Чай, вместе денежки профукали.
– Ты при мне, мальчишка, даже слов таких не говори! Ишь, с больной головы на здоровую! Я тебе честь сделал, с большим человеком познакомил, а ты что болтаешь?! Коли нет денег, зачем в ресторацию поперся?
– Так это вы же, Михайло Михалыч, велели!
– Так, значит? Ладно! Сегодня еще можешь у меня побыть, а завтра с утра чтобы духу твоего здесь не было!
– Да как же так! – уязвленный до глубины души, воскликнул я. – Вы же обещали быть отцом и благодетелем, а теперь гоните?!
Для убедительности, я начал шмыгать носом.
– И нюни не разводи, Питер слезам не верит!
– Москва.
– Что Москва? – не понял он.
– Москва слезам не верит, а не Питер!
– Вот ты о чем! Питер тоже не верит! Так чтобы завтра с утра духу твоего здесь больше не было!
Что мне оставалась делать? Только заплакать, что я и сделал. Однако жестокосердный домовладелец не пожелал видеть моих горьких слез и ушел, что-то возмущенно бормоча под нос.
Мы с Иваном быстро собрали вещи и покинули негостеприимный кров. На улице, как на грех, не было ни одного свободного извозчика. Мы пошли к перекрестку и, когда уже значительно отдалились от домовладения нелюбезного Михайло Михайловича, увидели, как к его зашарпанному подъезду подъехали три казенные кареты, и из них начали вылезать люди в полицейской форме.
– Видишь? – нравоучительно сказал Иван. – Доигрался! А кабы мы не успели уйти вовремя, отправились бы прямиком в участок!
Я не был уверен, что налет полиции организовал Селиванов, подозрительный дом могли осмотреть и в процессе «плановой проверки», но это не имело принципиального значения. Главное, что нам повезло, и убрались мы оттуда вовремя.
– Поглядим, что полиция будет делать, – предложил напарник.
– Ты еще сам туда зайди, спроси! Идем отсюда, и не оглядывайся!
В это время освободился пятикопеечный «ванька», мы сторговались и поехали прочь от опасного места. Колымага была безрессорная, тряская, лошадка низкорослая и слабая, так что побег наш проходил со скоростью шесть километров в час.
– Останови здесь, любезнейший, – попросил я извозчика, когда мы отъехали от Фонтанки.
– Почему выходим, мы же еще не доехали? – удивился спутник,
– Потому, – ответил я, когда мы выгрузили вещи и пошли дальше пешком, – всегда, когда убегаешь, несколько раз меняй транспорт, чтобы не выследили, куда ты направился.
– Чего ради?
– Если нас захотят поймать, то опросят всех извозчиков, найдут по приметам и узнают, куда мы ехали.
Иван скептически хмыкнул, потом спросил:
– А теперь не найдут?
– Если поедем по одиночке, то не смогут. Будут искать двух мужчин с узлами.
Я подумал, что, пожалуй, перестраховываюсь, но если налет на меблированные комнаты организовал Селиванов, то ждать от него можно было многого.
Задним числом я пожалел, что втянул в эту авантюру легкомысленного Афанасьева. Теперь, утром, на трезвую голову, вчерашняя шутка уже не казалась такой безобидной и безопасной. Офицеров, которые в ней участвовали, могли знать по фамилиям у Демута, при желании можно было заставить заговорить селивановского кучера и выйти через него на Шурку.
– Говори адрес своей вдовы, поезжай один и жди меня там, – сказал я Ивану.
– Что еще приключилось? – удивился он.
– Боюсь, что ты прав с обиженным чиновником, как бы не подвести моего знакомого офицера. Поеду к нему, предупрежу.
Иван собрался было еще раз подчеркнуть свою предусмотрительность, но посмотрел на меня и промолчал. Мы разошлись. Я направился к казармам Преображенского полка и у дежурного офицера узнал адрес квартиры Афанасьева.
