетые в извозчичьи армяки.
– Тебе кто дозволял по номерам шляться! – закричал он на сестру. – Убирайся к себе!
Женщина вскочила со стула и отступила вглубь комнаты.
– Не нужно, Поликарп Иванович, – просительно сказала она. – О душе подумай!
Однако хозяин ни о чем таком думать не собирался. Он был так зол, что с трудом удерживался от ругани и рукоприкладства.
– К себе! – кратко приказал он, гоняя по скулам желваки и сжимая кулаки. – Не твоего бабьего ума дело!
Я почувствовал, что семейная ссора вот-вот перерастет в нечто большее, и вмешался:
– Выйдите из моего номера! – громко сказал я ломающимся мальчишеским голосом.
От неожиданности хозяин на мгновение остолбенел, потом загрохотал, срывая зло на мне:
– Я тебя, басурман удалой, сейчас как собаку убью! Ты мне, пес смердящий, перечить будешь! Да ты знаешь, с кем говоришь!
Он мотнул головой помощникам и двинулся на меня. Те, мешая, друг другу протиснулись в комнату, и сразу в ней стало тесно. Я отскочил назад к кровати и выхватил из-под подушки пистолет.
– Вон отсюда! – закричал я, взводя курок.
– Да я тебя! – начал было Поликарп Иванович, но я прицелился ему прямо в лоб, и он замолчал на полуслове. Его помощники собрались броситься на меня, но я опередил их, закричав:
– Еще шаг, и стреляю!
Они нерешительно остановились, не слыша приказа хозяина.
– Вели им убраться отсюда, или тебе конец! – продолжил я, глядя в упор в полыхнувшие испугом глаза Поликарпа.
Тот понял, что я не шучу, и приказал:
– Оставьте нас!
Мужики послушно вышли, притворив за собой дверь.
– Марья, иди к себе! – снизив накал, опять приказал хозяин.
– Нет, – твердо ответила женщина. – Не будет по-твоему.
– Вам отсюда все равно не выбраться, – с ненавистью глядя то на сестру, то на меня, пообещал он, – подохнете здесь, как крысы.
– Лучше умру, но по-твоему все равно не будет! – упрямо сказала женщина звенящим голосом.
– Ладно! Родную кровь на безродного басурмана променяла! – не отводя взгляда от нацеленного в лоб пистолета, прошипел Поликарп Иванович, отступая к выходу. – Будь ты трижды проклята.
Хозяин толкнул дверь спиной и выскочил за порог.
Марья Ивановна, обессилив от нервного порыва, опустилась на корточки там, где стояла, и тихо заплакала, прикрывая глаза кончиками платка.
– Не нужно, – попытался я успокоить ее, – все будет хорошо! Как-нибудь выкрутимся.
– Нет, – сказала Марья Ивановна, промокнув последние слезинки, – ничего не поделаешь, придется погибать. Брат за деньги никого не пощадит.
– Это мы еще посмотрим.
– У тебя в пистолете всего один заряд. Он пошлет кого-нибудь из своих разбойников под пулю, и вся недолга. А дальше… – она не досказала, только горько вздохнула и перекрестились.
Мысль была, по меньшей мере, здравая и заставила меня заспешить. Первым делом я запер дверь на засов. Она открывалась наружу, так что внезапно выбить ее у нападающих не получится, придется выламывать, а это потребует времени. Следующее, что я сделал, это вынул из сундука саблю и освободил ее от тряпок. Несмотря на слабость, которая меня еще не оставила, с таким оружием продержаться было можно.
– А ты, Хасбулат, как я погляжу тоже не простого звания, – удивленно сказала Марья Ивановна, рассматривая мой арсенал. – Пистолет аглицкий, сабля турецкая.
– Индийская, – машинально поправил я, думая, чем еще можно задержать нападающих. – У брата много людей?
– Сам-друг шестеро, – ответила она.
– Тогда давай придвинем к дверям стол, чтобы, если ее выломают, не сразу сюда ворвались.
Марья Ивановна кивнула и помогла подтащить стол к дверям. После перенесенного ранения и высокой температуры я был совсем слаб и не справился бы без ее помощи. Когда приготовления были кончены, мы сели: я на кровать, женщина на стул.
– Как же получилось, что бригадирский сын сделался разбойником? – спросил я.
– Обычное дело, – ответила она, – как батюшка, а вслед за ним матушка преставились, начал играть Поликарп в карты и кости и все имение наше просадил, даже мое приданое. Он вообще-то не злой, только играет неудачливо. Сначала все свои деньги проиграл, потом казенные, попал под суд. В каторгу его не послали, но от службы уволили. Вот братец и придумал постоялый двор держать…
Дальше было ясно и без объяснений, однако она продолжила говорить о наболевшем:
– Набрал себе помощников, один другого хуже. Когда сюда попадаются бедолаги, вроде тебя, без роду и племени, или купцы с товаром и деньгами, они и губят души. Последнее время даже коробейниками не брезгуют…
– Понятно, – сказал я, думая, что предпринять дальше: не сидеть же нам без еды и воды в долгой осаде, ожидая неизвестно чего. – Ночью в окно вылезем, здесь невысоко, – сказал я Марье Ивановне.
– Он, Поликарп, умный, сторожей на ночь поставит. Да и куда мне от него деваться? Одна с голоду помру. Видно, отжила свое, пора и честь знать.
– Ну, это глупости, что-нибудь придумаем, я помогу тебе устроиться. Тебе сколько лет?
– Старая уже, скоро третий десяток разменяю, – грустно сказала Марья Ивановна. – Осенью двадцать восемь исполнится.
– Так ты моложе меня, – сказал я, забыв о своей юной внешности. – Мне уже тридцать.
– Как так тридцать? – поразилась Марья Ивановна. – Ты по виду совсем несмышленыш, я думала, тебе и половины от тридцати нет!
– Это у нас в Хасбулатии климат такой, все моложе выглядим, чем есть на самом деле.
– Так что же я, выходит, со взрослым мужем спала! – совершенно неожиданно воскликнула она и залилась краской стыда.
– Так ведь ничего же не было! – успокоил я.
– Это на мне грех! Я думала младенца спасаю! – взволнованно заговорила Марья Ивановна. – Так вот за что меня дева Мария карает!
– Глупости, – оборвал я совершенно неуместные в такой обстановке сетования. – За такие грехи не карают, а награждают. Считай, что ты сегодня ночью спасла невинную душу.
– Какая же у тебя душа, коли ты в Христа не веруешь!
– Бог у всех один, как его ни назови, во что ни верь, главное не греши!
Однако она не приняла мои резоны и продолжала переживать свое «грехопадение». Мне надоело слушать стенания, и я заговорил о другом. Постепенно Марья Ивановна успокоилась и немного рассказала о самом своем дорогом, о детстве, том времени, когда еще были живы родители, и любезный братец не пустил ее по миру и не втянул в разбойничий вертеп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32