Шурка жил недалеко от места службы, в маленьком флигеле. В прихожей меня встретил степенный мужик с заспанным лицом. Он, видимо, только что проснулся, был встрепан и недоволен жизнью.
– Поручик Афанасьев здесь живет? – спросил я.
– Живет, – тяжело вдохнув, сознался слуга.
– Мне нужно его видеть.
– Это, сударь, никак невозможно, – покачав головой, ответил он. – Александр Николаевич отдыхают после ночной службы.
О какой службе он говорил, было непонятно: вчера вечером Афанасьев был так расслаблен, что к служению отечеству явно неспособен.
– Так поди, разбуди, – уже научившись разговаривать со слугами, строго сказал я, – мне нужно с ним переговорить.
– Никак невозможно, они со сна дерутся!
Время было уже полуденное, и сидеть ждать, когда их благородие соизволят пробудиться, у меня не было никакого желания.
– Тогда я сам его разбужу.
– Это как вам будет угодно, – равнодушно проговорил слуга, с трудом сдерживая зевоту, – мое дело сторона.
Я отодвинул его от входа и прошел внутрь. Шурка жил в большой комнате, заставленной разномастной мебелью. Порядок в ней был, как и полагается у холостого человека с ленивым слугой. Везде были разбросаны носильные вещи, а сам хозяин лежал на коротком для его роста кожаном диване и храпел. Я потряс его за плечо.
– Уйди! – не открывая глаз, прорычал он сквозь стиснутые зубы и попытался ударить меня ногой.
– Александр, проснись! – сказал я и тряхнул его так, что он открыл-таки мутные со сна глаза.
– Ты кто такой? – спросил он.
– Брат Крылова, мы с тобой вчера познакомились.
– А, – смутно узнавая меня, сказал он. – И что?
– Вставай, у нас, кажется, большие неприятности.
– Что еще случилось? – без особой тревоги поинтересовался он. – Опять я в драку попал?
– Хуже, карету с лошадьми украл.
– Кто украл? Нет у меня никакой кареты, – начал говорить он, и разом вспомнил и меня, и вчерашнее происшествие. – Это ты! Извини, брат, запамятовал, как тебя зовут.
– Андрей, – представился я, чтобы далеко не отходить от истинного имени. – Коллежский асессор, у которого мы забрали карету, оказался влиятельным человеком и начал розыск.
– Ну, и бог с ним, карета его сейчас едет в Москву, я ее вчера кому-то подарил. А вот кому, не помню. Может, Терещенке? Он вроде как в отпуск собирался…
– Этого я не знаю, я зашел, предупредить, что если кучер расколется…
– Какой еще кучер?
– Ты лучше окончательно проснись и вспоминай сам.
Афанасьев подумал над моим предложением, посчитал его приемлемым, кивнул головой и вдруг оглушительно крикнул:
– Василий, шампанского!
На его возглас, как на глас вопиющего в пустыне, никто не откликнулся.
– Василий там? – спросил он у меня, посмотрев на входную дверь.
– Там, – подтвердил я.
– А почему он не отвечает?
– Думаю, потому что у него нет шампанского, – предположил я.
– Вот мерзавец, сам, наверное, все выдул, – без особого гнева проговорил поручик. – И зачем ему шампанское, если он водку любит? Его от шампанского пучит, – добавил он.
К сожалению, нам так и не удалось выяснить, куда делось, если оно и было, вчерашнее шампанское. Дверь с треском распахнулась, и на пороге комнаты возник усатый мужчина в полицейской форме.
– Явление Христа народу, – негромко сказал Афанасьев, потом спросил: – Ты кто, прелестное дитя?
Дитя, не представляясь, откашлялось и спросило басом:
– Поручик Афанасьев здесь живет?
– Нет, – ответил Александр, – он здесь не живет, он здесь страдает с похмелья!
Полицейский гвардейского юмора не понял и уточнил:
– Поручиком Афанасьевым кто будет?
– Я буду. И что тебе, прелестное дитя, от меня нужно?
– У меня есть приказ препроводить вас в губернскую прокуратуру для дачи показаний.
– Чей приказ? – лениво спросил поручик, вежливо прикрывая зевок ладонью.
– Губернского прокурора.
– Я, как поручик лейб-гвардии Преображенского полка, подчиняюсь только своему полковому командиру и государю императору, а про какого-то прокурора и слыхом не слыхивал.
Усатый полицейский, видимо, привыкший к таким казусам и неповиновению офицеров привилегированных полков, молча подал поручику бумагу с подписью его командира.
– Так бы и сказал, что имеешь предписание от нашего полковника, – спокойно сказал Афанасьев, – а то помянул какого-то прокурора!
Полицейский в чине ротмистра званием был ниже, чем гвардейский поручик. Гвардейцы, когда императором Петром Алексеевичем была утверждена табель о рангах, получили старшинство двух чинов против армейских.
Это заедало все остальное офицерство, лейб-гвардейцам завидовали и старались, по возможности, лягнуть.
Я видел, что у ротмистра чешутся и язык, и руки, но вязаться с пребраженцем ему боязно.
Я этим воспользовался и очень почтительно попросил полицейского офицера разрешить нам с прапорщиком переговорить с глазу на глаз.
– Простите, господин ротмистр, но у нас с поручиком семейное дело, и если бы вы соблаговолили подождать снаружи, пока он оденется, мы смогли бы перекинуться парой слов.
– Действительно, ротмистр, соблаговолите подождать за дверью, – вмешался в разговор Афанасьев и чуть все не испортил. Полицейский опять напрягся и сжал челюсти так, что на скулах напряглись желваки.
– Это не займет много времени, после чего поручик отдастся в ваше распоряжение, – опять льстивым голосом заговорил я, делая страшные рожи поручику.
– Извольте, – наконец решился ротмистр, – только недолго.
Когда он вышел, я в двух словах рассказал Афанасьеву, что мы вчера с ним выкинули. Тот с большим интересом и даже удовольствием слушал о своих подвигах.
– Селиванов, хоть и в незначительном чине, но оказался человеком очень влиятельным. Он участвует в составлении Геральдической книги, и от него, как мне кажется, зависят липовые титулы весьма известных людей.
Афанасьева величие чиновника нисколько не испугало, больший интерес вызвали вчерашние похождения.
– Пьян был, помню, но смутно, – признался он. – А ты, собственно, кто таков?
– Брат Крылова, я тебе вчера говорил.
– Что-то вы не очень похожи.
– Мы сводные братья, у нас разные матери.
– То-то я гляжу, он вроде русак, а ты как будто татарин.
– У меня мать турчанка, – соврал я.
– А сам Алексей где?
– Скрывается. После того случая с государем его, скорее всего, разыскивают. Давай лучше поговорим о деле. Про тебя полицейским могли рассказать в ресторане, или кучер, которому ты с кем-то из товарищей купили извозчичий выезд. Думаю, что толком никто ничего не знает. У них могут быть только подозрения.
– А откуда у нас деньги взялись?
– Я дал. Единственное, за что полиция может зацепиться, это за то, что ты при всех сказал, будто видел, как Селиванов приехал не в карете, а на извозчичьей коляске. Говори, что обознался.
– Господа, долго ли еще ждать? – спросил, приоткрывая дверь, ротмистр.
– Иду, погоди минутку.
Мы вместе вышли из комнаты.
Василий, как и прежде, был всклочен и протяжно зевал, прикрывая рот ладонью. Как и самого барина, появление в их доме полицейских его нимало не встревожило.
– Шампанское ты вылакал? – перед тем как выйти наружу, строго спросил слугу Афанасьев.
– Оченно мне надо ваше пойло пить, – обижено ответил тот, – Вы сами вчера с князем Горчаковым и князем Юсуповым-Княжево выпили.
Услышав знатные фамилии, полицейский офицер приосанился и стал смотреть на арестанта едва ли не подобострастно.
– Удачи тебе, – сказал я, когда Шурка садился в крытую полицейскую карету. – Когда смогу – тебя проведаю.
– Приходи нынче вечером, у меня сегодня дежурства нет, – ответил он со скрытым значением.
Больше я ничем ему помочь не мог и, поменяв двух извозчиков, поехал на Большой Сампсониевский проспект, разыскивать Ивана.
Найти его оказалось просто. Надо сказать, что солдат весьма неплохо устроился в чистеньком домике с небольшим палисадником у симпатичной молодой вдовы.
По некоторым признакам, у них сложились довольно близкие отношения.
Я, как знакомый его невесты, не подал и вида, что замечаю их «переглядки» и двусмысленные улыбки.
Что здесь говорить, дело молодое!
Ивану, по моим подсчетам, было немногим больше ста лет, что для долгожилых людей – почти юношеский возраст.
Вдову, тридцатилетнюю шатенку с быстрыми смеющимися глазами, звали Варварой. Мне она сразу понравилась, а я, как показалось, вызвал у нее чисто материнские чувства.
– Экий ты худенький, Алеша, – сказала она, через пять минут после знакомства. – Поди, и покормить-то тебя по-людски некому! Садись, сейчас обедать будем.
Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.
Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.
Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.
Глава двенадцатая
Ближе к вечеру я надел сюртук с позументами, прицепил к боку шпагу и поехал в Трактир увидеться с Остерманом. Генрих Васильевич был уже слегка навеселе и встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями.
– Здравствуй, князюшка, – закричал он, как только я вошел в обеденную залу, подошел и облобызал в обе щеки. – Куда это ты запропастился?
– Вчера был очень занят и не смог придти, – ответил я.
– А дело твое почти решилось, – сказал Остерман, наклоняясь к самому уху, хотя нас и так никто не мог слышать – в зале было полно народа, и громко играла музыка. – Поехали в одно интересное место, я познакомлю тебя с нужным человеком.
После вчерашнего Селиванова к новому знакомому такого же рода я отнесся без особого восторга, однако возразить было нечего – сам просил о помощи. Мы вышли из Трактира и взяли дорогого извозчика с рессорной коляской и приличной лошадью.
– Познакомлю тебя с Алексашкой, да заодно посмотришь, как у нас в Питере веселятся, – пообещал Генрих Васильевич.
– Кто такой этот Алексашка? – подозрительно спросил я.
– Последний, вернее, первый в столице жулик и плут, – ответил, засмеявшись, Остерман. – Если он не поможет, то и никто не поможет.
– Он кто, чиновник?
– Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.
Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.
На Лиговке вчера
последнюю малину накрыли фраера
– И что у вас там за малина?
Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:
– Посмотришь, не пожалеешь! Малинка – пальчики оближешь!
Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.
– Извозчики – сплошь доносчики, – срифмовал ходатай по делам. – Пешим ходом надежнее.
Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки – потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.
– Вот и наша малинка! – довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.
Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».
– Приготовь, князь, сто рублей, – предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.
– Ничего себе здесь цены! – поразился я.
– По Сеньке и шапка! – ответил он, хихикнув, как будто от предстоящего удовольствия – Это плата только за вход Если захочешь развлечься, то придется денег не жалеть.
– Ну и ну, – недоверчиво произнес я, уже совершенно не понимая, куда попал.
Генрих Васильевич негромко постучал в массивную, надежно запертую дверь, и она тотчас, как будто нас ждали, приоткрылась.
– Остерман, – тихо сказал мой спутник в темную щель. – Со мной еще один господин.
Дверь открылась шире, так что теперь мы смогли пройти внутрь по одиночке. В сенях или, если говорить применительно к этому дому – в вестибюле, куда мы попали, было полутемно. Человек, открывший нам дверь, был одет в ливрею и старомодный парик с длинными завитыми локонами, какие носили в предыдущее царствование.
Не говоря ни слова, он поклонился и указал на следующую дверь. Ее открывать пришлось нам самим. За ней оказалась освещенная несколькими канделябрами гардеробная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Ты при мне, мальчишка, даже слов таких не говори! Ишь, с больной головы на здоровую! Я тебе честь сделал, с большим человеком познакомил, а ты что болтаешь?! Коли нет денег, зачем в ресторацию поперся?
– Так это вы же, Михайло Михалыч, велели!
– Так, значит? Ладно! Сегодня еще можешь у меня побыть, а завтра с утра чтобы духу твоего здесь не было!
– Да как же так! – уязвленный до глубины души, воскликнул я. – Вы же обещали быть отцом и благодетелем, а теперь гоните?!
Для убедительности, я начал шмыгать носом.
– И нюни не разводи, Питер слезам не верит!
– Москва.
– Что Москва? – не понял он.
– Москва слезам не верит, а не Питер!
– Вот ты о чем! Питер тоже не верит! Так чтобы завтра с утра духу твоего здесь больше не было!
Что мне оставалась делать? Только заплакать, что я и сделал. Однако жестокосердный домовладелец не пожелал видеть моих горьких слез и ушел, что-то возмущенно бормоча под нос.
Мы с Иваном быстро собрали вещи и покинули негостеприимный кров. На улице, как на грех, не было ни одного свободного извозчика. Мы пошли к перекрестку и, когда уже значительно отдалились от домовладения нелюбезного Михайло Михайловича, увидели, как к его зашарпанному подъезду подъехали три казенные кареты, и из них начали вылезать люди в полицейской форме.
– Видишь? – нравоучительно сказал Иван. – Доигрался! А кабы мы не успели уйти вовремя, отправились бы прямиком в участок!
Я не был уверен, что налет полиции организовал Селиванов, подозрительный дом могли осмотреть и в процессе «плановой проверки», но это не имело принципиального значения. Главное, что нам повезло, и убрались мы оттуда вовремя.
– Поглядим, что полиция будет делать, – предложил напарник.
– Ты еще сам туда зайди, спроси! Идем отсюда, и не оглядывайся!
В это время освободился пятикопеечный «ванька», мы сторговались и поехали прочь от опасного места. Колымага была безрессорная, тряская, лошадка низкорослая и слабая, так что побег наш проходил со скоростью шесть километров в час.
– Останови здесь, любезнейший, – попросил я извозчика, когда мы отъехали от Фонтанки.
– Почему выходим, мы же еще не доехали? – удивился спутник,
– Потому, – ответил я, когда мы выгрузили вещи и пошли дальше пешком, – всегда, когда убегаешь, несколько раз меняй транспорт, чтобы не выследили, куда ты направился.
– Чего ради?
– Если нас захотят поймать, то опросят всех извозчиков, найдут по приметам и узнают, куда мы ехали.
Иван скептически хмыкнул, потом спросил:
– А теперь не найдут?
– Если поедем по одиночке, то не смогут. Будут искать двух мужчин с узлами.
Я подумал, что, пожалуй, перестраховываюсь, но если налет на меблированные комнаты организовал Селиванов, то ждать от него можно было многого.
Задним числом я пожалел, что втянул в эту авантюру легкомысленного Афанасьева. Теперь, утром, на трезвую голову, вчерашняя шутка уже не казалась такой безобидной и безопасной. Офицеров, которые в ней участвовали, могли знать по фамилиям у Демута, при желании можно было заставить заговорить селивановского кучера и выйти через него на Шурку.
– Говори адрес своей вдовы, поезжай один и жди меня там, – сказал я Ивану.
– Что еще приключилось? – удивился он.
– Боюсь, что ты прав с обиженным чиновником, как бы не подвести моего знакомого офицера. Поеду к нему, предупрежу.
Иван собрался было еще раз подчеркнуть свою предусмотрительность, но посмотрел на меня и промолчал. Мы разошлись. Я направился к казармам Преображенского полка и у дежурного офицера узнал адрес квартиры Афанасьева.
Шурка жил недалеко от места службы, в маленьком флигеле. В прихожей меня встретил степенный мужик с заспанным лицом. Он, видимо, только что проснулся, был встрепан и недоволен жизнью.
– Поручик Афанасьев здесь живет? – спросил я.
– Живет, – тяжело вдохнув, сознался слуга.
– Мне нужно его видеть.
– Это, сударь, никак невозможно, – покачав головой, ответил он. – Александр Николаевич отдыхают после ночной службы.
О какой службе он говорил, было непонятно: вчера вечером Афанасьев был так расслаблен, что к служению отечеству явно неспособен.
– Так поди, разбуди, – уже научившись разговаривать со слугами, строго сказал я, – мне нужно с ним переговорить.
– Никак невозможно, они со сна дерутся!
Время было уже полуденное, и сидеть ждать, когда их благородие соизволят пробудиться, у меня не было никакого желания.
– Тогда я сам его разбужу.
– Это как вам будет угодно, – равнодушно проговорил слуга, с трудом сдерживая зевоту, – мое дело сторона.
Я отодвинул его от входа и прошел внутрь. Шурка жил в большой комнате, заставленной разномастной мебелью. Порядок в ней был, как и полагается у холостого человека с ленивым слугой. Везде были разбросаны носильные вещи, а сам хозяин лежал на коротком для его роста кожаном диване и храпел. Я потряс его за плечо.
– Уйди! – не открывая глаз, прорычал он сквозь стиснутые зубы и попытался ударить меня ногой.
– Александр, проснись! – сказал я и тряхнул его так, что он открыл-таки мутные со сна глаза.
– Ты кто такой? – спросил он.
– Брат Крылова, мы с тобой вчера познакомились.
– А, – смутно узнавая меня, сказал он. – И что?
– Вставай, у нас, кажется, большие неприятности.
– Что еще случилось? – без особой тревоги поинтересовался он. – Опять я в драку попал?
– Хуже, карету с лошадьми украл.
– Кто украл? Нет у меня никакой кареты, – начал говорить он, и разом вспомнил и меня, и вчерашнее происшествие. – Это ты! Извини, брат, запамятовал, как тебя зовут.
– Андрей, – представился я, чтобы далеко не отходить от истинного имени. – Коллежский асессор, у которого мы забрали карету, оказался влиятельным человеком и начал розыск.
– Ну, и бог с ним, карета его сейчас едет в Москву, я ее вчера кому-то подарил. А вот кому, не помню. Может, Терещенке? Он вроде как в отпуск собирался…
– Этого я не знаю, я зашел, предупредить, что если кучер расколется…
– Какой еще кучер?
– Ты лучше окончательно проснись и вспоминай сам.
Афанасьев подумал над моим предложением, посчитал его приемлемым, кивнул головой и вдруг оглушительно крикнул:
– Василий, шампанского!
На его возглас, как на глас вопиющего в пустыне, никто не откликнулся.
– Василий там? – спросил он у меня, посмотрев на входную дверь.
– Там, – подтвердил я.
– А почему он не отвечает?
– Думаю, потому что у него нет шампанского, – предположил я.
– Вот мерзавец, сам, наверное, все выдул, – без особого гнева проговорил поручик. – И зачем ему шампанское, если он водку любит? Его от шампанского пучит, – добавил он.
К сожалению, нам так и не удалось выяснить, куда делось, если оно и было, вчерашнее шампанское. Дверь с треском распахнулась, и на пороге комнаты возник усатый мужчина в полицейской форме.
– Явление Христа народу, – негромко сказал Афанасьев, потом спросил: – Ты кто, прелестное дитя?
Дитя, не представляясь, откашлялось и спросило басом:
– Поручик Афанасьев здесь живет?
– Нет, – ответил Александр, – он здесь не живет, он здесь страдает с похмелья!
Полицейский гвардейского юмора не понял и уточнил:
– Поручиком Афанасьевым кто будет?
– Я буду. И что тебе, прелестное дитя, от меня нужно?
– У меня есть приказ препроводить вас в губернскую прокуратуру для дачи показаний.
– Чей приказ? – лениво спросил поручик, вежливо прикрывая зевок ладонью.
– Губернского прокурора.
– Я, как поручик лейб-гвардии Преображенского полка, подчиняюсь только своему полковому командиру и государю императору, а про какого-то прокурора и слыхом не слыхивал.
Усатый полицейский, видимо, привыкший к таким казусам и неповиновению офицеров привилегированных полков, молча подал поручику бумагу с подписью его командира.
– Так бы и сказал, что имеешь предписание от нашего полковника, – спокойно сказал Афанасьев, – а то помянул какого-то прокурора!
Полицейский в чине ротмистра званием был ниже, чем гвардейский поручик. Гвардейцы, когда императором Петром Алексеевичем была утверждена табель о рангах, получили старшинство двух чинов против армейских.
Это заедало все остальное офицерство, лейб-гвардейцам завидовали и старались, по возможности, лягнуть.
Я видел, что у ротмистра чешутся и язык, и руки, но вязаться с пребраженцем ему боязно.
Я этим воспользовался и очень почтительно попросил полицейского офицера разрешить нам с прапорщиком переговорить с глазу на глаз.
– Простите, господин ротмистр, но у нас с поручиком семейное дело, и если бы вы соблаговолили подождать снаружи, пока он оденется, мы смогли бы перекинуться парой слов.
– Действительно, ротмистр, соблаговолите подождать за дверью, – вмешался в разговор Афанасьев и чуть все не испортил. Полицейский опять напрягся и сжал челюсти так, что на скулах напряглись желваки.
– Это не займет много времени, после чего поручик отдастся в ваше распоряжение, – опять льстивым голосом заговорил я, делая страшные рожи поручику.
– Извольте, – наконец решился ротмистр, – только недолго.
Когда он вышел, я в двух словах рассказал Афанасьеву, что мы вчера с ним выкинули. Тот с большим интересом и даже удовольствием слушал о своих подвигах.
– Селиванов, хоть и в незначительном чине, но оказался человеком очень влиятельным. Он участвует в составлении Геральдической книги, и от него, как мне кажется, зависят липовые титулы весьма известных людей.
Афанасьева величие чиновника нисколько не испугало, больший интерес вызвали вчерашние похождения.
– Пьян был, помню, но смутно, – признался он. – А ты, собственно, кто таков?
– Брат Крылова, я тебе вчера говорил.
– Что-то вы не очень похожи.
– Мы сводные братья, у нас разные матери.
– То-то я гляжу, он вроде русак, а ты как будто татарин.
– У меня мать турчанка, – соврал я.
– А сам Алексей где?
– Скрывается. После того случая с государем его, скорее всего, разыскивают. Давай лучше поговорим о деле. Про тебя полицейским могли рассказать в ресторане, или кучер, которому ты с кем-то из товарищей купили извозчичий выезд. Думаю, что толком никто ничего не знает. У них могут быть только подозрения.
– А откуда у нас деньги взялись?
– Я дал. Единственное, за что полиция может зацепиться, это за то, что ты при всех сказал, будто видел, как Селиванов приехал не в карете, а на извозчичьей коляске. Говори, что обознался.
– Господа, долго ли еще ждать? – спросил, приоткрывая дверь, ротмистр.
– Иду, погоди минутку.
Мы вместе вышли из комнаты.
Василий, как и прежде, был всклочен и протяжно зевал, прикрывая рот ладонью. Как и самого барина, появление в их доме полицейских его нимало не встревожило.
– Шампанское ты вылакал? – перед тем как выйти наружу, строго спросил слугу Афанасьев.
– Оченно мне надо ваше пойло пить, – обижено ответил тот, – Вы сами вчера с князем Горчаковым и князем Юсуповым-Княжево выпили.
Услышав знатные фамилии, полицейский офицер приосанился и стал смотреть на арестанта едва ли не подобострастно.
– Удачи тебе, – сказал я, когда Шурка садился в крытую полицейскую карету. – Когда смогу – тебя проведаю.
– Приходи нынче вечером, у меня сегодня дежурства нет, – ответил он со скрытым значением.
Больше я ничем ему помочь не мог и, поменяв двух извозчиков, поехал на Большой Сампсониевский проспект, разыскивать Ивана.
Найти его оказалось просто. Надо сказать, что солдат весьма неплохо устроился в чистеньком домике с небольшим палисадником у симпатичной молодой вдовы.
По некоторым признакам, у них сложились довольно близкие отношения.
Я, как знакомый его невесты, не подал и вида, что замечаю их «переглядки» и двусмысленные улыбки.
Что здесь говорить, дело молодое!
Ивану, по моим подсчетам, было немногим больше ста лет, что для долгожилых людей – почти юношеский возраст.
Вдову, тридцатилетнюю шатенку с быстрыми смеющимися глазами, звали Варварой. Мне она сразу понравилась, а я, как показалось, вызвал у нее чисто материнские чувства.
– Экий ты худенький, Алеша, – сказала она, через пять минут после знакомства. – Поди, и покормить-то тебя по-людски некому! Садись, сейчас обедать будем.
Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.
Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.
Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.
Глава двенадцатая
Ближе к вечеру я надел сюртук с позументами, прицепил к боку шпагу и поехал в Трактир увидеться с Остерманом. Генрих Васильевич был уже слегка навеселе и встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями.
– Здравствуй, князюшка, – закричал он, как только я вошел в обеденную залу, подошел и облобызал в обе щеки. – Куда это ты запропастился?
– Вчера был очень занят и не смог придти, – ответил я.
– А дело твое почти решилось, – сказал Остерман, наклоняясь к самому уху, хотя нас и так никто не мог слышать – в зале было полно народа, и громко играла музыка. – Поехали в одно интересное место, я познакомлю тебя с нужным человеком.
После вчерашнего Селиванова к новому знакомому такого же рода я отнесся без особого восторга, однако возразить было нечего – сам просил о помощи. Мы вышли из Трактира и взяли дорогого извозчика с рессорной коляской и приличной лошадью.
– Познакомлю тебя с Алексашкой, да заодно посмотришь, как у нас в Питере веселятся, – пообещал Генрих Васильевич.
– Кто такой этот Алексашка? – подозрительно спросил я.
– Последний, вернее, первый в столице жулик и плут, – ответил, засмеявшись, Остерман. – Если он не поможет, то и никто не поможет.
– Он кто, чиновник?
– Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.
Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.
На Лиговке вчера
последнюю малину накрыли фраера
– И что у вас там за малина?
Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:
– Посмотришь, не пожалеешь! Малинка – пальчики оближешь!
Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.
– Извозчики – сплошь доносчики, – срифмовал ходатай по делам. – Пешим ходом надежнее.
Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки – потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.
– Вот и наша малинка! – довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.
Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».
– Приготовь, князь, сто рублей, – предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.
– Ничего себе здесь цены! – поразился я.
– По Сеньке и шапка! – ответил он, хихикнув, как будто от предстоящего удовольствия – Это плата только за вход Если захочешь развлечься, то придется денег не жалеть.
– Ну и ну, – недоверчиво произнес я, уже совершенно не понимая, куда попал.
Генрих Васильевич негромко постучал в массивную, надежно запертую дверь, и она тотчас, как будто нас ждали, приоткрылась.
– Остерман, – тихо сказал мой спутник в темную щель. – Со мной еще один господин.
Дверь открылась шире, так что теперь мы смогли пройти внутрь по одиночке. В сенях или, если говорить применительно к этому дому – в вестибюле, куда мы попали, было полутемно. Человек, открывший нам дверь, был одет в ливрею и старомодный парик с длинными завитыми локонами, какие носили в предыдущее царствование.
Не говоря ни слова, он поклонился и указал на следующую дверь. Ее открывать пришлось нам самим. За ней оказалась освещенная несколькими канделябрами гардеробная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32